Уборкой школу не испортишь

Если и существовала в мире несправедливость, то Жан Кирштайн, ученик первого класса старшей школы Шингеков, сталкивался с ней ежедневно. Несправедливость имела лицо Эрена Йегера. Начнём по порядку. Давно известно, что талантливый человек талантлив во всём. Жан и соответствовал данным словам. Нет, даже не так. Жан и был тем человеком, кто вдохновил на столь правдивое изречение. Ведь в самом деле: во-первых, Жан был отличником по всем предметам, хоть и не всем рассказывал о своих академических успехах. В средней школе, например, он ездил по всем олимпиадам, а однажды дошёл до межрайонной. Совершенно очевидно, что девочкам нравятся умные и образованные парни. Во-вторых, Жан круто играл в волейбол — а все девчонки без ума от спортсменов! Не зря у каждой второй он замечал значки с персонажами из споконов. Наконец, природой Жан наделён красотой Аполлона — в этом-то уж точно нельзя сомневаться. Правильные черты лица, глаза благородного золотисто-карего оттенка, крутая укладка... Короче говоря, Жан определённо обладал всеми качествами, чтобы стать самым популярным парнем в старшей школе. Но есть один нюанс. Почему-то девчонки в их классе совершенно не обращали на него внимания. Ни одна! Жан скучающе наблюдал на уроках за девочками. Ну серьёзно, взять хотя бы Сашу. Обжора, ни капли грации и изящества, акцент ещё, как из деревни. С ней можно поржать над зажёванными жопой трусами (чего Жан искренне не понимал и считал любителей сортирного юмора, небезызвестных Сашу и Конни, настоящими варварами), но получать от неё любовные воздыхания... Либо их свидания превратятся в конкурс по объеданию города, либо в стендап. Так, кто там дальше... На Ханну можно даже не смотреть, поскольку сама она ни на кого, кроме Франца, смотреть не планировала. Жан с рвотными позывами отгонял от себя стайки сердечек, преследовавших эту парочку, где бы они не объявлялись, игнорируя в себе явную зависть. Затем взгляд падал предсказуемо на Хисторию. Рядом с ней сидела Мина, про неё Жан знал мало, они только во втором классе средней школы учились вместе, неплохая девчонка, конечно, но в Жана тоже до сих пор не влюблена. А вот Хистория... в смысле, она тоже в Жана не влюблена! Она такая маленькая милашечка, которой бы хвастаться перед пацанами — глянь, мол, какая у меня красотка. У неё чудесный высокий голосок и милые заколочки, аккуратный почерк и... О нет, ваши мысли услышала Имир, готовьтесь к смерти. А чего ещё Жану ожидать? Имир неотступно сторожила каждый шаг Хистории, явно она проникла бы и в чью-то лошадиную голову. Отгоняя позорную дрожь (зная крепкий удар Имир, вполне оправданную), Жан искал, кто ещё из представительниц прекрасного (по силе своего игнорирования Жана) пола мог бы заинтересовать его. В начале года к ним в школу перевелась Энни Леонхарт, вместе с двумя бугаями они перешли из Марлийской академии. Мы-с-Тамарой-ходим-парой, Райнер и Бертольд, объясняли, что в Шингекской школе лучше спортивная команда, а Энни что-то неразборчиво мычала в ответ и дружиться ни с кем не торопилась. До осени так и осталась тёмной лошадкой, но Жану много и не нужно. За таинственностью скрывается подчас идеал любимой девушки!.. Хотя блондинки никогда не были во вкусе Жана. Зато брюнетки... Как бы не обманывал себя Жан Кирштайн, ученик первого класса старшей школы Шингеков, его взгляд всегда сводился к одной-единственной. Микаса Аккерман. Лучшая из лучших. Даже её увлечение готикой не пугало; наоборот, колготки в сетку, браслеты с