«У тебя есть крылья за спиной, понимаешь?
Даже если кажется, что ты один».
Поля и холмы ещё белели снегом, а воздух уже наполняла весна. Щекочущий аромат прокрадывался в ноздри незаметно и исчезал сразу, если попытаться вдохнуть его поглубже. Леви открыл большие, во всю стену, окна кабинета на первом этаже; здесь занимался класс 1-А, класс учителя Смита. Окна выходили на стадион, а за стадионом раскинулся старый сад. Когда-то рядом стояли дома, на поле работали сельчане, собирали яблоки в садах. На полях больше не рос рис, дома остались на потускневших чёрно-белых фотографиях. Фотографии висели в старом корпусе школы, в уголке об истории префектуры, куда заглядывали разве только ребята из клуба журналистики в поисках вдохновения для статей во время государственных праздников. А яблони цвели каждую весну. И давали мелкие, пряные яблочки осенью, которые каждый уважающий себя старшеклассник должен был попробовать на зуб. Из этих окон можно было выйти во двор. К стадиону, всего через одну створку. Технически это была дверь, но ключ всегда хранился в учительской и никому из учеников нельзя было использовать эту стеклянную дверь для выхода (однако, это не помешало первоклашкам одним ноябрьским днём сбежать от классного часа именно через эти окна). Остальные окна до пола всё-таки не доходили, лишь до потолка, и при желании их можно было открыть и перешагнуть наружу (что, конечно, также было строжайше запрещено, особенно школьным волейболистам, особенно ученику класса 1-А Бертольду Хуверу). У Леви ключи были. Когда утренняя школа была тиха и пуста, он заходил в класс, отпирал дверь наружу и, пока спёртый за ночь воздух вытеснялся свежим, пахнущим полями и холмами, мыл полы. А весной небо стало выше и легче и заполнило все эти окна. Оно проливалось через форточки, затекало сквозь оконную раму, вытесняло стекло и оседало на партах и на макушках учеников. Даже полупрозрачные тюлевые занавески не могли остановить весеннее небо.***
В конце декабря большие окна показывали только белое полотно, кое-где перештрихованное чёрточками голых деревьев да квадратиками домов на холмах. В старшей школе Шингеков прошли зимние контрольные, и сегодня был последний день перед каникулами, когда ученики узнавали свои оценки и ответ на вопрос даже более животрепещущий, чем всё остальное: заставят ли их ходить на подготовительные к экзаменам во время каникул. Многие надеялись, что кара за беззаботный триместр их минует. В 1-А дела обстояли прекрасно. Из целого класса никто, даже Конни, не завалил контрольные. То ли они решили устроить подарок учителям на новогодние праздники, то ли произошло независимое от молитв учеников новогоднее чудо, но Конни и Саша набрали (на два и три балла соответственно) больше проходного минимума. Учитель Смит как их классный руководитель был, конечно, горд своими питомцами, однако надежд на следующий триместр не питал. В любом случае, праздники обещали быть весёлыми и неомраченными предстоящими экзаменами. Уж для Жана Кирштайна точно. На факультативах по рисованию учитель Петра решила проводить арт-терапию. Теперь её задания были ещё абстрактнее, чем прежде. Нет бы она попросила нарисовать что-то конкретное, вроде дома или портрета — так она, вдохновенно выдыхая, произносила: «Нарисуйте то, что вызывает у вас желание взлететь»! Самолёт Жана она оценила, но со своей особой позиции: «Я вижу в тебе задатки великого авангардиста — очень вдохновляюще! Это голубь, верно?» Марко хохотал, что самолёт хотя бы похож на летательное, кхм, приспособление. С каких пор птицы из разряда живых существ перешли в приспособления, Жан не уточнил, кидаясь в Марко