В первый и в тысячный раз

Тем вечером Шерлок ужинает на кухне с Ханной, находя её сбивчивые рассказы про её бывшего парня весьма своевременной дозой прозаики. Пока Шерлок убирает посуду, она наливает себе уже третий бокал. – И он ещё имел наглость спросить, не одолжу ли я ему свою машину! Можешь представить? Это после того, что он сделал. Я велела ему проваливать. – Она откидывается на спинку стула. – Вот козёл. – Верно, – соглашается Шерлок. – А ты что скажешь? Случалось встречаться с козлами? Шерлок избавлен от необходимости отвечать, потому что громкий скрежет заставляет обоих поднять глаза к потолку. Кажется, будто по деревянному полу тащат тяжелую мебель. – Что это? – в тревоге спрашивает Ханна. Шерлок выходит из кухни и осторожно приближается к лестнице. – Не ходи туда, – умоляет Ханна, следуя за ним по пятам. Скрежет и стук продолжаются. Это из его комнаты. Шерлок ставит ногу на нижнюю ступеньку, но Ханна хватает его за руку. – Не надо. Всё смолкает. Оба замирают, глядя на тёмный лестничный марш. Шерлок кладёт ладонь на гладко отполированные перила и начинает взбираться наверх. – Шерлок! – шипит Ханна. – Ты с ума сошёл? Ничуть не смутившись, он идёт дальше. Ханна спешит следом за ним, то всхлипывая, то чертыхаясь. До верхней площадки они добираются вместе, Ханна практически дышит ему в затылок. Напротив двери он даёт ей знак отступить в сторону, а сам прижимается спиной к стене, подальше от возможной линии огня. Набрав воздуха в грудь, он тянется к дверной ручке. Он не хочет входить, но обязан всё выяснить. Он осторожно поворачивает ручку, затем чуть толкает, заставляя дверь распахнуться, петли при этом протяжно скрипят. Отсчитав несколько ударов сердца, он решается заглянуть за косяк. Камин таинственным образом снова зажжён, на стенах дрожат тени. Быстрый осмотр показывает, что в комнате никого нет, ничего не опрокинуто и не сдвинуто с места. Он щёлкает выключателем, но впустую. Вылетевший предохранитель, плохая проводка или паранормальное вмешательство – он больше ни в чём не уверен. Он чувствует как Ханна, привстав на цыпочки, пытается заглянуть ему через плечо. – Подожди здесь, – шепчет он, после чего обходит комнату, проверяя в шкафу, под кроватью и везде, где мог бы спрятаться человек. Он раздвигает занавески, чтобы осмотреть окна, но не обнаруживает никаких признаков того, чтобы кто-то влезал или вылезал. Ханна несмело переступает порог и тоже безуспешно пытается включить свет. В полутьме они глядят друг на друга. – Думаю, это была крыса, бегала тут и налетела на что-нибудь, – говорит она как можно увереннее. – И проводку могла перегрызть. Шерлок разочарованно садится на свою кровать. – Не знаю, – признаётся он. – Я ничем не могу этого объяснить, хотя посвятил науке всю свою жизнь. Ханна садится рядом с ним, сложив руки на коленях. – Я никогда особенно не верила в призраков. Но теперь… – Она поднимает руки ладонями вверх, его плечи сникают. – Не думаю, что всё это розыгрыш. Или даже вообще человек. Шерлок поворачивается к ней, их взгляды встречаются. В этот момент оба молчаливо признают возможность того, что в доме находится нечто потустороннее. – Тебе страшно? – спрашивает Шерлок. Она медленно качает головой. – Не думаю, что оно хочет причинить нам вред. Мне кажется, оно… он… хочет, чтобы его признали. Шерлока поражают её слова. Она права. Ему нужно признать то, что с ним случилось, даже если он не может этого объяснить. Он почти готов рассказать обо всём Ханне – о том, как видел капитана Ватсона, сидящего на этой самой кровати – но не может себя заставить. – А вдруг, ему что-то нужно от нас, без чего он не может упокоиться с миром? – добавляет Ханна, и сразу смущённо улыбается. – Хотя, наверное это глупо. – На данный момент это не менее достоверно, чем всё остальное. – Он отводит взгляд. – Ты можешь уйти, если хочешь, – он предлагает ей выход. – Ты не обязана оставаться в этом доме. – Что? И бросить тебя здесь одного? Вот уж нет. – Она расправляет плечи. – Я остаюсь. Я не брошу своего пациента. Ты слышишь