НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Только этого нельзя было сказать о юной Санавбер Хатун, которая единственная, кто хватилась своей верной подруги-служанки Михрибишах Хатун, благодаря чему, так и не найдя её, в данную минуту сидела вместе с Шехзаде Селимом на парчовом покрывале его широкого ложа, затерявшись в густых плотных вуалях золотого газового балдахина, ведя с возлюбленным тихий душевный разговор о, пропавшей бесследно куда-то, служанке. --Я, просто ума не приложу о том, куда могла подеваться моя Михрибишах-калфа, Шехзаде, из-за чего меня мучает невыносимая тревога за неё!—измождённо вздыхая, делилась с возлюбленным юная девушка, чем вызывала в парне доброжелательную улыбку с понимающими словами: --Она обязательно найдётся, Санавбер, ведь не могла же она никуда деться из гарема!—во время чего ласково поглаживал возлюбленную по румяным бархатистым щекам, что вызвало у девушки новый печальный вздох, с которым она медленно подняла на Шехзаде бирюзовые, полные невыносимой печали, глаза, в которых заблестели горькие слёзы, готовые в любую минуту скатиться тонкими ручьями по щекам и с всё той же тревогой произнесла: --Селим, а, если она внезапно попала под ярость Хюррем Султан, которая приказала своим прихвостням убить и утопить в Босфоре бедняжку?!—даже не догадываясь о том, что её предчувствия окажутся правдивы, невольно приведя это к тому, что из мужественной груди юного Шехзаде Селима вырвался новый тяжёлый понимающий вздох, с которым он с огромной нежностью поцеловал возлюбленную в чувственные мягкие тёплые губы и, подбадривая произнёс: --Не думай о плохом, любовь моя! С твоей калфой всё будет хорошо, и она непременно вернётся к тебе. Только юная Санавбер Хатун, хотя и искренне желала надеяться на лучшее, но верила в возвращение подруги с большим трудом, благодаря чему, опять тяжело вздохнула и заключила: --Даже не знаю, Шехзаде! Аминь!—невольной свидетельницей чего стала, крайне бесшумно вошедшая в просторные покои к любимому племяннику Шаххубан Султан, выглядевшая какой-то чрезмерно перевозбуждённой, чем встревожила ещё больше и без того, очень сильно обеспокоенных юношу с девушкой, заставив их, незамедлительно опомниться и, встав с широкого ложа, почтительно поклониться Султанше, которая, словно угадав их тревожные мысли, выпалила, практически с порога: --Не жди возвращения Михрибишах-калфы, Санавбер, ибо несчастная погибла от руки коварной проклятущей змеи Хюррем! Она приказала утопить бедняжку в Босфоре!—чем потрясла не на шутку молодых людей, заставив их ошарашено переглянуться между собой. --Но, откуда Вам стало об этом известно, Султанша?—собравшись постепенно с мыслями, наконец, поинтересовался Шехзаде Селим, благодаря чему, Шаххубан Султан понимающе тяжело вздохнула и, ничего не скрывая, ответила: --Я только что сама видела, как стражники выносили из хаммама её, зашитый в кожаный мешок, труп.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все стояли посреди роскошных покоев и скорбно смотрели друг на друга, хорошо ощущая то, как в их справедливой душе постепенно закипает праведный гнев с непреодолимой жаждой немедленного отмщения. Но, а, когда первые солнечные лучи озарили всё вокруг ярким золотисто-медным светом, юная Санавбер Хатун, облачённая в шёлковые сиреневато-синие сорочку с пеньюаром с гипюровой тесьмой, уже больше не спала, а стояла перед большим прямоугольным зеркалом с золотой рамой, глубоко погружённая во мрачную задумчивость о вечернем разговоре с Шах Султан, известившей её с Шехзаде Селимом о трагической гибели Михрибишах-калфы, искренне жалея верную подругу-рабыню и не понимая одного, для чего та пошла в хамам в тот момент, когда там находилась Главная Хасеки Повелителя Хюррем Султан. Неужели Михрибишах, считая Султаншу виновной в, якобы, гибели её, Санавбер, пришла туда для того, чтобы справедливо покарать проклятущую госпожу, но, в результате погибла сама?! Сколько вопросов, на которые нет ответа проносились в золотоволосой голове очаровательной юной Санавбер Хатун, невольно приведя это к тому, что из её соблазнительной упругой пышной груди вырвался измождённый, наполненный невыносимой печалью, вздох: --Покойся с миром, Михрибишах!—что не укрылось от внимания, вышедшего к дражайшей возлюбленной из спальни, Шехзаде Селима, одетого в шёлковую пижаму цвета золотистого шампанского и, держа в сильных мужественных руках шифоновый светлый платок, вытирал им их. Он был заворожён чарующим обликом дражайшей юной возлюбленной, благодаря чему, поддержал её взаимным печальным вздохом: --Аминь, Санавбер!—чем мгновенно привлёк к себе внимание дражайшей возлюбленной, которая, слегка вздрогнув от неожиданности, постепенно собралась с мыслями и, вовремя спохватившись, плавно обернулась к нему и, почтительно поклонившись возлюбленному мужчине, с доброжелательной улыбкой приветственно выдохнула: --Доброе утро, Шехзаде!—что послужило сигналом к решительным действиям для юного Шехзаде Селима, благодаря чему, он уверенно подошёл к дражайшей юной возлюбленной и, заключив её в крепкие объятия, заворожено всмотрелся в бездонные омуты голубых глаз Санавбер Хатун, хорошо ощущая то, как он начинает в них добровольно тонуть, чуть слышно выдохнул: --И тебе, моя Санавбер!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно припал к её чувственным пухлым губам тёплыми мягкими губами и поцеловал их с неистовым пылом, перед чем юная девушка не смогла устоять и, инстинктивно обвив его мужественный стройный стан заботливыми руками, ответила на его пламенный сладостный зов с взаимным неистовым пылом, от которого у возлюбленной пары голова пошла кругом, не говоря уже о том, что ноги стали, словно ватные, а души стали единым целым. Немного позднее, а менно сразу после свершения утреннего намаза, когда возлюбленная юная пара Шехзаде Селим с Санавбер Хатун уже привели себя в благопристойный вид, облачившись в роскошные одеяния, они сидели на тахте напротив круглого низкого стола, накрытого многочисленными, испускающими, разыгрывающий аппетит, вкусными ароматы, яствами, ведя душевный разговор друг с другом во время лёгкого завтрака, тяжёлые дубовые створки широкой двери, крайне бесшумно отворились, и в просторные, дорого обставленные, покои к Шехзаде Селиму робко вошла хорошенькая черноволосая с выразительными тёмными карими, почти чёрными, надёжно скрытыми под густой чёлкой, глазами, очень юная наложница, обладающая стройной фигурой со светлой, практически белоснежной гладкой, как лицевая сторона атласного тканевого полотна, кожей, которой на вид было, где-то лет 13-15, не больше. Девушка была облачена в яркое оранжевое шёлковое платье с парчовым безрукавным кафтаном и шифоновыми рукавами. Она мягко, подобно невесомой пушинке, либо снежинке, приблизилась к юной возлюбленной паре и, почтительно им, поклонившись, откровенно доложила, словно, читая их немой вопрос, застывший во внимательном заинтересованном взгляде: --Меня прислала к вам в услужение Шах Султан, многоуважаемая Санавбер Хатун. Моё имя—Дилвин. Мне пятнадцать лет. В гареме нахожусь уже два года. Привезена из Румынии.