Intertemporal

6 месяцев спустя

      Несмотря на не теплую погоду, в последние несколько дней Чонгук спал с открытыми стеклянными дверьми, что выходили на небольшую террасу, вид из которой открывался на пустынный пляж. Когда-то это место было его любимым. По бокам от двери расположись два плетёных кресла, на одном из них он частенько сидел, уткнувшись в ноутбук и наслаждаясь шумом волн. Иногда это место служило для них кинотеатром. Чонгуку всегда было интересно пробовать что-то новое, так что мужчина не поленился купить белую простынь, да побольше, и соорудить что-то похожее на держатель, благодаря которому белую ткань можно было натянуть и закрепить. Чимин принес проектор. Летом его муж любил выращивать на террасе цветы, радуясь каждому распустившемуся бутону, фотографируя и отправляя в общий чат. А зимой ставил небольшую ёлку, перед этим выторговав хлипкое деревце у нетрезвого продавца, что собирался отправить растение в утиль. — Кхм, — прочистил горло Чонгук, крепче прижимая колени к груди, сидя на деревянных ступенях, что спускались к белому песку, утопая в нём. Теперь это место не приносило ему радости. Не дарило приятные воспоминания и не считалось уютным уголком. За последние шесть месяцев терраса стала для него местом, где он сходил с ума. Где ощущал себя на пороге безумия и в какой-то момент даже решал сдаться. Не получалось. Таблетки удерживали его на плаву. И если первые пару недель он чувствовал себя живым, когда грудь пронзала сильная боль, то спустя какое-то время, кажется, месяц, чувства отключились, оставив за собой лишь фоновую тревогу, которая посещала мужчину из раза в раз. Утром, днём и ночью. Нехотя подняв голову к небу пасмурного апрельского утра, Чонгук сделал медленный вдох и выдох, стараясь прогнать дурные мысли, закручивающие его разум в спираль. Вставать не хотелось от слова совсем, а проходить мимо злосчастного комода — так тем более. Но он поклялся! Поклялся, что возьмет себя в руки и начнёт собирать вещи сегодня утром, так как до сдачи дома оставалось меньше недели. А он всё тянул. Оглядывался по сторонам, бродя из комнаты в комнату. Водил пальцами по столешнице, некогда вычищенной до блеска, и заглядывал в ванную, надеясь увидеть широкую улыбку в отражении зеркала. С тупой болью в голове и неприятным послевкусием от крови, собравшейся на его языке, после тщательного покусывания губ, Чонгук поднялся на ноги, отряхнув черные штаны карго. Словно в замедленной съёмке, скорее всего, из-за воздействия препаратов, мужчина поднялся по ступеням и взглянул на пустое плетеное кресло, плед на котором некогда желтого цвета — побледнел, утратив свои краски, оставленный на полгода там, где забыл его хозяин. Шмыгнув носом, Чон сделал ещё несколько шагов вперёд, схватившись левой рукой за раму стеклянной двери. Просто для опоры. Там, на пустом комоде в их спальне стояла коробка. Небольшая, обёрнутая в темную бумагу. На ней собрался слой пыли, и Чонгук почувствовал бы стыд, если бы мог. Если бы чувствовал. ‘Разве это то, что он заслуживает?’ — гаденько спросил голос в голове. Мужчина покачал головой. Конечно, не заслуживал. Не заслуживал оставаться маленьким комком пыли на этой чертовой земле. Не заслуживал быть собранным в небольшую коробку, оставленную на комоде шесть месяцев назад. Не заслуживал быть забытым, пока его собственный муж собирал себя по кусочкам, срывая голос в смятую подушку и туда же пуская сопли. Руки Чонгука задрожали, готовые потянуться к чему-то, что напоминало им о ком-то важном в жизни их хозяина. — Прости, — всхлипнул Чон, прося прощения то ли у него, то ли у себя. Коробка ничего не ответила. Она молчала, и своим молчанием напоминала о том, чего больше не вернуть. Не вернуть милого писка после долгого смеха. Не вернуть разбросанных вещей по дому и не вернуть тихое признание в любви, в которой Чонгук продолжал клясться по сей день, прижимая желтый свитер