черепами и шипами, чокеры и чёрная помада, всё-то влюблённому сказка. Как-то Жан пропалил свой вдохновенный взгляд перед Хисторией (та ещё собирательница секретиков и сплетен), а везде следующая за ней Имир и рада подколоть. Алые уши Жана отсвечивали потом всю математику. Учитель Захариас предложила ему дойти до медкабинета. Ушам всеобщее внимание, обращённое на Жана после её слов, не помогло. Хуже всего то, что над ним поржали все, кроме Микасы. Она вообще не смотрела на него. Смотрела на Эрена, который ещё и дразнился сквозь смех. На Эрена! Вот главная загвоздка в идеальной картине мира Жана Кирштайна. Эрен Йегер. Отчего-то он был невероятно популярен. Непонятно, как, но у неё был аж свой фан-клуб. Правда, всего из одного человека, Флока Форстера. Он восхищался всем, что бы Эрен ни делал, следил чуть ли не за каждым его шагом, а как-то раз припёрся в толстовке с ахегао Эрена. Никто не понял, откуда он её взял и, главное, где и как Флок сделал такие фотки. Микаса взялась узнать, и на следующий день Флок пришёл без толстовки, зато с разбитым носом. (На следующей неделе снова пришёл в такой же. Поговаривают ещё, что первую толстовку Микаса забрала себе.) Ещё Эрена любили учителя, особенно англичанка Елена и их новый учитель обществознания. Фамилию Елены все ученики забывали, а сама она и не настаивала, работая по какой-то западной схеме, чтобы ученики обращались к учителям по имени, якобы для улучшения взаимоотношений. То, что помимо имени нужно хотя бы просто быть дружелюбной, учитель Елена не учитывала и лепила тройбаны всем, кроме Эрена, за их плохое произношение. Неважно, как бы неумело изворачивался язык Эрена для чистого произношения английской r или межзубных th, Елена восхищённо ворковала что-то на заморском, в одном предложении раз десять упоминая фамилию и имя Эрена. А недавно устроившегося учителя общаги звали Зик Йегер. Поговаривали, что он сын отца Эрена от первого брака, поэтому их отношениям Жан уже не удивлялся, когда видел, как по коридору Эрен удирает от учителя Йегера, желающего побеседовать с младшим братцем о своём, о вечном. И если учителя не могли вступать в фан-клубы собственных учеников исходя из соображений этики, то Микаса не вступала, потому что на дух не переносила Флока. Ибо как он посмел основать этот клуб первым?! В общем, судьба явно насмехалась над Жаном и игнорировала все его попытки стать хоть чуточку популярнее, чем он был сейчас. Несправедливость, уже меньших масштабов, но не менее утомительная, заключалась и в том, что Жан любил рисовать. Вы не поняли. Он любил рисовать. Не самое крутое занятие для первого красавчика и спортсмена школы, не так ли? Жан был уверен, что его засмеют, стоит ему только взять карандаш в руки. Это младшеклассникам хорошо, рисуй не хочу бабочки-цветочки и диптих «Мой лучший друг и я», а в старшей школе мышцы не подкачаешь, скорчившись в темноте над альбомным листом и перемазавшись графитом от мягкого карандаша. Да и некогда уже старшекласснику думать о каком-то детском хобби, спустя пару лет выпускные экзамены и выбор института, и работа, и нужно будет как-то обеспечивать свою семью. Да и хорошо, наверное, что Жан состоит в волейбольном клубе и ему совершенно некогда думать о рисовании. Правда же? Такие вот мысли о несправедливости крутились в голове Жана бешеной бегущей строкой, пока он сжимал вспотевшие ладони и смотрел на объявление в школьной стенгазете: «Факультатив по рисованию, два раза в неделю после уроков и клубной деятельности». Глупости. Жан