Борам

Дункан считает, что человек – существо привычек, и привыкнуть может ко всему. Но, просыпаясь уже которое утро вдали от цивилизации, он начинает сомневаться, что способен привыкнуть к такому пробуждению. Он снова просыпает утреннюю зарю, с трудом приходит в сознание своего отдалённого пребывания за городом, где его не будят привычным шумом, за долгие годы уже не таким раздражающим, каким он является по своему городскому обычаю, и не может просто насладиться неспешностью жизни. Это непривычно, оттого кажется неправильным, продолжать лежать на мягкости подушек, когда сон уже отступил, но прохлада из открытого настежь балкона гладит мужчину по оголённой спине, просит его остаться вот так ещё чуть-чуть. Или этот шёпот принадлежит вовсе не загородному утру, потому как, приоткрыв веки чёрных глаз, несвойственных аристократии, Дункан видит женский силуэт, выделяющийся на фоне ослепляющего света солнца. — Это утро действительно доброе, не так ли, мистер Дункан? — дама лицезреет лучшую картину, которую могла только допустить в своих мыслях, но не думала, что её композиционным центром станет рабочий среднего класса метис. Чон шумно вбирает нотки заваренного чая, окутавшего комнату, до которой он добрался в позднем часу, не успев разделить ужин с миссис Эмис, но компания, в которой мужчина разделил чудесный суп, не уступала даме. Дитя леса взял из его рук еду, забрал подарки и ждёт его сегодня вновь. — В вашей компании утро просто не способно быть другим, — отвечает Дункан, принимая от Синглтон чашку и не смущаясь предстать перед ней в неопрятном после сна виде. — Напротив, — улыбается Эмис, — добрым его делает ваше присутствие. Делает ли начало нового дня добрым мысль о приходе мужчины в лес Норд для Тэхёна? Вчера дитя ждал аристократа на землях своего народа, долгие часы не сводил взгляда с горизонта, а тому служит лишь один вывод – Дункан двигается в правильном направлении, и станет личной привычкой юноши. — Ваш конюх всё ещё при службе? — внезапно уточняет мужчина, на что дама на несколько секунд теряется, слегка сводя брови в попытке понять, что стоит за этим вопросом. — Я должна была его за что-то уволить? — Напротив, — Дункан оставляет недопитый чай на комоде, спешно поднимаясь и не теряя драгоценных минут этого дня, — сейчас он будет мне весьма полезен. Прошу меня простить. Эмис не смеет прерывать что-то очень важное для Дункана, оставаясь наблюдать за тем, как оголённая спина прячется под тканью рубахи, и отпускает побег мужчине, потому как сейчас ей стоит делать вложения, отпущения и покорно ждать, чтобы после это окупилось в самый большой для неё подарок. Для любых целей нужны какие-то жертвы, и миссис Синглтон пожертвует состоянием, подаренным ей браком с магнатом, своей честью и именем, чтобы возродить это имя с другим человеком. Как Дункан, намеревающийся пожертвовать своей душой, чтобы предать союз с дитя леса Норд. Дункан редко уделял время завтраку, как то принято среди аристократии, любящей пробежаться глазами по заголовкам свежей газеты и растянуть одну чашку чая на добрые полчаса. Для рабочего класса людей утро – это всегда спешка перед изнурительным днём, череда ссыпающихся новостей и зачастую далеко не приятных, суета улиц и дай бог перекус по пути, если вовсе не первый завтрак к обеду. Поэтому Дункан по собственной привычке даже не интересуется, что на завтрак приготовила кухарка, а выходит из особняка и направляется к конюху, прожившему в здешних краях дольше остальной прислуги. Прошлой ночью юноша имел неосторожность проговориться, упомянуть, что аристократы до сих пор не поняли отказов лесного народа, а потому Чон обязан выяснить, кто открыл внешний мир и оставил болезненный след Тэхёну. Дитя знает цену сделок. Потому что одну он заключил, и её нарушили. Беседа с конюхом длится не столь долго, как хотелось бы, мужчина не интересовался теми краями, лишь одни слухи до него доходили, а те Дункан уже слышал. Метиса посылают в деревню на окраине, где народ предупреждает путников о хранителе леса, откуда приезжая душа впервые узнаёт о старой легенде, скрывающей за собой имя Борам. И Чон направляется в указанное место, оставляя время завтрака на компанию в лице Тэхёна. Народ в деревне охотно отзывается, рассказывает легенды, одна другой краше, а самая лучшая гласит о гневе Господа на аристократию, поглощающую камнем природу. Оно понятно – никто не хочет лишиться своего дома, а Англия приказом равняет леса и долины, оставляя после себя каменные дороги, заводы и города. То же ждёт и эту деревню, а потому местные и пользуются хранителем леса, отгоняя прогресс от своих земель. Дункан и здесь не слышит ничего полезного для себя, нет слухов о том, кому всё же удалось найти сердце Норд, не говоря о контакте с одним из жителей леса. Старики здесь знают Борама, а о существовании следующего за ним Тэхёна даже не слышали. Чон сам его не знает, настоящее имя юноша приберёг, слишком мало доверия к аристократу, чтобы позволять своему имени звучать за пределами Норд. Но Чонгук стал тем, кому дали непозволительный шанс, кого прощали, кого ждут в этом лесу. Он видел оголённую душу юноши, страх в его глазах, любовь к зверю, слышал его приказы хранителю. Такое так просто не открывают, а Тэхён отчего-то наивно доверился мужчине. Народу лесному не нужен союз, из-за чего Дункан с каждым днём убеждается, что он является для дитя просто развлечением. Не найдя ответов на свои вопросы, Чон уже собирается покинуть деревню и вернуться в лес, не заставляя Тэхёна долго ждать его сегодня, но только берёт поводья выделенной для него лошади, как замечает юнца, показывающего рукой в его сторону. Какой-то мужчина, прибывший, по всей видимости, только что, жестом зовёт метиса к себе, и Дункан ощущает покалывание на кончиках пальцев от предвкушения ответов. — В столице не жалуют