Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

Шлатт обожал ходить смотреть фильмы. Не очень оригинальное мнение, ага? А ещё он любил купаться, играть в настолки и пить алкоголь. Только поход в кино всё равно был его особенным, ни с чем не сравнимым удовольствием; потому что ещё до того, как начинался фильм, Шлатта и Компанию ждала драма в шести частях. Первым всегда стояло отпрашиваться. Шлатту препятствий никто не ставил: он бережно отсчитывал мятые купюры на билет из своего недельного бюджета, который мама всегда оставляла в верхнем ящике комода, и удалялся — его отец никогда не интересовался, куда. С Вилбуром даже пытаться было бесполезно; конечно, его не отпускали в кино. Поэтому Шлатт «забирал» Вилбура от его дома (читай как «помогал ему вылезти из окна»), и вместе они шли до Минкс. Минкс традиционно начинала свой выход из дома со скандала. В ход шли крики, бранная ругань, выдранные волосы и изредка битая посуда, хотя посуды в основном жалели. Очевидно, и Минкс и её мать получали от этого огромное наслаждение. После чего Минкс, напоследок бросив что-то колкое (самыми частыми фаворитами были «Ты мне не мать!», «Сука!» и «Да пошли вы все!»), взъерошенная так, точно у неё на голове пыталась свить гнездо огромная птица, хлопала дверью, из-за которой ей летело «Домой можешь не возвращаться!», и присоединялась к Вилбуру и Шлатту. Иногда она успевала захватить деньги, иногда нет. В бюджете на кино для её билета у Купера или у Шлатта всегда оставалась резервная пара долларов. Чарли и Тед присоединялись к ним уже возле кинотеатра — эти двое перед кино, соблюдая свою собственную личную традицию, заходили в ларёк за газировкой, и потому всегда встречали троицу приветственным помахиванием пластиковыми стаканами розового лимонада размером с крупного младенца. После всеобщего воссоединения выяснялось, что Купера нигде не было видно, и начинались поиски. Купер всегда находился в одном из трёх агрегатных состояний: он либо стоял внутри кинотеатра, пока все искали его снаружи; либо «уже вот-вот подходил, почему вы искали меня внутри?»; либо обкурился и дремал дома, полностью забыв про кинотеатр. Если Купера приходилось искать в посёлке, они пропускали рекламу; но каким-то образом они всегда, всегда попадали к началу фильма. Акт два носил кодовое название «закуски». Финансировал «закуски» всегда Купер; он приносил с собой какую-то сумму и распоряжался ей вольно, но справедливо. Если после билетов Вилбуру (ему не давали карманных денег), и билетов Минкс, если денег ей в этот раз не досталось, у них всё ещё оставалась какая-то сумма, они покупали большое ведро попкорна на всех (так получалась самая бюджетная версия). На этом моменте Минкс заявляла, что никакой другой попкорн, кроме солёного, есть не будет; а если у них оставалось свободное время до сеанса, Купер потягивался и как бы невзначай сообщал, что сегодня хотел бы перекусить карамельным. На этой почве между ними разворачивалась баталия, включавшая в себя многие из доступных человечеству средств массового истребления (Минкс как-то раз кинула в него стул. Он был лёгкий и пластиковый, а она промахнулась, но всё же: было весьма эпично). Шлатт в баталии не вступал: ему в общем-то было всё равно, какой попкорн, он бы и хлеба поел, если бы его выдавали в красивых ведёрках и разрешали брать в зал. Вилбур разглядывал постеры на стенах: он всё время хотел украсть один из них и повесить тебе в комнату. Чарли и Тед боролись со своими лимонадами, как могли. Наконец, вежливый кассир сообщал им, что сеанс вот-вот начнется, Купер и Минкс всё-таки находили попкорновый компромисс, Чарли и Тед быстро досасывали свои лимонады, и все вместе они поднимались по освещенным ступенькам на свои места. И начиналось Кино, где сам фильм был вовсе незначительной частью. Куда веселее Шлатту было разглядывать, чем занимаются его друзья. Купер и Минкс садились вплотную и всё время шушукались и пересмеивались, как две гиены. Шлатт однажды попросил поучаствовать в их диалоге: они перекидывались отсылками к фильмам, которые он не смотрел, и режиссёрам, которых он не знал, и смеялись с шуток, которые Шлатт не улавливал от слова «совсем». Это была невыносимая жуть и тоска. Если они и держались за руки, то в темноте этого не было видно — что Шлатт, конечно, очень ценил. Чарли уходил в туалет на пол-фильма, а, вернувшись, начинал громким шёпотом спрашивать и переспрашивать, что он пропустил. В зависимости от скучности фильма, один или больше человек тут же