Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

Четвёртого ноября Минкс пришла к его порогу и постучала в дверь. Шлатт открыл ей, не раздумывая. Уже несколько недель он жил в своем доме в одиночестве, по своему порядку, и ему очень нравилась такая тихая и спокойная жизнь. В школе повторяли прошлогоднее, на улице висела пасмурная морось, а дома, от батареи, было достаточно тепло. Если не слишком смотреть по сторонам, он мог поверить в то, что он живет нормальной жизнью. Он отклеил ремни от кровати и выбросил их в ведро. Когда он открыл ей дверь, Минкс застыла. Она выглядела такой шокированной, какой Шлатт ее не видел никогда. Её глаза казались огромными; казалось, её тёмная шляпа с полями даже сползла на затылок от того, насколько широко они открылись. Шлатт на всякий случай спросил: — Что-то не так? — Пошли. — она мотнула головой, казалось, совершенно не собираясь отвечать на его вопрос, — Разговор есть. Будешь проводить с нами ритуал. Секунду Шлатт боролся с собой. — Я не могу. — наконец сознался он, с тяжёлым сердцем. Он бы очень хотел увидеться с ними, обнять их, поприсутствовать на этом долбанном ритуале, в конце концов; но теперь на нем лежала ответственность, которую он просто не мог подвести. — В чём дело? — спросила Минкс требовательно, — Мамка не выпускает? — Нет, дело вообще не в этом. — Шлатт почти засмеялся от того, насколько это предположение было далеким от правды, каким оно было… детским, — Я просто не хочу вам навредить. А я знаю, что могу. Секунду Минкс смеряла его взглядом так, словно прикидывала, не подменили ли его на робота. — Ты идиот? — наконец спросила она, — Либо идиот, либо под проклятием. — Нет. — сказал Шлатт, — Я болен. Психологически. — Окей, «психологический». — Минкс упёрла руки в боки; её голос поднялся на пару нот, — И что ты планируешь сделать? И что ты все это время делал дома, такой психологический? Потому что если мы зайдем к тебе домой, и я не увижу у тебя на стенах царапин от ногтей, я решу, что ты просто идиот. — Но я… — попытался вставить Шлатт, но Минкс даже не останавливалась. — Вот что. — предложила она уверенно, — Ты сейчас возьмешь магический предмет и пойдёшь со мной, а я обещаю, что буду не спускать с тебя глаз, и если ты начнешь беситься, я крикну всем и мы тебя остановим. Обольем водой, чтобы ты пришёл в чувство, например. Так пойдёт? Шлатт задумался. Если убрать тот факт, что она наверняка издевалась над ним, то идея звучала надежно. Если он будет под постоянным надзором, его наверняка смогут остановить. А ещё приступ паранойи наверняка мог прерваться водой в лицо. — Ты не сможешь навредить мне, Шлатт. — добавила Минкс уже мягче, с я-знаю-что-ты-знаешь хитрым прищуром, — Я слишком могущественная. Меня оберегают высшие силы, силы сюжета. Я единственная девочка в компании парней, очевидно же, что я — главный герой. Я не могу умереть. Против воли Шлатт усмехнулся. Если посмотреть на то, какой крутой была Минкс, она вполне могла быть главным героем. Наверняка комикса — у нее был отличный дизайн. — Ты можешь умереть в конце. — поддел он, но, честно говоря, уже несерьёзно. Минкс развела руками, словно пытаясь показать Шлатту пространство вокруг него. Его тёмный, полупустой, бесцветочный дом. И внешний мир, серый, холодный, простой. Полный друзей. — Но разве это похоже на конец? — просто спросила она. «Совсем нет». — подумал Шлатт. Это было похоже на начало. — Ладно. — сдался он, и Минкс издала короткое «Ей-й!». На секунду Шлатт застыл от шока: такое проявление радости, ещё и от Минкс? — Давай, расскажи мне, что за магический предмет. — Всё, что угодно, физическое. — объяснила Минкс, — С чем у тебя есть связь, которую ты хочешь обрубить. Шлатт кивнул. Он поднялся наверх и начал шарить по полкам, по шкафам; хлопая дверцами, шелестя тканями, шурша обертками из-под еды, которые он забыл выбросить чёрт знает сколько времени назад. Минкс ждала его, вместе со слабым солнцем, у приоткрытой двери. Шлатт опустился на колени перед кроватью и нащупал затертый угол картонной коробки из-под платья. Он открыл крышку, посмотрел на осторожно перевязанные купюры, которые он точно пересчитывал, но не мог вспомнить число. Его рот скорчился. Вряд ли ему ещё пригодятся эти деньги. Для себя он принял решение: он подождёт ещё день, а завтра он купит на все эти деньги еду, палатку, коврик, спальный мешок и походную горелку, и пойдет в лес. И останется в лесу один на день: слушать природу, исследовать, пить из ручья. Может, увидит белку или зайца, или оленя — было бы здорово. И не увидит, что случится с Вилбуром. Сможет вернуться в Холивуд, выглядеть удивленным. Скорбеть. Пережить. — Ты долго там? — донёсся до него крик Минкс. — Уже иду! — прокричал Шлатт в ответ и задвинул коробку обратно. Он сбежал по ступенькам, звеня ключами в руке, и захлопнул дверь. — Взял? — спросила она. — Да. — сказал Шлатт, который на самом деле ничего не взял. Он просто не хотел тратить лишнее время. И так ведь знал, что ничего не найдёт. — Не отставай. — бросила Минкс. Они спустились с холма и зашагали в сторону трейлерного парка. Шлатт удивился: парк, постоянно населенный людьми, не казался хорошим местом для ритуала. Но потом он отвлёкся: парк, на закате, казался совсем другим местом. На улице было куда меньше