Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

— Со мной что-то не так. — сказал Вилбур и нервно закусил губу. Они сидели на полу его комнаты. Смеркалось, и его мама могла зайти его проведать, но Вилбур сказал, что дело срочное. Шлатт догадывался, что ему попало бы за лишнего человека в его комнате, в такое время; но Вилбур казался таким истощенным и уставшим, что Шлатт подумал: ему, наверное, уже всё равно. Под его глазами красовались тёмные пятнышки синяков. — Каждую ночь, — начал Вилбур, — я засыпаю и просыпаюсь, снова и снова, пока окончательно не теряю грань между реальностью и сном. В некоторые из этих эпизодов что-то, — он произнёс это шёпотом, это «что-то», — ползёт на меня из темноты. Его дёрнуло: его зрачки, его глаза стрельнули в сторону тёмного угла. Если приглядеться, было видно, что Вилбур дрожит. — Оно ближе и ближе, Шлатт. — сказал Вилбур, как мольбу. — Что я могу для тебя сделать? — сказал ему Шлатт, тоже шёпотом. Тоже скосил глаза к тёмному углу. — Помоги мне не спать. Так что это Шлатт и делал. Вместо того, что задавать вопросы, он купил снэки, и энергетики, и кофе. На следующий день Вилбур пришёл в школу, оттащил Шлатта в туалет и задрал рукава: глубокие, тёмные порезы бороздили все его руки, от запястий до плеч. По его взгляду всё было понятно: он сделал это с собой не сам. Поэтому в этот же день Шлатт насильно стащил своего отца с дивана, дал ему денег на бар и убеждал, упрашивал его сходить. Он ненавидел упрашивать, ненавидел его, хотел убить его, убить себя, он стискивал зубы, — но это сработало. Он проветрил комнату, выкинул мусор, пропылесосил диван, и, когда опустился вечер, пригласил Вилбура к себе. Вилбур разглядывал дом Шлатта так, как будто видел его впервые, почти что преувеличенно дивился мелочам, и Шлатт спохватился — чёрт возьми, правда, он ведь совсем не звал его к себе домой. Причина был понятна, но на секунду Шлатт всё равно почувствовал укол вины — возможно, это делало его плохим другом. Он объяснил, что мамы не будет, а папа ушёл. Вилбур объяснил, что сказал своей маме, что ушёл молиться в леса, и ядовито усмехнулся: если она не поверила, ему уже было плевать. Вряд ли она стала бы искать его у Шлатта дома. Вряд ли она стала бы вообще его искать. Шлатт снял в аренду приставку, два джойстика и игры (это оттяпало жирный кусок от его фонда на побег, но сейчас он думал не об этом); а ещё забрал у Купера все настолки, в которые можно было играть вдвоём. Шлатт предложил пригласить кого-нибудь ещё, но Вилбур почти со слезами на глазах умолял его никого не звать: он не хотел, чтобы кто-то ещё видел его в таком виде, и боялся, что Шлатт отвлечётся и он заснёт, и боялся, что никто ему не поверит, что его сочтут сумасшедшим, глупым нытиком. Шлатт слышал, что отсутствие сна может делать людей очень слезливыми. «Если я засну достаточно поздно, я сразу провалюсь в глубокий сон, не смогу просыпаться, и, значит, не буду видеть это существо» — вот, в чём заключалась идея Вилбура. Шлатту казалось, что идея звучала неплохо. Перед Вилбуровским приходом он отоспался, так долго, как мог; и надеялся только на свою бессонницу, которая ушла, но обещала вернуться. Вилбур пришёл к нему вечером, когда уже начал зевать, и разрешил пинать и толкать себя, если потребуется. Он был решителен и морально готов. Они открыли окна и включили свет. Ночью они рубились в приставку: Вилбур выпил почти все энергетики за раз так, как будто у него был железный желудок. Едва рассвело, Вилбур вскочил со стула, как заведённый. Шлатт проснулся, и притворился, что не спал. — Пошли гулять. — сказал Вилбур. «Гулять» для Вилбура было нарезать круги с настойчивым лицом и бессмысленным взглядом; дойти до леса, напороться на паутину и передумать. Потом Вилбура захлестнуло сонное безрассудство: он смеялся над шутками Шлатта слишком громко; попытался забраться на перила моста и чуть не упал; и едва не подрался со Шлаттом, когда тот постарался его снять. Потом они вернулись домой, когда Вилбур признался, что замёрз. Потом наступил день: это было воскресенье, и Шлатт постоянно оглядывался через плечо — боялся, что его отец протрезвеет и вернётся, или не протрезвеет и вернётся, и Вилбуру придётся на это смотреть. Поэтому они почти всё время гуляли; если садились, то ненадолго и на солнце. Ближе к вечеру Вилбур взмолился: у него болели ноги и спина, а ещё он очень хотел поесть чего-то горячего. Как умели, они вместе сварили суп. На секунду это даже показалось Шлатту милым: они негромко переговаривались, Вилбур казался подзаторможенным, но