༺☆༻༺☆༻༺☆༻
К тому времени как экипаж Кимов вернулся в поместье, на землю уже опустились вечерние сумерки, постепенно окрашивающие и без того пасмурный день мрачной пастелью. И кажется, что вместе с этим притихли и все звуки, а каждый упавший листок или сорвавшаяся капля прошедшего дождя, ударяясь о грунт, разлетаются с тихим звоном по округе. После все, готовясь ко сну, вновь впадает в анепию. Повисшее в воздухе безмолвие не радует, не несет в себе привычные умиротворение и покой. Сегодня оно давит, душит своим удушающим маслянистым дымом безысходности, в конец разбивая надежду и веру в светлое будущее. Редкие свечи, приветливым пробивающимся сквозь траурные завесы огнем, освещают придомовую лужайку, отбрасывая диковинные тени, и указывая, что большинство жильцов сейчас бодрствует. Но никто не выходит к ним навстречу, никто не торопится помочь спуститься и подсветить раскисшие дорожки фонарем. Даже слуги молчаливым протестом выказывают им пренебрежение, обвиняя семью в произошедшем. А дом встречает леденящей тишиной, вымершего от обитания людей помещения. Но Кимы этого и не замечают — словно подслеповатые кроты, игнорируя оставленные при входе свечи, они разбредаются каждый в свою сторону. Одному сейчас проще. Проще молча принять, осмыслить, «прожить» свое горе, отвлекаясь на глупые и ничего не значащие дела. А говорить, думать, рисовать яркий, улыбающийся образ…невообразимо суморно, жутко. Ким Намджун, скрывшись за дубовой дверью своего кабинета, сразу бредет в сторону выставленного подноса с горячительными напитками. Он плескает порцию выдержанного солодового виски, залпом осушает стакан и сразу тянется за следующей… и следующей. Альфа приговаривает практически полную бутылку, так и не почувствовав горечи крепленого напитка и не ощутив спасительных мягких волн потребляемого алкоголя. Наоборот, градус выпитого усиливает утрату, обвиняя и срывая маски, обличает все безнравственные поступки, оставляя за собой чувство вины… Слегка покачиваясь мужчина бредет в сторону рабочего стола. Он усаживается и, отчаянно потерев лицо руками в надежде прогнать неудобные мысли, срывается единственной скупой слезой прощания… Спустя несколько минут несмелой тенью к нему в кабинет входит Джувон. Плотнее перехватив горлышко принесенной бутылки, он нетвердой походкой подходит к отцу. Младший альфа резко поднимает руку и с громким стуком ставит бутылку на стол, едва не промахиваясь в слишком быстром для своего нынешнего состояния движении. Молодой человек громко всхлипывает и тут же шмыгает, втягивая норовящую вылиться жидкость из тела. Альфы, не мигая, смотрят друг на друга покрасневшими глазами, пытаясь унять бушующий внутри ураган… Первым сдается Джувон. Он прерывает игру в «гляделки», падет на пол и, заходясь в рыданиях, бормочет: — А помнишь… Намджун конечно помнит. Старший помнит даже больше. Он подходит ближе и, обняв своего ребенка, заходится безутешным воем. Остаток ночи альфы проводят в крепких объятиях друг друга, делясь сквозь плач воспоминаниями… Все же высказанное горе и облегченная душа помогут ненадолго унять распирающую грудь тоску… Дыхание перехватывает — миг и Ким Сокджин, задыхаясь, оседает на пол, тупо уставившись на окружающий его беспорядок: разбитая ваза, перевернутая мебель, распотрошённые книги… — это лишь малая часть учиненных им разрушений. Омега дышит часто-часто и, остервенело вцепившись в свои волосы, раненым зверем кричит на все поместье. Он сетует, бьется в своей истерике, а в голове беснуется лишь одна мысль: «Почему?» Как судьба могла быть к ним так жестока, отбирая его крошечное, любимое создание? Мужчина крепко-крепко зажмуривает глаза, укладываясь прямо там, в уничтоженной им библиотеке, на полу, тихо бормоча: — Это все сон… Жуткий кошмарный сон… — Омега пока упорно гонит мысли о своей возможной причастности к произошедшему. Нужно лишь зажмурить глаза и уснуть, а утром все будет как прежде. Его мальчик вновь встретит омегу радостной улыбкой и с хитринкой в глазах проявит верх дипломатии, чтобы скрыть или преподнести очередную шалость Тэхена в новом, мягком свете… А происходящее сейчас Сокджину лишь приснилось. Омега больно щипает себя за бедро и