людей. Многие заканчивали свой рабочий день, или готовили ужин в фургончиках; а дети, уставшие за день, уже не так активно носились вокруг. Но Минкс повела его дальше, с асфальтовых блоков, уложенных на землю, на песчаный широкий пустырь. И там был костёр. Костёр бы огромный: сложно даже представить, откуда они натащили такие толстенные ветки. Костер был полотном, пламенем, ростом почти обгоняя Шлатта. Это было завораживающе. Это было впечатляюще. Это было потрясающе. На секунду он застыл, как поколения за поколениями людей до него, с открытыми глазами, любуясь на гордый, воинственный огонь. Где-то рядом с огнём Купер встал со стула. — Он жив! — провозгласил Куп. И все вместе, люди вокруг костра, его друзья, встали со своих тканевых стульев и устроили ему стоящие овации. — Поздравляю! — сказал Чарли, приближаясь к нему медленным шагом, — Ты поборол наши самые смелые ожидания и не убил себя. — Убил себя? — с недоумением Шлатт переводил взгляд с Чарли, на Купера, на остальных, — С чего вы это взяли? — Ты пропадаешь из всего мира, и твоя мать делает за тебя заявления о том, что ты не вернешься в школу. — хмыкнул Тед, грубо и горько, — Что ещё мы могли подумать? — Знаешь, почему к тебе пришла именно я? — вмешалась Минкс, и Шлатт забыл о том, насколько она была к нему близко; расстояние не спасало, и Шлатт плечом чувствовал, как ее потряхивало от горечи и злости, — Я единственная согласилась на то, чтобы возможно увидеть свое тело. — Какой пиздец. — только и сумел сказать Шлатт. — Пиздец и есть. — подтвердил Купер, даже он совсем не такой расслабленный, как Шлатт привык его видеть. Его плечи казались острыми, как лезвия. — Тебе бы лучше принести нам хорошее объяснение того, что стряслось, иначе мы принесём твою жопу в жертву. — пригрозил Тед. — О нет! — вклинился Чарли, — Принесёшь в жертву его жопу? Может, остановимся на руке, или ступне, это было бы более гуманно. — Объяснение. — подал голос Вилбур, немного охрипший, умоляющий. Шлатт так давно не слышал его голос, что казалось, забыл, как он звучит, — Пожалуйста. Шлатт кивнул. Под пристальными взглядами всей компании, — точно они ожидали, что он вот-вот сбросится в костёр, — он подошёл к сложенному на песке лишнему стулу, стряхнул с него желтую пыль и уселся. Он был бы куда более напряжён, если бы не костёр; тёплое пламя подначивало его сползти пониже и протянуть ступни погреться. — Мама наконец свозила меня к доктору. — сказал он, — И меня диагностировали кучей разных вещей. — У тебя СПИД? — тут же поинтересовалась Минкс с жаром и отвращением одновременно, — Откуда? От кого?! — Нет, нет, ментально. — отмахнулся Шлатт. — Ну слушай, не новости. — продолжила она, — Тебе выписали таблетки? — Ага. — Ты уже пробовал на них триповать? — Нет, и не собираюсь. — Зануда. — Минкс закатила глаза и откинулась на стуле, похоже, внесшая свой вклад в разговор и более в нем не заинтересованная. Ободренный ее отсутствием, Шлатт продолжил. — И моя мама, и мой доктор сказали мне, что я опасен… для окружающих. Особенно для вас. Особенно… для Вилбура. Может потому, что я рассказывал о нем больше всех, я не знаю. И это так испугало меня: знать, что я могу… сорваться, наверное, и навредить вам. — Это такой идиотизм. — тут же вмешалась Минкс прежде, чем кто-либо успел еще хотя бы слово вставить. — Шлатт, серьёзно. — кивнул Тед, глядя на него почти что жалобно. — Сорваться как, как собака с бешенством? — продолжала Минкс, с каждой секундой закипая всё сильнее, — И сделать что? Ты даже драться не умеешь. — она вскочила со стула, жестикулируя руками, и встала прямо напротив него, — Серьёзно, подерись со мной. Давай, попробуй меня побороть. — Я не буду… драться с тобой. — сказал Шлатт смущенно, под пристальными взглядами поднимаясь со стула. Руки болтались у его боков. Он совершенно не понимал, что мог сделать сейчас. — Вот и хорошо. — сказала Минкс странным голосом, а потом вдруг прижалась и обняла его. Шлатт стоял, как громом пораженный, не понимая, что делать в такой ситуации. Минкс обнимала его. — Ты не понимаешь. — сказал Купер, но в этот раз он не пытался его чему-то научить. Ему было больно, и он пытался это выразить; он казался раненным, его уголки губ постоянно дергались вниз, — Мы правда думали, что ты убил себя, и мы просто… не могли это принять. Оттягивали момент осознания. Шлатт почувствовал на своём плече знакомые холодные пальцы. А в следующую секунду Вилбур обнимал его, уложив голову ему на плечо. Его щека казалась горячей. Он задрожал, всхлипнул, и заплакал, тихо, но счастливо. — Вилбур, — сказала Минкс задушенно, — прекрати. А то я сейчас тоже начну плакать. — Прости. — выговорил Вилбур сквозь слезы. — Да ладно, что за херня. — сказал Тед невнятно, перешагивая через свой стул, а потом он пересёк площадку в три широких шага и обхватил Шлатта руками, втиснулся в свободное место. После подошёл и прижался Чарли («Идиот»), потом Купер, и вот так Шлатт очутился в клубке человеческих тел, один и вместе, возле костра. Шлатт был так смущен, что едва мог дышать. — Это и есть твой ритуал? — поинтересовался он у Минкс, очень глупо. — Конечно нет! — фыркнула Минкс; её голос казался чуть сползшим, — Ты думаешь, я бы пообещала тебе настоящий ритуал и не провела его? И вообще, ты думаешь, для чего