𓆱 ⸙͎ ⸙͎ ⸙͎ 𓆱
«… знай, что он к тебе убегает, я бы позволил ему быть обманутым твоей взаимной любовью» Слова, застрявшие где-то глубоко внутри, куда не должны были проникнуть, отражаются эхом среди разговора народа, собравшегося в числе нескольких старших вокруг костра. Яркое пламя единственное, что горит этой ночью, языками бросает тёплый свет на тёмные пятна налитых кровоподтёков, Тэхён их не скрывает – бесполезно, когда лес открыл истину. Жертвы, которые юноша приносил ради своего народа, слишком велики, чтобы не позволять ему принимать решение в вопросе, напрямую касающегося Чона. Мнения старших разделились: одни убеждены, что аристократам верить нельзя, потому как и Оливер вначале пришёл с благими намерениями, а после через хранителя получил власть, стал вести свои дела, порабощал лес. Другие говорят о гневе Чона, вызванным для защиты юноши, его непреклонной решимостью перед сделками, ибо он мог встать на сторону Оливера и согласиться на часть прибыли, но не стал даже слушать об этом. — Этот совет бесполезен, — вполголоса проговаривает Чонгук, поворачиваясь к юноше, единственному, кто сидит рядом с ним. — Они не знают и половины того, что происходит сейчас за пределами леса. Прогонят меня – и сюда придут. Позволят остаться – сюда всё равно придут. — Я знаю. — Тогда почему ты им не расскажешь того, что рассказал тебе я? — повышает голос Чонгук, заставляя собравшихся вокруг костра утихнуть. Чон всё рассказал, ничего не утаил, признавшись в истинной цели своего прихода, в сделке, которую должен был заключить, в жестокости аристократии, настигшей и его. — Три дня, Тэхён, — повторяет, пытаясь не упустить момента, когда ещё можно что-то сделать, — ты опять берёшь всё на себя, скрывая происходящее от своего народа. — В этот раз я не один. Они вдвоём, вместе. Юноша поднимается, что-то сообщая остальным, кажется, прося дать Чонгуку ещё один день, и уходит, коснувшись плеча мужчины. Зовёт за собой. Открывая истинное намерение собственного прихода, Чон не предполагал, что Тэхён воспримет это настолько спокойно, что вовсе несвойственно его вспыльчивости. Ни разу не перебил, не разозлился, и Чонгуку даже показалось, что юноша воспринимает его слова как неудачную шутку, только в конце он произнёс «во второй раз слышать это уже не так больно». Потому что Оливер поступил точно так же, заставив Тэхёна полюбить его, чтобы потом пользоваться хранителем в своих целях, не страшась гнева зверя. Юноша ведёт мужчину к себе, подальше от беспокойного народа, что только пробует свободу на вкус – у них есть всего какая-то пара дней – останавливается перед домом, где в ожидании лежит гризли, и садится на землю, спиной облокачиваясь на зверя. Его густая шерсть служит отличной подушкой, потому как после таких встреч с Оливером, Тэхён не может долго лежать в постели. — Почему ты назвал его своим именем? Чон садится рядом, затрагивая тему, которая позволила бы юноше сейчас не думать о проблемах, бегло бросает взгляд на гризли, пребывающим не в восторге от близости мужчины, но позволяет сегодня ему находиться рядом с хранителем. Он ему нужен. — Мы были похожи, — Тэхён снова срывает травинку, разделяя её на части, — оба брошенные и оба полагались лишь на себя. На самом деле я плохо помню, откуда вообще тут взялся, меня в этом лесу просто подобрали вместе с Борамом. Я решил поделиться душой с животным, не имеющим своей, поэтому его зовут моим именем. — Но ты позволил назвать тебя другим. — Чтобы использовать тебя, я должен был позволить использовать себя, — юноша оборачивается к Чону, не скрывая, что хотел с его помощью избавиться от Оливера. — Но мне понравилось быть не тем Борамом, который заключил нечестную сделку. Мне нравится быть Тэхёном, которого ты обещал спрятать от всего мира. И с каждым днём