непрошенных советов, но я всё же дам один, — с этих слов мужчина начинает беседу, не приглашая аристократа даже войти в дом. — Не ищи истину там, где её тебе не откроют. Никто не знает о пришествии аристократии лучше, чем тот, кто её встретил лично, а потому попытки Чона узнать об этом за пределами леса просто бесполезны. Мужчина хмурится, в его взгляде нет гнева, но проскальзывает какое-то незнакомое сочувствие, говорящее последнее предупреждение: — Не ищи союза, если собираешься предать его. Ибо аристократы никогда не ищут союза. Им нужна лишь сделка. — Я ищу лишь мирный путь, — заверяет Дункан, — ищу способ не повторить чужих ошибок. — Тогда не ходи к нему и прямо сейчас возвращайся в столицу. К нему? К нему. Мужчина говорит не о хранителе, а о шествующем за ним юноше. Их взгляды расходятся, Чон остаётся без ответов на свои вопросы, но получает другие – всё же есть люди, которым позволено входить в лес, потому как этот мужчина является одним из них. Ему известно о встрече аристократа с юношей, поэтому он пытается открыть глаза метису, донести, что единственный мирный путь – это не трогать лес Норд. Не прикасаться к дитя, что вновь по наивности своей доверился аристократу. Дункан разворачивается, без намерения покидать выбранный судьбой путь, стремительно возвращается к лошади и седлает её, разворачивая в сторону леса – ему нужно пройти сквозь него, через самое сердце, чтобы достигнуть собственной цели. Ради неё всегда приходилось чем-то жертвовать, и в этот раз мужчина пожертвует собственной честью – она в высшем обществе вовсе не нужна. Норд встречает Дункана шелестом купающихся в тёплом ветру листьев, запахом прогретой коры и уже известной тропой, где кустарники расступаются перед тем, кого ждёт хранитель. Чон всё ещё плохо помнит путь до той же реки, ещё хуже знает расположение ловушек, но его это не останавливает и не замедляет – юноша остановит его вовремя. Остановит и Борама. Под сапогами мелко хрустят крошечные ветки, позади раздаётся трепыхание крыльев птиц, некоторые из них взмывают над кронами и летят к хранителю, чтобы скорее сообщить о приходе гостя. Чон останавливается после недолгого блуждания, осматривается, проверяя наличие поблизости шествующего за ним Борама, но лес в этот день по-особенному молчалив. Может ли он пройти дальше? Дункан не планировал делать попыток найти народ самому, он намеревался терпеливо ожидать, когда юноша сам его проводит, своей кротостью и терпением ему доказать, что он уважает данный ему шанс. Но с каждым шагом Чонгук ощущает непривычное чувство потерянности, несвойственное ему, ощущение сомнения. Так кто из них на самом деле жаждет каждую новую встречу? Чон останавливается, когда слышит шорох листьев чужих шагов, оборачивается и ощущает тепло прикосновения к своему запястью, забирающееся под кожу солнечными лучами, резкий поток тёплого воздуха, окутывающего его волной запаха листвы, и незнакомое, спешное, сбитое: — Скорее, Чонгук! Мужчина не успевает понять происходящего, когда юноша тянет его за собой, срываясь на бег, крепко держит за запястье, почти опаляет кожу неизвестностью, заставляя вовсе не обратить внимание на то, что его позвали по имени. Сейчас не до их статуса и истинной цели прихода Чона, не до вопросов, куда они направляются, потому как внутри расцветает ожогами волнение, врезаются мысли, что сюда могли прийти другие, сомнения какой-то опасности, заставляющей дитя леса сбегать. Борама рядом тоже нет, не слышно его грузного бега и предостерегающего зова, лишь ветер несёт шёпот деревьев, наблюдающих за дитя, ведущего аристократа слишком глубоко. Чонгук почти останавливает юношу, когда сбитое дыхание скапливается тлеющими углями в лёгких, но тот делает это первым, резко присаживаясь за покрытым мхом долгого сна деревом, и тянет к себе мужчину. — Что… Чон не успевает озвучить свой вопрос, перебитый наглым образом юношей, закрывшим ему рот ладонью, и озаривший лес своей улыбкой. Такой он улыбается Бораму. И сейчас дитя улыбается не ему. Тэхён кивает в сторону кустарниковой опушки, к которой они так спешили, с предвкушением облизывает губы и, кажется, вовсе задерживает дыхание, лишь на выдохе произнеся: — Они вернулись. Стая косуль пересекает границы леса Норд. Благородные животные изящно ступают по мягкому покрову почвы, как дамы в столице по коврам залов светских встреч, их шерсть блестит под пробивающимися местами открытой листвы лучами, как уложенные множеством средств причёски аристократок, и глаза наивно-кукольные, выискивают среди стволов хранителя. Тэхён восхищённо смотрит на косуль, вновь встречая их на привычном стае месте, разделяет трепетный момент с аристократом, не замечая, что Чонгук смотрит вовсе не на животных. Юноша мог бы прийти сюда и без него, но выбрал встретить аристократа, да ещё и привести сюда. Чон скользит взглядом по оголённым рукам от загнутых рукавов, смотрит на болтающийся на запястье браслет, от скуки ожидания сплетённый из сухих травинок, и останавливается на ладони, всё ещё держащей его за руку. Слишком открыто, близко, опасно. Дитя позволяет аристократу подступить слишком близко. — Они такие красивые, — с придыханием говорит Тэхён, будто видит их впервые. — Да, — соглашается Чонгук, не в силах отвести взгляд, — красивый. Красивый. С первой встречи, когда злится, когда угрожает, когда смеётся и усталым встречает его у границы. Непокорный взгляд, смятение, смущение, шрамы и изгиб спины – Чонгук почти называет дитя совершенством, искусством, даром природы. Тэхён хмурится, поворачиваясь к мужчине и замечая их близость укрытия, ловит на себе восхищённый взгляд и уже намеревается сказать прекращать себя так вести, но замечает, что сам держит аристократа за руку. Неловкое движение отпущенного запястья оставляет холод, солнце больше не проникает под кожу, оставляет попытки добраться до