Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

Однажды Вилбур смотрел на него пристально и долго, без единой смешинки во взгляде. Точно ему показалось что-то на поверхности Шлатта, и теперь он пытался это что-то разглядеть. Точно он пытался принять какое-то важное решение для своей жизни. Наконец, когда Шлатт спросил, в чём дело, Вилбур ответил — так же серьёзно, как и смотрел. Он произнёс это тяжело и решительно, будто сдирая пластырь: — Я хочу заняться сексом. Шлатт смотрел на него во все глаза, но Вилбур, очевидно, не шутил. Шлатту хотелось откашляться, чтобы немного сбросить напряжение, но шея и пальцы казались застывшими. — И что, ты думаешь, у меня есть советы? — наконец спросил Шлатт со слабой насмешкой. Немного серьёзности ушло из Вилбуровского взгляда, когда он сощурил глаза, пытаясь понять, не шутит ли Шлатт. Шлатт не шутил. Шлатт не понимал, что вообще не так с его вопросом. Наконец Вилбур пояснил: — С тобой, глупый! У Шлатт отвисла челюсть. — А. — сказал он, — О. Ужасная идея. А потом наступил вечер, и он пытался купить свечки. Ужасная идея была идеей Вилбура, и Шлатт, как ни старался, не нашелся, чем с ней поспорить. Кроме того, не сказать, что он сам был против. И поэтому — свечки. Его маленькое «я не против». Его маленькое «да». Он не хотел, чтобы Вилбур беспокоился из-за ценника, но хотел сделать это красивым. Он хотел сделать Вилбуру приятно, хотел сделать ему хорошо. Мысль о том, чтобы касаться Вилбура, чтобы видеть его без одежды вгоняла Шлатта в краснеющий ступор, и он застывал между полок, пытаясь собрать самого себя в кучу. Возможно, Шлатт был не прав, и Вилбур на самом деле не считал Шлатта глупым или грязным, когда ловил на себе его взгляд. Возможно, всё было хорошо, и он действительно нравится Вилбуру, и меньшее, что он мог сделать, чтобы доказать себе и ему, что он заслуживал его теплоты — это заставить его хорошо провести время. Но все свечи в магазине были уродливыми даже на Шлаттовский неприхотливый вкус. Они все были какими-то кривыми, этого белого, желтоватого цвета, с въевшейся в воск пылью. Без таких свечек было бы уютнее и теплее, чем с ними, вот, насколько они были плохи. Но Шлатт хотел свечки. Шлатт хотел полутьму, и мягкий, тёплый свет, который заставил бы Вилбура чувствовать себя согретым и любимым, потому что Шлатт не знал, насколько он хорош в том, чтобы заставить Вилбура чувствовать себя согретым и любимым самостоятельно. Наверное, кошмарно плох. Шлатт надеялся, что свечи сделают всю работу за него, но свечи отказывались кооперировать. Пока он не нашёл связку из пяти свечей, чёрных, как ночь, или как ворона, или как чернила, или как колдовской кот. Ради любопытства Шлатт поскреб поверхность ногтем, чтобы проверить, была ли это черная краска — на этом этапе он бы и краску взял, он не хотел привередничать, — но свечи были чёрными снаружи и изнутри. Минкс бы кипятком писалась от такой находки, но Шлатту показалось, что для ночи с Вилбуром они тоже подойдут. Они выглядели загадочно и тайно, и немного элегантно даже, и вполне романтично; и могли бы превратить его простую комнату во что-то приятное и интересное. Подхватив свою находку под мышку (они странным образом стояли не на полке, а просто на полу, у стены, но Шлатт не удивился, потому что думал, что они упали с чьей-то грузовой тележки), Шлатт, довольный, направился к кассе. На них нигде не стояла цена, но Шлатт сомневался, что свечи, даже красивые, могли стоить так уж много. Кассир — не чёрный силуэт в шляпе в этот раз, а его заменяющий, бритый недовольный парень, недовольно оглядел свечи. Повертел их в руке с облупившимся чёрным лаком на ногтях. Шлатт чуть не подпрыгивал от нетерпения. — На них нет ценника, странно… — наконец протянул парень, — Ты уверен, что они из нашего магазина, пацан? — он нажал пару кнопок на своём экранчике, но быстро сдался, — А знаешь, хрен с ним, бери бесплатно. Мне недостаточно платят, чтобы я с этим ебался. Так что домой Шлатт шёл в приподнятом настроении. Всё это казалось нереально хорошим. Он всё ещё боялся надеяться, но он чувствовал, как его страх оттаивает, как снег по весне. Он прибрался в комнате и снова выпроводил своего отца. Отец согласился уйти поразительно легко, и Шлатт очень удивился. Может быть, его отец был даже не так плох. А может быть, это был просто очень, очень хороший вечер. Может быть, он хотел сделать Вилбура счастливым так сильно, что вся вселенная немножко помогала ему. Вилбур опять пришёл к вечеру, но у Шлатта не было дежавю. В этот раз Вилбур был совсем не сонный и немного нервный: его улыбка подрагивала в уголках его губ. Шлатт показал ему свечи — Вилбуру они очень понравились, — и потом зажёг их. Вилбур сел на кровать, Шлатт сел рядом, и они очень долго молчали. Шлатт боялся поднять на него глаза. — Ты уверен… — спросил Шлатт, — что хочешь? — Поцелуй меня. — сказал Вилбур с выдохом, тяжело. Шлатт закрыл глаза и развернул голову, но не стал подаваться, потому что боялся стукнуться куда-то не