сделать это становится сложнее. То, что Чон оставил Чарлза в живых, означает, что тот просто так не отступит, позволив упустить драгоценности леса, он сюда ещё вернётся и уже не один. С Фостером, его планами срубить лес, очистить территорию, запустить строительство. Они договорятся, Чонгук в этом уверен, аристократы меж собой умеют совершать взаимовыгодные сделки, а потому опасность грозит лишь народу Норд. У метиса нет власти собственного имени, нет денег предложить магнатам иную сделку, нет связей с кем-то выше, чтобы попросить одолжения. Чонгук вообще может лишиться всего, чего добивался всю свою жизнь. Если только… Чон внезапно находит решение, рискованное, слишком громкое и нарушающее единственное обещание – он не спрячет дитя от мира. Он покажет его миру. Главные заголовки английской газеты будут кричать имя хранителя, который имеет власть куда большее, чем думают аристократы. Чонгук оборачивается, чтобы предложить этот план юноше, но видит в его лице безмятежность – Тэхён обрёл покой сна, чувствуя себя в безопасности. Чон не будит, убирает мешающие пряди за ухо, удостоверяясь, что его присутствие здесь более не так важно, и поднимается, оставляя Борама охранять сон юноши. Чужак этих земель направляется к главе народа, чтобы предложить ему сделку.𓆱 ⸙͎ ⸙͎ ⸙͎ 𓆱
Легенда гласит, что хранитель леса испытал множество чувств от искрящегося восторга до рвущего изнутри сердце предательства, но никогда не испытывал страха. Никому не ведано, откуда берут своё начало легенды, как они обращаются слухами, где теряют свою истину, но и здесь сказания лгут. Пробуждение выдаётся на редкость тяжёлым, туман сознания отступает медленно, возвращая вначале ощущения боли, тепла солнечных лучей на открытых участках кожи, затем лёгкое дуновение ветра из открытого окна, приносящее с собой шум леса, и только потом единственный вопрос, волнующий сердце. Тэхён размыкает слипающиеся веки, жмурясь от дневного света, пытается осмотреться вокруг, замечая привычную обстановку своего дома, боится не найти того, кто подарил свободу. Юноша не помнит, как задремал, бессилие закрыло ему глаза, он не слышал, о чём говорил мужчина, не услышал ответа на свои последние слова. Хранитель боится, что его бросит тот, кто по лесу собирал крошки его сердца, вернув до последней в своих ладонях. Тэхён садится на постели, ощущая гораздо меньше боли, чем могло бы быть, тыльной стороной руки по глазам проводит, пытается оттолкнуть сон, и не успевает подняться, когда в ту же секунду губам возвращают тепло. Чон легко целует в уголок, не стянутый ранами, нарушает тишину звоном поцелуя и садится перед юношей, ладонью проводя по щеке с розовыми следами складок подушки. — Я думал, ты ушёл, — признаётся Тэхён, глазами своими большими умоляя остаться вот так ещё ненадолго. Удивительный, прозрачный, кристально чистый. Чонгук не видит ни одного изъяна, каждый несправедливо оставленный след поцелует, все осколки голыми руками соберёт и к груди его своей прижмёт, не слушая слов о своём безрассудстве перед ним. Эти чувства волнами плещутся внутри сейчас, когда из всех опасений, что вообще возможны, юноша боится, что Чонгук от него уйдёт. — Уйду, когда возненавидишь, — обещает Чон и поднимается, забирая со стола принесённый завтрак. — Я говорил с главой, — протягивает глубокую чашу в руки юноши и садится напротив, — но он не так хорошо знает язык, поэтому рассказал ему в общих чертах о предстоящем плане, в котором мне нужен ты. Там. Дункан заберёт хранителя в высшее общество, к ненавистной аристократии, туда, где решится судьба народа Норд. — Я сделаю из тебя аристократа, Тэхён. План, поселившийся прошлым вечером в мыслях, вовсе не о том, как победить аристократию. Чон нашёл решение, куда более разрушительное, чем противостояние. — Ты пытался