–и для большей убедительности, даже поцеловала полы роскошного шёлкового яркого зелёного атласного, обшитого золотым кружевом, платья Санавбер Хатун в знак преданности, чем заставила возлюбленных потрясённо переглянуться между собой и, постепенно, хотя это и далось им не сразу, собраться с мыслями и, наконец, снова заговорить, что сделала сама дражайшая икбаль Шехзаде Селима Санавбер Хатун с искренней доброжелательностью и дипломатичностью: --В том, что ты преданная, ещё необходимо проверить тебя, Дилвин, но, а как ты докажешь мне с Шехзаде Селимом свою преданность, уже решать тебе самой. Юная Дилвин Хатун прекрасно поняла дражайшую возлюбленную юного Шехзаде Селима, собственно, как и его самого, благодаря чему, вновь почтительно им поклонилась и принялась молчаливо им прислуживать во время завтрака, стараясь быть для них, как можно не заметной, что далось ей успешно, ведь юноша с девушкой уже совершенно забыли о её существовании и присутствии здесь в покоях, вернувшись к своему душевному разговору. --Вероятно, достопочтенная Шах Султан решила, что мне никак нельзя обходиться без верной помощницы, вот и приблизила ко мне эту, совсем ещё юную девочку с кукольной внешностью!—с одобрительным вздохом заключила Санавбер Хатун, периодически приветливо посматривая на свою новую компаньонку-помощницу, чем вызвала понимающий доброжелательный вздох у Шехзаде Селима: --Таковы традиции османского султанского гарема, гласящие о том, что фаворитки Падишаха, либо Шехзаде, не говоря уже о женских представительницах Правящей семьи не должны обходиться без верных слуг, следующих за госпожами повсюду, Санавбер! Юная Санавбер Хатун, вновь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, что, здесь в гареме, на смену погибших рабов приближаются новые рабы, благодаря чему, совершенно не заметила того, как, вновь печально вздохнула. Когда же Дилвин Хатун освободилась и была отправлена Санавбер Хатун обратно в гарем, девушка, проходя по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному дворцовому коридору, уже подходила к гарему, у самого выхода из которого встретилась с , вышедшими к ней, о чём-то беззаботно и весело беседующими, Михримах с Эсмахан Султан, которым Дилвин мгновенно почтительно поклонилась и добродушно произнесла: --Позвольте пожелать вам самого доброго дня, Султанши!—чем мгновенно привлекла к себе внимание обеих Султанш, заставив их, бросить на неё одобрительный взгляд и единогласно произнести в ответ с взаимной приветливостью: --И тебе того же, Дилвин Хатун!—и, не говоря больше ни единого слова, уже собрались продолжить свой путь в сторону мужской части дворца, вознамерившись проведать Шехзаде Селима, о чём и, вновь весело заговорили друг с другом, заставив, стоявшую всё это время возле них, Дилвин Хатун, внезапно опомниться и, словно спохватившись, незамедлительно доложить: --Великодушно простите меня за дерзость, Султанши. Только позвольте мне Вам доложить о том, что Шехзаде Селим сейчас никого из вас не сможет принять, так как проводит время с Санавбер Хатун—своей дражайшей фавориткой. Они сейчас завтракают, а потом собираются немного прогуляться по дворцовому саду.—чем заставила обеих Султанш, вновь удивлённо переглянуться между собой. --А откуда ты узнала об их планах, Хатун? Ах, да! Ты же с сегодняшнего дня стала новой помощницей нашей дорогой Санавбер Хатун.—задала собеседнице вопрос, на который сама же и ответила Михримах Султан, но, а, затем выдержав небольшую паузу, отошла с юной рабыней немного в сторону от, ничего не понимающей, Эсмахан Султан и предостерегающе чуть слышно заговорила.—Это, конечно хорошо, что ты вызвалась прислуживать нашей дорогой Санавбер Хатун, Дилвин, только, если хочешь прожить долго и счастливо, старайся остерегаться от всевозможных интриг с провокациями прихвостней Хюррем Султан. Вполне достаточно того, что несчастная Михрибишах-калфа погибла вчера из-за пламенного душевного рвения жестоко покарать проклятую Главную Хасеки Нашего Достопочтенного Повелителя, о чём, сейчас, наверное, во всю шумит весь гарем, подобно пчелиному улию. Глубоко тронутая искренней душевной заботой о её благополучии, Дилвин Хатун, вновь почтительно поклонилась заботливой Султанше солнца и луны и душевно поблагодарила её искренними заверениями: --Примите мою искреннюю Вам благодарность за своевременные предостережения, только можете не беспокоиться, Султанша, ибо я хорошо знаю своё место и сама в бессмысленный бой с главной Хасеки не полезу, даже, если она с её преданными людьми будут вести активную провокацию.—и, не говоря больше ни единого слова, почтительно откланялась, и с молчаливого позволения обеих Султанш продолжила свой путь в общую комнату, провожаемая одобряющим взглядом Михримах с Эсмахан Султан, погружённых в глубокую мрачную задумчивость. --Ну, раз к Шехзаде Селиму нам не сходить, то можно проведать Шехзаде Мустафу. Он, кажется, сегодня уезжает обратно в санджак Амасья, Михримах.—привлекая к себе внимание дражайшей кузины, воодушевлённо предложила ей Эсмахан Султан, благодаря чему её белокурая двоюродная сестра, мгновенно вышла из глубокой мрачной задумчивости и со слабой надеждой в приятном мягком голосе небрежно произнесла со вздохом огромного облегчения: --Дай то, милостивейший Аллах, и его проклятущая мамаша уберётся вместе с ним отсюда, чтобы нам, хоть, наконец-то, стало легче жить!—что вызвало беззаботный звонкий смех её черноволосой собеседницы. Именно, в эту самую минуту, к ним, сопровождаемый своими телохранителями, на встречу вышел сам Шехзаде Мустафа, который, вероятно, шёл в покои к дражайшей Валиде за благословением на дальнюю дорогу, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, что ему здесь больше делать нечего, да и санджак больше не может находиться без своего санджак-бея, но, услыхав беззаботный весёлый звонкий смех дражайших кузин, подал повелительный знак телохранителям о том, чтобы те оставались на месте и не шли с ним дальше, так как в гарем посторонним мужчинам, не являющимися представителями султанской семьи, путь в гарем строжайше запрещён, решительно приблизился к кузинам и, одарив их искренней доброжелательной улыбкой, участливо спросил: --Ну и, что же, позвольте мне узнать, вас так сильно развеселило?