кусочками бумаги, пока Петра разглядывала чертежи Марко. Уж кто-кто, а Марко явно мог бы своей штриховкой изобразить самолёт, только он почему-то нарисовал много линий, которые каким-то странным образом соединялись в изображение двух людей. По крайней мере, так трактовала линии Петра, разглядывая рисунок из другого конца кабинета и задумчиво щурясь. Последним заданием перед каникулами — «помните, что это не задание, а повод глубже заглянуть внутрь себя, ощутить гармонию с бессознательным «я», и это не ради оценки!» — было изобразить ностальгию или чувство чего-то утерянного, но всё ещё приятного сердцу. Жан не придумал, что нарисовать. Иногда от арт-терапии Петры становилось хуже, чем от психологической поддержки учителя Йегера. — Да ладно тебе, — Марко рассмеялся. Они шли из школы вдвоём всегда, если их расписание совпадало. Сегодня наконец-то можно было расслабиться — все клубы до следующего триместра отдыхают. — Я нарисую домик, куда мы с семьёй ездили, когда я был маленьким. — А сейчас не ездите? — спросил Жан, пиная носком ботинка снег. — Родители его продали, потому что он долго пустовал, — кивнул Марко и улыбнулся, выдыхая пар изо рта, — да и родители уже были заняты, чтобы так далеко ездить. Полтора часа на машине, представляешь! — Жуть какая, — хмыкнул Жан, — а на автобусе, наверное, вообще полдня, — и подумал о том, как они однажды поехали на море и ехали три дня на машине, очень устали и вообще не захотели никуда больше ездить. Наверное, это вообще была его единственная поездка куда-либо за пределы города. — Как ты догадался? — улыбнулся Марко, не заметив иронии. Жан усмехнулся, пихнув его локтем. Марко ответил ему таким же тычком. Они завозились, поскальзываясь на тонком слое снега на подмерзшей дороге. Сверху падали снежинки. На тёмных волосах Марко снежинки были видны отчётливее — Жан почему-то заметил их в первую очередь — и потому казалось, что голова у Марко сделалась блестящая и пушистая, точно одуванчик. Жан стряхнул снег рукой в варежке (с каким-то детским узором, бабушка отказывалась верить в силу перчаток и поэтому у её внука были только собственноручно связанные варежки). Марко засмеялся, его лицо скрылось за рукой Жана и влажными от снега волосами. — Ты и так чихал весь факультатив, ну ты, — проворчал Жан. — О, ты волнуешься, что я заболею? Как мило с твоей стороны, — Марко звонко рассмеялся и повис на Жане, снова поскользнувшись на заснеженной дороге. — На новый год я не заболею, обещаю! Не могу же я расстроить твою маму. Жан фыркнул, натянув Марко капюшон на голову. Мама Жана пригласила Марко и его семью отпраздновать Новый год вместе, вызвав у Жана одновременно и радость, и неловкость. Как выражается молодёжь — некий кринж, но всё-таки у Жана высшие оценки по родной речи и литературе, так что это чувство он охарактеризовал как интеллигентную неловкость. Марко похлопал его по плечу и сказал: «Если не можешь победить кринж, стань им», а затем принялся обсуждать с мамой Жана блюда на праздник. — Было бы классно, если бы мы познакомились раньше, — пробормотал Жан, пихнув носком ботинка ком снега. — А? — Марко не расслышал из-за капюшона. — Почему? — или всё-таки расслышал. — Ну, — Жан неопределённо махнул рукой, — просто подумал, что было бы здорово, если бы мы познакомились раньше, и этот новый год мы бы отмечали уже во второй, или в третий, или в пятый раз. И ездили бы вместе в путешествия. Марко кивнул с серьёзным видом. Жан незаметно выдохнул от облегчения, что Марко не засмеялся. Марко, конечно, часто шутил и иронизировал, но в моменты, когда Жан вдруг становился сентиментальным (в чём он не признавался!), воспринимал