души. Юноша отворачивается, пытаясь сфокусироваться на косулях, а в мыслях эхом отражается «красивый». Его становится слишком много в мыслях. — Прекрати, — серьёзно говорит Тэхён, вновь поворачиваясь к мужчине, — а то могу поверить, что это действительно так. — Ты не веришь? — Думаю, ты пытаешься играть моими чувствами. — А у меня получается? Шорох листьев стихает, тишина становится слишком громкой – деревья подслушивают. — Разве что заставлять меня жалеть, что я вообще дал тебе шанс, — Тэхён поднимается, своим внезапным появлением распугивая последних уходящих косуль. — Что ты там говорил? Видишь меня насквозь? — Но ты же смущён, — замечает Чонгук, поднимаясь за юношей. — Твоей наглостью. Чонгук усмехается на попытку солгать, делает шаг вперёд, заставляя дитя отступить назад, и внезапно подхватывает того за подбородок, останавливаясь ничтожно близко, так, что можно рассмотреть каждый поцелуй солнца. Юноша собрал в себе всю красоту природы, которой хочется коснуться, и Дункан коснётся, ничего не оставит. — Послушай, Тэхён, — мужчина снижает голос, переходя на вкрадчивый полушёпот, — если бы я правда хотел тебя соблазнить, думаешь, я бы стал так долго ждать? — Откуда мне знать, сколько времени тебе дали на поиски моего народа, — Тэхён чуть склоняет голову, не теряя своего привычного равнодушия даже к таким выходкам. — Месяц. — Что? Юноша не понимает, почему ему открыли сроки планов аристократии, откуда здесь место для откровенностей с обычным дикарём. А Дункан намеренно пользуется моментом, поторапливая дитя – он должен успеть привести его в лес до того, как придут на его место другие. — Я не рассчитывал, что слухи о хранителе леса не выдумка для запугивания, — Чон отступает, делает шаг назад, заканчивая играть и восстанавливая между ними необходимое доверию расстояние, — поэтому сказал, что уложусь в месяц. Хотя по плану мы должны были потратить сутки на поиски и сутки на договорённость союза. — Так значит, я – твоя проблема? — Да, — соглашается Чонгук, — мне не хочется делать тебе больно, а это проблема. Дункан сам не верит в то, что говорит, это не его слова. Слишком искренне звучит, будто это вовсе не продолжение манипулирования чувствами невинного дитя, а причина, по которой двое суток превратились в месяц. Но именно эта вырвавшаяся глупость вызывает в юноше какое-то сомнение к аристократу, подтверждение предчувствия, позволившее дать непозволительный шанс – отчего-то с первой встречи он показался другим. Приказ не стрелять, попытка пойти за ним, намерение спасти от зверя – аристократы так себя не ведут. — Проблема в другом, — Тэхён закидывает руки за голову, сгибая в локтях, и расслаблено улыбается, смотря в глаза мужчине, — ты всё равно сделаешь мне больно. Юноша снова не объясняет своих слов, уходит, оставляя Чону новые вопросы, заманивает вглубь леса Норд, где деревья скрывают всю истину. И мужчине остаётся лишь сделать выбор: предать его или собственное имя. — Подожди! — Чонгук спешно следует за Тэхёном, уходящим в другую сторону от того, откуда они пришли. — Кто тебе это сказал? — Все. Дитя рассказал всем о приходе аристократа? Если это так, неудивительно, что тот мужчина из самой ближайшей деревни посоветовал Дункану не искать союза, если он собирается предать его, возвращаться в столицу и оставить его, Тэхёна. Потому как в прошлом кто-то уже приходил к хранителю, кто-то нарушил слово и предал их союз. Оставил юноше шрам. — Ты рассказал всем обо мне? — уточняет Чон, ведь, если бы для юноши его приход ничего не значил, он бы не стал ставить в известность прихода мужчины свой народ и тревожить пустыми событиями его визита. — Я отвлекаюсь от работы, — поясняет Тэхён, — конечно я назвал, кто является тому причиной. — Ты так и не сказал, в чём заключается твоя работа. — Как и ты. Дункан не выглядит так, будто заключает сделки и союзы, он вообще не выглядит, как аристократ, и Тэхён до сих пор пытается выбросить этот факт из головы. Только Борам не делает для чужака исключений – его не волнует, аристократ перед ним или простой рабочий, он защищает дитя и лес, не позволяя никому оставить новую рану. — Механик, — отвечает Чон, первым открывая истину своего происхождения, — в основном я занимаюсь механизмами: собираю, ремонтирую, провожу электричество. Также я занимаюсь сделками: собираю людей разных профессий, организую совместную работу и слежу за процессом. В этот раз мне достался лес Норд. — Здесь нет механизмов, — замечает юноша, не понимая, какая работа может быть здесь для Чонгука. — Здесь есть ты. Его главный механизм, который он должен починить, чтобы потом лично сломать. Эта работа только для Дункана. Тэхён не понимает, ему сложно осознать, увидеть ложь настоящей цели прибытия, оттого он снова хмурится, отворачивается, пытается отрицать свою значимость для мужчины. Его слишком хорошо обманывают, и эта ложь впитывается в прошлые раны, медленно заполняя их ядом, который сразу не обнаружить. — Ты делаешь прогресс, — заключает дитя, намеренно игнорируя последние слова мужчины. — А что делаешь ты? — Мешаю твоей работе, — заканчивает Тэхён, оставляя свою роль сокрытой от аристократа. Чонгук улыбается на упрямство юноши, почти восхищается его твёрдости и непреклонности, позволяя ему уходить от ответов. Всё равно Тэхён откроет всю истину, сам того не подозревая, когда начнёт доверять ему. Внезапно юноша прислоняется к одному из деревьев, чьи ветви раскидываются до самой земли, складывает руки на груди и смотрит на мужчину, явно оценивая взглядом его возможности. И Чон почти ощущает этот пронзительный взгляд на собственной коже. — Полезай. Чонгук смотрит на ствол дерева, уходящий своей прямотой к небесам, пытается предугадать намерения дитя коварного, испытывающего аристократскую натуру, и не находит ни единой причины для этого действия. — Если я спрошу, зачем, ты