туда. Вилбур ткнулся носом ему в плечо и фыркнул. — Ты всё усложняешь. — пожаловался он с улыбкой. — Прости. — пробурчал Шлатт. Со вздохом Вилбур убрал голову, а потом чмокнул Шлатта в губы так быстро, что Шлатт даже почувствовать и испугаться не успел. — Эй! — от возмущения он открыл глаза, — А мне… — и он не успел договорить, потому что Вилбур поцеловал его по-настоящему. И это было лучше, чем в Озере, потому что Шлатт уже знал, как Вилбур ощущается, и знал, как его целовать. Возвращаться в поцелуй с Вилбуром было как возвращаться во что-то тёплое и родное, и чувствовать его доверчивым и близким, так близко, заставляло Шлатта совсем забыть о его прошлых жестоких словах. И Шлатт собрал все свои силы, чтобы не слушать, о чём ему говорили фильмы, и не совать язык куда не следует. Вместо этого он взял майку Вилбура, полосатую и ребристую под пальцами, за подол, и немного потянул её вверх. Вилбур тут же отстранился, насторожившийся и немного дёрганный. Точно забыл что-то, и только что вспомнил. — Давай пока… в одежде? — предложил он нервно. — Конечно, конечно. — закивал Шлатт. — Спасибо. — сказал Вилбур. — Могу я… поцеловать тебя в шею, или это слишком? — Конечно… конечно, делай всё, что хочешь, даже не заморачивайся. — сказал Вилбур, неловко отмахиваясь руками, хотя смотрел он куда-то вне Шлатта. Но Шлатт не знал, что должно быть нормальным, и может быть, Вилбур просто смущался, как и он сам. Он весь вечер нервничал, но вечер был таким хорошим, и почему сейчас что-то должно тайно быть не так? Шлатт поцеловал его в подбородок, улыбаясь, и каким-то образом, случайно, Вилбур оказался зажатым между Шлаттом и стеной. Шлатт оторвался, спросил, не твёрдо ли ему затылком, но Вилбур покачал головой. Тогда Шлатт продолжил, весь, кажется, согретый этой теплотой, исходящей от Вилбура. В его груди точно вибрировал кружочек теплой радости, когда он целовал Вилбура, и когда Вилбур поддавался ему, откидывал голову, сжимал в пальцах клетчатое одеяло. Шлатту было чудесно — положив руки на бёдра Вилбура, трогая поцелуями его тёплую шею и ключицы. Вилбур дышал всё тяжелее и тяжелее, пока Шлатт не смог бы поклясться, что он плачет, если бы они не занимались сексом. Пока он не услышал, что Вилбур что-то шептал. Он остановился и прислушался, смущенный и немного сбитый с толку. Он что-то…? — Пожалуйста оставь меня в покое. Что? Что он сказал? Тогда Шлатт поднял голову и увидел его лицо. И только одно это лицо должно было заставить Шлатта убрать свои руки, убраться подальше, и всеми силами сделать так, чтобы Вилбур больше его никогда не увидел. Но Шлатт застыл от страха, потому что не знал, что делать, когда Вилбур смотрит на тебя так, как будто ты отрезал у него руку и забрал себе. Это будет ещё одной вещью, которую Шлатт будет видеть в кошмарах. Вдобавок к мухам, связкам и жилам, ржавчине и смерти. Вдобавок к болотам. Вдобавок к разваливающемуся у него под ногами мосту. Эти глаза. Этот взгляд. И шёпот. — Пожалуйста, не трогай меня, — шептал Вилбур так тихо, как шепчут люди, которые даже не надеются, что их услышат, которые боятся, что их услышат, — пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, пожалуйста, не трогай меня, не трогай, не трогай меня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Шлатт оторвал свои руки от него, как ошпаренный. Он наконец вскочил с кровати, и, едва помня, как ходить, отбежал и забился в другой конец комнаты, как будто давая Вилбуру больше пространства, он мог надуть Вилбура обратно из этой неживой, неподвижной тряпочки. Но Вилбур не двинулся. Точно он не заметил, что Шлатт отошёл. Точно он не надеялся на это. Точно он боялся этого. Точно его разум был уже слишком далеко. Он сидел, раскинутый, у стены, как кукла, его губы всё ещё двигались, не прекращая. Слёзы сохли у него на глазах. — Я… — Шлатт запинался, Шлатт чувствовал себя странно, холодно и страшно, он не знал, что сделать, кого позвать, — Я просто уйду, и я больше тебя не трону, правда, прости меня пожалуйста, прости! И он выбежал по ступенькам на улицу, на холодный и тёмный ночной воздух. Он не мог сесть, не мог ходить, не мог стоять на месте: но он стоял на месте и смотрел на Вилбура, хотя не мог смотреть на Вилбура. Плотные шторы на его окне были задёрнуты, но силуэт Вилбура был видел из-за мерцающего, желтого света черных свечей. Он качался и трясся, он плакал, он рыдал, прижав колени к груди. Шлатт не понимал, что он сделал не так, он не понимал, что произошло. Он был сбит и смешан, он чувствовал себя ужасно: точно мягкие органы у него внутри передавили большой деревянной ложкой. Но он внезапно понял, что имел в виду Купер, когда тот сказал: «Всё, чего я сейчас хочу — это защитить тебя». Но Шлатт ничего не мог сделать. Шлатт заночевал на лавочке, потому что не мог заставить себя вернуться в собственную комнату. Наутро он простыл, чихал и кашлял, туман перегородил его зрение, и он не мог видеть свой дом. Но ему всё равно пришлось туда вернуться. Вилбура в комнате уже не было.