костёр? — Для тепла? — предположил Шлатт, и физически почувствовал, как Минкс закатила глаза. — Мне уже Чарли хватало с его шуточками, а теперь ты ожил и тоже шутишь?! — сказала она с любовью. — Сын… — сказал Чарли с фальшивым почтением в голосе. Рано или поздно, неловко и нехотя, все расцепились и разошлись по своим местам. Последним отошёл Купер, походя растрепав волосы у Шлатта на голове. — Не могу поверить в то, что ты реальный. — сказал он глухо. — Итак. — Минкс хлопнула в ладоши, а затем подняла руки, привлекая внимание, — Ритуал. Не буду вам расписывать магические свойства огня, вы и так не поймёте. — пара человек вздохнули с притворной обидой, — Но суть ритуала в том, чтобы освободиться от веса, который тянет вас к земле, и двинуться к тому «дальше», которое вы не могли достигнуть сейчас. Сожгите свои сомнения и тревоги! — она опять подняла руки, на этот раз, в торжественном жесте, — На практике всё просто: выходите к костру, говорите прощальные слова вещи и, возможно, нам, и выкидываете. Пока ваша прощальная вещь — не ведро с водой, в костре такого размера она отлично сгорит. — она огляделась, — Ну, кто первый? — Я хочу начать. — сказал Тед не требовательно, но очень твёрдо. Никто не спорил с ним. Шлатту захотелось расступиться, когда Тед сделал шаг ближе к костру. На его вытянутой вперед ладони лежала катушка странных ниток, белых, похожих на сухожилия или длинных игольчатых червей, с воткнутой в нее иголкой. — Я люблю свою семью. — сказал он, глядя вниз, в песок, — Я люблю свою семью… очень сильно. Но в последнее время я много думал над тем, что я не хочу быть ее частью. Я не хочу выбирать между тем, чтобы быть виноватым и голодным всю свою жизнь. Это их традиции, и я люблю их, но я совсем не люблю традиции. Я не хочу быть частью династии, я не хочу продолжать род. Я не хочу давать своим детям попробовать вкус крови. Это будет труднее для меня, чем для них, но я хочу постараться. Я хочу бы попробовать стать полноценным человеком. — Ты сможешь. — сказала Минкс так твёрдо, что Шлатт понял: она не сомневалась. — Конечно, ты сможешь. — подтвердил Шлатт, потому что он не сомневался тоже. Это же Тед. — Ты не говорил мне, что забеременел. — пошутил Чарли, и Тед улыбнулся, — Как назовёшь? Минкс торжественно и очень по-ведьмински раскинула руки. — Силой данной мне сырой землей разрешаю тебе закинуть нитки и твоё собачье будущее в огонь и послать его нахуй. — Нахуй его. — сказал Тед мягко и позволил ниткам скатиться со своей руки в подножье костра, к углям. — Нахуй его! — потребовала Минкс и торжествующе замахала кулаками в воздухе, — Ладно, давайте я следующая. Он выступила к костру и вытащила из кармана пачку сигарет. Вскрытую и полупустую, но видно, что полежалую. — У меня всё очень скучно. — созналась она, щурясь на пламя, — Я прекратила курить: сначала ради одной цели, потом перестала совсем. Я решила, что может, я ещё слишком молода, чтобы умирать. И я считаю, что это очень круто! — Боюсь как прозвучать как социальная реклама для тупых детей, но конкретно сейчас: нахуй курение! — поддержал ее Тед. — Нахуй курение! — крикнул Чарли. — А ритуальные вопли считаются частью обряда? — спросил Шлатт, на что получил закономерное: — Ты что, тупой? Конечно считаются! Упаковка сигарет полетела в костёр. В воздухе поплыл знакомый запах табака. Следующим шаг к костру сделал Купер. Никого не требовалось предупреждать: Шлатт это почувствовал, как если бы рядом с ним всколыхнулась земля. Купер извлек из кармана маленький спичечный коробок. Он был очень необычный: цветной, с маленьким зАмком и выходящим из-за него маленьким солнышком. Внутри коробка что-то шебуршало, предположительно, маленькими лапками. — Что там? — спросил Шлатт. — Существо, которое съедало все мои сны. — ответил Купер. Примерно так же просто, как он бы ответил «таракан». Впрочем, Шлатт решил, что это очень по-Куперовски: поймать ночной кошмар в спичечный коробок. В голове Шлатта эта штука была маленькая и черная, со всколоченной шерстью и острыми, как иголки, зубами. — Но взамен на мои украденные сны оно приносило мне ваши. — продолжил Купер, крутя коробок между пальцев, — Вот почему вам казалось, что я вас так хорошо знаю. На самом деле я просто смотрел, что вам снилось. — Извращенец! — вмешалась Минкс. Купер легкомысленно пожал плечами. — Это смотря какие сны. Это было удобно, но это неправильно, но до этого момента у меня не было повода что-то менять. Простите меня за это вмешательство. — он поднял коробку на ладони, что-то внутри на секунду затихло, а потом Купер зашвырнул его в самую глубину костра, — И удачи вам. Он едва успел договорить, потому что нечто в коробке взорвалось. Костёр взметнулся выше, до самых небес, послышался рев, а затем — оглушающий визг, от которого у Шлатта задрожали колени и потемнело в глазах. Спустя пару секунд всё стало как прежде. Пламя вернулось на обычную высоту. — Ну, если судить по тому, как легко тебе даются извинения, ты много знаешь не потому, что сидишь в наших снах, а ты просто очень умный сам по себе. — сказал Вилбур немного охрипшим тоном. Его признание казалось искренним, но Купер только отмахнулся. — Если бы я был таким уж умным, я бы уже нашёл работу. — бросил он. — Ты сам-то в это веришь? — бесцеремонно спросила