тоже не ответишь? — уточняет Чон, начиная закатывать рукава рубахи по локоть. — Попробуй, — пожимает плечами Тэхён, — и узнаешь. Невероятный. Покорить дитя всё равно, что покорить лес Норд. И Дункан согласен рискнуть, поставив свою жизнь на этот союз. Чонгук лишь вбирает полную грудь воздуха прогретой коры, доверяя юноше, потому как каждое его слово или действие всегда обосновано, в отличие от привычек аристократии бросаться бездумными прихотями, и подпрыгивает, цепляясь за самую нижнюю из ветвей. Если бы в столице видели, как Дункан по чьей-то просьбе взбирается на дерево, его бы тотчас отправили в лечебницу без выяснения намерений, которых, к слову, мужчина сам не знает. Чонгук лишь раз опускает взгляд вниз, замечая, что Тэхён подбирает что-то с земли, а после поднимает голову, когда слышит крики какой-то птицы слишком близко. Чон замирает, взглядом находя плетённое природой гнездо, в котором, нахохлившись, сидит небольшая птица, громко предупреждающая аристократа покинуть её территорию. Каждый в этом лесу намерен гнать аристократию со своих земель. — Сгоняй её, — на выдохе произносит Тэхён, равняясь с мужчиной по другую сторону ствола, — только не говори, что птицу ты боишься больше Борама. — Больше Борама пугать можешь только ты, — заверяет Чонгук, устраиваясь удобнее и рукой взмахивая около птицы, заставляя её взлететь, — напомнить, какой ты жестокий? Юноша закатывает глаза, вспоминая обличение аристократа в ране, оставленной им на чужом сердце, возвращается к гнезду, забирает несколько яиц и после передаёт их мужчине. — Никогда не забирай больше половины, — поясняет Тэхён и оставляет в гнезде собранных только что жучков. — А это ещё зачем? — Когда забираешь, нужно хоть что-то оставлять взамен! Аристократам это вообще незнакомо? Снова колкость, лёгкое раздражение от очевидных вопросов, но сдержанность на аристократическую глупость данным шансом – дитя леса учит мужчину жизни Норд. Тэхён не просто на словах учит, а заставляет Чонгука самого всё это делать, почувствовать их образ жизни на себе, понять, что в прогрессе они не нуждаются. Лес забирает и отдаёт. Аристократии это незнакомо. Чон спускается первым, твёрдо приземляясь на почву, и внезапно для себя, рефлекторно ловит следом спускающегося юношу, обхватывая его в прыжке и крепко прижимая к себе. Никто из них не ожидал подобного, это не было намеренным и не несло конкретного умысла, оттого Чонгук оказывается не менее удивлённым, чем Тэхён, шокированный этой близостью. Смущение мурашками расползается по телу, удары сердца становятся громче сбитого дыхания. Дункан чувствует то, что ему непозволительно, затерявшись в собственной лжи – он сам скоро начнёт верить в красоту дитя природы. Юноша не твердит отпустить его, и Чон не отпускает. Приказывает отойти Борам, рёвом заглушая громкие удары сердца, и Чонгуку приходится поставить Тэхёна на ноги, сделав несколько шагов назад. Неловкость остаётся теплом на ладонях, запахом солнца светлых волос, забравшимся под кожу ярким взглядом. Дитя учит не забирать у природы больше половины. Дункан хочет забрать юношу полностью. — Ты опоздал! — с наигранной обидой на хранителя Тэхён хмурится, стараясь сделать вид, будто произошедшее только что не имеет никакого значения. — Мне пришлось смотреть на косуль с аристократом! Чонгук улыбается на намеренное заверение юноши, будто то место показано ему случайно, только потому, что гризли не было рядом, и следует по следам хранителя, ведущего его дальше вглубь леса. Сейчас же Тэхён идёт отстранённо от мужчины, рядом с Борамом, изредка бросая взгляд назад, и о чём-то говорит со зверем, Чонгук не подслушивает – его молчание всё равно не скрывает чувств. Взгляд юноши может утаивать многое, но не искреннее смущение – для него подобные слова, внимание и касания непонятны в силу неопытности и невинности, он чувствует что-то, не может понять что, и это его пугает. Заставляет сердце громче воя ветра биться. Дункан этими чувствами воспользуется, заполучит доверие и проникнет в сердце леса Норд. Проблема в том, что Чон сделает ему больно. И Тэхён, понимая это, всё равно позволяет подойти ближе. Они идут не так долго, чтобы выйти хотя бы на окраину поселения, скрывающегося за чащей деревьев, но достаточно, чтобы прийти к небольшому дому, больше походящему по размерам на конюшню при особняке. И это не так удивило бы мужчину, осознающего, что строения у лесного народа и должны быть скромные, сколько тот факт, что этот дом единственный здесь. Подойдя ещё ближе, Чонгук рассматривает довольно удачное расположение и достаточно крепкое строение, в окнах вставлены стёкла, но сам по себе дом выглядит довольно холодным для того, чтобы переживать в нём зимы. — Это… твой дом? — уточняет Чон, наблюдая, как юноша открывает дверь перед ним и дожидается, когда гость пройдёт первым. Если Тэхён действительно живёт здесь, значит ли это, что никакого лесного народа вовсе нет? Что если всё это время Борам защищал лишь дитя, позволяя ему скрываться от внешнего мира в лесу? Англия видит в народе дикарей угрозу, которая и спасает юношу от вырубки леса, его дома, и не знает, что всё это – придуманная легенда. — Ты правда думал, что я приведу тебя в свой дом? — слегка разочаровано вздыхает Тэхён, кивая головой внутрь. — Да, я сплю тут чаще всего. Ближе к границе, понимаешь? Чтобы не вести следы от настоящего дома. Чонгук делает шаг за порог и находит в интерьере ту самую обыденность, присущую любому человеку: незаправленная низкая постель, стол у окна с какими-то попытками повторить механизм часов из целой кучи деталей в том числе заржавевших находок, подобие шкафа с найденными безделушками от прогулок и посуда. Из окна виднеется место для костра с уже собранной древесиной, на полу стоит ведро с водой, из которого юноша зачерпывает кружкой в чайник и хватает с