ведь не маленький ребёнок. Он спортсмен и вообще идеал любой де- Жан сам не понял, как ноги принесли его к кабинету МХК на втором этаже в самом конце коридора. — Здравствуй, ты хочешь на факультатив записаться? — учитель Петра Рал улыбнулась и протянула форму для заполнения. — Напиши своё имя и класс, пожалуйста, и какой клуб посещаешь. Когда придёт побольше человек, мы выберем оптимальное время, чтобы удобно было всем. Что?.. Я не поняла, ты можешь снять очки и маску, пожалуйста? Зачем тебе вообще тёмные очки в помещении? Сигналя красными ушами, Жан приподнял очки и отодвинул маску от лица, пропыхтел: — Учитель, а можно я не буду указывать своё имя? Не хочу, чтобы одноклассники узнали, что я сюда записался. — Почему не хочешь? — Петра перевела взгляд с маски и очков на капюшон толстовки. Идеальная маскировка, абсолютно не привлекает внимание. — Ну... это личное... — пробурчал Жан, затягивая верёвочку капюшона. Петра посверлила его ожидающим взором ещё какое-то время и вздохнула: — Ладно. Но мне всё равно нужно твоё имя, для отчётности. Обещаю, я никому из твоих одноклассников не скажу! Святая женщина. Людей на факультатив по рисованию ходило немного. У всех занимали время клубы и учёба, дополнительно тратить его на черкание карандашами мало кто хотел. И это было на руку Жану. Он маскировался, хоть никто за ним и не следил, а когда уходил, Петра первой выглядывала в коридор, проверяя, не идёт ли кто из его класса. — Вперёд, коридор чист! Давай, Жан! — махнув рукой, Петра распахивала дверь. И Жан, бесшумный и быстрый, удирал из кабинета МХК. Позади Петра шёпотом подбадривала: «Впе-рёд, впе-рёд!». Пару раз чуть не говорила имя Жана, но тут же реабилитировалась под сдавленное шипение горе-конспиратора. Однажды, в один из солнечных вечеров, когда золотая листва шумела за окнами и бросала на стены художественного класса причудливые тени, рядом с Жаном сел паренёк. Жан ни с кем на факультативе не общался, в лицо тоже плоховато помнил. В чёрных непроницаемых очках, в худи, с медицинской маской на лице. Если к нему подсаживался кто-то с намерением подружиться, Жан начинал громко кашлять. К сожалению или к счастью, девчонки к нему почему-то не подходили. — Почему ты сидишь позади всех? — Жан аж выронил кисточку и чуть не навернулся со стула. Паренёк с тёмными волосами и веснушками разглядывал его маскировку. — Потому что мне так нравится, — буркнул Жан и вернулся к рисованию. Паренёк кивнул и тоже посмотрел на мольберт. Под его взглядом Жан невольно поёжился. — Ну чего ещё? — Ты всё время один прячешься на задних рядах. Боишься, что Петра ругаться будет? — На что? — не понял Жан. — Ну что ты рисуешь плохо, — паренёк кивнул на холст. От подобной наглости Жан даже опешил. — В смысле, нет! Ты хорошо рисуешь! — паренёк замахал руками и рассмеялся. — Я подумал, ты стесняешься. Ну, что можешь рисовать не так же круто, как великие художники. Не так выразился. Жан опустил очки и поверх посмотрел на паренька. Тот поймал взгляд и широко улыбнулся. — Это мы ещё посмотрим, — буркнул Жан, подвинув очки обратно, и затянул шнурки толстовки. Паренёк несколько секунд моргал, а затем в голос рассмеялся. — В смысле, посмотрим, кто круче — ты или художники? — уточнил он и заулыбался, получив сдержанный кивок. Щёки Жана зарумянились. — Очевидно же, что я! — Жан сорвал очки и убрал капюшон, воинственно обернувшись всем телом к парню. Стульчик под ним жалобно заскрипел. — А если тебе не нравится, сам вот так же круто нарисуй! Парень выглядел