стать аристократом всю жизнь, — напоминает юноша, теряясь в собственных силах, — а из меня хочешь сделать за три дня? — У тебя есть то, чего нет у меня, — заверяет Чон, потому что у Тэхёна есть дом и люди, ради которых он долгое время рисковал, и чего никогда не делал Дункан. — Поэтому я более чем уверен, что ты справишься. Доверься мне. Доверился. С тех пор, как красная стрелка указала в его сторону. Юноша решает слишком много не думать об этом и не торопить события, поэтому опускает взгляд на стянутые корочкой разбитые косточки на ладони мужчины и понимает, что в любом случае он не останется один. И тронуть его не посмеют, Чон это ясно дал понять, как и внёс окончательную ясность главе народа, позволившего чужаку остаться. Когда Чонгук рассказывает о некоторых деталях плана, Тэхёну кажется это глупым хотя бы потому, что как бы он ни притворялся, юноша по-прежнему остаётся дикарём в лице высшего общества. После заверения, что аристократы не настолько внимательны, чтобы брать в расчёт происхождение, когда речи заходят о весомых сделках, Тэхён соглашается, позволяя мужчине взять на себя полный контроль. Вначале это было интересно: юноша с увлечением следовал словам Чона, как держаться в обществе, ходить, сидеть, что нельзя ни в коем случае делать, и последнее включает в себя то, от чего Тэхёну избавиться особенно тяжело – отвечать на грубость дерзостью. Это ещё при встрече с миссис Синглтон показало мужчине брешь, которую будет крайне сложно заполнить, но Тэхён обещает стараться. Позже, когда приходит время ужина, юноша громко впервые за день смеётся, натянуто, придерживая тянущие места ударов, но искренне, когда считает, будто Чон шутит, говоря об использовании нескольких приборов для еды и запрете есть мясо руками. Но, заметив, что Чонгук вовсе не улыбается, ожидая, когда юноша возьмёт нож, Тэхён начинает подозревать, что план имеет куда больше проблем, чем казалось. А ближе к ночи юноша начинает терять терпение, признаваясь, что, если Чонгук ещё раз произнесёт «осанка», он предложит сжечь лес, чтобы не достался никому, на что мужчина отмечает эту идею весьма неплохой. Этой ночью Норд дышит полной грудью, не обращая внимание на боль от прошлого. Умаянный аристократическими правилами, Тэхён валится в густую траву, особенно высокую у берега реки, позволяя себе потеряться на какое-то время, скрыться от глаз своего народа, во взглядах которых сильно заметно сочувствие. Юноша всегда уходил, чтобы никто не видел его увечий, а сегодня будто нарочно Чон заставлял оставаться в окружении поселения. Блестящий золотом взгляд устремляется в мерцающее бесконечное пространство, ищет там что-то новое, но каждую ночь видит одни и те же звёзды, временами года меняющиеся местами. Даже там для каждой есть своё место. Шорох устилающейся под чужими шагами травы напоминает о незаконченном деле, Тэхён делает глубокий вдох, обещая себе, что сейчас встанет, но не успевает сделать выдох, как его поднимают из травы к самым звёздам, заставляя рефлекторно ухватиться за мужские плечи. Хмурая складка меж бровей сталкивается с улыбкой, юноша размыкает губы, чтобы потребовать поставить на землю, но его опережают, не рискуют идти на конфликт. — Не спи в траве – муравьи в уши заползут, — обосновывает своё действие Чонгук, не собираясь менять достаточно тесное расстояние меж ними. — Пугай этим детей. — Как аристократ, ты должен счесть это за шутку и хотя бы улыбнуться, — напоминает Чонгук, а сам улыбается, наслаждаясь настоящей реакцией юноши, руками где-то на талии блуждает, разговором отвлекая от намеренного. — Как жаль, что я всего лишь дикарь, — язвит и наигранно специально для мужчины улыбается. В темноте ночи в чёрных глазах не видно настоящего, Тэхён в такие моменты прислушивается к голосу, как слушает