—благодаря чему, Михримах Султан, вновь приобрела прежнюю серьёзность, с которой небрежно обронила: --Да, вот радуемся тому, что ты вместе со своей надоедливой мамашей, наконец-то, уберётесь отсюда и вернётесь в Амасью, дорогой братец!—что прозвучало очень саркастически, не говоря уже о том, что заразительно, из-за чего Шехзаде Мустафа поддержал сестру добродушным смехом, во время которого поспешил её разочаровать: --Мне, конечно, искренне хотелось бы тоже, чтобы моя Валиде поехала вместе со мной и моим гаремом, который бы и возглавила, но она решила остаться здесь, ждать возвращения Повелителя из военного похода, чтобы потом поехать вместе с Шехзаде Баязидом в его санджак. Так что, вам всем придётся её потерпеть ещё пару лет.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде вместе с двумя юными Султаншами погрузились в глубокую мрачную задумчивость о том, как им защититься от пагубного влияния Хюррем Султан, уже изрядно действующее им всем на нервы и уверенные в том, что Шах Султан вместе с Лютфи-пашой, непременно найдут выход из столь серьёзной проблемы, как Главная Хасеки Султана Сулеймана, о чём уже подумывала амбициозная Михримах Султан, подтверждая это загадочной, даже в какой-то степени, коварной улыбкой, что, внутренне всего напрягло Шехзаде Мустафу. Только он не стал ничего высказывать ей и, наконец, распрощавшись с обеими Султаншами, продолжил свой путь к покоям дражайшей Валиде Хюррем Султан, провожаемый, всё тем же, очень мрачным задумчивым взглядом Михримах и Эсмахан Султан. Хюррем Султан находилась в своих просторных покоях и, царственно восседая на парчовой тахте, утопая в золотых ярких солнечных лучах, давала последние наставления, стоявшей перед ней в почтительном поклоне, Нергиз Хатун, которая сегодня была облачена в изящное сиреневое атласное, обшитое бирюзовым блестящим кружевом, платье с шифоновыми сиреневыми рукавами, не смеющей поднять на влиятельную госпожу голубых глаз, выражающих глубокую мрачную задумчивость. --Сегодня ты вместе с моим самым старшим Шехзаде возвращаешься в провинцию Амасия, где тебе предстоит не только возглавить управление его гаремом, но, что самое главное, стать в нём моими глазами и ушами, докладывая мне обо всём том, что там происходит. В этом тебе станут помогать Джаннет-калфа и Хаджи-ага. Их я уже обо всём проинструктировала, Нергиз Хатун.—с выражением чрезвычайной серьёзности в изумрудных глазах наставленчески произнесла Хюррем Султан и, одарив молоденькую подопечную доброжелательной улыбкой, внимательно принялась смотреть в сторону широкой двери, дубовые створки которой внезапно и крайне бесшумно отворили две девушки-рабыни, замершие перед, уверенно вошедшим в роскошные покои к матери, Шехзаде Мустафой в почтительном поклоне, до которых молодому человеку не было никакого дела по той лишь простой причине, что все его мысли занимал предстоящий отъезд в свой санджак, благословение на что он уже получил от Повелителя, теперь же он пришёл за материнским благословением. --Валиде, благословите на благополучный дальний путь Вашего самого верного сына!—радушно выдохнул молодой человек, мягко подойдя к возвышению, где уже стояла Хюррем Султан, доброжелательно улыбаясь старшему сыну, что позволило ему подойти ещё ближе и в знак искреннего приветствия с неистовым жаром расцеловать ей руки, за что получил от неё желаемое, незамедлительно. --А мы тут душевно беседуем с твоей новой фавориткой Нергиз Хатун, Мустафа. Она уже получила от меня все необходимые указания, относительно вашей совместной жизни во дворце Амасии.—с той же доброжелательностью отчиталась перед сыном Хюррем Султан, с искренней взаимной доброжелательностью переглянувшись с Нергиз Хатун, которая мгновенно залилась румянцем лёгкого смущения, что мгновенно привело молоденькую наложницу в чувства, заставив мгновенно, вновь почтительно поклониться и любезно произнести: --Позвольте Вас оставить, великодушная Валиде, для того, чтобы лично проследить за последними сборами гарема нашего Шехзаде! Хюррем Султан одобрительно кивнула в знак позволения, благодаря чему, Нергиз Хатун, пятясь задом, словно рак, покинула покои, оставляя мать с сыном одних, что позволило им перейти к душевно-наставленческому разговору друг с другом, во время которого Султанша настоятельно внушала старшему сыну о том, что он должен разорвать все дружеские отношения с Шехзаде Селимом, являющимся опаснейшим соперником всем своим братьям. Но, а сразу после благополучного отбытия Шехзаде Мустафы со всей свитой и надёжной охраной из Стамбула, о чём ничего не знали юные возлюбленные Шехзаде Селим с Санавбер Хатун по той лишь простой причине, что они вышли немного прогуляться по, залитому яркими солнечными лучами, дворцовому саду, увлечённые душевной беседой друг с другом, в чём юную греческую рабыню сопровождали верные служанки Дилвин и Элеонур Хатун, собственно, как и Шехзаде Селима сопровождал верный Газанфер-ага с молодыми чернокожими помощниками. И вот, проходя по пальмовой и папоротниковой аллее, юные возлюбленные, не обращая никакого внимания на, заботливо окутывающую их, приятную прохладу, доносящуюся до них с берегов Босфора, внезапно перешли к тому чрезвычайно серьёзному разговору, который терзал их нежные трепетные души на протяжении всего этого последнего месяца. --Сегодня уезжает мой старший брат Шехзаде Мустафа, Санавбер, только меня это совсем не успокаивает, а наоборот ещё сильнее тревожит, ведь во дворце ещё остаётся мой самый злейший враг—Шехзаде Баязид с его коварной мамашей.—с невыносимым душевным опасением проговорил Шехзаде Селим, хорошо ощущая то, как нервно дрожит его тихий приятный бархатистый голос, а сердце в мужественной груди учащённо бьётся, предчувствуя очередные ссоры, что было хорошо понятно очаровательной юной Санавбер Хатун, измождено вздохнувшей в знак искренней поддержки дражайшему возлюбленному: --Чувствую, что до отбытия Повелителя в военный поход, у нас будут очень «весёлые» денёчки!—невольно приведя к тому, что между возлюбленными воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого к ним решительно подошла, прогуливающаяся неподалёку, Хандан Султан, которая бегло взглянула на дражайшую возлюбленную единственного сына и с доброжелательной улыбкой попросила: --Вернись в гарем, Санавбер! Мне необходимо поговорить с моим сыном наедине! Санавбер Хатун прекрасно поняла их Валиде и, одарив её взаимной доброжелательной улыбкой, почтительно откланялась ей с Шехзаде и, подойдя к верным спутницам, обмолвилась с ними парой фраз и лишь только после этого отправилась обратно во дворец, провожаемые благодарственным взглядом Хасеки Хандан Султан с её горячо любимым сыном Шехзаде Селимом, который собрался постепенно с мыслями и с огромным негодованием спросил у матери: --Валиде, для чего вы прогнали мою Санавбер? Что такого случилось важного, чего не должна знать моя возлюбленная с её рабынями? Если речь идёт о Шехзаде Баязиде, то нам уже известно о том, что мы с ним остаёмся наедине ещё на несколько дней.