к своей груди. Несправедливо. Почему именно он? Почему именно так? Почему именно сейчас? Чонгук как сейчас помнит крики Джихё, стоящей над бездыханным телом Чимина. Эти вопросы застряли в его голове и прокручивались изо дня в день. И еще… А может? А что бы было, если бы он не пустил Чимина? Что бы было, если бы они не завязали разговор о чёртовой камере, и Пак бы пораньше сел в такси? Его телефон ожил, блеснув экраном на прикроватной тумбочке. Это, должно быть, Хосок, поторапливающий его поскорее начать собирать вещи и принести несколько Чиминовых, просто на память. Шмыгнув носом, мужчина еще раз взглянул на комод и тут же виновато отвёл взгляд, намереваясь попросить у коробки прощения еще несколько сотен раз.       Как по часам, выпив две разные таблетки, выписанные ему врачом, Чонгук присел на пол у белого шкафа и потянул снизу за дверь, встречая гору так и не разобранных до конца коробок, вытащенные в тот роковой день. Он бы хотел швырнуть каждую из них и растоптать. Убедиться, что ничего не уцелело, а затем сжечь и не вспоминать. Вырезать из памяти. Отключиться и проснуться новым человеком. Он ненавидел себя за эти мысли. Проклинал за то, что какая-то из его поломанных частей мозга размышляла о том, чтобы причинить себе вред. Удариться головой, да посильнее, чтобы очнуться и не вспомнить даже собственного имени. Чимин бы хорошенько встряхнул его за такие мысли. Его брови сошлись бы на переносице, а пухлые губы надулись. — Утёнок, — прошептал Чон, выуживая из коробки фотографию Пака, некогда стоявшую на том самом комоде, где теперь хранилась его самая малая часть. Решив взять себя в руки, Чонгук отложил в сторону фотографию и закрыл глаза, сделав глубокий вдох. Он чувствовал себя неудобно. Словно не в своём исхудавшем и измученном теле. — Если я не переберу хотя бы одну коробку, то Хосок меня убьёт, — пробормотал мужчина, храбро нырнув вглубь картона. Следом за фотографией было несколько блокнотов, в которых Чимин любил прорисовывать танцевальные связки, а также записывал контакты своих маленьких танцоров, что обучались в его классе. Потом были браслеты из бисера с именем Джихё и Хосока, которые Чонгук сразу же отложил в сторону, готовый отвезти их тем, для кого они предназначались. По какой-то непонятной причине его пальцы наткнулись на старую видеокамеру. Ту самую, из-за которой, как он считал, Чимин вышел из дома позже. Первым его решением было швырнуть кусок пластмассы и стекла о стену, вторым — мстительно разобрать на мелкие детали и растоптать. Третьим — оставить. Всё же эта маленькая, хоть и ненавистная вещь хранила в себе что-то, чего Чонгук уже и вспомнить не мог. Кого-то совсем юного, живущего страстью к танцам и сияющего, как тысяча солнц. — Не могу себе поверить, — встав на ноги, заговорил Чон. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти подходящий кабель для зарядки, и каково были удивление мужчины, когда лампочка загорелась зеленым, сигнализируя о том, что заряд камеры начался. — Похоже, сегодня вечером я собираюсь поиздеваться над собой, — уныло хмыкнул Чон, оставив заряжаться камеру на компьютерном столе, где богом забытая клавиатура и два монитора покрылись слоем пыли. Остальное время мужчина сортировал весь оставшийся мусор в коробке. Конечно, большая часть безделушек Чимина была аккуратно отложена на кровать. Будь то серьги в виде месяца или кулон с маленьким замочком. Он бы хотел отдать всё это Хосоку и Джихё, но Чонгук был жадным эгоистом, который, несмотря на то что не собирался этим пользоваться, преданно хранил бы в более лучшем месте, приведя эти вещи в порядок. — Или я должен отдать это его родителям, — пожав плечами, размышлял Чон. Через несколько дней мужчина вернётся в Пусан с зияющей в груди дырой, что оставила ему Австралия. Место, где они с Чимином собирались покорить горы. А вместо этого, горы покорили их. Швырнув старую коробку в сторону