это, капитан Ватсон? Шерлок почти ожидает, что в них полетит какая-то книга, но ничего не происходит. – Ну, – говорит Ханна. – Надеюсь, что это хороший знак. – Она смотрит на Шерлока. – Мы расскажем об этом Диммоку? Шерлок прикидывает разные варианты, но ни один из них не кажется эффективным. – Нет. – Согласна. – Она встаёт, при этом чуть оступается и скрипит половицей. – Думаю, мне нужно допить свой бокал. Успокоить нервы. Не хочешь присоединиться? Внимание Шерлока привлекает тёмное пятно на полу, на которое она только что наступила. Он подсознательно начинает о чём-то догадываться. – Хм, нет. Я лучше останусь здесь. – Уверен? – Она смотрит на пятно и морщится. – Может, тебе сменить комнату? На менее мрачную. – В этом уже нет смысла. – Наверное, да. Тогда ладно. Если понадоблюсь, я внизу. Увлёкшись полом, он почти не замечает, как Ханна уходит. Внезапно его осеняет. Та доска, на которую она наступила, раньше никогда не скрипела. Он встаёт и нажимает ногой на то же место, чуть подпрыгивая. Доска вновь издаёт протестующий скрип. Похоже, она немного расшатана. Он присаживается на корточки и проверяет пальцами стыки, пока не нащупывает неровность, затем аккуратно поддевает выступающий край, чувствуя как ускоряется пульс, когда половица слегка поддаётся. Чуть больше усилий, и дерево поднимается, открывая потайное углубление. В комнате по-прежнему полумрак, и ему не сразу удаётся разглядеть предмет, спрятанный в нише. Протянув руку, Шерлок достает тонкую книгу в кожаном переплёте. Он осторожно открывает обложку и с удивлением видит, что страницы заполнены от руки. Это дневник, первая запись датирована 14 октября 1918 года. И, должно быть, он принадлежал Джону Ватсону. Шерлок щурится, напрягая глаза при слабом освещении. Бумага пожелтела, а чернила выцвели с годами, но разобрать ещё можно. Он подходит к камину и придвигает кресло поближе к огню, где светлее. Поворачивая дневник в руках, он понимает, что не случайно нашёл его, точно так же, как не случайно нашёл фотографии. Дневник пролежал под полом почти сотню лет, ожидая, когда он возьмет его в руки и прочтёт. Как будто Джон Ватсон лично общается с ним, делясь самыми сокровенными мыслями. Дрожащими руками Шерлок открывает дневник и начинает читать. Я вернулся домой и снова поселился в комнате своего детства, но мало что осталось от того полного надежд наивного мальчика, которым я когда-то был. Я видел много ужасного, отчего до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Я слишком мало сплю. Слишком много пью. Дни стали слишком длинными. Я потерял всё, чем дорожил. Мой врач, старый друг, который никогда не был на войне из-за своей астмы, считает, что мне поможет, если я напишу о том, что пережил. Не для публикации, а чтобы всё прояснить для себя самого. Он верит в психологию. Предполагается, что писательство – своего рода терапия. Я в этом сомневаюсь, но поскольку заняться мне нечем, то почему бы не попробовать. Про что же мне написать? Полевые учения и муштра? Кровь и потерянные конечности? Безжалостная жара пустыни? Дни скуки или моменты ужаса? Я не хочу думать обо всём этом. И не хочу переживать заново, записывая. Я предпочёл бы забыть всё о войне. 17 октября Моё последнее утверждение не совсем верно. О паре вещей мне всё же хочется помнить. Прежде всего о том, что у меня была цель. Я был чертовски хорошим хирургом, учитывая обстоятельства, в которых приходилось работать. Я скучаю по безумному темпу и быстрым решениям, по чёткой уверенности, возникающей посреди хаоса. Я спас очень многих, но интересно, скольких из них отправили обратно в окопы. Может быть, я только отсрочил неизбежное. Так или иначе, хирургом мне больше не быть, моё плечо превратилось в сплошное месиво. Даже держать ручку трудно. Нет никакой надежды, что я смогу снова взять скальпель. Мой друг-врач предлагает мне заняться общей практикой, лечить стариков с подагрой и детей с сыпью. Он желает мне только добра, но я предпочёл бы лечить овец и коров. Потому что больше не знаю, как жить среди нормальных людей. Я