все его слова правильно и без смеха. Жану раньше казалось, что настоящие пацаны о всякой такой ерунде не разговаривают. С Марко получалось говорить обо всём. — Я, кажется, понял, что ты имеешь в виду, — Марко улыбнулся, затягивая верёвочки капюшона потуже, так, что из-за меха остался виден только его кончик носа, а глаза остались в тени. — У меня тоже есть чувство, будто мы познакомились давным-давно. — Да? — вот опять. Жан даже сформулировать ещё не успел, а Марко всё сам сказал. — Я думал, у меня одного. Это глупо? — С чего бы? Это же чувства, они глупыми не бывают, — ответил Марко. Снежинки запутались в мехе его капюшона. Снова как одуванчик. Жан улыбнулся, мягко и спокойно, забывшись на мгновение, что Марко всё равно его видит. — Петра же нас учила, что все чувства важны! — воскликнул Марко, выныривая из новой атмосферы, возникшей между ними. — Забыл, что ли? — в его тёмных глазах сверкали смешинки и ещё радость, светлая радость чему-то, чего Жан не мог уловить. — Вовсе нет! — смутившись, взвился Жан и затопал к развилке дороги быстрее. Холодный воздух покалывал щёки, так что его румянец стал только сильнее. Эти задания от Петры ещё! Совсем превратят Жана в сопливую размазню! — Жа-ан, подожди, мне скользко, — захихикал Марко, догоняя его, и поймал его за рукав куртки. — Не обижайся, я понимаю это чувство, правда, — заговорил он весело, и вдруг руку Жана, а затем и его самого, утянуло вбок и вниз. Марко смешно взвизгнул, и они оба повалились в снег, чуть проехав вниз по косому склону холма. Жан зажмурился. Отчего-то ему показалось, что падать им будет высоко и больно, но всё тут же закончилось. — Жан, раздавишь, — пробубнило откуда-то из подмышки голосом Марко. Жан огляделся, обнаружив их на обочине, и отпустил голову Марко, зажатую между его руками, капюшоном от куртки Марко и курткой Жана. — Извини, — выдохнул Жан, смотря на смеющееся лицо Марко, оказавшееся к нему близко и с непривычного ракурса — чуть снизу. Обычно Марко или смотрел на него чуть сверху, из-за (небольшой, настаивает и будет настаивать Жан Кирштайн!) разницы в росте, или прямо, когда они сидят рядом за мольбертами или альбомами. — Шапки не носишь, вот я и испугался, что расшибёшь себе затылок! — воскликнул Жан, напихивая Марко снега за воротник. Марко захохотал, отбрыкиваясь. Высвободившись из хватки Жана, он забросал его снежными комками так, что Жану пришлось молить о пощаде, пряча лицо мокрыми насквозь варежками. В ресторанчик семейства Кирштайн они ввалились мокрые и краснючие от возни и снега.***
В последний учебный день, который уже учебным-то назвать сложно, предстояло всего-то пара мелочей: раздать листочки с результатами контрольных, отпустить детей в свободное плавание до следующего триместра, наказать им по подворотням не шастать и под машины не бросаться, тем самым вызвав у самых революционных и свободолюбивых натур желание тут же броситься под машину в ближайшей подворотне. Учитель Смит не думал, что одним из пунктов сегодняшнего дня будет несколько попыток дозвониться до отца. Обычно профессор Смит (а отец Эрвина, в отличие от него самого, был профессором истории в Университете) брал трубку сразу, и, если пропускал звонок, перезванивал в течение получаса. Эрвин хотел всего лишь поздравить отца с наступающим праздником и узнать, как у него дела. Теперь задача из обыденной перешла в разряд «убедиться, что с пожилым отцом всё в порядке». Поэтому назидательный тон, с каким учитель Смит наказывал классу 1-А вести себя во время каникул прилично, показался ученикам даже в какой-то степени угрожающим. Леви заметил изменившееся настроение учителя