Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

Напротив дома Шлатта, немного ниже по улице, жил старик. Такое не было редкостью, особенно в небольших городах, где население пожилых людей всегда было немного больше, чем в шумных и светлых мегаполисах. А может, в маленьких городах, в одноэтажных одинаковых домиках, люди просто чаще видели своих соседей, чем в бетонных «муравейниках» с узкими окнами. Здесь Шлатт помнил большинство людей в лицо. В городе, откуда они уехали, он бы не вспомнил лица своих соседей, даже если бы к нему приставили пистолет. Старые люди были повсюду — они сидели на крылечках, рылись в садах и сплетничали в церквях. Они собирались в кучки, они жили поодиночке, они подглядывали за теми, кто был моложе, и осуждали их. Это была часть жизни. Но старик напротив дома Шлатта был не совсем похож на других. — Я уверена, он отличный мужик. — говорила Минкс. Шлатт был с ней не согласен. «Возможно, он не серийный убийца» — допустим; но если раздавать критерий «отличного мужика» направо и налево, можно было быстро закончить в каком-нибудь пакете на пустыре. По частям. — Оставь его в покое. — отвечала Минкс, — Люди всегда докапываются до странных и нелюдимых. Мы, странные и нелюдимые, в свою очередь, всегда хотим, чтобы от нас отцепились. Это я тебе гарантирую. Шлатт считал, что Минкс не странная. И никогда не была странной, даже когда курила в одиночку за школой, даже когда одевалась во всё чёрное, даже когда наорала на учителя за то, что он, по её мнению, пытался заглянуть ей под юбку, хотя он стоял на другом конце класса. Она была крутой; и люди просто боялись подходить к ней, потому что она была слишком крутая, и строгая, и осуждающая, с высокими стандартами. Она была смущающей. Она была пугающей. Но его сосед — тот самый, от которого он отвлекся, — был пугающим совсем по-другому. Шлатт в этой жизни боялся немногих вещей, но его сосед был одной из них. Он был очень, очень старым — Шлатт даже предположить не мог, сколько ему было лет, — но чётко очерченным и таким стойким, точно ему под кожу были вшиты железные трубы. Его ноги были вывернуты под странным, неправильным углом. Все зубы в его рту были чёрными, гнилыми, и когда он смеялся, глядя вдаль, его смех походил на карканье, и разносился по району, как тяжёлый запах несвежей еды. Шлатт не смеялся над ним, но обходил его стороной, и не мог подавить дрожь во всём теле, когда чувствовал на себе его взгляд. Казалось, даже воздух от него стыл. Минкс старалась быть с ним приветливой. Она не заходила к нему в дом и не брала от него конфеты — для этого она была слишком осторожной даже вопреки своему неуклонному оптимизму в отношении этого старика, — но она махала ему и улыбалась, когда они проходили мимо, и пару раз ходила за покупками для него; принимала его затасканные, потёртые купюры, ждала, пока он отсчитывал монеты из своей банки из-под молока, выслушивала все его советы и нарекания, и оставляла пакет с едой на крыльце у входной двери. Она не заходила внутрь дома, даже если он просил её. Один раз он сыграл ей на губной гармошке. Минкс ему похлопала. Кажется, в своих глазах она и была кем-то вроде этого старика — всё ещё держащейся, но уже на грани смерти. Она не замечала собственной живучести, дикого, колючего огня в своих глазах, своей ловкости, своей неласковой теплоты. Шлатт не собирался быть тем, кто ей на это укажет. Однажды Шлатт проснулся ночью от красных и синих огней, вертящихся на потолке его комнаты. Он отодвинул шторку и выглянул в окно. Под проливным дождём, холодным, совсем не по-летнему, во дворе дома чуть ниже по улице, стоял пузатый полицейский фургон. Силуэт рядом с ним, мужчина или женщина, что-то записывал в блокнот. Из его дома другие полицейские выволакивали крупные куски мяса, замотанные в полиэтилен, и грузили их в фургон. Шлатт стоял и смотрел, как они выволакивали эти похожие на стейки чёрные в темноте куски. Потом ногу. Потом голову. Человеческую, в этом сомнений не было даже отсюда. Волосы на ней издалека казались слипшимися в колючки. Полицейский с блокнотом остановился на секунду — наверное, почувствовал запах, — а потом отвернулся к кустам. Шлатт плотнее закрыл окно. Шлатт решил не рассказывать об этом Минкс. Он скучал по Минкс. Очень сильно. Он думал, она бы назвала его педиком, если бы он ей сказал, но он в самом деле очень по ней скучал. И по Теду, и по Чарли, и по Куперу. Они виделись пару раз, но пару раз было недостаточно. В глубине своего сердца, как болезненный стон, он задавливал тоску по тем временам, когда они тусовались вместе всё время. Он хотел надеяться, что дело в лете. Осенью, когда они были в одном классе, собираться было проще; но он очень скучал по ним. Это было очень глупое чувство.