Борама, говорящего рёвом, слыша его эмоции, настроение, мысли. С Чонгуком так не получается, иными моментами голос не соответствует словам, другими юноша вовсе теряется, как сейчас, когда мужчина приближается, склоняясь в сторону, и шепчет: — Ты был бы великолепным аристократом. Тепло голоса стекает по шее, перетекает в ключицы, капает на грудь и впитывается внутрь. Тэхён ощущает на талии руки, прижимающие к себе, слышит улыбку и что-то отдалённо похожее на то, как когда Чон заверял, что спрячет его. — К твоей руке в белой перчатке мечтал бы прижаться губами каждый уважающий себя господин, — шёпот обжигает поцелуем в шею, заставляя юношу вздрогнуть и выдать свои чувства. — Все украшения мира стремились бы обнять твою шею и хоть раз выйти в свет на твоих красивых руках. Письма, тайно пронесённые твоим слугой, содержали бы множества стихотворных признаний в возвышенных чувствах к тебе. Одно из них сейчас слагается красивыми речами, заставляя теряться в этих чувствах, закрыть глаза, чтобы позволить шёпоту поглотить сознание полностью. Мужчина искусно обольщает, заставляя поддаться этому моменту, в ответ обхватить его за шею и задержать дыхание. — Знаменитые художники боролись бы за место, чтобы изобразить тебя на своих холстах, — Чонгук прикрывает глаза, представляя, как сам стоит в этой толпе, потому как был бы одним из тех воздыхателей, — музыканты смехотворно дрались за возможность выступить перед тобой, любой деятель искусства точно бы знал – рядом с тобой ни одна картина не имеет своего великолепия… Сокрушает, не оставляет возможности спастись. Тонет в этом безрассудстве к Тэхёну сам. — Потому что ты и есть искусство. Порыв ветра уносит признание к высоким кронам, растворяя его в шуме листвы – лес сохранит это в тайне. Намеренное ли оно, чтобы юноша поверил в себя и свою ценность, или Чон позволяет обнажить свою слабость перед юношей, уже не важно. Искренности в этих словах звучит гораздо больше, чем любых других попыток вызвать эмоции. Но прикосновение рук к голой коже возвращает в реальность, заставляя Тэхёна открыть глаза и почувствовать, как с него лёгким движением снимают рубаху, задевая ленту на волосах и заставляя ту слететь в траву. Чон обезоружил, лишил бдительности, воспользовался моментом и улыбается, будто ранее не признавался в глубоких чувствах, называя себя поклонником искусства. — Давай поспешим, — Чонгук следом стягивает свою одежду, спешно бросая её на землю, — вода уже холодная. — Ты… — Тэхён не в силах подобрать подходящих слов на его языке, находясь где-то между намерением разозлиться и отвести взгляд от оголяющегося перед ним мужчины, — хоть представляешь, что сейчас сделал со мной? — А ты можешь представить, что ещё не сделал? Под грудью сердце с ума сходит – с губ сорвалось что-то слишком откровенное. Впереди пугающе долгая жизнь, и Чонгук ещё не успел показать её Тэхёну. Не сводил его к берегу, откуда не видно края водного пространства и куда прячется солнце, не показал величайшие открытия мира и его прекрасные творения. Не разбудил в полуденный час поцелуями в плечи, не показал, насколько долгой и чистой бывает любовь, как она прекрасна в своём разнообразии проявления. Только сейчас Чон задумывается, что впервые хочет разделить с кем-то свою жизнь, в готовности просто отдать всё, что у него есть. — Не могу, — на выдохе произносит Тэхён и смотрит своим глубоким омутом, — покажешь? — Если позволишь. — Я согласен. Они друг у друга почву из-под ног выбивают, оба куда-то проваливаются, и ощущение падения кружит голову. Сопротивляться этому не хочется. Взгляд Тэхёна резко падает куда-то за мужчину, на мгновение проскальзывает предвкушающая улыбка, и Чон её прекрасно знает – такой юноша улыбается, когда он попадает в ловушки. Только Чонгуку не удаётся