—чем вызвал у Хандан Султан понимающий сдержанный вздох, с которым она поспешила незамедлительно предостеречь сына: --В том-то и дело, что тебя теперь некому защищать перед этим спесивым и не умеющим сдерживать свою жестокость Шехзаде Баязидом, Селим, так как Шехзаде Баязид полчаса тому назад, как отбыл с многочисленной свитой в Амасию. Пусть, Повелитель и заберёт вместе с собой Шехзаде Ахмета с Баязидом, но до этого дня ещё надо как-то дожить.—невольно приведя это к тому, что между матерью с сыном воцарилось новое, не менее мрачное молчание, во время которого они погрузились в глубокую задумчивость. А между тем, юная любимица Шехзаде Селима Санавбер Хатун уже проходила по дворцовому мраморному коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что же такого важного сообщает, в данную минуту, своему горячо любимому сыну Валиде Хандан Султан, о чём не должна знать она—Санавбер Хатун, что продлилось ровно до тех пор, пока она случайно, едва ни налетела на, стоявшего на окраине входа в гарем, Лютфи-пашу, который, как и она сама ничего и никого не замечал из-за глубокой мрачной задумчивости, в связи с чем инстинктивно слегка поддержал икбаль Шехзаде Селима, невольно приведя к тому, что оба мгновенно опомнились. --Будь осторожна в следующий раз, Хатун, хотя как быть предельно осмотрительным в такие, то тяжёлые для Османской Империи времена!—печально вздыхая, предостерёг он юную девушку, заставив её с негодованием уставиться на него и участливо спросить: --О чём это вы таком говорите, Паша? Какие ещё тяжёлые времена настали для многострадальной Османской Империи? Я вас не совсем понимаю. Они мгновенно встретились пристальными взглядами, благодаря чему, Лютфи-паша мгновенно опомнился и, встречно спросив: --Как!? Ты, разве ещё не знаешь о том, что нашему многострадальному достопочтенному Повелителю стало очень плохо? Он внезапно впал в глубокую кому, из которой главный дворцовый медик с помощниками никак не могут его вывести. Мы с моим подопечными визирями и с духовенством подозреваем то, что это, скорее всего дело рук коварной Главной Хасеки Хюррем Султан, сделавшей какое-то воздействие для того, чтобы освободить путь к трону одному из своих сыновей.—что потрясло юную фаворитку Шехзаде Селима на столько сильно, что она даже ошарашено переглянулась со, стоявшей всё это время в мрачном молчании, Дилвин Хатун, которая даже не нашлась, что и ответить госпоже на это, хотя и, почему-то, совсем не сомневалась в том, что от коварной Хюррем Султан можно ждать любой подлости, благодаря чему, юная Санавбер Хатун перед тем, как уйти в глубокую мрачную задумчивость обеспокоенно произнесла: --Лютфи-паша, вы, хотя бы понимаете, что сейчас выдвинули очень серьёзное обвинение в адрес нашей Главной Хасеки Хюррем Султан?! Конечно, она, далеко не подарок, а скорее наоборот—наказание. Только это не даёт вам повода обвинять кого-либо без доказательств! Не забывайте о том, какое наказание выпадает клеветнику.—с чем Великий визирь был полностью согласен с Санавбер Хатун, благодаря чему, вновь понимающе тяжело вздохнул и заключил, подавая надежду, пусть и очень слабую: --Не беспокойтесь, Санавбер Хатун! Доказательства о колдовстве ведьмы Хюррем, обязательно найдутся, после предъявления которых она никак не сможет отвертеться и будет казнена на дворцовой площади, как ведьма и государственная преступница. Жаль только, что у нас в Османской Империи колдуны с ведьмами не сжигаются на кострах инквизиции. --А я и не знала о том, что вы являетесь агрессивным религиозным фанатиком, не терпящим людей с экстроссенсорными способностями?!—шутливо поддела великого визиря Санавбер Хатун, благодаря чему, они впервые за все эти пару тяжёлых эмоционально минут, беззаботно рассмеялись. И вот, вернувшись в свои личные покои, юная Санавбер Хатун принялась с глубокой мрачной задумчивостью смотреть на своё отражение в зеркале, массируя виски и пытаясь, тем-самым немного успокоиться, хотя известие о том, что Повелитель впал в глубокую кому, из которой, вполне себе возможно не выкарабкается, а значит, теперь проклятущая Хюррем Султан начнёт действовать с ещё большей активностью, ведь она автоматически становится Валиде Султан, превратив жизнь Шехзаде Селима и всего его гарема в ад, что, очень сильно тревожило юную наложницу, участь которой, как и всех фавориток, Хандан и Михримах Султан окажется незавидной, так как они все отправятся во дворец слёз. Пусть даже Шехзаде Селим и совсем не желает власти, о чём уже замучился постоянно говорить всем домашним, а хочет спокойно жить в каком-нибудь самом дальнем санджаке так, чтобы его никто не тревожил из большой семьи. Только, разве Главная Хасеки Султана Сулеймана им этого позволит? Конечно, же нет, от мрачных мыслей о чём из соблазнительной груди очаровательной Санавбер Хатун вырвался измождённый вздох, напоминающий стон: --Как же я не хочу ввязываться в дворцовую борьбу за выживание, но, видимо всё равно придётся, иначе нам с Шехзаде Селимом никак не выжить!—что ни укрылось от внимания, крайне бесшумно вошедшего к ней в покои старшего евнуха по имени Гюль-ага, хорошо разделяющего опасения дражайшей фаворитки Шехзаде-регента, которому искренне сопереживал и симпотизировал, в связи с чем, мягко приблизился к юной икбал и, почтительно ей поклонившись, поддержал утешительными словами: --Конечно, говорить и затевать борьбу за османский трон при, пока ещё живом Правителе, преступно и грешно, но мы должны подготовиться ко всему, Санавбер Хатун, даже к неизбежному печальному исходу, из-за чего должны принять все необходимые защитные меры для того, чтобы сохранить наше общее благополучие и жизнь тех Шехзаде, кому мы симпотизируем.—которые, мгновенно вывели её из глубокой мрачной задумчивости, заставив незамедлительно грациозно обернуться к нему и заинтересованно спросить: --А разве, после смерти, ныне правящего Султана, его трон ни должен автоматически Шехзаде, исполняющий его обязанности, Гюль-ага? Разве Шехзаде Селим уже ни является его официальным приемником?