ванной комнаты, Чонгук взглянул на настенные часы и провел ладонью по лицу, понимая, что потратил слишком много времени на одну вещь. Как он собирался управиться за несколько дней со всем домом? Ему срочно нужна была помощь Хосока. Или ему срочно нужно было хорошенько себя встряхнуть. ‘Глупость’ — подумал Чонгук, вымученно улыбнувшись уголком губ, понимая, как сюрреалистично это звучит. Он стал значительно медленнее с тех пор, как начал принимать таблетки. Его повседневная жизнь сбавила скорость, изредка внезапно дергаясь, в панической попытке вновь вернуться к привычному темпу. Это как будто ты погружаешься в сон, но внезапно дёргаешься, потому что твой мозг принимает это за смерть. Здесь то же самое. Собрав себя и свои мысли из последних сил, Чонгук поднялся на ноги и заглянул в открытый шкаф, выудив оттуда белый шоппер Чимина, с двумя жёлтыми утятами, нарисованными в самом низу холщовой ткани. Вещей, которые он собрал для Хосока и Джихё, было не много. Браслеты, пара серёжек, которые, как Чонгук помнил, Чимин одолжил у Джихё, и аудиокассета, пригодная для прослушивания только на старом кассетном плеере, скорее всего, до сих пор пылящимся в одной из полок Хосока. Оглянувшись по сторонам, мужчина похлопал себя по карманам, удостоверившись в том, что не забыл ключи с телефоном, скорее всего, умирающим еще со вчерашнего вечера. А затем взглянул на коробку. — До вечера, утёнок, — прошептал Чонгук, виновато поджав губы.       Дом Хосока находился в десяти минутах ходьбы от его собственного дома. Ближе к осени лужайка начала желтеть, а любимые розы Джихё уже как полгода назад потеряли свой смысл и силы цвести, изголодавшиеся по воде и ласке, которыми их неоднократно одаривал Чимин. Потрескался и невысокий забор, отгораживающий семейство Чон от реального мира. Жестокого и несправедливого. Несмотря на внешние недостатки, Чонгук любил сюда приходить просто для того, чтобы почувствовать себя живым и кому-то нужным. И нужным для кого-то. — Что у тебя там? — сонно спросил старший, скрестив руки на груди. Он только что проснулся, всю ночь работая над хореографией для недавно дебютировавшей британской группы мальчишек. — Пара серёжек Джихё, браслеты из бисера и кассета. Правда, я не знаю… — Ого! — широко раскрыл глаза старший, вырвав из рук Чонгука ту самую кассету. — Я думал, что Чимин потерял её. — Она валялась в моих вещах, — виновато взглянул на хёна Чон. — На самом деле, много его вещей лежат в моих коробках. Там такой бардак, — вздохнул мужчина, положив шоппер на кухонный островок. Свободной рукой Хосок потянулся к электрочайнику, щёлкнувшему пару секунд назад. Безмолвно старший спросил, не хочет ли Чонгук кофе, и также безмолвно тот покачал головой. Наступила тишина. — Это сборник песен, — заговорил Хоби, помешивая чайной ложкой вспенившуюся жидкость. — Это был предлог, чтобы подружиться с ним. Я сделал ему подарок. — Он не посчитал тебя странным? — тихо спросил Чонгук, чувствуя лёгкую, давящую на сердце боль. Они часто говорили ‘он’, потому что так было легче. Так Чонгуку не хотелось рыдать навзрыд и биться головой о стену. — Он пригласил меня на кофе и объявил лучшим другом, стоило мне смахнуть с его щеки сахарную пудру, — фыркнул Чон-старший, а затем скривился. Дело было не в горьком привкусе дешевого кофе. Дело было в ‘нём’. Чонгук закусил губу, пожевал омертвевшую кожу и тихо спросил: — Как там Джихё? Ей лучше? Отставив чашку, казалось, опротивевшего Хосоку кофе, старший прочистил горло и несколько раз кивнул, прежде чем ответить. — Она идёт на поправку. Терапия и таблетки были хорошими решением. Родители всегда рядом. Чонгук кивнул, а затем протянул дрожащую руку к хёну, приобнимая того за тощее плечо. Еще более костлявое, чем у Чонгука. — Осталось всего несколько дней, и потом вы встретитесь, — постарался улыбнуться мужчина, большим пальцем руки поглаживая теплую шею друга. — Зацелуешь её до беспамятства. Хосок мокро хмыкнул, опустив голову вниз. — Не могу дождаться, — прошептал старший, так и не подняв головы. Так и не достав браслет и сережки из холщовой сумки. Так и не открыв кассету, на которой собственным корявым почерком нацарапал несколько песен на стороне А. Так и не допив осточертевший кофе.       