начинали ему разъяснять, что случилось. К ним начинали оборачиваться и просить потише. Хотя бы раз за фильм все дружно обнаруживали, что потеряли Теда; и если вы не можете себе представить, как можно потерять парня, который был ростом с водонапорную башню и выглядел как три подростка в пальто, то честно, Шлатт тоже не понимал. Когда свет включался, они обнаруживали Теда на другом конце зала, и тот тут же торопился к ним через кресла, объясняя, как он громко предупреждал, что выйдет, и как кто-то даже сказал ему, что его услышали, и просто удивительно, как невнимательны бывают его друзья, и да, допустим, он забыл, где они сидят и потерялся, может быть. Всё это было чрезвычайно увлекательно. А Вилбур… Вилбур смотрел фильмы так, словно видел их в первый раз. Вилбур, наверное, был среди тех ребят, которые в далёком прошлом, увидев чёрно-белый поезд на экране, побежали врассыпную, потому что боялись, что поезд их раздавит. Во время кино он выглядел накрепко прикованным к экрану; почти не дышал, вздрагивал на напряжённых моментах, и постоянно забывал про попкорн. Иногда Шлатту казалось, что Вилбур бы всем сердцем поверил во всё, что угодно, если бы это пустили на большом экране в темноте. Это было забавно, но также очень мило, и Шлатту нравилось, что Вилбур такой, какой есть. В этот раз они хотели пойти на ужастик, поэтому разрешения не получил никто, и на попкорн денег не осталось. Шлатту пришлось докупать часть билетов из своих карманных денег. Фильм шёл поздно, около полуночи; это было кино про какого-то то ли призрака, то ли демона с раззявленным чёрным ртом, которого звали Мамбо-Джамбо, или как-то так, и он вселился в девочку в переехавшей в новый дом семье. Видимо, он что-то особенное для себя нашёл в невыразительном лупоглазом нечто в платье с оборками. Шлатт смотрел этот фильм и немного завидовал: ему бы хотелось, чтобы все его проблемы в жизни зависели от одного маленького злого призрака. Чтобы можно было зайти в строительный магазин по дороге, помучаться и изгнать его, и это исправило бы все проблемы. Он даже мысленно пересчитал, и пришёл к выводу, что соль, свечи и всякие палки с бусами вполне можно купить довольно дёшево. И когда в конце, во время титров, вставили дополнительную сцену с намёком на то, что зло возвращается и вот-вот вернется, Шлатт всё равно решил, что концовка хорошая. Пока же не вернулось! А если и вернётся, каковы шансы, что оно выберет ту же девочку? Мало ли в мире маленьких девочек! А учитывая кадр рассыпающегося от старости монастыря, очевидно, призрак-демон решил, что есть люди и поинтереснее; а именно, монашки. Фильм был ужасный, и Шлатта он очень развлёк. Но было в этом фильме кое-что ещё, что привлекло внимание Шлатта. На фоне, в немногочисленной массовке, стоял мужчина. Он был невысокого роста, в коричневом складчатом пальто и такого же цвета шляпе. Было плохо видно его лицо, но Шлатту показалось, что он азиат. Шлатт и сам удивился, почему его взгляд вдруг зацепился за парня в массовке. Может, потому что он был так хорошо одет. Может, потому что в отличие от остальных людей на фоне, которые с ужасом разглядывали труп, покалеченный жестоким демоном, весь в таинственных письменах; этот мужчина смотрел прямо в камеру. Шлатт тряхнул головой и попытался прогнать тревожное ощущение неправильности, возникающее от одного взгляда на этого мужчину. Может, он просто ошибся. Он слышал, такое было с неопытными актёрами: они смотрели в камеру по ошибке, и может, это не вырезали из фильма, потому что не заметили этой ошибки. Вовсе не потому, что этот человек хотел кому-то навредить. Но в следующей сцене, когда детектив и мать семьи отправились в пригород, чтобы найти там какую-то куклу, или шкатулку, или сарай, тот мужчина снова стоял на фоне. В этот раз, без окружающей его толпы, его присутствие казалось куда более странным. Он стоял там, совершенно один, на фоне, в своей шляпе и своём пальто. И в этот раз Шлатт понял: он смотрел не в камеру. Он смотрел прямо на него. Ошарашенный, Шлатт похлопал Минкс по плечу. — Видишь мужика на фоне? — прошептал он, — В пальто и шляпе? Минкс прищурилась. — Ну вижу. — согласилась она. Тогда Шлатт немного выдохнул. По крайней мере, он не сошёл с ума. — А тебе не кажется, что он как будто смотрит прямо на меня? — Мне не кажется, что он смотрит на меня. — поделилась Минкс, — Мне кажется, он смотрит левее. «Это потому, что он на меня смотрит, дура ты тупоголовая», — хотел ответить Шлатт, но вместо этого вцепился в ручки