избежать намеренного отмщения зверя за хранителя, когда Борам сталкивает его в реку, вызывая у юноши громкий смех. Они были заодно. Блеск звёзд в бегущем потоке устилает потревоженную поверхность спокойствием, заставляя улыбку начать меркнуть – мужчина не всплывает. Никакого движения, ни единого звука. Беспокойство окутывает колющим холодом, Тэхён спешно заходит в реку, зачерпывая сапогами воду, не обращает внимание на прохладу, ищет взглядом любимые очертания, ничего не видит. — А ты говорил, что Борам не жестокий, — доносится позади, немного в стороне голос, заставляющий затаить дыхание, обернуться и увидеть Чона, опрокидывающего свой сапог, из которого льётся в траву вода. Холодная обволакивающая тело вода не приводит в чувства, щекочет, размывая пшеничные волосы по своим потокам, гладит каждую рану, уносит в свои глубины громкие волнения души. В глазах застывает страх, не меняется на облегчение, и среди безмятежности ночи звучит опережающее: — Прости, я напугал тебя. — Не делай того, за что придётся извиняться, — Тэхён судорожно выдыхает, направляясь к берегу. — Не любишь прощать? — Чон протягивает руку, а жест намеренно игнорируют. — Людям слишком просто приносить извинения, — юноша садится рядом, стягивая насквозь промокшую обувь, — оттого они стали пустым звуком. — Поэтому Борам передо мной не извиняется? Он настолько против наших отношений? — Смотри глубже, — Тэхён покрывается мелкой дрожью, вновь обращая внимание мужчины на то, о чём шепчет лес. — Будь ты Бораму безразличен, он бы не обращал на тебя внимание, а то, что он задевает, злится, вредничает и разговаривает с тобой – это его способ проявления любви. — Будто себя описываешь. На лице проскальзывает улыбка, Тэхён это принимает, ощущая, как становится обманчиво теплее. Злиться долго не получается, и юноша берёт Чона за руку и тянет за собой обратно в поселение. Насквозь промокшие, их одежда собирает ночной холод, они срываются на бег, пытаясь как можно тише пробраться через поселение, не привлекая внимание, и скрываются за тенями деревьев, оставляя дверь дома открытой. С тел на пол падает сырая одежда, доски впитают влагу, запечатывая след этой ночи складками на тканях. С волос всё ещё стекают остатки капель на острые лопатки, Тэхён быстро отжимает их ладонью и понимает, что лента, которой он связывает хвост, осталась у реки. Там же осталось что-то очень откровенное, но, кажется, Чонгук забрал это с собой, потому как он обхватывает юношу за талию и тянет к себе, падая с ним в постель и укрывая их одеялом. Обнажённая душа к обнажённой душе, мужчина прижимает Тэхёна к груди, несильно, лишь бы только сейчас разделить с ним тепло, всё остальное – потом. Размеренным движением перебирают высыхающие волосы, тишина успокаивает дыхание, подступающее тепло расслабляет сознание. Тэхён переплетает их ноги, невесомо касается, вырисовывая что-то у солнечного сплетения мужчины указательным пальцем, поднимает взгляд к чёрным глазам – на него смотрят в ответ. Смущение запоздало приходит осознанием, насколько в близкой обстановке они находятся, но это уже никого из них не тревожит, не вызывает волнения, будто они делают так уже давно. Тэхён больше не боится, его научили доверять без риска быть преданным. — Хочешь, согрею? Непривычно. Ему никогда не задавали вопросов, не спрашивали разрешения, не вписывали в варианты ответ «нет». Юноша не сомневается, что его слово перед Чоном имеет силу, некая власть, как называют её аристократы, когда как в его народе это называется глубоким уважением. — А ты хочешь? — Тэхён помнит первое заверение после кошмара, когда Чонгук сказал, что у него нет ни одной причины смотреть на него иначе, а сам всё ещё не может избавиться от липкого ощущения собственной противности. — Чего хочешь ты? — Не думаю, что