открывает глаза… Не сон, а ужасающее своей реальностью происходящее. Он погиб… Его нет… Чимина больше нет… И он соучастен в этом. Несмелый росток чувства вины зарождается в глубине груди и листоколосниковым бамбуком заполоняет все вокруг, норовит вырваться наружу, распирает грудь с огромной силой. Глаза Сокджина хаотично бегают по окружающим предметам, пытаясь хоть за что-то зацепиться. Боль, неверие, тоска, вина, злость, растерянность… Кажется, лопни сейчас омежья грудь и затопит все коктейлем из эмоций, что и краю видно не будет… От хаотичных мыслей взрывается мозг. Жизнь больше не имеет смысла. Хочется кричать. Кричать всем и каждому, поведывая о своей боли… Сокджин пока не знает, как все это пережить. А сознание, потерявшее остатки самообладания и контроля, преподносит омеге бесценный подарок — окутывает его темным мороком, ненадолго отгораживания от реальности бытия. Слезы беспрерывным потоком стекают с омежих глаз, но Тэхен не пытается их промокнуть носовым платком или смахнуть рукавом. Он просто не обращает на них никакого внимания и даже не шмыгает носом, позволяя соленым дорожкам собираться в крупные волны капель и, срываясь с острого подбородка, тонуть в мягкой ткани черного сукна. Он стоит посредине комнаты Пака, там, где еще незримо ощущается присутствие кузена, а все вокруг замерло в предвкушающем ожидании появления своего хозяина, который больше никогда не придет. Ким затуманенным взором обводит каждую мелочь, каждый предмет интерьера, хранящие в себе огромное количество теплых и нежных воспоминаний… Перед глазами вспыхивают картинки их недавнего с Чимином разговора. Последнего. Небеса, да если бы омега только знал, что больше у него никогда не появится возможности услышать мягкий голос, почувствовать нежный аромат или попросту обнять кузена — он бы ни за что так не поступил. Откусил бы себе язык, но не бросил тех злых и ненавистных слов. Восстал бы против всего света, закрыл бы хрупкого старшего своими узкими плечами. Бился бы в кровь, но не позволил ни единому светлому волосу упасть с чиминовой головы… Увы, прошлое не знает сослагательного наклонения. «Лучше б ты и не появлялся в нашей семье никогда!» — призраком прошлого всплывают в голове его собственные слова, бьют по истерзанному омежьему сердцу, заставляя мальчика лишь цепче хвататься за, еще хранившую запах безвременно почившего хозяина, игрушку. »…лучше бы тебя и вовсе никогда не было!» — пронизывающим холодом осознания его же фраза сотней плетей бьет по истерзанной душе, заставляя ее беззвучно биться в агонии, истекая кровью. Он виноват! Боги, как же он виноват! Да Тэхен же буквально собственноручно толкнул Чимина в то озеро. Ведь насилия и убийства совершаются в большинстве своем не мечами и ружьями, а злыми словами и равнодушными поступками… Мальчик ловит свое отражение в зеркале туалетного столика и завороженно, не отводя глаз, немного прокручивается, изучая себя со всех сторон. Изучая УБИЙЦУ… Ужасающая мысль охватывает все его существо, а лихорадочные, зияющие красными капиллярами воспаленной склеры глаз не позволяют отвести взгляда от картин зазеркалья. — Убийца… ассасин… братоубивец… — змеиный шепот обвинений слышен со всех сторон, даже прижимаемый им Куки своими плюшевыми губами шепчет правдивые обвинения: — Виновен… Виновен. Виновен! Тэхен не выдерживает и, отшвырнув игрушку подальше от себя, запускает ближайший тяжелый предмет в сторону обличающей внутреннюю гадкую сущность гладкой поверхности зеркала. Звонкий стрекот разлетающихся осколков разносится по комнате, оседая на рецепторах правдой осознания. — Убийца! — сотни голосов тихого шепота сливаются в громкий крик, выжигающий незримое тавро пожизненного напоминания. Мальчик оседает на пол и, закрывая уши руками, кричит, воет, лишь бы не слышать обличающие голоса… — Ошибки, которые невозможно исправить, нужно искуплять ценой пролитой крови, своей крови, — криво усмехаясь в осколке разбитого зеркала, собственное отражение указывает путь к спасению. Омега, соглашаясь, кивает и поднимается со своего места, предварительно подобрав ближайший обломок, с силой прижимает к своему запястью. Рука предательски дрожит не в силах совершить