Минкс. — Нет. — признался Купер со смехом, — Спасибо тебе. — Уже моя очередь? — спросил Чарли. Совершенно без осторожности он вытащил из сумки потрёпанную красную тетрадку. Он открыл ее на случайной странице: чёрные спирали, резкие и острые надписи на нескольких языках, некоторые из которых Шлатт не узнавал совсем; символы, перечёркивания, бурые пятна, которые могли быть кровью, но с такой же вероятностью могли быть и чаем. Чарли держал его открытым, чтобы все могли рассмотреть. — Это мой дневник с тех времен, когда мне было пять лет. — тем временем объяснял он, — Нашёл его недавно. Когда я был маленьким, жизнь была невыносимым дерьмом. До меня постоянно докапывались, мои очки называли уродливыми, и я целыми днями не мог перестать плакать. Я кочевал из семьи в семью, и все из них я мучал просто своим присутствием. Не сказать, что это чувство было невзаимным. На пике своей беззащитности против огромного и злого мира я призвал что-то, что сам тогда не мог понять. Оно помогло мне, очень сильно, но оно так много забрало у меня. Хорошо было быть под защитой, хреново было расплачиваться за это чужой кровью. Нахуй это. — О да. — сказал Тед, — Определенно нахуй это. — Если эта сущность такая крутая, почему она не найдет себе свою кровь? — сказал Вилбур, — Но я думаю, она слишком слабая для этого. Я думаю, это ты ее поддерживал, а не наоборот. — Теперь это звучит так, словно я сжег свою кошку. — сказал Чарли, улыбаясь от уха до уха, — Но спасибо тебе, Вил. — он повернулся, — И тебе, Тед. Шлатт бросил на них отчаянный, хватающий взгляд, на них, на них всех; и потом из его рта непроизвольно вырвалось: — У вас, ребята, у всех есть такие крутые истории. Почему у меня таких нет? — Конечно есть! — сказал Тед своим голосом старшего брата: как будто он знал больше, как будто он знал всё, но в хорошем смысле, — Ты просто живёшь сквозь их. — Я даже вещи не принёс. — сознался Шлатт, пока мог, но никто не выглядел разочарованным. — Это ничего. — качнула головой Минкс, реакции которой он боялся больше всего на свете, — Мы все можем дать тебе что-то, что есть у нас. Шлатт хотел бы сказать «да». Но последствия этого для ритуала были бы очевидными. — Но я не хочу… обрубать с вами связь. — робко сказал он. Возможно, в этом и была цель сегодняшнего дня. Привезти его сюда и послать его нахуй. Метафорически закинуть его в костер. — Мы всё ещё сможем общаться, этого у нас никакому костру не понять. — объяснил Тед, — Но нам слишком тяжело быть одним целым. Мы это поняли, когда тебя не стало; если бы ты не оказался жив, мне кажется, мы бы все заболели и умерли тоже. — Да. — кивнула Минкс несчастно, — Ага. — Мне кажется, это будет полезно для всех нас. — Чарли смотрел куда-то в сторону, и его глаза, казались, забрали цвет у глубокого синего неба, — Мы взрослеем. Если мы срастемся в одно целое, мы никогда не покинем Холливуд. Невысказанное было высказано. Общее желание, — «Я не хочу умереть здесь», — повисло в воздухе, точно меловой росчерк на тёмной доске. Минкс улыбнулась, с облегчением, которое нельзя было описать. — Что скажешь, Шлатт? — предложила она, — Проведёшь ритуал для всех нас? — Мы помогаем друг другу выжить, но жить нам придется отдельно. — перочинный ножик мелькнул в пальцах Купера, когда тот одним движением откромсал локон своих волос и поднял его над костром в пальцах, — За жизнь! И это резкое движение точно запустило какой-то тайный, подсознательный механизм в их рядах. Тед забрал у Купера нож и срезал пуговицу с рубашки на своей груди, Чарли вырвал лист из тетрадки, Вилбур, не отыскав на теле ничего лишнего, вытащил у себя из кеда один шнурок. Они обернули это все в страничку Чарли, волосы, и пуговицу, и шнурок; Минкс стащила у себя с руки резинку, — «Эта все равно никогда мне не нравилась», и с серьёзным видом перевязала комок вместе. Шлатт смотрел на них и видел совершенно чётких, совершенно раздельных друг от друга людей. Он смотрел на них и видел детали, которые никогда не замечал. Он видел, что у Купера была горбинка на носу. Он видел, что у Минкс были на шее родинки. Он видел, что Чарли стал сильнее, и уже далеко не так был похож на макаронину, как тогда, в школьном туалете. Он видел у Теда щетину над губой, а ещё небольшие, почти незаметные шрамы-точки по всему периметру рта, которые, конечно, всегда могли быть просто частью щетины. Он смотрел на Вилбура и видел самого красивого человека, которого он когда-либо встречал. Который мог шутить теперь. Который мог дышать теперь. Они все смотрели и не улыбались ему. Но Шлатту всё равно было спокойно. — За счастливую жизнь. — сказал он и кинул комок в костер. И он горел, как горела печаль, как горело загубленное прошлое, как горели глупости, забившиеся под ногти, потому что ты цеплялся за них так сильно в попытке не сойти с ума. Как горели бумага и ткань. — Я чуть не забыл! — добавил Чарли. Красная затёртая тетрадка с тайными письменами полетела за комком следом. Ничего не взорвалось. — Я уже чувствую себя глупее! — радостно поделился Чарли со всеми, кто был готов слушать. Тед казался на седьмом небе от счастья от этой новости. — Я всё ещё ничего не сжёг. — сказал Вилбур откуда-то со стороны. А ведь и точно. Шлатт совсем забыл. — Конечно. — разрешила Минкс, — Давай! Шаг, который Вилбур сделал