ты готов это услышать. — А ты попробуй начать. Звучит, как вызов, как тонкая грань разрешения и прóпасти. На слабом лунном свету блеск озаряет смоченные от волнения губы, ночь скроет их в темноте, растворит в рассвете новую тайну. Тэхён ощущает, как напрягаются мышцы мужского тела наряду с щекотливым чувством соскальзывающего одеяла, ложится на спину, подгибает пальцы рук в кулак, пытается расслабиться, потому что в прошлый раз Чонгук остановился и сможет сделать это вновь. Стук внутри звучит громче, там его собственное сердце, по кусочкам собранное мужчиной, отзывается, зовёт к себе. Чон перекидывает лишь руку, находя тепло чужой, пальцами по венам поднимается к запястью, размыкает кулак, сливается ладонями. Первый поцелуй приходится в уголок губ, где затянулась ранка, оставляя лишь покрасневший след, второй мажет по скуле, согревает. — Хочу касаться твоих волос и связывать их шёлковыми лентами, — тихий шёпот, предназначенный лишь для одного, обжигает висок, пробегая трепетом по полуопущенным ресницам. — Хочу собирать утренние лучи по твоей коже, когда ты ещё спишь, и, всегда возвращаясь, знать, что я найду тебя в своей постели, — голос понижается до хрипоты, откровенной, самой интимной, являя ответ на вопрос. — Тебя себе хочу. Маленькое эгоистичное желание, рождённое настоящими чувствами. И вся проблема в том, что Тэхён хочет себя ему. Вот так просто, взаимно, без сделок. Постель проседает под тяжестью опоры на локоть у плеча юноши, не открывающего глаза, не желающего открывать – им не надо видеть друг друга, чтобы понять, что они чувствуют. Над оголённой грудью тепло чужой, выдох опаляет размыкающиеся губы, сейчас столкнутся два мира. — Хочу сцеловывать своё имя с твоих губ, — Чон сводит брови, будто каждое озвученное слово делает ему больно, — я бы всё отдал, чтобы слышать, как ты задерживаешь дыхание от поцелуев со мной. Видеть блеск твоих глаз и падающие там звёзды, собирать слёзы и прятать тебя в своих руках. Хочу жить с тобой, дышать тобой, раствориться в тебе. Разрушение неизбежно. Никто и не пытается его предотвратить. Слияние губ в едином движении вызывает непередаваемое словами чувство, иголками пробегающее по каждой клеточке тела, принося туда тепло и удовольствие. Растворяются, смыкая губы, размыкают с коротким вдохом, перебиваемым едва уловимым щелчком поцелуя, снова сливаются, вовлекая во что-то большее. Чонгук углубляет поцелуй, проводя сперва языком меж мягких складочек, раскрывает желанные губы, толкается внутрь, и, кажется, для Тэхёна это становится совсем неожиданным. Лёгкая паника отражается шумным вдохом, он чуть сильнее сжимает ладонь мужчины, но не пытается прекратить и отстранить от себя, ему интересно, он хочет узнать больше. Хочет, чтобы его согрели, хочет чувствовать нетерпеливость, прежде неприсущую их близости, твердящую о взаимном желании касаться. От этого жар внутри распаляется, заставляет вбирать больше воздуха, открывать рот, позволять проникнуть глубже. У Тэхёна горят щёки, когда Чон отстраняется, давая ему время восстановить дыхание, и спускается поцелуями по шее, местами слегка прикусывая кожу, зализывает, снова целует. Касается скользящим движением губ заживающих кровоподтёков, как обещал, останавливается на каждом, будто собирается забрать всю боль. В теле заметно ощущается приятная слабость, незнакомое щекочущее ощущение, уходящее вниз за поцелуями, а после пробирают мурашки изнутри, заставляя вздрогнуть, когда мужчина проводит языком по набухшей бусинке груди и уголками губ улыбается. Тэхён хотел узнать, чего желает Чон, и он сегодня это почувствует. Юноша рукой касается чёрных волос, ещё влажных, пропускает пряди через пальцы, пытается вобрать воздуха, что-то сказать, но ему не позволяют, обхватывая губами сосок и чуть прикусывая