миролюбиво. Поднял ладони примирительно: — Я и не сомневаюсь, — и улыбнулся: — Меня зовут Марко Ботт. Жан опустил взгляд на протянутую руку и хмыкнул. — Жан. — А ещё рисунки покажешь, Жан? В эту самую секунду, когда солнце золотистыми лучами упало из окна на Марко Ботта, первого человека, который искренне заинтересовался его рисунками, жизнь показалась Жану Кирштайну, ученику первого класса старшей школы Шингеков, не настолько несправедливой. Они стали сидеть рядом. Марко подвинул свой мольберт, поставил табуретку и осмотрелся. — А отсюда по-другому смотрится! Теперь вазы и фрукты кажутся одним целым, а не кухонным набором Петры, — он улыбнулся, уперев руки в боки. Жан, немного подумав, отодвинулся от задней стены. Всё-таки из его друзей никто не ходил на факультатив, можно. Марко классно рисовал. Жан вслух не сильно распылялся, конечно, но внутренне немного даже завидовал. Техника точная и уверенная. Марко почти сразу понимал построение и перспективу, легко переносил объёмы из трёхмерной реальности на плоскость листа. Они оба рисуют с младшей школы, если не с пелёнок, но Марко обращался с карандашами и красками увереннее. Жан понимал, как должно выглядеть с точки зрения перспективы и, прости господи, анатомии, а рука пока всё равно дрожала, рисунок выглядел грязным. О картине, над которой Жан трудился две ночи (под покровом тьмы в виде тубуса с контурными картами принёс ватман домой и рисовал там), в которую душу, даже можно сказать, всего себя вложил, Петра подумала, что это чья-то использованная палитра. Жан был в отчаянии. — Ах, Марко, что ты говоришь! — внимая предупредительному шёпоту Марко, щебетала Петра. — Да, действительно, эти жёлтые пятна, они, эээ, они правда очень похожи на подсолнухи! Знаешь, Жан, а это неплохой пейзаж в стиле авангардизма! — уверенно воскликнула она. — Это должна быть школьная ярмарка... — сдавленно прошептал Жан, чувствуя, как дух покидает его бренное ничтожное тело, недостойное более брать в руки кисть. Петра пискнула, покосившись на Марко. Тот вздохнул и потёр переносицу. Жан обращался в блеклую тень от человека, растекаясь по парте. В художественный кабинет через открытое окно тянуло запахом мокрого асфальта. Ветер раздувал полупрозрачные тюлевые занавески. За мольбертом, сидя на высоком табурете, рисовал Жан. Вчера он угрюмо пошёл домой сразу после окончания факультатива, а Марко остался дежурить, поэтому не успел с ним поговорить. — Привет, — Марко подошёл и взглядом показал на мольберт. — Можно взглянуть? Жан мелко пожал плечом и кивнул. Его взгляд сосредоточен, немного задумчив, словно в тумане, словно он всё ещё там, в своей картине, ни на секунду не перестаёт рисовать. Марко заглянул сбоку с улыбкой и замер. Улыбка ушла с его лица. — Чего? — спустя полминуты тишины спросил Жан, сжав кисть. Марко повернулся к нему и прошептал: — Вау. Жан молчал, не понимая, шутит ли Марко. Кусал деревянный кончик кисти, опустив палитру. — Чего «вау»? — пробурчал он. Марко подвинул со скрежетом стул, по ходу движения уже садясь рядом, и не всё не отводил взгляд от холста. — Знаешь, ты всё вот говоришь, что у меня техника лучше, что я в чём-то лучше тебя рисую. Но я считаю, что ты крут. Ты великолепен, Жан! Я могу нарисовать натюрморт, и люди поймут, что это натюрморт, потому что он как из энциклопедии. А ты... ты нарисуешь так, что сразу станет понятно, что чувствовал художник. Ветер раздувал тюлевые занавески, на стенах шелестели рисунки. Пахло растворителем для масляных красок и мокрым асфальтом.