Смита. Обычно ученики шугались уборщика, только заслышав вдали его тележку, а сегодня Саша и Конни даже как-то сочувственно на него посмотрели. «Мы-то не будем видеть его целые каникулы, а вот вы...» — так и говорили их взгляды. Леви, не питая страсти к подростковой жалости в свою сторону, громыхнул тележкой. Всех сочувствующих смыло волной моющих средств. Во время обеда Эрвин больше смотрел на телефон, чем в тарелку. Леви отодвинул свою еду, почти нетронутую, и забрал у Смита телефон. Тот удивлённо проследил за его рукой и вздрогнул, когда их глаза встретились. — Наверное, небо рушится сейчас прямо на центр города, а никто, кроме вас, не знает, — произнёс Леви и выжидающе замолчал. Брови Эрвина удивлённо приподнялись, а губы тронула вежливая улыбка. Леви сразу понял, что дело посерьёзнее падения небес. — Извините, что я так невнимателен к вам, Леви... — начал Эрвин издалека, и Леви раздражённо цокнул языком, подгоняя его к сути. — Я волнуюсь за отца. Он не выходит на связь с утра. — А должен? — уточнил Леви. Эрвин удивился. — Конечно, я же пригласил вас на обед, а сам... Леви пару мгновений рассматривал красивое точёное лицо Эрвина, а затем мотнул головой. — Я про вашего отца. — Ах, да. — Что-то вы... — Да, согласен, что-то я... Они помолчали. Леви, сдув чёлку с виска, вернул Эрвину телефон. — Так что с вашим отцом? — спросил Леви. — Надеюсь, с ним всё в порядке. Год назад он упал и сломал ногу, понимаете, а сегодня он не отвечает на звонки, — Эрвин качнул головой, как бы отгоняя тревоги. Леви опустил взгляд на его руку в гипсе, прикидывая, кто и когда проклял семью Смитов и, главное, как его вычислить. — Я волнуюсь, если он вдруг снова попал в беду и его телефон далеко. — Может быть, не слышит? Я вообще редко телефон с собой держу, — предположил Леви. — Да, знаю, поэтому стараюсь чаще пересекаться с вами лично, — улыбнулся мягко Эрвин и кивнул. Леви, не выдержав, тихо фыркнул. — Должно быть, я действительно чересчур переживаю. Он мог бы засесть с соседом за разговором и оставить телефон дома. Думаю, вы правы, Леви, мне не стоит излишне волноваться. — Тц, — Леви цокнул языком, — сколько сразу красивых слов, когда вас что-то беспокоит. — Так заметно? — Нет, но да. Никому не скажу, так и быть. — Вы сама доброта. — А то. Пользуйтесь, пока разрешаю. Несмотря на успокаивающее действие странноватых способов Леви поддержать в трудную минуту, профессор Смит так и не перезвонил сыну до самого вечера. — Нет, не поедете, — Леви стоял в дверном пролёте учительской, сложив руки на груди, и смотрел исподлобья. — Леви, — мягко попросил Эрвин. — У вас сломана рука, одной управлять нельзя. На улице темень. На дорогах лёд. Вы серьёзно считаете, что это хорошая идея? — Сердце Леви его мягкий тон не растопил. — Я хочу убедиться, что всё в порядке. — Если ценой вашего собственного благополучия, тогда это бессмысленно. Эрвин вздохнул, улыбнувшись и потерев устало переносицу. Леви, развернувшись, пошёл переодеваться. Они стояли под фонарём у школьных ворот, в небольшом кружке света, а вокруг белела снежная темнота. Сверху летели снежинки. Эрвин взглянул на экран телефона, убрал его в карман, понял, что не запомнил время, достал его опять. Леви в это время кому-то звонил, встав полубоком; с его губ срывался бледный пар, пока он тихо говорил. — Одного вас в ночь так далеко я не отпущу, — сказал Леви, оборачиваясь. — Поедем на такси, вместе. Скажите адрес. До небольшой деревушки, в которой проводил счастливую пенсию отец Эрвина, было около часа езды. Правда, без учёта пробок перед праздниками. Они застряли ещё у самого выезда из города. Эрвин ничего не говорил, да и не показывал беспокойства. Леви удивлялся, откуда в нём столько выдержки; он сам, пока ехал до больницы, в которую по глупости угодил Кенни, волком на всех глядел, кто хоть подышит неправильно рядом с ним. А Эрвин оставался собой. Только немного молчаливее. Пальцами барабанил по коленке. Всего-то. Леви мотнул головой, переводя взгляд на окно, и взял его руку в свою. Пальцы Эрвина, немного вздрогнув, замерли, а затем слегка сжали пальцы Леви. За окном скользила снежная ночь.***