своего стула, как будто стул вот-вот его сбросит. Потому что теперь детектив и мать стояли в сарае, и разглядывали шкатулку, всю в старых позолоченных письменах, а мужчина с заднего плана стоял и смотрел в окно. Он стоял прямо под окном и смотрел внутрь, прижавшись лицом к стеклу. Его немигающие глаза смотрели Шлатту в самую душу. Несмотря на то, что теперь он, казалось, должен был выглядеть гораздо чётче, Шлатт всё ещё не мог рассмотреть его черт: он точно размывался, постоянно ускользая от взгляда. Но он улыбался; совершенно точно, он улыбался неподвижной, щекастой улыбкой. Его желтые зубы тускло блестели под неярким светом солнца. Никто из каста не заметил и не обозначил его присутствие. Он существовал там, на заднем плане, так близко, но в то же время так далеко. В зеркале позади детектива и матери появился демон, и они вздрогнули, обернулись, закричали; но мужчина в пальто оставался недвижим и не замечен. Он всё ещё улыбался так, будто у него в жизни случилось что-то очень, очень хорошее. Шлатт от этой улыбки прошибал холодный пот. Весь оставшийся фильм Шлатт сидел и почти молился, чтобы этот мужчина был частью сюжета. Чтобы в конце фильма выяснилось, что он всё это время был каким-то другим, вторым призраком, или демоном, или хоть чем-нибудь, что позволило бы объяснить его постоянное присутствие, нависшее над Шлаттом, как заостренный меч. Шлатт наблюдал за его передвижениями, как наблюдают за пауком, застывшим на твоей стене. Но последняя часть фильма вся целиком проходила в доме, где не было бы пространства для этого мужчины, а в конце все победили призрака и разошлись по домам (в случае призрака, он полетел в церковь). Никаких объяснений, никакой развязки. Он был, а потом исчез. Поехали титры, включили свет. — Ты какой-то бледный. — сказал ему Вилбур, — Всё в порядке? Шлатт стёр со лба пот. — Ага. — невнятно булькнул он. Перед его глазами всё ещё стояло прижатое к стеклу улыбающееся лицо мужчины в пальто. Возвращаться по домам и получать пиздов от родителей никто не хотел. Кратким обсуждением было решено, что все останутся ночевать у Купера и играть в настолки, и тем самым оттянут мучительный момент. Эта новость Шлатта немного взбодрила — может, в чужом доме он сможет вернее укрыться, — но по дороге до вагончиков он старался держаться посредине компании, и постоянно оглядывался по сторонам — в темноте каждый стебель борщевика казался ему затаившимся человеком. Держаться в центре компании было сложно, потому что все болтали, передразнивая неловкую манеру игры и плохой сценарий фильма, а Шлатт молчал. Ни единого упоминания мужчины в пальто. Все как будто увидели его, но не придали ему никакого значения. Шлатта же картина его маячившей на фоне фигуры пугала так, что он едва мог дышать. В ярко освещённом, накрепко запертом вагончике стало поспокойнее. Краткие переговоры с папами Купера прошли плодотворно: «Ваши родители точно не станут врываться сюда? А то смотрите же, вагончик не железный» — после этой неловкой шутки они засмеялись, приобнимая друг друга за плечи, а потом объяснили, где лежит лимон, печенье и чай; и обещали не влезать в игру, если никто не будет слишком шуметь. Купер достал свою доверенную колоду «Уно», и все расселись вокруг стола. Напряжение Шлатта пусть понемногу, но начинало спадать. Над его страхами только подсмеивались, лампа горела спокойно и ровно, чай согревал, и пускай поначалу он и вслушивался в любой шорох и скрип за стеной, ему потребовалось проиграть всего пару раз, чтобы страх проигрыша затмил любой инстинкт самосохранения и выживания, а его мысли полностью сосредоточились на картах на столе и в руках. Один раз, к концу игры его всего передернуло — ему вдруг показалось, что мужчина стоял прямо за дверью и наблюдал за ними так же, как он наблюдал за несчастной, одержимой демоном семьей. Но окно всё запотело изнутри от тепла, и в темноте мало что можно было разглядеть. Все остались спать у Купера и разлеглись кто куда — кто на продавленный диван, кто на древнюю раскладушку. Шлатт, среди прочих, залез в спальный мешок на полу. Он был неприхотливым. Эту ночь он проспал абсолютно спокойно, только единожды ночью проснувшись, как от толчка, но быстро заснув опять. Только утром, когда он, распрощавшись с хозяевами фургона, выбирался на улицу и на режущее глаз солнце, он увидел на бетонной плите у входа глубоко вдавленные следы. Как будто кто-то, нечеловеческий достаточно, чтобы оставить след в камне, ночью стоял здесь, прижавшись лицом к стеклу.