За последние полгода Чонгук проводил в доме Хосока больше времени, чем в своём (пока ещё) собственном. Ему было приятно быть хоть и тихой, но всё же уютной компанией старшего. Мужчина любил наблюдать за тем, как работает его хён. Как включает музыку и тщательно обдумывает движения. Как хмурится и щёлкает языком, когда ему что-то не нравится. А затем падает на пол, раскинув руки в стороны. Это ему напоминает о нём. И если бы это был его муж, то Чонгук непременно бы опустился на пол следом за ним. Перевернул бы на живот и сделал массаж, нашептывая всякие глупости, осыпая комплиментами каждый сантиметр золотистой кожи. Но это был Хосок. Грустно изогнувший губы, наверное, в пародии какой-то вымученной улыбки. Поймавший взгляд Чонгука и совершенно точно понимающий, о чём сейчас думает младший. О ком. — Ты взял таблетки с собой? — спустя два часа, весь запыхавшийся и обессиливший, спросил старший. Чонгук разочарованно застонал. — Чёрт, нет. — Тогда тебе придётся уйти пораньше, — сделав медленный и глубокий вдох, прохрипел Чон. — Да, — согласился мужчина, не намереваясь отставать от графика. Чонгук знал, что, в основном, расписание было придумано для предотвращения таких вот моментов, когда он мог забыть выпить таблетку, а потом запаниковать, вспомнив об этом. И такое уже было. Не раз. И вроде бы мозг понимал, что в организме хватает препарата для пропуска, но затем случалось страшное, о чем он никогда не хотел вспоминать. Никогда бы не хотел чувствовать. — У меня есть немного риса в холодильнике, — начал Хосок, поднимаясь с пола, в тот самый момент, когда Чонгук расправил плечи, чтобы встать с дивана. — Всё в порядке, хён, я закажу доставку на дом, — отмахнулся младший, выдавив вежливую улыбку. Он не был голоден. Хосок нахмурился. — Ты ведь хорошо питаешься? — брови мужчины сошлись на переносице, а уставшие руки уткнулись в бока. — Да, я… Лучше, — пробормотал Чон, проведя холодной ладонью по спутавшимся волосам. Он, должно быть, даже не расчесал их после утреннего душа. — Постепенно я начинаю есть больше. — Ты ведь скажешь мне, если что-то… — Конечно! — еще одна натянутая улыбка. Несмотря на пугающую мысль, касающуюся его питания, Чонгук смог выдержать анализирующий взгляд старшего и спокойно попрощаться с ним, стоя на пороге чужого дома, прижавшись к теплому телу хёна в прощальном объятии. Как будто завтра и все оставшиеся дни до отъезда он не будет стоять здесь в одно и то же время, пытаясь ощутить умиротворение хотя бы на пару часов. Дорога домой была долгой и холодной. До зимы оставался всего один месяц, так что воздух постепенно менялся, ветром с моря принося немного онемения его замерзшим пальцам. Два щелчка после вставленного в скважину ключа и нажатие ручки, встреченный до сих пор непривычной тишиной. Больше не было звука босых ног, шлёпающих по деревянному полу их дома. Не было крепких объятий и сладкого запаха персика, внезапно ударившего в его нос. Больше не было их. Положив холщовую сумку на кухонный деревянный стол, Чонгук сбросил ботинки, оставив их прямо там, возле серого стула. Вслед за ними упала и ветровка, приземлившись на диван в гостиной. Две таблетки. Стакан воды. Тишина. — Еще один день без тебя, — прошептал мужчина, лёжа в их кровати. Глаза сами нашли злосчастную коробку, бросающую тень на светлый комод. Извиняться не хотелось, просто потому что не было сил. Тяжело вздохнув, Чонгук провел руками по лицу, а затем выпрямился, в темнеющей из-за наступившего вечера комнате заметив зеленый свет. Видеокамера. — Я действительно собираюсь это сделать? — кисло спросил