вперед, неуверенный, в одном развязанном ботинке, ощущался половинчатым. Вилбур не делал больше шагов из опасения опалить лицо. Из-за пазухи накинутой тонкой куртки он достал карточку, так знакомую Шлатту: даже издалека он заметил глянцево-изумрудный блеск сосен, серое недовольное небо, светлую палочку церковного шпиля. Шлатт видел, как дрожали его руки. Вдох застрял у Вилбура в горле, когда Вилбур одним движением разорвал карточку напополам. По той самой линии, которая натерлась сгибанием и разгибанием; она поддалась так легко, точно всегда хотела быть разорванной. Вилбур не спешил. Он опустился на корточки и прежде, чем положить бумагу в костёр, сжимая её в руках, поджёг одну половинку, затем — другую, прислоняя их к пламени. Он отпустил их только тогда, когда огненная тяжесть почти облизнула его пальцы. Тогда он позволил догорающим углам и полоскам опуститься к дровам. Они пропали в пламени так легко и быстро, будто растаяли. Совсем без звука. — Гори в аду. — сказал Вилбур тихо, но так непреклонно, что Шлатту показалось, будто сама земля вздрогнула и посыпалась под его развязанной ногой. — Никакой истории? — спросил Тед. Вилбур твёрдо качнул головой. — Никакой истории. Они все ещё немного посмотрели на костёр. — Так, ладно, кто ко мне за чаем? — предложил Купер. Обрезанная прядь волос болталась у его глаза. Он подмигнул, — Тут недалеко. — и, видя неподвижность компании, добавил, — Мы всегда можем вернуться к костру с кружками. Можете даже стулья не убирать. После этого движения стало чуть больше. Люди, скрепя сердце и скрипя суставами, вставали со стульев, жалуясь на старческую жизнь. Шлатт только сейчас обратил внимание на то, что Минкс была в кроссовках. И, судя по легкости шага, чувствовала она себя прекрасно. Шлатт казался сам себе застывшим: произошло что-то важное, что-то существенное, что-то изменившее его взгляд на мир, его жизнь. И теперь он всё ещё стоял, по щиколотку в старой жизни, как-то сразу поблекшей и пройденной, точно заброшенной; а новая жизнь смотрела на него напротив, чуть искривившись, точно под толстым слоем мягкого стекла. Он казался себе застрявшим в этом мягком стекле: одна нога здесь, другая — там. Казалось, ему надо было постоять так, не говоря, не двигаясь, хотя бы полчаса, чтобы новый мир утрясся в его голове. Их было семеро — семь храбрых драконов, семь злобных рыцарей, семь идиотов — а теперь он стоял один. — Шлатт, ты идёшь с нами! — прокричала Минкс, — Даже не думай возвращаться домой! Мы поставим тебе кружку-непроливайку, чтобы ты мог пить из нее и не бояться разбить во время своего очередного, точно не воображаемого, приступа разрушительной ярости. Шлатт почти улыбнулся, когда второй голос раздался у него из-за плеча. — Я украду Шлатта на время? Шлатт обернулся. — Мы можем поговорить? — уже тише спросил Вилбур. Казалось, он спрашивал это и у Шлатта, и у всех остальных разом. Все остальные пожали плечами, и ускорили передвижение в сторону лагеря. А Шлатт… — Почему бы и нет. — сказал Шлатт и остался рядом. Вилбур сцепил руки в замок. — Для начала, я хочу сказать, что мне жаль. Шлатт открыл рот. Захлопнул рот. Даже в самых своих диких, необузданных фантазиях, он никогда не представлял, что Вилбур, сам, по собственному желанию, без недель адских пыток до этого, подойдёт и скажет ему «мне жаль». — Окей? — ответил Шлатт неловко. — И я не знаю, простишь ты меня или нет. — продолжил Вилбур. Шлатт бы не назвал его тон неловким. Шлатт не знал, как его тон назвать, — Этот год был ужасным для тебя, но, наверное, самым лучшим временем в моей жизни. И я хочу, чтобы ты это знал. Его голос казался ниже, чем раньше. Взрослее, чем раньше. Как будто Вилбур вырос за лето, а Шлатт это пропустил. На секунду ему стало обидно, что он упустил что-то незабываемое. Но потом облегчение от того, насколько Вилбур был с ним честным, смыло обиду; и он кивнул. — …Хорошо. — И я хочу, чтобы ты знал, что я не хотел… — голос Вилбура начал сбиваться и подниматься выше; теперь он опять балансировал на грани того, прошлого Вилбура, маленького мальчика, запуганного, забитого, в любой ситуации первым прячущего голову в песок и прячущегося под кровать, — портить твою жизнь. Про то, что надо жертвовать, если любишь, это был совет от моей матери, и я просто… принял его. Нас всегда сравнивали, знаешь. — сказал он внезапно, — Говорили, что я очень на нее похож. Может, беспрекословностью и тем, что всегда делаю, что говорят, не спрашивая ненужных вопросов. Может, равнодушием. И равнодушием к смерти. Равнодушием к чужим чувствам. Я правда не знаю. Но когда я понял, что мы действительно похожи, я очень испугался. Я не хотел вырастать и становиться таким, как моя мама, я… боялся этого. Я боялся того, что я стану таким же, как она. Я сравнивал нас, и я не находил ничего, что бы нас отличало. Пока однажды я не задумался о том, что она никогда никого не любила по-настоящему. Ни меня, ни моего отца, ни своих друзей. Мне кажется, даже бога она не любила. Для Шлатта это было чем-то невыносимо знакомым. «Ты так похож на своего отца» — ласковое, нежное; осуждающее, в шутку. «Это хорошо или плохо?» Надежда на то, что они всё-таки правы. Страх того, что они не ошибаются. Только спустя секунду до Шлатта дошло, что значила вторая часть. Что