—благодаря чему, евнух понимающе с одобрением кивнул и с нескрываемым сомнением, мрачно вздыхая, проговорил: --Так, то оно, конечно верно, Санавбер Хатун, только Вы же прекрасно знаете о том, что Хюррем Султан ни за что не позволит Шехзаде Селиму этого сделать! Только у Санавбер Хатун уже появился план того, как помешать коварной жестокой интриганке осуществить беззаконие против Шехзаде Селима, прекрасно помня о том, что, раз пост Великого визиря занимает Лютфи-паша, который, как и Шах-и-Хубан Султан полностью поддерживают кандидатуру Шехзаде Селима, взяв под своё управление рычаги власти и гарем, значит у них не заставит никакого труда для того, чтобы устранить коварную злодейку вместе с её любимчиком, а именно Шехзаде Баязидом, о чём и поспешила, вновь заговорить с внимательным собеседником: --Раз гарем и власть находится в руках самыз верных Шехзаде Селиму людей, значит, нам пора отправить Хюррем Султан с Шехзаде Баязидом в Девичью башню, Гюль-ага. Надо будет обсудить этот, весьма щекотливый вопрос с Шах Султан и с Лютфи-пашой, который, как я понимаю, тоже подумывает об этом. Пусть, даже Повелитель ещё жив, да дарует ему Аллах скорейшего выздоровления с восстановлением, но, пока он находится на предсмертном адре, лучше устранить главную преступницу, хотя бы на время.—что пришлось, очень сильно по душе старшему евнуху, который, словно о чём-то, внезапно вспомнив, почтительно откланялся и с молчаливого позволения Санавбер Хатун оставил её наедине с мрачными, носящими воинственный характер, мыслями и вернулся в гарем, провожаемый её отрешённым благодарственным взглядом. Чутьё не подвело Гюля-агу, ведь, крайне бесшумно войдя в дворцовую прачечную, где, в данную минуту, находились Дилвин Хатун, занимающаяся подбором постельного белья для ложа своей благочестивой справедливой госпожи Санавбер Хатун, в чём её отвлекла одна из рабынь Хюррем Султан, которая пришла в прачечную по своей собственной инициативе, но, застав в ней верную помощницу дражайшей икбаль Шехзаде Селима, принялась проводить агитационную работу. --Зря ты присягнула на верность Шехзаде Селиму с Санавбер Хатун, Дилвин, ведь их судьбы уже предрешены! Со дня на день Санавбер с Нурбану Хатун и с Хандан и с Михримах Султан отбудут в старый дворец на вечное поселение, как ненужный хлам. На трон взойдёт Шехзаде Баязид, либо Шехзаде Мустафа, а Шехзаде Ахмет с Селимом будут, либо казнены по Закону Фатиха, либо заперты в кафес! Пренебрежительно фыркнула рабыня, чем мгновенно обратила на себя внимание Дилвин Хатун, заставив юную девушку, немедленно обернуться и, обличительно взглянув на крайне неприятную собеседницу, вразумительно произнести: --Побойся Бога, Хатун! В вас с Хюррем Султан нет ничего святого! Наш Достопочтенный Повелитель ещё жив и, дай то, милостивейший Аллах, скоро очнётся! Лучше молитесь о скорейшем его выздоровлении, вместо того, чтобы свершать государственные измены! Неужели вы не понимаете, что, свершая святотатство, подталкиваете себя и наших Шехзаде под удавку молчаливых палачей!—что прозвучало, подобно оглушительной отрезвляющей пощёчине, которая никак не подействовала на упрямую рабыню, продолжающую убеждать Дилвин Хатун в том, что та не права и совершает огромную ошибку, продолжая преданно слушить Шехзаде Селиму с Санавбер Хатун, совершенно не замечая того, что Дилвин Хатун уже нет никакого дела до неё, так как она продолжает заниматься подбором постельного белья для своей госпожи. Зато до наглой рабыни было дело у Гюля-аги, уже несколько минут, как, находящего в прачечной и прекрасно слушавшего весь этот разговор, благодаря чему, вразумительно рявкнул на мерзавку: --Да, кто ты такая для того, чтобы сбивать с истинного пути наложниц и обслугу, Хатун?! Совсем стыд потеряла, как и твоя Хюррем Султан! В вас нет ничего святого! Побойтесь Бога!—чем мгновенно привёл наглую рабыню в чувства, заставив презрительно фыркнуть: --Ну и, дураки! Хюррем Султан жестоко покарает вас всех за это!—и, не говоря больше ни единого слова, развернулась и, решительно подойдя к двери, открыла её дубовую створку и ушла прочь в известном, лишь ей одной направлении, провожаемая мрачным взглядом Гюля-аги с Дилвин Хатун, оставшимися совершенно одни, благодаря чему, они вздохнули с огромным облегчением, единогласно заключив: --Повелитель ещё жив, а эти стервятники уже кружат над ним и всеми нами! Вот же предатели! Ну, ничего! Будет и на них справедливая управа! Иншалла!—и переглянувшись друг с другом, приняли одно лишь, но самое, как им казалось, верное решение, а именно идти немедленно к Шехзаде Селиму, который, скорее всего, сейчас уже находился в просторных покоях дражайшей возлюбленной, и рассказать ему обо всём том, что здесь творится. Шехзаде Селим действительно находился в просторных покоях своей дражайшей фаворитки Санавбер Хатун и, вальяжно восседая вместе с ней на парчовой тахте, расположенной возле широкого арочного окна и, не обращая никакого внимания на яркие золотисто-медные лучи, уходящего за линию горизонта солнца, окутавшие возлюбленную юную пару, словно парчовым покрывалом, вели душевную, носящую чрезвычайно серьёзный характер о том, что происходит, в данную минуту, во дворце. --Пусть главный медик и держит меня в курсе всего, что касается здоровья Повелителя, заверяя, что нам не о чем беспокоиться, Санавбер, только скрыть от народа истинное состояние дел у нас не выйдет. Вскоре информация дойдёт до народа и до всех рычагов власти с воинскими подразделениями и духовенства. Начнётся кромешный ад с беспощадной бурей, которая нас всех сметёт.—с чрезвычайной серьёзностью поделился своими душевными переживаниями с дражайшей возлюбленной юный Шехзаде Селим, из мужественной груди которого вырвался измождённый вздох, не укрывшийся от внимания, крайне бесшумно вошедших и вставших в почтительном поклоне перед ними, Гюля-аги с Дилвин Хатун. Они мгновенно с мрачной глубокой задумчивостью переглянулись между собой и пришли к общему мнению, которое предостерегающе озвучил Гюль-ага: --Буря уже началась, Шехзаде!—что заставило того вместе с дражайшей возлюбленной мгновенно переглянуться между собой и спросить: --О Чём это ты таком говоришь, Гюль-ага? Какая ещё буря? Где она разразилась? --Хюррем Султан уже начала действовать, Шехзаде! Она сейчас подослала ко мне в прачечную свою рабыню, которая попыталась завербовать меня, обещая место в гареме одного из своих сыновей, взамен на то, что я предам вас с Санавбер Хатун и переметнусь на службу к ней. Только я попыталась призвать их всех к благоразумию и неистовым мольбам о скорейшем выздоровлении нашего Достопочтенного Повелителя!