— В самом деле! Для чего я тебе телефон подарил? — не повышая голоса, отчитывал Эрвин отца. Пожилой мужчина в очках и с бородой, посмеиваясь, разводил руками. Леви, бегло взглянув на них, заметил схожие черты их лиц и отвернулся. — Я всего на полчаса забежал к профессору Майеру, ты же знаешь, стоит нам с ним встретиться, так мы и будем дискутировать от появления Амацуками и до наших дней, — объяснялся профессор Смит. — Я волновался, что ты сам скоро отправишься к Амацуками, — вздыхал Эрвин. — Такое технически невозможно, — возражал его отец. — Всё-таки мы люди, а они из божественного пантеона... Что там ещё было невозможно по соображениям синтоистской культуры, Леви не стал дослушивать. Стоял себе у ворот на входе, рассматривая домики с покатыми крышами на узкой сельской улице, и грел руки в карманах куртки. Вокруг стояла тихая зимняя ночь. Фонари вспышками света подсвечивали улочку, за которой не было ничего, кроме ночи и снега. В темноте Леви не мог сориентироваться, откуда они приехали. Петляли на такси долго, точно путали следы, а потом вдруг остановились напротив старенького дома в традиционном стиле, спрятавшегося за каменным забором. Голос Эрвина звучал веселее, а профессор Смит всё объяснял и объяснял какие-то умозаключения, до каких они дошли вместе с соседом-кандидатом наук. Отец и сын говорили спокойно, но быстро, подхватывая друг друга на каких-то маленьких фразах, так, как умеют разговаривать только члены семьи. Леви не мог понять, в чём была разница разговоров между родными людьми и просто знакомыми, но она точно была. — Можешь нас представить, пожалуйста? — донёсся до Леви тихий вопрос. Он на секунду пожалел, что не курит, мог бы уйти куда подальше, предоставляя отцу и сыну время для беседы. — Леви! Подойдите к нам, — позвал Эрвин и, как только Леви обернулся на его отклик, махнул ему рукой. Нахмурив брови, Леви мотнул головой, показывая, что всё в порядке, но Эрвин развёл рукой в сторону, глядя на него с весёлой просьбой в ясных глазах, и Леви сдался. В итоге профессор Смит уболтал их на ужин. Эрвин, хоть и планировал только убедиться, что всё хорошо, похоже, противостоять обаятельной силе своего отца тоже не мог. — Вы пейте чай, пейте, я сам собирал по осени ягоды, вы же замёрзли! — Профессор поставил напротив Леви вторую чашку ароматного чая. Леви, конечно, тоже не смог противостоять. — Пап, не суетись ты так, мы ненадолго, — улыбаясь, попросил Эрвин. — Всегда ты так! Если уж приехали, так будьте хорошими гостями, — ответствовал профессор и обратил своё внимание на Леви. — Ну, рассказывайте дальше, Леви, прошу, а то всё мы да мы говорим. — Вас интересно слушать, — покачал головой Леви, усмехнувшись. — Конечно, а как иначе удержать интерес пятидесяти человек, чтобы они потом не завалили сессию, — рассмеялся профессор. — Как, ещё раз, говорите, вы познакомились? — На работе, — ответил Леви, на мгновение опустив взгляд, а затем вновь поднял его. Эрвин улыбался, слушая его. — Я уборщик, а учитель Смит как-то раз пролил свой кофе. — Эх, растяпа, — вздохнул весело профессор Смит. — Я быстро реабилитировался и пригласил мистера Аккермана в музей, — влез