Вилбур мог бы ему сказать. — Я люблю тебя, Шлатт. — сказал ему Вилбур, улыбаясь так, словно он держал солнце во рту, и оно его не обжигало. Словно это было что-то, что ему было приятно говорить, какой-то его очень-очень любимый непреклонный факт, — Я люблю тебя так сильно. Нет ничего, что ты бы мог мне сказать, что изменило бы мое мнение. — Я ненавижу тебя. — сказал Шлатт. Потому что так и было, он ненавидел его. Как смел Вилбур лезть к нему со своими кострами, ритуалами и признаниями. Как смел он вернуться и быть к нему добрым — всё, о чём Шлатт когда-либо мечтал. Как он мог так поступить. Вилбур улыбнулся. — Это ничего. — Я ненавидел тебя последние несколько месяцев. — предупредил Шлатт. Это было правдой: большей правдой, чем слова до этого. Он не ненавидел Вилбура сейчас. В его заводских настройках, в его чертежах, когда он еще был не человеком, а маленьким семечком было написано всегда любить Вилбура. Такой уж была его участь. Вилбур кивнул. — Это заслуженно. — Ты обращался со мной как с чем-то само собой разумеющимся. А я не. Мне чертовски больно, когда ты меня отшиваешь. Я никогда не прощу тебя целиком. — Это нормально. Не прощай. — Мне кажется, я убил своего отца. — сказал Шлатт случайно. Ему показалось, что его язык на секунду превратился в резиновую ленту, отскочившую от его щёк. — …Что? — переспросил Вилбур медленно. Похоже, из всех возможных новостей к этой он оказался совсем не готов. — Я не уверен. — сознался Шлатт, — В воспоминаниях все так смутно. Вилбур смотрел на него так пристально, что Шлатт казался себе погружённым по локоть в тёмную муть его глаз. Вода смыкалась над его головой. Ничто в мире не имело значения больше. Шаг за шагом, выбирая слова вручную, Вилбур, гудящий изнутри, как колокол, сияющий изнутри, как восковая свеча, проговорил: — Если ты это сделал, Шлатт, это было бы лучшей новостью, которую ты мог мне подарить. И вот так они стояли рядом. Шлатт слушал. Вилбур молчал. — Хочешь сесть? — предложил Вилбур более человеческим голосом, меньше похожим на мощь, сметающую горы. Шлатт кивнул. Они устроились на стульях рядом, которые даже не были их стульями, и Вилбур придвинул своё кресло ближе к креслу Шлатта. Шлатт ничего не сказал по этому поводу. Но ему сложно было представить, чтобы когда-то ещё в жизни он смог бы почувствовать себя настолько же разодранным на куски, взболтанным и примиренным одновременно. — Я не рассказывал тебе, как это всё началось? — Шлатт помотал головой, не до конца понимая, что Вилбур имел в виду, и Вилбур качнул головой, — Нет? В общем, я пришёл к тебе домой практически после равноденствия. Ты помнишь Равноденствие? — Вилбур вперился в него внимательно, и Шлатту ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Несмотря на то, что его первые месяцы в Холивуде были покрыты пленочкой шока, их он помнил лучше всего, — Когда мы съели… да, ну да. И я на самом деле тогда тебя почти не знал. И я был милым с тобой, потому что моей целью было сделать тебя частью группы, которой управляла моя мама, и… в каком-то смысле использовать тебя. Завлечь тебя и оставить. Что делать с тобой, было решать не мне. — это были грубые, тяжелые слова, но Вилбуру они давались с трудом, и Шлатт не слишком волновался, — Так вот, и я пришёл, чтобы позвать тебя на после-Равноденческую молитву, где мы скорбим о потерянном, просим прощения за свои грехи и благодарим Бога за сытный ужин одновременно. — в его голосе была редкая язвительная искорка, которой Шлатт раньше не замечал. Когда Вилбур говорил о боге? Разве не он же предлагал Шлатту помолиться за душу Эдварда всего несколько недель назад? — В общем, тебя тогда не было дома, но дома был твой отец. Он предложил мне остаться и подождать тебя. Ты, наверное, представляешь, что произошло после. Мне же не нужно это объяснять, правда? — его голос надломился, несмотря на то, что он старался сохранять отстраненный тон, — Не заставляй меня говорить это вслух. — Не буду. — сказал Шлатт, потому что это всё, что его мозг мог сообразить. Раньше он собирал информацию по крошке; теперь Вилбур вываливал на его голову огромные алюминиевые ведра с хлебом, и конечно, в такой ситуации тяжело было что-то съесть. — А потом он начал угрожать мне. — Вилбур нахмурился, точно он был недоволен самим собой, своей слабостью, — Что расскажет матери, что всем расскажет. Он сказал мне приходить к нему, но это было только раз в неделю, а потом вообще превратилось в раз в две недели, так что всё было не так плохо. Возможно, я так быстро надоел ему, ха-ха. — смех из его рта вышел сухим и жёстким. Шлатт нервно облизнул губы, — Однажды я попробовал постоять за себя и не приходить. Тогда он заявился прямо в нашу коммуну. Это было пиздец как жутко. Он так неприятно улыбался, и ему, похоже, нравилось, что я был в отчаянии. Он ни на что не соглашался. Мне пришлось пытаться это разрешить, и уговорить его обещаниями, при этом чтобы никто не услышал, но моя мама всё равно стала такой подозрительной… — Вилбур поёжился, погладил себя по голым плечам, — У меня мурашки только при одной мысли об этом дне. Слова Вилбура не просто приходились Шлатту близко к сердцу, они пробивали его насквозь. Он мог чувствовать отверстия; если бы захотел, он мог бы засунуть в них палец. Он понимал каждый