—ничего не скрывая от Шехзаде Селима с Санавбер Хатун, предостерегающе выпалила Дилвин Хатун, благодаря чему, возлюбленные юный парень с девушкой ошалело, вновь переглянулись между собой, не зная, что и сказать друг другу, но, собравшись постепенно с мыслями, юная Санавбер Хатун пристально всмотрелась в бездонные голубые глаза дражайшего возлюбленного и со слабой надеждой в приятном тихом мелодичном голосе спросила, обращаясь, непосредственно к нему: --Шехзаде, неужели Лютфи-паша ничего не предпринял для того, чтобы сохранить наше общее благополучие? Что он решил по этому поводу?—чем вызвала у Шехзаде Селима понимающий тяжёлый вздох, с которым он откровенно поделился со своим преданным окружением, давая им всем слабую надежду на спокойствие: --Ну, почему же не предпринял?! Лютфи-паша спросил у меня, несколько минут тому назад о том, как я желаю распорядиться судьбами Хюррем Султан с моими братьями, на что я, немного поразмыслив, решил и ответил ему, что утром, либо сегодня поздно вечером, тайно отправить Хюррем Сулстан вместе с Шехзаде Баязидом в Девичью башню, хотя бы до выздоровления Повелителя, а Шехзаде Ахмету оставить выбор о том, оставаться ему во дворце до выздоровления Повелителя, либо благополучно отправляться с многочисленной свитой и гаремом обратно в Конью, где он и служил эти последние три года успешно. Лютфи-паша одобрил моё справедливое решение, пообещав сегодня устроить всё в наилучшем виде. Только всё окружение юного Шехзаде Селима, хотя и искренне порадовалось его мудрому решению, но решило оставаться предельно бдительными и расслабиться, не говоря уже о том, чтобы выдохнуть с огромным облегчением лишь тогда, когда лодка с Хюррем Султан и с Шехзаде Баязидом под надёжной охраной вооружённой бдительной стражей ни прибудет к Девичьей башне и ни выгрузит своих пассажиров там взаперти камер. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, в своих просторных покоях Главная Хасеки Хюррем Султан решила не ждать выздоровления, либо смерти горячо любимого мужа Султана Сулеймана, а избавиться от Шехзаде Селима с его надоедливыми фаворитками сегодня же вечером, благодаря чему, собрала возле себя преданных рабынь и чуть слышно принялась отдавать им необходимые распоряжения для предстоящего мероприятия, вручая каждой по мешку с золотом: --Я хорошо понимаю, что эту ночь не каждая из вас перенесёт, ведь бунт в гареме, как и любой другой скандал, карается очень сурово. Только знайте, что ваша смерть будет ни напрасной, а героической, ведь благодаря вашему участию, Шехзаде Баязид избавится от очень опасного соперника, каковым для него является Шехзаде Селим. Он вместе со своими фаворитками должны сегодня умереть от ваших рук. Для этого необходимо устроить бунт и даже поджечь гарем.—что внимательно слушали её верные рабыни, которые уже выпили необходимый травяной отвар для храбрости, погружённые в глубокую мрачную задумчивость о том, как всё провернуть таким образом, чтобы остаться в живых, чем и воспользовался кизляр-ага Сюмбуль, бесшумно войдя в просторные покои к Главной Хасеки Хюррем Султан лишь тогда, когда стражники откроют перед ним створки широкой двери. И вот, оказавшись внутри покоев, он семенящей походкой приблизился к Достопочтенной Султанше и, встав напротив неё, почтительно поклонился, расплывшись в доброжелательной улыбке, с которой услужливо доложил, привлекая к себе внимание: --Приготовления Раны Хатун к сегодняшней ночи с Шехзаде Баязидом уже подходят к логическому завершению, Султанша. Будут ли у Вас какие-либо пожелания по этому поводу?—чем вызвал у Главной Хасеки вздох искреннего облегчения, с которым она незамедлительно произнесла: --Отлично, Сюмбуль! Вот ты и отведёшь девушку в покои к моему сыну, который, вполне себе возможно, проснётся утром нашим новым Падишахом! Хюррем Султан, вовсе не блефовала, говоря эти загадочные слова, ведь, затеваемая ею этой ночью, очень опасная операция с дворцовым переворотом, вела именно к такому результату. Сюмбуль-ага прекрасно понял госпожу и, почтительно откланявшись, пожелал ей доброй ночи и с её молчаливого одобрения покинул, наконец, просторные светлые и дорого обставленные покои, оставляя Главную Хасеки наедине с её рабынями, продолжать вести обсуждение малейших деталей восстания в гареме, во время которого будут убиты Шехзаде Селим с Санавбер и Нурбану Хатун, по крайней мере, Хюррем хотела на это надеяться. А между тем, что же касается юной Раны Хатун, то она несколькими часами ранее, уже побывав в хамаме, где ею занимались опытные рабыни-негритянки, теперь стояла посреди, залитой лёгким медным мерцанием, исходящего от канделябров, пламени свечей, так как за всеми делами и приготовлениями, не заметно наступил вечер и стало совсем темно за окнами, общей комнаты, облачённая в то самое красивое шёлковое платье нежного голубого оттенка и обшитое блестящим гипюром в тон, в окружении других девушек, помогающими ей с выбором украшений и вплетая бриллиантовые и топазовые нити в её шикарные распущенные длинные золотистые волосы под бдительным присмотром Нигяр-калфы, которая сама надушила, дрожащую от перевозбуждения с предвкушением, юную девушку, очаровательное лицо которой пылало от смущения, не говоря уже о трепетном сердце, учащённо колотящемся, что ни укрылось от внимания ункяр-калфы, понимающе улыбнувшейся юной подопечной и чуть слышно взбодрившей её: --Не бойся, Рана, и не стесняйся. Лучше расслабься и не думай о боли, которая пронзит твоё тело во время потери целомудрия. Она будет мгновенной и продлится всего несколько секунд, но, а после, тебя ждёт блаженство и наслаждение, вознёсшее к безгрешным небесам.—что заставило юную девушку залиться, куда большим смущением, из-за чего она застенчиво улыбнулась и, постепенно собравшись с мыслями, пересказала заботливой наставнице всё то, что она должна будет сделать, когда окажется в покоях Шехзаде Бпаязида перед тем, как они оба перейдут к жаркому хальвету, что продлилось ровно до тех пор, пока к ним ни подошёл Гюль-ага, пожелавший, лично убедиться в том, что приготовления завершились успешно. --Это лишь одна ночь, Рана, поэтому прояви всю себя так, чтобы Шехзаде больше ни о чём, кроме тебя и думать не смог, не говоря уже о том, чтобы под твоими ласками стал, подобно ласковому ручному домашнему котёнку.—чуть слышно наставленчески проговорил Гюль-ага, вручая наложнице склянку с ядом. Девушка всё поняла и, спрятав склянку в складках красивого платья, обещая всё исполнить в лучшем виде. Гюль-ага поверил наложнице и незамедлительно отошёл от неё, внимательно проследив за тем, как девушку мгновенно окружили молодые евнухи с калфами. И вот она уже, сопровождаемая калфами с агами, возглавляемыми кизляром-агой, уже стояла возле покоев Шехзаде Селима, об отсутствии которого им сообщил один из стражников, на что Сюмбюль-ага не обратил никакого внимания и произнёс тоном, не терпящим никаких их возражений, что те пытались высказать, крайне неумело: --Рана Хатун пришла к нашему Шехзаде по его личному распоряжению, но, а раз его, в данный момент нет, то она дождётся его возвращения внутри покоев!