Эрвин. Леви незаметно закатил глаза на это обращение к себе: поглядите на него, какой важный мистер Аккерман здесь чай распивает. До этого Эрвин прекрасно звал его по имени, а перед отцом-профессором вдруг решил держать лицо. Отчего-то это развеселило Леви. Он спрятал улыбку в чашке чая. Эрвин привычно наблюдал за ним с блеском во взгляде. Теперь, когда все тревоги улеглись, он снова обращал к нему всё своё внимание. — Человек, получается, пиджак твой чистил, а ты решил его задавить ещё и лекцией по европейскому искусству? — спросил профессор, так, словно он был далеко-далеко, потому что на мгновение Леви видел только Эрвина, а Эрвин видел только Леви. — Да мне нравится чистить, не переживайте, — фыркнул, сдерживая улыбку, Леви. — Это дело хорошее, согласен с вами, — согласно кивнул профессор и с заговорщицким видом наклонился к Леви ближе, прикрыв рот ладонью, чтобы Эрвин их не услышал: — Мой сын, хоть умом и пошёл в меня, всё-таки больше следит за пылью древних лет, чем на собственных полках. — Вы прямо сговорились, — вздохнул Эрвин с улыбкой. — Нет, сынок, это называется «нашли общий язык», — назидательно ответил профессор, подмигнув Леви.***
Возвращались обратно тоже на такси. Время приблизилось к ночи незаметно, потому что вокруг так и стояла непроглядная темень часов с четырёх вечера. Леви молчал, полный тепла, ароматного чая и вкусной домашней еды, и глядел в окно, видя там только тусклое отражение Эрвина, сидевшего на соседнем сидении. Отражение повернулось к нему, и Леви засмотрелся на его глубокий и прямой взгляд. — Не сильно ли я напряг вас этой поездкой? — спросило отражение, и Леви повернул голову. — Что вы ожидаете услышать на такой вопрос? «Напрягли, но не сильно»? — Леви фыркнул. Эрвин улыбнулся. Леви мотнул головой. — Вовсе нет, Эрвин. Я сам предложил. — Спасибо вам, — Эрвин взял его ладонь в свою. Леви удивился: они были в одном и том же месте, а у Эрвина руки всё равно теплее. — Уже поздно... — начал он. — И вы хотите предложить переночевать у вас? — договорил за него Леви. — Я же не могу отпустить вас одного так далеко, — серьёзно ответил Эрвин. Леви видел в его глазах тот же блеск, что и за столом в доме профессора, пока Эрвин улыбался. — Это мои слова, и всё-таки они касались вас из-за руки. Да и не так далеко я от вас. — Всего-то несколько кварталов. — Вот именно. — Если вы не хотите, я, конечно, не стану настаивать, однако я очень бы хотел... — Опять много слов, больше трёх уже не перевариваю. Да. — Вы согласны? — Таксист неправильно нас поймёт, если вы продолжите на меня так смотреть, а я — да — у вас переночую. — Когда вам стало важно мнение других? — Когда от этого зависит, выбросят нас посреди дороги или нет. — И то верно. Мы же так скверно нарушаем все нормы и правила. — Поглядите, как вы повеселели. Ну наконец-то, а то ехали мрачнее тучи. — Всё благодаря вам. — Я ничего не сделал. — Вы были рядом. Это уже много. Пока ехали в лифте, стряхивали друг с друга снег, оставляя после себя мокрые следы. Дома Леви помог снять Эрвину пальто. — Скоро снимут гипс, — улыбнулся Эрвин, смотря, как осторожно выворачивает Леви его руку из рукава. — Правда, понадобится ещё какое-то время, чтобы восстановить мышцы. Зато снова буду с обеими руками! Не придется вас эксплуатировать в столовой во время обеда. — Хорошо, — Леви кивнул, взяв руку в гипсе осторожно обеими ладонями. — Скоро у вас снова будут крылья, — произнёс он тихо. Эрвин удивлённо наклонил голову, заглядывая ему в лицо. Леви отвернулся. — Почему крылья? — спросил Эрвин тоже тихо и мягко. — У всех, кто не одинок, есть крылья. У всех, у кого есть семья, — ещё