его зубами, выбивая из лёгких воздух приглушённым стоном. Тэхён сам себя пугается, своих переполняющих чувств и спущенного стона, ему раньше не приходилось испытывать подобное, а потому от неожиданности теряется, не знает, куда себя деть от этого горящего в груди сердца. Чонгук меняет опору, перебираясь через юношу, чуть сползает, устраиваясь меж ног, которые Тэхён неосознанно сам раздвигает, позволяя занять это место, и свободной рукой проводит между лопаток. Заставляет прогнуться навстречу, потеряться, сойти с ума. Тэхён в этот момент ощущает себя желанным, в какой-то степени особенным, чистым, и страхи, мучавшие его мыслями об уходе мужчины, окончательно растворяются в постельных тканях. А ладонь блуждает по изгибу спины, очерчивая впадину талии, собирает крупицы сознания, медленно опускаясь ниже и нащупывая неизвестный шрам, скрытый от глаз чуть левее тазовой косточки. Чонгук его обязательно поцелует, не сейчас, но позже, спускает руку ниже, проходясь по внешней стороне бедра и подхватывает ногу юноши под колено, закидывая её на себя. Даёт привыкнуть к их телам, почувствовать, как они подстраиваются друг под друга. Затишье, мелкая дрожь ресниц, заслоняющих туманную дымку глаз, их взгляды не встречаются, а сталкиваются друг с другом, взрывая целые миры, пока настоящий замирает в шёпоте: — Согрелся? — Чон даёт шанс остановиться, если юноша ещё не готов или передумал. — Нет, — Тэхён громко сглатывает, облизывает лаской обнятые губы, пальцами ведёт по мужским рукам, — ещё нет, — каждую мышцу через себя пропускает и ловит незнакомую мысль, что и Чонгука бы пропустил через себя, — ещё… согрей ещё… С первой встречи, с первого комплимента юноша загорался смущением, отрицал свою красоту в глазах мужчины, не понимал, как принимать восхищение, не позволял себе думать, что достоин этих чувств, не мог больше верить в их существование. Он просто не знал, настолько велико то удовольствие от одного лишь взгляда, желающего его неиспорченными чувствами, не представлял, как хорошо может быть от касаний и что они не всегда приносят боль. И Чонгук целует, опускаясь на согнутые в локтях руки, телом к телу прижимается, душой к душе. Ощущает, как Тэхён смелеет или пытается это делать, руками блуждая по его спине и плечам, оставляет на нём невидимые узоры, пытается повторять за подаренными поцелуями, обводит мужские губы, проталкивается языком и тут же отстраняется со звонким чмоком, не ожидая, что ему позволят так сделать. Юноша слышит низкий смешок, Чону это кажется невероятно милым, и он подаётся вперёд, вовлекая в новый поцелуй и не оставляя смущению места. Снова ведёт по неровностям рёбер, опускает руку ниже, заводя на внутреннюю сторону бедра, и ощущает, как у Тэхёна дрожат ноги не от страха, от предвкушения. Вместо слов звучит резкий вдох с замершим дыханием, Тэхён рефлекторно тянется за чужим касанием, но Чон перехватывает его руку, другой кончиками пальцев ведёт по возбуждению, собирая всю краску эмоций. У юноши в глазах золота не видно, зрачок чёрной эйфорией заполняет цвет, когда ладонь, собирая влагу капель, начинает скользить, мучительно медленно лаская, в контрасте с укусами под линией челюсти выбивает из лёгких тихие стоны на грани всхлипов. Тэхён подгибает колени, подрагивая моментами, наощупь подхватывает Чонгука за скулы, тянет к себе, подаваясь навстречу, но лишь слегка касается его губ, не целует, шепчет: — Чонгук. И мужчина сцеловывает своё имя с его губ. Языком слизывает стоны, доводя Тэхёна до полного безумия, заставляет задыхаться собой, проникает в каждый уголок его души. Прежде Чон сам ничего подобного не чувствовал, всё прошлое было наигранной фальшивкой, влечением, пьяным желанием, а сейчас настоящим, живым, пробирающим дрожью до самого сердца. В какой-то момент