—перед чем стражникам пришлось уступить, из-за чего они понимающе переглянулись между собой и, не говоря ни единого слова, открыли деревянные створки арочной двери и, впустив наложницу вовнутрь, закрыли их за ней, что позволило кизляру-аге одобрительно кивнуть и вернуться со всей процессией обратно в общую комнату гарема, оставляя юную девушку внутри роскошных покоев, томиться в смиренном ожидании возвращения юного Шехзаде. Процессия вернулась в гарем не зря, ведь, в эту самую минуту, там начинался настоящий бунт. Девушки, подкупленные Хюррем Султан, раздавали друг другу горящие факелы, возбуждённо обсуждая то, как они ворвутся в покои к Санавбер Хатун и станут убивать её вместе с Шехзаде Селимом, даже не догадываясь о том, что Хасеки Хандан Султан, словно, предчувствуя не ладное, забрала к себе в покои Нурбану Хатун для того, чтобы потом и постепенно помирить её с горячо любимым сыном, не обращая никакого внимания на горькие стенания другой половины наложниц, забившихся в самый дальний угол и жмущихся друг к другу, что продлилось ровно до тех пор, пока до них ни донёсся громогласный гневный окрик кизляра-аги с новой ункяр-калфой, каковой стала ещё утром Нигяр-калфа: --Что здесь происходит?! Немедленно прекратить! Вы все будете казнены на рассвете за неподчинение! Только бунтовщицы даже и не собирались внимать их разумным предупреждениям, вместо чего с воинственной решительностью прошествовали мимо калф с агами, возглавляемых кизляром-агой с ункяр-калфой и отправились по мраморному тёмному дворцовому коридору, залитому лёгким медным заревом от своих факелов, уверенные, что больше никто не посмеет им помешать в свершении страшного злодеяния, но ошиблись, ведь, в эту самую минуту, к ним на встречу вышли, о чём-то настороженно и чуть слышно беседуя друг с другом, Гюль-ага с Дилвин Хатун, пока ни услышали громкие голоса бунтовщиц: --Смерть Шехзаде Селиму с Санавбер Хатун! Слава и долголетие Хюррем Султан!—что заставило старшего евнуха с верной служанкой главной фаворитки Шехзаде Селима мгновенно остановиться и ошарашено переглянуться между собой, мысленно признаваясь себе в том, что, вот они и дождались демаршей от проклятущей Хюррем Султан, которая начала действовать против семьи своей ненавистной соперницы по имени Хандан Султан, но, мысленно признаваясь себе в том, что, если они что-либо ни предпримут, погибнут Шехзаде Селим с Санавбер Хатун, благодаря чему, Гюль-ага постепенно собрался с мыслями и, не терпя никаких возражений, распорядился: --Отправляйся в покои к своей госпоже и предупреди её, Дилвин! Пусть отступают через балкон и отправляются во дворец Лютфи-паши!—что прозвучало для юной рабыни, подобно отрезвляющей пощёчине, благодаря чему, наложница всё поняла, но всё же обеспокоенно спросила, испытывая невыносимое беспокойство за его жизнь: --А как же вы, ага? Что будет с вами? --Я постараюсь задержать их, чтобы у вас всех было время эвакуироваться!—решительно проговорил он, в связи с чем, юная Дилвин Хатун внимательно выслушала его и, почтительно поклонившись, убежала прочь, слегка приподнимая подол роскошного яркого оранжевого платья, провожаемая одобрительным взглядом Гюля-аги, оставшегося отвлекать разъярённых рабынь, прекрасно понимая одно, что, сейчас он может погибнуть от их рук, но, всё-таки поспешил вразумительно повлиять на них.—Немедленно одумайтесь и возвращайтесь в ташлык! Побойтесь Бога! Вам, что жить надоело?! --Иди своей дорогой, Гюль-ага! Нам твоя жизнь не нужна! Мы идём забрать жизнь у Шехзаде Селима с Санавбер Хатун! Не мешай! Уйди с дороги, если не хочешь нарваться на праведный гнев Хюррем Султан!—воинственно прокричала предводительница и, оттолкнув растерянного агу в сторону, решительно продолжила свой путь, сопровождаемая другими рабынями. Дилвин Хатун вбежала в роскошные покои Санавбер Хатун в тот самый момент, когда юная девушка, всё ещё находилась в приятном обществе дражайшего венценосного возлюбленного и, с огромной нежностью держась с ним за руки, добровольно утопала в ласковой голубой бездне его глаз, а он—в её, при этом, их разгорячённые сердца бились в унисон, не говоря уже о том, что юные возлюбленные вели друг с другом тихий душевный разговор, готовясь в любой момент воссоединиться в долгом пламенном поцелуе, что ни произошло, а всё из-за того, что, в эту самую минуту, распахнулись тяжёлые створки широкой двери, и в покои вбежала Дилвин Хатун, с порога предостерегающе прокричавшая: --Отступайте через балкон! Скоро здесь будут, взбунтовавшиеся по распоряжению Хюррем Султан, наложницы! Они идут сюда для того, чтобы убить вас обоих, Шехзаде!—что заставило юную возлюбленную пару ошарашено переглянуться между собой, но, собравшись с мыслями, всё же решили послушаться преданную им рабыню и, не теряя драгоценного времени, встали с тахты и, накинув на себя тёплые тёмные плащи, ушли на балкон, провожаемые одобряющим взглядом Дилвин Хатун, успевшей лишь выдохнуть с искренним благословением.—Да, поможет Вам Господь Бог! Как, в эту самую минуту, с оглушительным грохотом распахнулись створки широкой входной двери, и в покои, вооружённые факелами, вошли разъярённые рабыни-бунтовщицы, жаждущие крови и жестокой расправы. Дилвин Хатун лишь успела схватить в руки потухший факел для того, чтобы отмахиваться им от, наступающих на неё воительниц. --Уйди с дороги, Дилвин! Ты не пострадаешь!—воинственно приказала оппонентке предводительница, но та даже и не собиралась ей подчиняться, а наоборот, с воинственной решительностью бросила: --Я не позволю вам причинить вред Шехзаде Селиму с Санавбер Хатун! Пошли вон отсюда, предательницы!—что прозвучало, подобно гласу, вопиющего в пустыне, ведь её оппонентки даже и не думали внимать её яростным словам, а, наоборот, всё увереннее и увереннее наступали на, отчаянно отмахивающуюся от них, Дилвин Хатун, которая отступала к широкому ложу добросердечной госпожи, затерянному в густых складках плотного газового золотого балдахина, хорошо понимая, что сейчас погибнет, как это уже случилось, скорее всего с несчастным Гюлем-агой, несколько мгновений тому назад, благодаря чему ощущала невыносимую душевную боль и сожаление, смешанное с бешеным стуком разгорячённого сердца, которые эхом отдавались в её темноволосой голове, что продлилось ровно до тех пор, пока разъярённая до крайности, предводительница угрожающе ни воскликнула: --Я в последний раз предупреждаю тебя, Дилвин! Пошла вон отсюда и не чини нам препятствия!