живым; а делать что-то вместе с ним, пускай даже резать морковку, или пытаться вычитать время варки на упаковке лапши, казалось ему сияющим, близким чудом. Вилбур заварил кофе, но его затошнило от запаха, и он вылил кофе в унитаз. Они налили суп в миски и сели смотреть телевизор. Включили бокс. В какой-то момент Вилбура начало клонить в сон неумолимо. Тычки и толчки уже не помогали; или Шлатт, боявшись, что уже натёр Вилбуру синяк на плече, толкал и пихал недостаточно сильно. Вилбур заснул, сидя на стуле, и свесился с него в позе, на которую Шлатту даже смотреть было больно. Он спал, как мёртвый; когда Шлатт переложил его на ковёр, подоткнув ему под голову подушку, тот даже не шевельнулся. Шлатт сел рядом, глядя в телевизор, но не спуская с Вилбура глаз. До того момента, пока его не дёрнуло. Шлатта к тому моменту самого сморил сон: но он проснулся и сел, как вкопанный, с невысказанным криком, застрявшим у него в горле, от жуткого, царапающего звука. Вилбур изогнулся во сне. Хотя «изогнулся» было бы неправильным словом: он лежал так, будто половина его костей забыла, где она должна быть. Он казался сдвинутым, как карточный домик на грани излома. Затем его дёрнуло ещё раз: теперь его голова лежала там же, где его ступни; и то, и другое смотрело прямо в потолок. Шлатт вскочил со своего места. Он понятия не имел, что происходило сейчас у Вилбура в голове, но одно ему было точно ясно: если он не сохранит его тело сейчас, его разуму будет жить негде. Не сдерживаясь в движениях: быстрее, лишь бы быстрее, — он уложил Вилбура поровнее и прижал его руки к полу. Вилбура выгнуло в спине: Шлатт придавил его своим телом, надеясь, что его собственного веса хватит, чтобы не дать Вилбуру сломаться. Его швырнуло в бок, но Шлатт держал крепко: тело Вилбура сдвинулось всего на сантиметр. Какая бы грёбанная херня не захватила его тело, ему приходилось смириться с фактом: Вилбур был лёгкий и тонкий, как пёрышко, и он не смог бы сдвинуть Шлатта с себя, даже если они оба были в сознании. Да и гравитация была на его стороне. Повисла пауза: что-то обдумывало свой следующий шаг. Так, по крайней мере, казалось Шлатту. Потом Вилбура опять задёргало, потащило: казалось, ему было больно, потому что короткие, невнятные всплаки и вскрики вылетали из его едва приоткрытого рта. Шлатт не мог отпустить его, но он делал ему больно тем, что его держал. Вилбур замер, затих, всего на два или три выдоха, — а потом задёргался опять. — Ты, тупой кусок грёбанного дерьма! — выругался Шлатт. Его голос звучал так, как будто он вот-вот заплачет, — Оставь его в покое! Не трогай его! Ты же видишь, что ему больно! Не последовало ни ответа, ни паузы, ни тишины. Вилбур всё так же безосознанно плакал у него под ухом, полностью не открывая и не закрывая рта. Но Шлатту показалось, что его слушают, — так иногда кажется, что тебя слушают склонившиеся деревья, когда особенно тихо становится в лесу. Он хотел оскорбить что-то неясное и страшное ещё, но слова не шли на ум. Он поддался и всхлипнул. Он слышал, недостаток сна может сделать людей плаксивыми. Вилбур не двигался. — Забери меня вместо него, если это тебе поможет. — буркнул он, смято, сам не веря, что это говорит. Слова упали тяжёлые и звонкие, а слезы никак не шли, — Я всё равно не очень хорошо сплю. Вилбур не двигался. Он издал какой-то булькающий звук, а потом из его рта потекла тонкая струйка крови. У Шлатта замкнуло в мозгу. Он наклонился ближе: солёный, металлический запах всего на секунду, вспышкой пробудил в его памяти тот вечер. Запах вина, звон смеха, ощущение его руки в его, холодной и маленькой; ослепительный блеск его улыбки. Гудение костра. Вкус крови. Он думал, что забыл, но он помнил. Он хотел ещё. Прямо как говорил Тед. Вилбур открыл глаза. Шлатт перестал дышать. Их зрачки были в сантиметрах друг от друга. Шлатт не мог заставить себя пошевелить даже мышцей, не мог закрыть рот. Слюна тянулась и капала от его языка к подбородку Вилбура: жадная слюна грязного человека. Отвращение и ужас оглушили его. Но ничто, ни стыд, ни ярость не чувствовал он сильнее, чем кровь на своём языке. Горькую, терпкую, вкусную. Потом Вилбур медленно, сонно закрыл глаза. Его грудь опустилась и поднялась под Шлаттом. Вилбур дышал. Шлатт дышал тоже, лёжа на нём сверху, боясь пошевелиться, боясь, что это не конец, что оно вернётся, что Вилбур задёргается опять. Он засунул язык в рот и сглотнул. Металлический вкус растекся по горлу. Секунды проходили, а нечто всё также не наступало. Шлатт выдохнул и обтёр подбородок. Но завтра не наступало тоже.