𝐓𝐡𝐞 𝐜𝐨𝐧𝐪𝐮𝐞𝐫𝐨𝐫𝐬 𝐨𝐟 𝐝𝐞𝐚𝐭𝐡 | Победившие смерть

29.08.202* Рики нашёл свой путь к жизни, потому что верил и любил. А Чонсон? Его вера была тонка, как паутинка, а сомнения глубоки, как айсберг. Но тот парень с фестиваля…да, он всё ещё искал объяснение его притягательности, однако все ответы были близко. Только он не хотел их замечать. Вспомнить хоть одну причину не умирать — единственный ключ, подходящий к скважине в той стальной двери между жизнью настоящей и пустой. И бредовые и обоснованные догадки, все сводились к одному — он должен поверить. И должен всё исправить. Должен вспомнить. — Мне кажется, или в последние дни ты очень много думаешь о чем-то? — рассуждал Сону с заботой в голосе. — Последние месяцы. — Что тревожит тебя? — Мне кажется, я начинаю жалеть. По-настоящему. Там было что-то, и оно тянет меня вернуться. — Не боишься, что не сможешь смириться с жизнью второй раз? — насторожился Рики. — Боюсь так и не найти ответа. А ведь обычные люди будут жить ещё недолго. Если больше я не найду того, ради кого мог бы и умереть снова? — О чём ты? — Этот мир устроен удивительно, и, кажется, я начинаю верить в невозможное. Если твоё сердце ожило, может и я смогу исправить ошибки? Стоит попробовать, верно? — Чонсон устремил взгляд на друзей, и глаза его словно подменили. Он выглядел уже живым, готовясь сказать что-то решающее. Хотя его мутило от оставшихся опасений, он знал, что крохотный и юркий шанс где-то рядом, нервирует как комар над ухом и упрекает в трусости. Его осталось лишь поймать, — Сону, ты ведь знаешь имя старосты, который нёс на фестивале бордовый флаг? — Бордовый? Это 170-я школа, верно? Ян… Ян Чонвон, кажется. Мы однажды виделись в библиотеке, и… — Ян Чонвон. — повторил Джей сам себе, словно смотря сквозь лица напротив, — Чонвон… Он сидел в застывшей изломанной позе и казалось, уже не существовал в этой комнате, он видел и слышал что-то недоступное умам его друзей и пугал их своей припадочной дрожью и сумасшедше прыгающими зрачками. Джей медленно и с трудом сосредоточился на напуганно вытянувшихся лицах Сону и Рики и сказал тихо: — Всё было так просто? — будто спрашивал саму вселенную, — Я…я вспомнил… — по его щеке ещё успела скатиться одна единственная слеза, прежде чем он растворился в воздухе, оставя после себя только серое облако, которое тоже быстро рассеялось, покинув пружинную кровать. А две пары глаз ошарашенно вглядывались в оставшуюся пустоту. Сону стал плакать, не понимая, что случилось. А Рики плакал беззвучно, как раз потому что точно знал, что произошло, и где сейчас Чонсон, которому удалось поверить. Всего-то. Добиться от бесчувственного существа надежды на возможность стать частью чудесных рассказанных историй. Поверить, что ещё не поздно, не всё упущено, а гвозди в горле были ничем иным, как близость разгадки, кроющейся в одном единственном — Ян Чонвоне. *** Частная начальная школа, вера в лучшее, ещё не убитая взрослой жизнью и ложью. Лучший друг. Тот самый друг из детства, с которым связаны невидимой нитью, когда кажется, что этот человек вовсе был твоим сном. Он забывается с переездом, оседает чем-то солнечным в избирательной и короткой детской памяти, а связь остаётся, протягиваясь через километры дорог и десятки лет. Годы проходят, а кажется, что вот и вся она, жизнь, уже прошла. Детство потонуло в серости будней и отвращению к взрослым, потерявшим себя. Его детство утонуло в стеклянных банках с алкоголем, в хрусте таблеточных пластинок, оно закончилось после смерти отца, единственной любимой бабушки и престарелой учительницы. Все разом, они оставили его наедине с ужасами самостоятельной жизни в страхе быть ослеплённым сигаретным дымом, оглушённым ором телевизора и соседей сверху, в страхе не найти денег на завтрашний обед. Он почти не спал, молчал, не желая показаться слабым, а общество и заваленные экзамены не собирались принимать его