звук, который выходил изо рта Вилбура; ему не приходилось даже напрягаться, чтобы картина отца: его массивного торса, его сложенных рук, его радости от чужого ужаса перед ним застилала глаза. Даже неприятная улыбка, которая точно растягивала его рот извне, жирными невидимыми пальцами — Шлатт знал её, Шлатт видел её так чётко, что ему даже не пришлось зажмуриваться. Вилбур вынужден был делить с ним рану. Худший человек, которого Шлатт знал, причинил так много боли двум лучшим людям, которых Шлатт знал. Только вот Вилбур не выходил за его отца замуж и не переезжал с ним добровольно в туманную яму с проклятиями посреди лесов. Вилбур просто оказался под рукой. И как это могла быть не его, Шлатта, вина? Что мог сделать живой человек, без магических способностей, без исцеления, без стирания памяти, чтобы помочь Вилбуру снова обрести себя? Ничего. Он ничего не мог. Он так удивился сначала: почему Вилбур решил упомянуть ему именно эту сцену? Разве это было худшим, что он успел пережить? Но потом он понял: не худшим. Наверное, даже не самым запоминающимся. Но это было частью, о которой он мог говорить и думать — страшный незнакомец в их уютном доме жалуется маме на его плохое поведение. Что-то простое, почти школьное, что-то, что помещалось во рту. — В любом случае, — продолжил Вилбур с настойчивым оптимизмом человека, который варился в котле с лавой, а потом услышал новость, что сегодня ему доставили несколько кубиков льда, — он не искал со мной связи в последние недели, так что было бы логично, если бы он был мертв! Это было бы так хорошо для меня. В любом случае, что я хотел сказать, так это то, что в некотором роде твой отец спас тебе жизнь. Следующие слова вырвались изо рта Шлатта прежде, чем он успел их остановить. — Хотел бы я, чтобы он этого не сделал. Вилбур соединил ладони вместе и положил их между колен. — Мне жаль, что мы не смогли заняться сексом. — признался он, — Я очень пытался. — Зачем? — спросил Шлатт. Вилбур пожал плечами, даже не размыкая рук. На его рту была улыбочка: такие обычно рисуют ангелам на рождественских открытках, розовощеким и бессмысленным. Никто и никогда не раскопал бы, что находится под этой улыбкой, даже за миллион лет. — Это все, что я могу тебе дать. В отчаянии Шлатт прикрыл глаза. Казалось, у него начинала болеть голова — и не метафорически, а всерьёз, как мигрень. Физическая боль невозможности. Как уронить слишком тяжёлую для тебя штангу, и слушать, как руки саднят. — Я не знаю, как тебе это объяснить… но ты не прав. — В каком именно смысле? — спросил Вилбур, прищурившись, перекрестив ноги на земле. — Тебе не нужно «давать» мне ничего. — попытался проговорить Шлатт. Слова давались ему с трудом, точно он пытался провести операцию на себе, сам просверливал собственный череп, — Отношения нужны не для этого. Например… я твой друг, верно? — Да! — счастье в его голосе застало Шлатта врасплох. Только позже он сообразил, что, кажется, уже очень давно не называл Вилбура своим другом. — И ты постоянно пытаешься что-то дать мне, но ты не делаешь этого с другими своими друзьями. Вроде Минкс? Вилбур усмехнулся так надменно, точно Шлатт предложил ему что-то глупое. — Она же девочка! — растолковал он. — И что? — У мужчин есть свои потребности, которые надо удовлетворять. — объяснил он дальше, — А у девушек их нет. Ну или по крайней мере, они куда спокойнее по этому поводу. — Хорошо. — собрался Шлатт, — Купер? — Он в отношениях. — кивнул Вилбур, — Это было бы неправильно. — Тед? Вилбур задумался. — …Ты думаешь, мне стоит пойти трахнуть Теда? — наконец проговорил он. — Нет! — раздосадовался Шлатт. — Я никогда не думал об этом. — продолжил Вилбур в глубокой задумчивости, — Честно, никогда даже в голову не приходило. — Потому что ты и не должен так о нас думать. — сказал Шлатт, — Ни про Теда, ни про Купера, ни про меня. — Наверное, я не хочу Теда так, как хочу тебя. Это оказалось заключением Вилбуровской мысли, но это заключение совершенно сбило Шлатта с толку. Вилбур вообще понимал, как двусмысленно он звучал? Особенно когда минуту назад они говорили о сексе? Но судя по лицу, Вилбур совершенно не планировал с ним заигрывать: он просто пришёл к выводу, который он выдал Шлатту в лицо. Мол, держи. Разжёвывай. — Что ты имеешь в виду? — переспросил Шлатт. — Если бы Тед ушёл от меня, мне было бы очень печально и тревожно, но я бы в конце концов это пережил. — сказал Вилбур, — Если бы ты ушёл, из моего сердца бы вытекло так много крови, что я бы умер. Я бы не смог ни есть, ни спать, потому что внутри бы всё так сильно болело, и потом я бы умер от внутреннего кровотечения. — А разве внутреннее кровотечение не происходит, если ты ломаешь себе ребра или вроде того? — спросил Шлатт завороженно. Смотреть внутрь Вилбура было как смотреть внутрь аквариума, подсвеченного заботливой человеческой рукой: загадочно и прекрасно. — Нет конечно, там же кровь снаружи. — знающим тоном пояснил Вилбур, — А во время внутреннего кровотечения у тебя нет ран, через которые она может вытечь, поэтому она просто заполняет тебя всего. Ты начинаешь плакать кровью и умираешь от тоски. — Ого. — признался Шлатт, — Я этого не знал. — он подумал и добавил, — Звучит очень грустно. — Ты когда-нибудь хотел бы стать моим… парнем? — спросил Вилбур, сцепляя