тише ответил Леви. Эрвин взял его ладони своей здоровой рукой и наклонился к нему, теперь совсем не давая возможности не посмотреть на себя. — Звучит так, будто у фразы есть двойное дно, — прошептал он, улыбаясь. Леви поморгал, удивлённо рассматривая так близко чистый голубой цвет его глаз. Затем нахмурился: — Я не имел в виду ничего плохого. Вы знаете, говорить красиво, как вы, я не умею. — Умеете, Леви, верьте в себя, — улыбнулся Эрвин и чуть сжал его ладони. — Спасибо. Леви фыркнул, опустив голову, и всё смотрел на их руки. Близился новый год.***
В первое утро нового года Жан и Марко пошли вместе в храм. Никто из тех, кто забывал надеть шапку, не заболел. У занятых родителей получилось приехать на праздники. А тётушка Кирштайн приготовила самый лучший на свете праздничный ужин и была довольна, что в их доме собралось так много людей. Солнце озаряло ясное небо и поблёскивало инеем на голых ветвях деревьев. Вокруг тихо и плавно гуляли посетители храма, девушки в утепленных кимоно стайками переплывали от одной части храма к другой, ребятишки обменивались талисманами удачи, подростки записывали на дощечках желания сдать экзамены на отлично. Жан, записав мелким почерком целый ворох желаний, ненадолго остановился около стенда с дощечками, взывая всех богов, какие только обитали в их местности, чтобы у него получилось: во-первых, стать самым популярным парнем в школе, во-вторых, найти девушку, в-третьих, быть круче Эрена Йегера, в-четвёртых, сдать все экзамены, в-пятых... Марко, тем временем, куда-то делся. Вернулся он с горячими данго и конвертиками с предсказаниями на год. Жан откусил сразу два шарика и обжёг язык. Пока вдыхал морозный воздух, остужая язык и рот, пытался треснуть Марко по плечу, чтоб не смеялся. — О! Меня ждёт великая удача! — засмеялся он. — Всё, к экзаменам можно не готовиться, и так сдам! Жан, утирая выступившие от горячей еды сопли, раскрыл своё предсказание. Перевернул листок, посмотрев на обратную сторону, снова перечитал написанное. Марко заглянул к нему через плечо. — Великие трудности, унижения и преодоление себя... — Жан решил, что ему не хватит дощечек перекрыть «великую неудачу» из своего прогноза, и, под весёлый смех Марко и слова «Да всё это ерунда, ну Жан!» пошёл привязывать предсказание на стенд к своей дощечке. Пусть хотя бы одно другое нивелирует, что ли... Затем они сели на лавочку под покатой крышей, жуя данго и смотря, как другие школьники повторяют их путь. — Знаешь, я тут всё думал над тем, что ты сказал пару дней назад, — сказал вдруг Марко, жуя данго. Он смешно надувал щёки, чтобы горячий шарик быстрее остыл. — Над чем? — пробубнил Жан. Марко посмотрел на него и засмеялся. — Ты чего? — Ты как хомяк! — пытаясь дышать, жевать и говорить между приступами смеха, ответил Марко. — Да ты тоже такой же! — Нет, лучше! Ты как на твоих детских фото! — Марко! Ты обещал, что никому не расскажешь! Марко всё смеялся и даже чуть не выронил свои данго. Жан, вовремя подставив свою тарелочку, всё ворчал. На ясном небе светило солнце. Настал ещё один год, а за ним настанет ещё, и ещё, и ещё, и в каждый этот год будет кто-то, кто будет радоваться первому его дню, как в первый раз, точно так же, как и два мальчишки будут смотреть друг на друга и думать, как же им повезло встретиться — снова и снова. — Я думал над тем, что ты говорил пару дней назад. Что хотел бы, чтобы мы познакомились раньше. Знаешь, я думаю, всему своё время, а ещё я думаю, что мы действительно встретились однажды, давно-давно, а потом, в каждой новой жизни, мы встречаемся вновь. Так ведь бывает, я слышал, у самых настоящих друзей только так и бывает.