Чонгук перестаёт следить за возможностью смущения неопытности юноши, они перешли ту грань, уже не остановиться, а потому пропускает тот момент, когда любопытство меняется на смелость, желание сделать так же приятно и ему. Ползущее движение к паху стягивает тугим узлом внутри до сладкой боли, Чон лбом касается плеча Тэхёна, пробующего коснуться его. И неловкого трения тыльной стороной пальцев о твёрдое возбуждение хватает для того, чтобы опалить кожу низким стоном. Это лишь ласки, ничего более, а голова кругом идёт. Тэхён ощущает, как его ладонь сверху накрывает мужская в безмолвном заверении, что он всё делает правильно, ему не нужно бояться пробовать, ведёт ближе, позволяет коснуться полной поверхностью. Терпение скрипит сжатыми зубами, выступая каплями пота на висках, громкое дыхание давно заглушено стонами удовольствия, мелодией страсти. Чонгук чуть перемещается вверх, бёдрами подаётся вперёд, чтобы их ладони встретились в едином ритме, ощущая, как мышцы уже дрожат от напряжения, доводит их до исступления. Волосы снова влажные, ночной порыв ветра оглаживает оголённые тела холодом, вынуждая на ощупь найти упавшее куда-то одеяло и вновь им укрыться. Чон юношу вопросами не тревожит, замечая, как липнет на ресницы смущение, вынуждая его хлопать ими, чтобы стряхнуть, лишь обхватывает его за плечи и целует в висок, ощущая себя по-настоящему счастливым. Без имени, без места в обществе – Чонгук всю жизнь искал не то, но случайно нашёл свободу, своё место. И прежде, чем позволить сну забрать опьянённое близостью сознание, Чон слышит тихое: — Я согрелся. Тэхён касается лбом груди мужчины, закрывая глаза и засыпая в безопасности.𓆱 ⸙͎ ⸙͎ ⸙͎ 𓆱
Тянущиеся к утреннему солнцу стрелочные листья травы сбрасывают капли росы на брюки, расправляя за ночь застывшие складки, некоторые блестящие на листьях склёвывают маленькие пташки, встряхивая после головой и взлетая от проходящего мимо мужчины. Лес предаётся удивлению прихода чужака в этой части сердца, слишком рано для пробуждения, но достаточно для того, чтобы остаться незамеченным. Чон переступает корни деревьев, которых становится заметно меньше, они меняются тропой на более широкую, истоптанную подошвами и колёсами. Мужчина обходит ту самую скалистую местность, откуда берёт своё начало река и находит проход под камни, уходящий вглубь. Сердце Норд – не поселение, а сокровище, спрятанное от глаз аристократии. Каждый шаг открывает перед мужчиной годы работ, оставленные инструменты, материалы, собранный уголь и горящие огни факелов в темноте пещеры. Не слишком глубокая, но Чон уверен – копнуть глубже, и все магнаты опустятся до среднего класса. Здесь хранится восходящее в свет имя Дункана. Здесь покоится его обеспечивающее стабильность будущее. От каменных стен отражается нарастающий громкостью смех, Чон не верит глазам, закрывает их и проводит ладонями по лицу. Он был так близко… а сейчас ещё ближе. Внутри необъяснимо растущее в прогрессии чувство, мужчина оборачивается, оставляя сердце леса нетронутым, выходит на ослепляющую солнцем поверхность и видит его. — Следил за мной, Борам? — улыбается Чон, совсем не страшась гнева хранителя. Гризли молчит, смотрит на мужчину, оказавшегося там, куда его не приводили, и не приближается. Чонгук сам к нему подходит, вытягивает руку и касается бурой шерсти, зарываясь пальцами так же, как ночью пропускал пшеничные пряди волос. Завладел обоими. Завладел лесом Норд. — Ты мне должен помочь, Борам, — Чонгук встаёт перед гризли, чёрными глазами в чёрные смотрит и просит лишь об одном: — подчинись моему слову, когда я попрошу, всего раз… Просит у природы ещё один шанс. — … и пусть приказы Тэхёна станут для тебя шелестом листьев. Дункан заключает сделку с духом леса. Ставка – жизнь.И чья, теперь это решает Дункан.