забыл, как положено вести себя в обществе. От всей этой сдержанности мне становится душно. И это подводит меня к разговору о том, что ещё мне хотелось бы помнить. О том, кого не заботили условности и приличия. И кого я не могу забыть, хотя оглядываться назад чересчур больно. Я сбиваюсь прежде, чем начинаю записывать, так много накатывает горько-сладких воспоминаний. Сегодня не стану пытаться выразить это словами. Могу написать лишь его имя – Уильям. Мне очень его не хватает. И мне очень жаль, что я не сказал ему то, что должен был. 23 октября Рана моя всё никак не затянется. Да и пациент я ужасный, вздорный и вспыльчивый. Дождь идёт уже несколько дней, но я не против. В пустыне дождя никогда не было. 29 октября Сегодня я наконец взглянул на несколько фотографий, что привёз с собой. На одной из них моё багдадское подразделение. Было приятно снова увидеть знакомые лица, пусть даже некоторых уже нет. Уильям тоже на одной из тех фотографий. Он появлялся и исчезал всегда неожиданно. Я знал, что он работал на разведку, и по понятным причинам, он не рассказывал о своих делах. Он любил шутить, что просто посыльный, которого гоняют на мотоцикле туда-сюда. Его не было по нескольку дней или недель, а потом я вдруг видел его на тенистом пятачке снаружи госпиталя, курящим сигарету, как будто он никуда и не уходил, а на его губах играла дьявольская улыбка. Боже, эти губы. Я мог бы разглядывать их часами. Но глаза… в них я готов был пропасть навсегда. Я так и не решил, какого они были цвета – голубого, зелёного, серого или всех сразу. Я бы всё отдал, лишь бы вернуть те драгоценные часы, когда нам удавалось улизнуть в захудалый отель вдали от лагеря. Отгородиться ставнями от жары и солнца, укрыться в прохладе за толстыми стенами, прижаться телами друг к другу на тощем матрасе, губами – к коже, и рискуя всем, побыть наедине, ненадолго сбежав от внешнего мира. Шерлок ошеломлённо опускает дневник к себе на колени. Признание отношений Джона Ватсона и Уильяма Холмса, сделанное лично Джоном, его потрясает. Читать этот дневник – всё равно что смотреть в прошлое сквозь перевёрнутый телескоп: кажется, что оно далеко, но в реальности – совсем близко. Реальность понятие субъективное. У него голова идёт кругом при попытке сообразить, как время может сгибаться и складываться, не подчиняясь линейной концепции; как жизни могут повторяться снова и снова, перекликаясь через века. Получается, что Джон Ватсон из 1918-го всё ещё бродит по этому дому – эхо, пойманное в ловушку между жизнью и смертью, прошлым и настоящим. А Уильям – предыдущая инкарнация его самого. Между ними есть некая связь, которая длится сквозь время, но произошёл сбой, их пути пересекались с разницей в целых сто лет. Сжав пальцами переносицу, Шерлок борется с доводами рассудка. Он вынужден допустить, что наука пока не в состоянии объяснить феномен, с которым он сталкивается. Он должен судить обо всём непредвзято. Он вновь поднимает дневник и продолжает читать, но руки ещё немного подрагивают. 31 октября Я не могу перестать думать об Уильяме. Он был гениален. Он знал языки, математику, химию, ботанику, музыку. Но первым, что привлекло меня в нём, было его лицо. Глупо с моей стороны, но я никогда не упускал случая полюбоваться на красивую девушку или, менее явно, на красивого парня. И он в ответ так посмотрел на меня в нашу первую встречу, будто прочитал мои мысли и за пару секунд узнал обо мне всё. Я чувствовал себя раздетым догола. Когда мы заговорили друг с другом, он уже знал обо мне так много, что сделалось жутковато. Он сказал, что просто умеет хорошо наблюдать. Он был поразительным. Мне он понравился сразу, но многим другим – нет. Он бывал высокомерен и груб, но в глубине души, думаю, чувствовал себя уязвимым. Казалось, у нас с самого начала возникла взаимная привязанность. Каждый из нас понимал, что мы не совсем такие, какими являем себя миру. Кажется, он поцеловал меня первым, как-то раз поздно ночью в Басре. Я вышел после дежурства в госпитале, а он был снаружи, уже ждал меня. Мы разделили