положение. Один лишь луч света, некая надежда, просачилась в его дни — страница ученика сеульской школы с улыбчивым личиком в пиджаке и галстуке на аватарке. Это был он, точно он. Интересно, вспомнит ли он Чонсона? Старательно подобранные строчки были отправлены сообщением. Он ждал ответа, проверяя сеть несколько раз за день. Потом реже. Потом и попросту забыл. Он опять погряз в рутине того, что называли «подростковый период», это называли начальным этапом жизни, а для Чонсона он всё быстрее летел в пропасть, становясь последним. Он потерял веру в малейший шанс что-то изменить, вернуть былые дни, возможно даже сбежать хоть ненадолго. Но ответ последовал слишком поздно. 《Привет! Конечно помню! Как жизнь? Мы могли бы встретиться на выходных, мне на поезде до тебя всего час, что думаешь? 》– последние сообщения в диалоге, которые так и остались непрочитанными. Четыре года пользователь не был в сети, а Чонвон не понимал, это была глупая шутка или же это могло что-то значить? Но разве он будет искать его спустя столько времени, без ответа, не зная адреса и цели первого сообщения. У него уже была своя жизнь, а этот диалог только посеял муть в душе, но оставил прежнее все так же на самом дне памяти. Руки скользили по железу, мокрому после дождя, но Чонсон безостановочно двигался к последней в жизни цели, перекидывая ноги через перила автомобильного моста, где мимо него, глуша в оба уха, проносились машины. Все они спешили куда-то, зачем-то пересекали этот мост и, кто знает, может кто-то из них разобьётся, только съехав с него, а может проедет ещё тысячу раз, опять спеша в неизвестность дальнейшей жизни. Но что будет дальше с ним самим, ему было известно, и мысль эта, хоть и сводила с ума, была весьма приятна. Чувствовал ли он, что теряет подаренный судьбой шанс? Нет, не осознавал. Этот день на повторе показался ничуть не менее страшным, чем годы назад, чтобы зачем-то продолжить его проживать. В этом дне Джей остался тем же отчаявшимся старшеклассником, но мир вокруг давно поменялся. Изламывая пальцы, он держался за холодное ограждение, сентябрьский мокрый ветер царапал кожу лица, ерошил тёмные волосы, но глаза слезились не только из-за него; а под ногами десятки метров и безнадёжная темнота. Если взглянуть туда, можно и передумать, только не когда душу так рвёт на части. Где-то за спиной промелькнул на огромной скорости автомобильный гудок, пронзив виски ржавым штырём. Возможно, кто-то уже вызвал спасателей, увидел, пролетая по скоростной трассе и сидел на иголках боясь, что уже поздно и зная, что не может остановиться и изменить что-то в страшном положении, на которое парень обрёк себя добровольно. Едкие слёзы текли по щекам и губам, сдуваемые порывами ветра, Джей убеждался в правильности решения с каждой секундой все больше, прокручивая в памяти все ненавистные живые и когда-то любимые, но скованные смертью лица, пока рёбра не стало с хрустом ломать от внезапно болезненного осознания — он что-то забыл, что-то оставил. И он не мог знать и понимать что или кто именно вцепился в него незримыми когтями, вытягивая отяжелевшее тело из бездны, но чувствовал и хотел орать до потери голоса от этого страшного чувства. Слишком поздно. Поздно! Поздно сожалеть… А если и правда есть что-то, способное его остановить? Если чувство не лживо? Страшнее всего то, что как бы там ни было, он уже стоял на скользком и безбожно узком канате между жизнью и смертью. И если осталось в этом мире хоть что-то, что может удержать его тело ещё жалкую минуту, то это теряющие силы измученные руки. И кто знает, какими силами была устроена судьба и почему продолжала прощать его ошибки, но в этот раз Джей оказался на мосту не один. Он с ужасом почувствовал чьё-то незримое присутствие, потом приближающиеся шаги, от которых сердце остановилось будто специально, чтобы не заглушать истерическим биением эти частые