полки спички, что не остаётся незамеченным для Дункана. Коробок спичек точно появился здесь из внешнего мира. — И как часто ты водишь сюда аристократов? — с издёвкой интересуется мужчина, намекая на слишком быстрое доверие к себе. — Я просто не успел позавтракать, — следом Тэхён забирает сковороду и несколько коробочек с полок, — не обольщайся, дальше я тебя не поведу. — А пальто моё где? — Не здесь. В сердце леса. Чонгук делает вид, что верит словам юноши и не понимает, будто этот завтрак служит оплатой за вчерашний поздний ужин – дитя не хочет быть должен. Тэхёну ещё предстоит научиться получать подарки, потому как результат от первого не заставил себя ждать – мужчина находит фонарик на полу у порога. Юноша им пользовался. Собранные яйца растекаются на прогретом дне сковороды, туда же юноша бросает травы и, должно быть, сыр, принесённый из маленького погреба, кусок от которого Тэхён с ладони отдаёт Бораму. Неизвестные Чону ингредиенты составляют весьма привлекательный зажаренный завтрак, подходящий под обычный омлет и украшенный сверху завершающим штрихом какого-то листика травы. Чонгук не наблюдает пары столовых приборов, что так любят использовать в высшем обществе – для каждого блюда своё – здесь лишь единственная вилка, глубокая тарелка и кружка настоянного на листьях заваренного чая. Тэхён садится почти напротив, с предвкушающим блеском в глазах хватает вилку и украдкой смотрит на мужчину. Хочет видеть, нравится ли ему приготовленный завтрак. Омлетом в столице не удивить, а Чонгук его вкуса почти совсем не узнаёт. То ли травы настолько изменили вкусовые ощущения, то ли юноша использовал всё очарование природы, не оставляя места ничему из современного мира, но омлет получается невероятным для простоты своих ингредиентов. — Это очень вкусно, — не скупится на похвалу мужчина, поднимая взгляд и замечая спрятанную от него улыбку. Тэхён доволен результатом, гордо выпрямляется и оставляет неозвученным крошечное самодовольство своих способностей. — Ты не расскажешь, кто приходил до меня? — внезапным вопросом оглушает Чон, решая не откладывать эту важную деталь своего плана. — Я пытался узнать это у людей из деревни поблизости, — продолжает Чонгук, решая проявить нужную доверию откровенность, — но никто не сказал мне ни слова. Юноша заметно напрягается, сжимая в ладони вилку, медленно прожёвывает и поднимает взгляд к аристократу. Там снова отторжение, что-то запретное, как сердце Норд. Что-то очень важное. — Зачем? — коротко почти огрызается Тэхён, явно начиная злиться на напористость мужчины. — Я уже говорил, — Чонгук не отводит взгляд, чтобы не упустить истину, — не хочу делать тебе больно, как кто-то, кто приходил сюда прежде. Хочу выяснить, что мне не стоит делать… — Лгать. Дункан лжёт юноше с первой беседы с ним. Лжёт до сих пор и будет лгать даже когда получит доверие и придёт к главе его народа. И чем больше он молчит об истинном намерении своего прихода, тем больнее сделает Тэхёну, когда правда будет раскрыта огнём и топорами. — Тебе до сих пор больно? — непозволительно близко подступается Чон, снова испытывая терпение юноши. — А ты сможешь избавить меня от этого? — поворачивается Тэхён, обнажая какое-то несвойственное себе отчаяние. — Не трогай то, чего не можешь изменить. — А если смогу? — Слишком поздно. За отчаянием следует смирение, Тэхён облокачивается локтем одной руки на стол и подпирает голову, подхватывая чашу с чаем. Может быть, тогда юноша мог бы позволить кому-то всё изменить, доверился бы из-за желания избавиться от боли, но сейчас время уже упущено. — Но ты же меня пустил, — замечает Чонгук, не собираясь больше настаивать. Пустил в лес если не для союза, в коем лесной народ не нуждается, значит для чего-то другого. Возможно, ещё не поздно избавиться от этой боли. Тэхён перемещает взгляд к фонарику, не находя на это ответа, молчит, снова скрывает душу в тишине. Он открывает аристократу слишком много, это может обернуться против него, и упрямо отрицает, что иного исхода быть не может. Возможно, юноша просто хотел удостовериться, что все аристократы одинаковые. На удивление после завтрака хранитель не гонит мужчину из леса, напротив, ведёт куда-то по тропе, отпуская его очередную попытку узнать запретное и вручив пустое ведро, идёт размеренными шагами, но с Борамом не разговаривает. Чонгук снова рану задел, видит, как юноша с этой болью сам пытается справиться, но до сих пор сделать этого не смог. Значит совсем скоро дитя придётся довериться ему, чтобы попробовать позволить мужчине избавиться от тянущей боли. Тэхён просит рассказать о городе, и Чон думает, ему это вовсе неинтересно, просто хочется думать о чём-то другом. И он обрисовывает юноше красоту выложенных из камня дорог, живописных улиц с фонарями и посаженных аллеями деревьев, парков, скверов и причудливых капризами архитекторов домов. Упоминает о различных профессиях, не забывая отметить деятелей искусств и учёных, чьи изобретения и наполняют знакомый Тэхёну прогресс, а Чонгук его лишь повторяет. За это время они доходят до реки, где юноша в этот раз лишь забирает у мужчины ведро со словами: «поймаешь рыбы больше, чем Борам, и я сегодня же отведу в поселение». Судя по условию, юноша убеждён, что аристократу это не под силу, но то, как уверенно принимает вызов Чонгук, на ходу стаскивая сапоги и закатывая брюки, открывает Тэхёну черту упорства. Неужели он настолько сильно желает попасть в сердце леса, что рискует соперничать с гризли? Борам принимает вызов аристократа, заходит с ним в воду, не слушая самоуверенных слов Чона, чтобы гризли готовился к поражению. Тэхён внезапно замечает, что улыбается, наблюдая за Борамом, позволяющим аристократу играться с собой. Возможно, юноша делает ошибку. Уже сделал, когда забрал пальто Чонгука в поселение, чтобы его запах стал для хранителя знакомым.