—за что тринадцатилетняя её оппонентка воинственно рассмеялась и, провоцируя на решительные действия, презрительно с вызовом отважно воскликнула: --А то, что вы со мной сделаете? Убьёте, как это уже сделали с Гюлем-агой, подлые предательницы? Горите в аду! --Ну, всё! Ты сама напросилась!—не в силах больше терпеть прирекательства от малолетней наложницы, угрожающе прошипела, подобно кобре, предводительница и, что есть силы ударила Дилвин Хатун по лицу, благодаря чему, другие мятежницы, наконец, опомнились и, повалив неугомонную девчонку на кровать, принялись её крепко удерживать, не позволяя Дилвин Хатун вырваться их крепких рук, пока остальные искали, вовремя сбежавших, Шехзаде Селима с Санавбер Хатун, что вызвало в бунтовщицах огромное рахочарование, ведь они так и не выполнили коварное распоряжение Главной Хасеки Повелителя Османской Империи Султана Сулеймана Хюррем Султан. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, и к его глубочайшей радости, чудом выжившему после неудачного приземления на камни, юному Шехзаде Селиму не долго суждено было лежать в кустах и ждать безопасного момента для того, чтобы выбраться из своего надёжного убежища, хотя он ещё отчётливо слышал, доносящиеся с балкона покоев, находящейся рядом с ним, дражайшей возлюбленной ошалелые голоса рабынь, внимательно вглядывающихся в непроглядную ночную мглу, но ничего не смогли там разглядеть. --Девочки, если Шехзаде Селим вместе с Санавбер Хатун выжили, упав с балкона, значит, нам необходимо готовиться к массовым допросам и казням!—заключила одна из наложниц, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, прогуливающийся по дворцовому саду, Шехзаде Баязед случайно услышал тихие стоны своего старшего брата, доносящиеся откуда-то из кустов, что очень сильно насторожило парня, заставив, мгновенно выйти из глубокой мрачной задумчивости и приняться, внимательно осматриваться по сторонам в поисках брата, ощущая, при этом, невыносимое беспокойство, благодаря чему, его бунтующее разгорячённое сердце, учащённо забилось в мужественной мускулистой груди. --Селим! Где, ты? я не могу тебя, найти!—звал он в тишину с непроглядной тьмой, внимательно вслушиваясь в ночные звуки, что продлилось до тех пор, пока, наконец-то, ни услышал, вновь тихий стон: --Я здесь, Баязед! Помоги мне!—благодаря чему юный Шехзаде, каким-то внутренним чутьём, наконец-то, понял, откуда доносится голос брата, из-за чего стремительно побежал туда и не ошибся. Его дражайший брат действительно находился за одним из кустов густой цветочной аллеи, лежащий на зелёном шелковистом травяном ковре, распластавшись и превозмогая невыносимую боль во всём теле, из-за чего несколько раз терял сознание, да и сейчас находился в предобморочном состоянии и весь бледный, что заставило юного Шехзаде мгновенно склониться над братом и попытаться выяснить у него о том, что случилось, ведь не спроста, же Селим спрыгнул с балкона своих покоев. Он, же не самоубийца. Да и ещё час тому назад мило проводил время с дражайшей возлюбленной, ужиная в её приятном обществе. --Селим, ради Аллаха, скажи мне, что случилось? Почему ты оказался здесь?—осторожно расспрашивал брата юноша, не позволяя ему, опять потерять сознание, при этом, слегка придерживая его за мужественную мускулистую спину, из-за чего юный Шехзаде через силу открыл, затуманенные пеленой, серо-голубые глаза и, теряя сознание от невыносимой боли во всём теле, произнёс: --Бунт… В гареме случился бунт… Рабыни пришли в покои к моей фаворитке для того, чтобы убить меня с Санавбер… Таков приказ Хюррем Султан…--и отключился, что ввело Шехзаде Баязеда в состояние, близкое к глубокому шоку вместе с праведным гневом, из-за чего его ясные серые глаза, мгновенно налились кровью от, переполняющего трепетную душу, праведного гнева с жаждой беспощадной расправы, в связи с чем, он, не обращая никакого внимания на, стоявшую здесь же Санавбер Хатун, осторожно растормошил брата и помог ему подняться с травы на ноги, которые Селиму, казалось, что налились свинцом, крайне бережно повёл его к нему в покои, где ему должны были оказать помощь, в чём парней сопровождали стражники, возглавляемые Лютфи-пашой, который, несколько раз порывался подхватить своего юного воспитанника на руки, благо комплекция позволяет, но сам Селим был непреклонен и постоянно отговаривался: --Я, что, маленькое дитя для того, чтобы вы меня на руках таскали, Искандер-бей! Не позорьте меня перед стражниками, пожалуйста.—заливаясь, при этом, румянцем смущения на болезненно-бледном лице. Шехзаде смутно надеялся на то, что, в эту самую минуту, гаремная стража, возглавляемая кизляром-агой с ункяр-калфой занимаются жёстким подавлением бунта со справедливыми дознанием и казнями зачинщиц с исполнителями, что, собственно, так и происходило в гареме. Только юному Шехзаде Баязиде не было никакого дела до них, а всё из-за того, что его мрачные мысли занимала, организовавшая весь этот беспорядок, дражайшая Валиде Хюррем Султан, о чём и поспешил душевно заговорить с братом незамедлительно: --Конечно, от моей Валиде можно, легко ожидать проявления любой жестокости ради того, чтобы усадить на трон кого-либо из её сыновей, только никто из, совершенно не желает выполнения кровопролитного братоубийственного Закона Султана Мехмета-Фатиха, пусть и между нами всеми периодически и случаются ссоры.—что было приятно слышать, вальяжно сидящему на парчовом покрывале широкого ложа, спустив босые ноги в чёрных парчовых шароварах, шехзаде Селиму, хорошо ощущая то, как его от действия, выпитых лекарственных средств, уже начинает неумолимо клонить в сон, с которым светловолосый юноша отчаянно боролся. --Шехзаде, мы с Шехзаде Селимом, конечно, искренне благодарим Вас за проявленную помощь и очень рады тому, что между вами, наконец-то, воцарился долгожданный мир. Только Ваш брат Шехзаде Селим, сейчас нуждается в отдыхе.—принеся искренние извинения за то, что вынуждена вмешаться в душевный разговор двух братьев, робко проговорила Санавбер Хатун, смутно надеясь на взаимопонимание Шехзаде Баязида. Он одобрительно кивнул и, пожелав младшему брату доброй ночи, покинул его просторные, дорого обставленные, покои, оставляя Селима на заботливое попечение дражайшей фаворитки, внимательно проследившей за тем, как за Шехзаде Баязидом, крайне бесшумно закрылись створки широкой двери и, выждав немного времени, помогла возлюбленному осторожно улечься в постели и, укрыв тёплым одеялом, продолжила вести с возлюбленным душевную беседу, обмениваясь с ним беззаботными добродушными шутками, что сопровождалось из весёлым добрым смехом.