свои указательные пальцы вместе и покачивая ими из стороны в сторону. Как и раньше, он смотрел в пол, но в этот раз он казался… смущённым? — Что? — переспросил Шлатт, уверенный, что услышал его неправильно. — Парнем. — повторил Вилбур, протягивая к нему голову, как подсолнух, — Это то, что люди делают, когда они влюблены. Шлатт сжался. Тело, привыкшее к постоянным обманам, уже готовилось к удару само. — А что, если ты передумаешь и бросишь меня одного, как раньше? — спросил он открыто. — Никогда. — Вилбур твёрдо качнул головой, — Теперь я понимаю. Я совершенно другой человек, чем тот, который был осенью. Мне просто требовалось время, чтобы это понять. Меня очень встряхнула мысль о том, что я могу тебя совсем больше не увидеть… в этой жизни. Только если после смерти. Но если бы я не решился, мне бы пришлось ждать так долго, Шлатт. «Шлатт» посреди его измученных слов, затасканных за пазухой, как та сожженная карточка, казалось мягкой медузой, выброшенной на каменный берег. «Шлатт» казалось мольбой, просьбой. «Не давай мне тебя ждать». — А если я тебя обижу? — снова спросил Шлатт, — Ты же знаешь, я могу. Я могу говорить грубые вещи, и, и… и игнорировать тебя только потому, что моя мама решила какую-то глупость. Вилбур наклонил голову. Несколько секунд он пытался заставить себя улыбнуться, но его улыбка затухала так же быстро, как свечка, когда на нее дуют. — Ты не можешь принести в мою жизнь больше боли, чем там уже есть сейчас. — Значит, ты не думаешь, что могу сделать тебе больно? — прищурился Шлатт. Ему даже было немного обидно: он хотел бы пару раз сделать Вилбуру больно. Но не по-серьёзному, так, по мелочи. Он хотел бы назвать его идиотом, посмотреть, как Вилбур отреагирует. Это забрали у него люди, которым Шлатт не мог отомстить. А ему теперь придётся держать Вилбура в ладонях и всем телом закрывать от ветра его огонёк, и не сдвигать своё тело по меньшей мере несколько лет. Даже если затекут плечи и вспотеет лоб. Ему будет неудобно, но Шлатт уже знал, что будет счастлив. Вилбур дёрнул головой: не «да» и не «нет», что-то среднее между. — Только если ты решишь уйти и больше никогда не разговаривать со мной. Но я заслужил это. Я пойму. После этого была пауза, но Шлатт знал, что Вилбур хотел сказать что-то ещё. Он чувствовал себя маленьким именем, набором из пяти букв, сидящим в маленькой комнатке у Вилбура в голове. Что-то ещё трепетало рядом с ним — что-то не забытое, что-то важное. — Но если ты не хочешь так делать. — выговорил Вилбур осторожно. Он говорил так же, как ступал по кирпичам на краю тротуара, балансируя, раскинув руки в разные стороны, — И ты всё ещё хочешь сбежать отсюда… я бы очень хотел, чтобы ты взял меня с собой. В эту секунду не было ничего, что Шлатт мог бы сказать. Он просто сидел и смотрел на него, неподвижно. Как будто всё его тело на секунду совершенно забыло, что ему делать. — Нет, Шлатт, Шлатт, я серьезно! — начал оправдываться Вилбур; смех волнами перекатывался между его словами, — Я знаю, что я прошу от тебя много безумных и странных вещей… — Ты никогда у меня ничего не просил. — прервал его Шлатт. Он смотрел Вилбуру прямо в глаза, но всё, что он там мог увидеть, совсем не пугало его. Потому что Вилбур ошибся. И каким бы чёртовым идиотом Шлатт был, если бы не простил его за одну единственную ошибку? И тут Вилбур впервые улыбнулся по-настоящему. Его улыбка — маленькая, робкая, сияющая, как звезда, — ввертелась Шлатту в сердце, как штопор. — Ну, может, я просто никогда не произносил их вслух. Мысли Шлатта были так высоко — как облака, они упирались ему в макушку. Всё вдруг стало так просто и ясно для него. Если бы Вилбур остался, он бы остался тоже. Он бы сжег коробку. Он бы не смог. Плевать на все. — Я возьму тебя туда, куда ты захочешь. — просто и ясно сказал он. Вилбур просто и ясно кивнул, точно закрепляя невидимой печатью невидимый конверт. — Я хочу быть с тобой. — Мне снился сон, про то, как ты рассказывал мне историю про начало этого места. — сказал Шлатт, потому что очень хотел сказать ещё что-то, и не хотел уходить. Говорить было легко. Он чувствовал у себя на языке ветер, чувствовал его вкус, — Про человека, который сгорел в своем сарае. Ты помнишь? Он почти не сомневался, в том, что Вилбур скажет «да». Но Вилбур покачал головой. — Нет. Но я видел сон про то, как ты почти повесил себя. — эти слова прозвучали как что-то из толстого тяжелого металла, упавшее с огромной высоты. Вилбур опять сцепил пальцы, опять отвел взгляд, — И тогда я не остановил тебя, потому что знал глубоко внутри, что тебе это нужно. Но потом я проснулся, а ты не появлялся в школе уже несколько недель, и я подумал, что… Что если с тобой что-то случилось, это моя вина. Осталась ещё одна вещь, которую Шлатту надо было спросить у него, — Шлатт вспомнил. Он поднял и положил свою собственную ладонь на Вилбуровский нервный, бледный замок. — Ты хотел убить себя раньше? — спросил он ласково. Прежде, чем ответить, Вилбур достал из замкА большой палец и погладил его по костяшке. То, что Шлатт почувствовал, можно было сравнить только с огромным комком снега, соскальзывающим с уставшей разлапистой ветки ели и летящим к земле. Шлатт распрямился. Ветка распрямилась. — Да. — признался Вилбур, — Но я согласен выжить ещё чуть-чуть.