𓆱𓍊𓋼𓍊𓋼𓍊𓆱

— Вы припозднились, — замечает миссис Синглтон, но упускает просящееся «снова», потому как не может требовать от мужчины больше внимания к себе, когда он занят работой. — Мне приказать подать вам ужин… Дама оборачивается, когда Дункан приближается к свету, являя перепачканную одежду и ведро, в котором плавает пара упитанных речных рыб. Мужчина выглядит весьма усталым, но тем не менее чем-то особенно довольным, когда протягивает дворецкому собственный улов – он потерпел поражение. И поражение то было сладостным, потому как Чон снова видел улыбку дитя, радующегося победе хранителя. — Фостер просил узнать, как обстоят ваши дела, — с лёгким недоумением говорит Эмис, намекая, что эта пара рыб явно не воодушевит магната. — Можете заверить, что весьма нескудно, — без подробностей отвечает Дункан, спеша избавиться от одежды, пахнущей рекой, рыбой и осевшим запахом гризли. — Сюда прибудут его знакомые, — предупреждает дама, заставляя мужчину остановиться на полпути и обернуться. — Они также планируют посетить окраины леса. — И как Фостер намерен вести их туда и избежать встречи с хранителем? — Он решил оставить его на вас. Чон хмурится, явно озадаченный этой новостью, потому как прошло ничтожно мало времени, чтобы он успел проникнуться к хранителю доверием и иметь возможность удержать зверя. Это безрассудно для такого человека, как мистер Синглтон, так рисковать своей репутацией, учитывая его недоверие к первоначальному плану Дункана, сорванного встречей со зверем леса Норд. — Я уговорила его повременить с этим, — Эмис делает шаг навстречу, — и утолить жажду аристократии полноценным светским вечером здесь к концу этого месяца, — дама останавливается в полушаге от метиса, заглядывая в его глубокие глаза. — Столько времени вам хватит? Что-то в этих глазах меняется с каждым возвращением из леса, будто в первый поход Дункан заблудился и так и не вернулся обратно. — Вам подать ужин? — дама учтиво оставляет работу за пределами беседы, желая провести оставшиеся часы вечера в покое для них обоих. — Благодарю, но я совсем не голоден. Мужчина коротко кивает, не смея обременять запахом своей упорной работы присутствующих, и направляется в выделенную для него комнату, задаваясь единственным вопросом: что его так напугало в намерении Фостера показать аристократам лес? Да, спешка явно магнату ни к лицу, напротив, она выставит его не в лучшем свете, и перенести встречу разумное решение, но всё же. Чонгук ощущает что-то колющее изнутри рёбра, непривычное, эгоистичное – он не хочет, чтобы другие видели дитя природы. Должно быть, проведённый целый день в компании юноши на какое-то время позволил Чону оставить все свои цели, столичную жизнь, принципы и собственное имя за пределами черты леса, забыться, раствориться в яркой улыбке. Там он не был обременён правилами угоды аристократии, осанкой своего годами пробивающего путь в высшее общество имени, позволял себе вестись на капризы юноши, не ощущая от этого липкого унижения, как от службы господам. Его точно околдовывают. Дункан должен сосредоточиться, вернуться к первоначальной цели – у него есть всего лишь месяц. И теперь его кажется слишком мало.

𓆱𓍊𓋼𓍊𓋼𓍊𓆱

— Тебе не кажется, что ты обходишься со мной жестоко? — уточняет Чон, нарочно шипя от каждого прикосновения лечебных трав к травмам от очередной прихоти юноши. — Это предложил Борам, — хитро перекладывает вину за случившееся Тэхён, бережно накладывая размельчённые листья на места нападения пчёл. — Тебе на пользу немного неудач, иначе вы, аристократы, вздумаете, что вам покорится весь мир. У юноши плохо получается язвить, когда он осматривает ужаленные пчёлами руки мужчины, склоняется ближе, аккуратно накладывает целебную смесь, находясь так близко, что Чонгук видит каждый рубец шрамов на его виске. Борам, должно быть, совсем обленился, раз послал аристократа на дерево к улью, или же нарочно, чтобы прогнать со своих земель – гризли всё ещё встречает мужчину неохотно. Но и не с гневом. Прошло чуть больше недели, как Дункан целыми днями пропадает в северном лесу Англии. Походы не остаются незамеченными душами в округе, его имя просачивается в беседах деревни, говорят о переменах, приближении чего-то судьбоносного – хранитель позволил аристократу пересечь черту своих земель. Тэхён дальше своего небольшого пристанища мужчину не пускает, водит по окраинам, показывает жизнь леса Норд, его обитателей и его правила, даёт пробовать дары природы. И Чонгук, попробовав дикий мёд на вкус, точно теперь может сказать, что к сладкому он более, чем равнодушен. Но даже падения приносят свою пользу. Юноша неравнодушен к ранам, которые мужчина получает из-за него, потому что знает, как долго болят собственные. В лес хранитель аристократа пускает. В душу – нет. — Как ты разговариваешь с Борамом? — Чонгук вновь делает попытку узнать скрытую истину отношений со зверем, наблюдая за бегающими по своим рукам глазами дитя. — Так же, как и с тобой, — упрямо отвечает юноша, рассматривая мужчину на наличие где-то незамеченных ран. — Он не может понимать каждое слово. — Он понимает интонацию. Тэхён удостоверяется, что его помощь на этом заканчивается, и ставит чашу с измельчёнными целебными листьями на стол, наконец замечая, насколько близко он всё это время находился к мужчине. Юноша перестал быть настороженным в его компании, совсем потерял бдительность, начал доверять, потому как Чон ни разу не воспользовался подобными ситуациями и не позволял себе прикосновений. — Останься на ночь, — внезапно говорит Тэхён, заставляя сердце пропустить удар. Такое уже бывало, и Чонгук не может привыкнуть к тому, что вызывает в нём этот юноша. Восхищение, гордость за непреклонность, восторг, счастье. Трепет. Несвойственные эмоции и чувства всё больше заполняют душу Чона, вытесняют морали аристократического общества, а в мыслях уже давно лишь одна забота – срок, данный в месяц. — Мне расценивать это, как чувство вины за мои раны? — улыбается мужчина, слегка приближаясь к юноше, который не отстраняется от попытки смутить его. — Или