звуки, набиравшие силу. Из темноты по узкой пешеходной дороге бежал, не замечая луж, тот, чьи руки не дали сделать шаг в последний путь — руки, вцепившиеся в ворот его толстовки. Они панически сжали грудь разрывающуюся от бешеного сердцебиения, прижимая к травмирующему спину металлу, когда его собственные пальцы ослабели и поскользили без шанса удержаться. — Не двигайся, слышишь! — Заче-е-ем? — навзрыд кричал Джей, инстинктивно хватаясь за балки по обе стороны от себя. Теперь-то он знал, что держало его, что он собирался оставить и жестоко утопить вместе со своим телом. И теперь стало страшно, невыносимо страшно не устоять, когда эти руки так отчаянно схватили его в последнюю секунду, и так самоотверженно держали теперь. Все стало иначе, в одно мгновение прошлая убийственная жизнь перестала существовать. Джей с потрясающей ясностью понял, что не хочет, чтобы эти руки стали последним, что он почувствует, ему захотелось остаться в них до конца предназначенных ему судьбой дней, оставить в них свою душу под защитой. Только сначала бы выбраться из пропасти, куда уже шагнул одной ногой. Это оказалось сложно, больно и страшно. Голова кружилась теперь не из-за высоты, а из-за жуткой смеси эмоций и шока, настолько сильного, что мозг отключил всякую рациональную осторожность, заставляя тело неестественно смело перехватывать ограду и находить равновесие в тонкой полосе бетона. И когда он, спустя мучительные для обоих минуты, оказался по обратную сторону смерти, ноги подкосились и тело, выжатое перенесённым, повалилось на мокрый асфальт с рвущим лёгкие и горло плачем. Чонсон дрожал лихорадочно, слёзы лились по шее под толстовку, а сорванный голос болезненно врезался в слух и сердце спасителя. Он тоже плакал, упав рядом, и бессознательно дёргал Джея за рваные джинсы, хотел сказать что-то, но не мог произнести и слова от ужасающей правды, что секунда могла решить эту разрушенную, но не потерявшую ценность жизнь. Но вот он, живой, ощутимый, падал всё ниже к земле перед ним и терзал себя виной перед собой и спасшим. А когда через силу поднял голову, на него смотрели те самые рысьи глаза, искаженные ужасом и залитые слезами. То самое лицо, светившееся когда-то на школьном фестивале. Он будто видел его во сне, но нет — в одной из прожитых реальностей — видел его, будучи уже однажды мёртвым, совершившим главную ошибку, и ни за что не поверил бы тогда, что именно он не даст совершить её снова. Именно его руками было стёрто всё прошлое, такое теперь не настоящее, не его. Четыре года отмотаны назад, он проснулся в новой жизни, в альтернативной реальности, где Пак Чонсон не погибший и не изгой общества, а человек, живой человек. Он смотрел на напуганного мальчика сквозь намокшие ресницы и это лицо, такое искренне, до глубины души обеспокоенное его жизнью, которую даже сам он был готов отдать, ради избавления от мук, отпечаталось в памяти синим мутным воздухом, болью в каждом суставе и необъяснимой любовью в каждой клетке его вновь живого организма. Он не помнил его имени, точнее и не мог помнить, раз то существование разлетелось теперь пеплом, но он знал — этот мальчик его новая жизнь, его ангел хранитель. Джей не мог помнить и того, что полюбило эти глаза мёртвое сердце, но животворящее чувство укоренилось в нем настолько, что прошло через все возможные параллели и не дало петле замкнуться — он не упустил свой шанс. — Спасибо, — шепчет отрывисто и еле слышно; плача, тянет пробиваемые дрожью руки к милому лицу и целует в лоб высохшими от перенесённого потрясения губами. Целует и руки и горячие щёки, шепчет что-то невнятное, содрогаясь, и доверяет ему свое сердце навеки. Спустя четыре года он не вернётся в гнилой дом. Для тех людей он навечно покончивший с жизнью. Вся история останется лишь в памяти двух очевидцев, а надежда на счастье будет теплится в душе Джея рядом со светом улыбчивых глаз.