мужчина у темноты. Как будто мало было боли в его груди. Мало бессонных ночей и истерик. Сбитых в кровь кулаков и истерзанных губ. — Прекрасно, — не веря самому себе, фыркнул Чон, отталкиваясь от мягкого матраса, чтобы через пару секунд оказаться у компьютерного стола. Выдернув шнур из видеокамеры и открыв один из ящиков стола, мужчина достал первые попавшиеся наушники и вернулся в кровать. Сгорбившись в сидячем положении, Чонгук нашел разъем для гарнитуры и первым делом вставил наушники. Затем заледеневшими от ужаса пальцами мужчина открыл крышку с экраном и замер, как только указательный палец коснулся черного квадрата. Экран загорелся. Прислушиваясь к собственному дыханию, боясь начать паниковать, Чонгук прижал большой палец левой руки к дисплею и медленно прокрутил вниз. Всего пять. Пять видео, на каждом из которых был его Чимин, изображённый в маленьких миниатюрках в разных позах. Разные позы — разная дата, иногда разорванная на месяцы. Сделав глубокий вдох, пообещав себе не плакать, Чонгук свободной рукой вставил наушники в уши и навёл пальцем на первое видео. 6 мая. Характерный звук ‘плей’ прозвучал в его ушах, и мужчина тут же зажмурил глаза, боясь даже взглянуть на что-то, что осталось от его мужа. Billie Eilish, Khalid — Lovely Чонгуку не нужно было вспоминать, что именно происходило в этом видео. Его мозг мгновенно воспроизвёл жалких три с половиной минуты, стоило мелодии раздаться в его ушах. Он до сих пор отчетливо помнил, когда в первый раз увидел Чимина, стоило тому выйти на сцену, после только что выступившего со своей песней Юнги. Его пальцы замерли на кнопке отключения, зависнув над холодной пластмассой видеокамеры, пока глаза намертво вцепились в наведённый на сцену объектив. На экране он казался нереальным. Весь в белом, с босыми ногами. Такой красивый и недоступный. Чонгук сглотнул. Пальцы сильнее сжали камеру, а с глаз потекли слёзы. Те самые, которые, как он клялся, не коснутся его щёк. Но было слишком больно помнить. Видеть за закрытыми веками всё настолько четко и чувствовать, как будто с ним это происходило здесь и сейчас. Как будто стоял он в этом зале не пять лет назад, а прямо сейчас. Женский голос в дуэте с мужчиной ласкал его уши, напоминая о потерянном. Об ушедшем. Разрывал его душу в клочья, как будто за сдувшейся грудной клеткой осталось хоть что-то. Но, видимо, осталось, если всё еще болело. Чимин упал на пол, выгибаясь. Двигал руками, развевая белую ткань. Он околдовывал, и все поддались его чарам, перестав дышать. Даже Чонгук. Кто-то всхлипнул, и Чон тут же повернул голову, моргнув. Там, как он и помнил, в нескольких сиденьях от него сидела Джихё. Её руки были сжаты в кулаки, а глаза широко раскрыты. Грудь вздымалась так быстро, как будто волновалась она больше, чем сам Чимин. Хосок тоже там был, скользнувший по младшему взглядом лишь на секунду, вернув своё внимание сцене. Запел мужчина. Песня близилась к концу, а грудь мужчины сжималась от боли, которую он ощущал во всём своем теле. Как будто ему тут было не место. Не здесь и не в этом теле. Заключительные ноты. Скрипка. Ошарашенный внезапным грохотом сиденья, сложившегося, как только рядом сидевший мужчина встал, чтобы поаплодировать, Чонгук выронил камеру из собственных рук, но благо успел схватить за ремешок, раздраженно зашипев, почувствовав боль в ладони. Кровь. Бордовая и засохшая, как на одежде его мужа. Изрезанная в клочья на груди в попытках вытащить Чимина с того света. Песня закончилась, а следом за ней в наушниках послышались аплодисменты. Тишина. Сильнее зажмурив и без того закрытые глаза, мужчина тихо всхлипнул, прижав ладонь к груди, надавливая, как будто так боль исчезнет. А вместе с ней и воспоминания, такие свежие, что выть хотелось. Одним рывком отбросив наушники в сторону, Чонгук лег на бок и мелко задрожал, чувствуя, как горят его глаза. Чувствуя. Предпочитая бы этого не делать.