ты не хочешь, чтобы я уходил? — Скоро будет дождь, ты не успеешь вернуться. — На небе ни облачка, с чего ты взял? — Лес говорит, не слышишь? Лес всегда что-то шепчет. Тэхён его слышит, понимает, а с Дунканом деревья всё ещё молчат. Чон не может привыкнуть к этой метафоричной взаимосвязи в лесу, где деревья могут подслушивать беседы, подсматривать за их прогулками, шептать об опасности. Тэхён не спешит объяснять, лишь цокает, когда аристократ пытается доказать, что лес разговаривать по существу своему не может, и уходит, оставляя значения своих слов молчанием. Чонгук должен понять это сам. — А ты? — Чон взглядом наблюдает за тем, как юноша поднимается, начиная расставлять вещи по своим местам. — Разве ты не должен вернуться в поселение? Кажется, раньше у тебя было много работы, из-за чего ты всё время меня отсылал. За прошедшие дни Чонгук ни разу не видел никого другого в этом лесу, из-за чего мысли, что никакого лесного народа просто не существует, стали всё чаще возвращаться, подтверждаясь длительным присутствием Тэхёна рядом. Юноша может на протяжении всего дня находиться с мужчиной и уйти лишь под ночь, это не складывается с его первоначальными словами, что аристократ отвлекает его от работы. — Должен, — без единой эмоции в голосе отвечает Тэхён, — но сегодня я не хочу идти. — На это есть какая-то причина? — Есть. Иногда Чонгуку кажется, что это дитя несёт на себе слишком тяжёлое бремя. Его молчание бывает громким, должно быть, это слышит лес, но не может услышать мужчина. Борам тоже слышит, близится к дитя, головой льнёт под ладонь, предлагает стать опорой, и юноша полагается на зверя, отвечает ему той же лаской и прикосновением, несущим заверение. — Тогда останься, — Чон дожидается, когда Тэхён обернётся, чтобы найти его взгляд, и продолжает: — останься сегодня со мной. Чонгук хочет, чтобы юноша полагался и на него. Ещё днём Тэхён смеялся с Борамом над попытками аристократа выполнить очередное странное поручение и собрать хотя бы трёх улиток с поля, не зная, где их искать, намекал мужчине на его аристократическую скупость ума, заверял, что он здесь напрасно время теряет. А сейчас сам выглядит потерянно. Будто что-то тяготит его настолько, что он только и ждёт, когда его остановят, попросят не уходить. — Эй, — брови вновь сходятся в хмурости, возвращая юноше былую стойкость, — очевидно же, что я одного тебя тут не оставлю! — Тогда оставаться ли мне здесь каждую ночь, чтобы у тебя была причина не возвращаться? Тэхён замолкает, хмурость отходит – его видят насквозь, и это безумно пугает. Пугает то, что его могут понять, помочь ему, забрать ту боль, скапливающуюся долгим временем. Доверять трудно. Ещё труднее доверять аристократу. Но… возможно, стрелка компаса всё же не просто так указывала на мужчину? — Собери часы, — юноша кивает в сторону собранных в одну кучу деталей, вновь уходя от ответа, который вполне бы мог быть положительным. Эта черта уже хорошо знакома Чонгуку – гордость. Юноша слишком гордый, чтобы признавать свою уязвимость или попросить помощи, он будет злиться на мужчину, отталкивать, уходить от ответа, но не признается, что аристократ оказывается прав. Никогда не позволит стать ему опорой для себя. И Чон просто позволяет этому упрямству стоять на своём, потому что каждый последующий раз, когда он предлагает свою помощь, ответ задерживается всё дольше. Когда Чонгук принимается рассматривать детали часов, Тэхён ставит табурет рядом и садится, не рассказывая, откуда они у него, но позволяя их починить. Чон предлагал это сделать пару дней назад, но юноша упрямо отказывал, заверяя, что может сделать это сам, просто не было достаточно времени, а сейчас сдаётся, подпирает голову рукой и смотрит, как мужчина выбирает нужные конструкции детали. Возможно, это чей-то подарок, разбитый в порыве злости и обиды, но слишком значимый, чтобы выбросить его. Через некоторое время шум леса начинает перебивать объяснения мужчины, ветром пытается ворваться к огню свечи, в покое освещающую любопытство дитя, бросает тёплый свет на золото волос, привлекает внимание к искрам в ярких глазах. Чонгук в них заглядывает не столько для того, чтобы удостовериться, что его слушают, сколько убедиться, что Тэхён не поглощен волнениями из-за собственного присутствия здесь, когда должен быть в другом месте. И в момент, когда лес начинает петь каплями дождя по листьям и крыше, а Борам ложится под навесом, позволяя непогоде петь свою колыбельную, Чон затихает, отдаёт последние детали Тэхёну, чтобы он завершил механизм сам. Юноша зажёвывает нижнюю губу, старательно завершая сборку часов, закрывает крышку и переворачивает, прислушиваясь к еле уловимому цикличному звуку хода стрелки – они снова работают. Тэхён любовно проводит большим пальцем по стеклу циферблата, стирая мелкую пыль, оборачивается, чтобы поблагодарить мужчину, но замечает покой, подаренный лесом – аристократ, лёжа на вытянутой руке, уснул, наблюдая за дитя. Тэхён рассматривает ужаленные места на сильных руках, опухлость уже спала, травы сняли раздражение и ноющую боль, замечает огрубевшие подушечки пальцев от тяжёлой работы и переводит взгляд к лицу. Незнакомые этим краям угольные волосы кажутся наощупь непривычно мягкими, отчего юноша не удерживается и тянется, касаясь прядей, спадающих на глаза, убирает их и открывает вид на складочку меж бровей. Тэхён невесомо касается её, ведёт по изгибу носа, пробегая по скулам и касаясь острой линии челюсти, изучая то, на что мог лишь смотреть. Аристократ не раз заверял юношу в его красоте, но знает ли он о собственной? Тэхён резко останавливается, когда задевает пальцем нижнюю губу мужчины, убирает руку, испугавшись себя, своих мыслей, своих действий. Что он вообще делает? Дитя слишком близко подпустил чужака, позволил пересекать границу леса, пустил к себе в дом, предложил остаться на ночь. Он не должен был позволять этому произойти, но сам же сейчас близится, ложится на стол рядом и рассматривает мужчину на опасном расстоянии. И Чонгук открывает глаза, заставляя Тэхёна забыть как дышать – он не спал. Момент смущения нарушается громким ударом открытой двери, из-за которой юноша поднимается и устремляет взгляд на вошедшего, Чон поднимается следом, но обернуться ему не позволяют – Тэхён хватает мужчину за скулы, останавливает и делает сбитый вдох, на выдохе прося: — Не смотри. Позади звучит чей-то голос, незнакомый своим языком, но явно принадлежащий кому-то более молодому, чем Тэхён, и Дункан осознаёт важную вещь. В лесу есть и другие. Народ Норд не легенда, он существует. Тэхён отпускает мужчину, поднимается и уходит за него, отвечая на том же языке, и Чонгук не пытается понять, лишь прислушивается, чтобы уловить интонацию – в голосе юноши звучит волнение. Что-то происходит, и это требует внимание хранителя, судя по тому, что прошедшую неделю никто не беспокоил его своим визитом, не позволял чужаку видеть себя, скрываясь в сердце леса. Разговор быстро стихает, Тэхён вновь попадает в поле зрения, когда забирает свой плащ и отдаёт его, возвращаясь к Чонгуку уже в молчании и растерянности. — Мне надо идти, — сбито проговаривает юноша, невольно показывая дрожь своих рук, когда убирает со стола вещи. — Что-то случилось? Чонгук не может поймать взгляда Тэхёна, тот его прячет в бессилии скрыть в нём истину, а потом ловит юношу за руку, останавливая его спешку. Тэхён попросил его не смотреть, и мужчина не оборачивался. Дитя просило не пытаться найти его народ, и аристократ не делал и шага без его ведома. Чон доказал надёжность своего слова, но так и не получил доверия к себе. — Тэхён, — Чонгук ослабляет хватку, проводя большим пальцем по коже запястья, — я могу тебе помочь. Не вопрос, утверждение. Чонгук не преследует своих целей, не в этот момент, когда видит страх, проснувшийся из глубины души дитя. Мужчина чувствует, как Тэхён сражается сам с собой, не хочет уходить, почти соглашается принять эту помощь, но убирает свободной ладонью руку аристократа, заставляет себя отпустить. — Перестань, — юноша поднимает взгляд и делает шаг назад для собственного спасения, — ты делаешь мне больно. — Я ничего не делаю… — Ты предлагаешь помощь, — Тэхён мрачнеет, почти злится, но больше на самого себя, чем на мужчину, — а это делает меня слабым, и это больно. Юноша впервые объясняет собственные слова, не скрывая боли, которую заставляет его чувствовать Чон, снова отдаляется, когда позволил мужчине так близко подойти к себе. Что-то разрушает всё то, чего Чонгук добивался всю эту неделю. — Помощь не делает людей слабыми, — Чон поднимается, заставляя юношу снова сделать шаг от себя. — Если тебе больно, это значит, что ты слишком долго справлялся с этим в одиночку. Тэхён ударяется подошвой сапог о стену позади себя, останавливается – ему больше некуда отходить, нечего сказать – но не ощущает угрозы от приближения аристократа, ему не становится тесно, будто из грудной клетки вытесняют весь воздух, наоборот. Юноша ощущает какое-то тепло и ненавидит его больше, чем собственное чувство страха. Чонгук впервые позволяет себе излишества прикосновений, когда тянется к Тэхёну, касается его щёк, заводя ладони к волосам, и большими пальцами оглаживает скулы – почти так же, как юноша сделал, когда думал, что мужчина спит. Этот жест не вызывает ярости и отторжения, Чон это ощущает, смачивает губы и смотрит в глаза юноши, пытаясь услышать его дыхание. — Я могу тебе помочь, — вновь повторяет Чонгук, чтобы эти слова отражались в мыслях на всём пути возвращения в поселение. — И всё, что от тебя нужно – чтобы ты позволил мне сделать это. Потому что сегодня Тэхён не хотел возвращаться, этому есть какая-то причина, и эта причина заставляет его уйти. Чонгук думал о том, что у хранителя возникнут из-за его присутствия проблемы, потому как в прошлом дитя наивное уже кого-то привёл в сердце Норд и поплатился за это незаживающей раной. Юноша обременён какой-то работой в поселении и пропускает её тоже из-за мужчины, всё это – вина прихода Дункана и ошибка, данная ему шансом. Тэхён, наверное, хочет повторить, что слишком поздно ему помогать, потому что хватает аристократа за руки, но ему не хватает сил отстранить его от себя, он даже не пытается приложить усилий сделать хотя бы попытку. Что вообще способно так ломать его? — Ты пустил меня, — напоминает Чонгук, — потому что подумал, что я смогу помочь. — Я играл тобой, — внезапно признаётся Тэхён и усмехается, убирая ладони мужчины от своего лица, — никто не согласится на твой союз, даже слушать о нём не будет, и я не давал тебе никакого шанса, просто мне было скучно. — У тебя не получается лгать, Тэхён. — Меня не Тэхён зовут, забыл? — напоминает юноша. — Я давал тебе видеть только то, что ты хотел, перестань льстить себе. Слишком яркая защитная реакция. Это похоже на то, будто хранитель пытается защитить его, а не себя, снова гонит из леса, но не по собственному желанию – Чонгука только что видел кто-то из его народа, об этом обязательно доложат, мужчину могут найти. Эти безответные вопросы душат, заставляют почти сходить с ума, Чон не понимает, что ещё сделать, чтобы ему доверились. — Мне всё равно как тебя зовут, — Чонгук ловит юношу, заставляя того остановиться, — я и без имени вижу тебя настоящего. — Тогда ты должен был сбежать с самого начала. Снаружи зовёт Борам, напоминает, что им надо уходить, заставляет отбросить все мысли о доверии – аристократии верить нельзя. Дитя об этом на время забыл. Чон на секунду выпускает юношу, и этой секунды ему хватает, чтобы сбежать, раствориться в шуме дождя, скрывающего следы, что уводят в сердце Норд. Чонгук брошенным словам не верит, это неправда, его просто хотели от чего-то отгородить, но и не пойдёт следом, не станет нарушать данное собой слово. Если сейчас ему нужно уйти, он уйдёт. И, выходя к черте леса, где густота деревьев меняется на пустынные поля, Чонгук останавливается, оборачивается, чтобы заметить бесшумно провожающего его хранителя – позади никого нет. Лес замолк, скрывает что-то внутри себя, но и не прогоняет мужчину, оставляя тропу к дитя природы открытой для него. Чон вернётся завтрашним днём.