одну сигарету на двоих за палаткой с припасами, вокруг громоздились пустые бочки и ящики. Темнота, влажный воздух и воротник его рубашки расстёгнут. Когда я потянулся, чтобы взять сигарету из его пальцев, он наклонился ко мне и прижался своими губами к моим. Или я наклонился к нему? Как бы там ни было, я на мгновение замер, а потом понял, что именно этого и хотел. Я ответил на его поцелуй, у нас обоих был привкус горького дыма. Мы искали любую возможность побыть вместе – складские помещения, пустая часовня или даже машина скорой – везде, где мы могли коснуться друг друга руками и губами. Это было опасно и очень волнующе, и нам всегда было мало. После таких признаний я должен спрятать этот дневник или сжечь. Но мне не стыдно. Уильям помог мне не сойти с ума во всём том безумии. Помог остаться человеком. Думаю, я сделал то же самое для него. 7 ноября Я избегал писать о том, как мы с Уильямом виделись в последний раз. Это было в Багдаде. В мае у меня был отпуск на несколько дней. Я остановился в отеле, который был более-менее целым. Уильям встретил меня там и занял смежную комнату, затем проскользнул ко мне в кровать. Мы вместе купались в большой ванне, Уильям полулежал у меня на груди. Я помню, как массировал ему виски, и напряжение постепенно его покидало. После мы завернулись в мягкие полотенца и легли на кровать, неторопливо целуясь и касаясь друг друга, спешить нам тогда было некуда. Он направлял мою руку, показывая, где ему нужен мой рот, мои пальцы, мой член. Мы трахались медленно, жёстко и тихо, глуша свои крики в горле друг друга. У нас было три дня и три ночи, мы пили чай и обедали, читали, гуляли и трахались, а после валялись в постели, беседовали и просто глядели. Не думаю, что ещё когда-либо я был так счастлив. В последний день он сказал мне, что отправляется на задание, и его не будет три месяца, может, больше. Я промолчал. Я не хотел, чтобы он уходил, но ни у кого из нас не было выбора. Он сказал, что найдет меня снова, и если война наконец кончится, мы встретимся в Англии. И что он покажет мне свои любимые места Лондона. У меня не было слов. Я просто кивнул, запрятав поглубже все чувства, кипевшие у меня груди, и вынужденно отвёл от него взгляд, чтобы сохранить самообладание. Позже, перед тем, как расстаться, когда мы стояли на оживлённом углу улицы, собираясь разойтись в разные стороны, он протянул руку, и я пожал её, как будто мы были хорошими приятелями, не более. Он задержал мою руку в своей и тихо произнес моё имя, на секунду замявшись. Тогда я и должен был это сказать. Вместо этого, я высвободил ладонь из его хватки и подозвал такси, не желая затягивать прощание. Я так и оставил его на углу, даже не обернувшись. В следующем месяце наше подразделение перевели. Я не получал от Уильяма никаких вестей, и не имел возможности с ним связаться. Мы перешли под новое командование, а я всё ждал письмо, записку или хоть что-то. Прошло лето, бои усилились, а потом меня ранило, осколок артиллерийского снаряда. Я до сих пор жду письмо. Я проверяю списки потерь, и его имя не появлялось среди раненых, убитых или взятых в плен, так что я смею надеяться. 11 ноября Война закончилась. Слава богу, всё позади. Я молюсь о скорых новостях. 15 ноября Пишу всё с бо́льшим трудом. В рану попала инфекция. Я убеждён, что в моём плече ещё остались осколки, которые и вызвали воспаление. 21 ноября Воспаление не проходит. Погода становится всё холоднее, а дни – всё короче. Моё настроение такое же мрачное, как и окрестный пейзаж. 25 ноября Сегодня нашёл. Его имя в списке. Пропал без вести. Я теряю надежду. 30 ноября У меня поднялась температура. И пульс слишком частый. Я знаю, что это нехорошие признаки. Мать вызвала врача. 2 декабря Я так устал. Сны кажутся явью, а явь больше похожа на сон. Мне снится Уильям. Его глаза, изгиб его улыбки, ощущение его кожи под моими руками. Боюсь, он мёртв. О боже, так много сожалений, но теперь уже слишком поздно. Я должен был это сказать – я должен был сказать ему, что люблю его. Я люблю его. Я любил его.