задуманное, а сердце принимается отплясывали кадриль, стекая по щекам молчаливым протестом слез жалости. Жалости к себе. К собственному малодушию и слабости… С болезненным криком омега отшвыривает неугодный предмет подальше от себя. Ему нужен другой способ, более действенный и молниеносный, чтобы как Чимин — шаг, и вечность навсегда сомкнулась вокруг тебя. Тэхен выходит из комнаты и, в робком освещении вступающего в свои права дне, бредет по все еще затихшему дому. Он, незамеченный домочадцами, взбирается по лестнице и, поднимаясь на верхний этаж, выходит на крышу, где совсем недавно они с умершим омегой шептали звездам свои заветные желания. «Хочу быть как Чимин…» загадал он тогда. Что же, Ким Тэхен, ты будешь, только вот не жить, а… Мальчик подходит к самому краю крыши и осторожно, на пробу, позволяет носкам, все еще испачканных могильной землей, туфель свеситься с края. Не страшно. Он, на манер крыльев, широко разводит руки в стороны, собирается с духом отправиться в свой первый и последний полет, крепко зажмуривается и, судорожно выдохнув, делает еще один крошечный шаг в никуда, и еще… и еще… остаются буквально миллиметры — и он полетит… Крепкие руки обхватывают хрупкий стан, валят на крышу, оттягивая обратно на безопасное расстояние и развернув жестко притискивают к теплой груди. — Что ты творишь? — слышит он грубый, взволнованный и смутно знакомый голос. Омега обессиленно привалившись к чужому теплу позволяет свежести весеннего леса окутать себя. — Отпустите меня, — не предпринимая никаких попыток вырваться, бормочет юноша. — Ага, сейчас, — омегу мимоходом сильнее стискивают в объятиях. — Чтобы ты закончил начатое? И не мечтай! — Вы не понимаете. — Омега копошится, пытаясь отстраниться. — Это я. — Правильно, — соглашается пока неопознанный и не отпускающий его альфа. — Это ты, а это я… — Нет, не то, — Тэхен отрицательно машет головой. — Я виноват. Только я один. Это я наговорил Чимину гадостей. Я вынудил. Буквально толкнул в тот пруд своими руками. Только я один виноват, — омега не замечает, как его речь становится заторможенной и неразборчивой, а сам он сотрясается в безудержных рыданиях. — Ну-ну, — Тэхена утешающе гладят по спине, нежно зарываясь носом в пушистые волнистые пряди на макушке, — полно говорить глупости. Ты ни в чем не повинен. — Виноват, — шепчет одними губами Ким, отстраняясь и пытаясь, наконец, увидеть человека, дающего ему сейчас утешение. — Сначала я захотел занять место Чимини, а потом сказал в лицо, что лучше бы он сгинул. Господин Чон, понимаете? Я убил его! Я знал, что Чимин слишком любит меня, чтобы не исполнить моего желания… — Тэхен, послушай меня, — альфа крепко хватает младшего за плечи, слегка встряхивая. — Смерть — не выход, никогда им не была и не станет. А ты, вообще, подумал своей хорошенькой головкой, что почувствовали бы родители, если и второй их сын погиб? Что стало бы с Джувоном? И разве Чимин одобрил бы твой поступок? — Чон Чонгук, мастерски играя на чужом чувстве вины, испытывающе заглядывает в омежьи глаза, требуя ответа. — Скажи, одобрил бы? — Нет… — мямлит мальчик, отводя взгляд. — Я доподлинно не знаю, что произошло, и лишь по рассказам твоего брата слышал, что Пак Чимин внезапно стал парией всего гасадалурского общества. Но я уверен — в том твоей вины нет… — Есть… — упрямо повторяют подрагивающие в начинающейся истерике губы. — Раз есть, — миролюбиво соглашается альфа, предпринимая последнюю попытку успокоить, — значит, своей жизнью ты должен искупить вину перед кузеном. Ради его светлой памяти. Ради его любви к тебе ты должен прожить свой век. Понял меня? — Чонгук, усиливает давление на омежьих плечах, требуя больше внимания к себе. — Понял? — Да… — тихо роняет юноша. — Хорошо, — удовлетворенный ответом младшего кивает мужчина. — А я буду приезжать и контролировать твое обещание. И еще, если ты захочешь, мы будем говорить о Чимине. Много говорить про него… — Спасибо, — омега непроизвольно утыкается носом в чужую шею, больше впитывая дарящий успокоение запах. Дверь на крышу с резким стуком растворяется выпуская наружу запыхавшегося и бледного, словно жнец смерти, Мун Чоля. — Боги, Ким Тэхен, к счастью, ты здесь, — едва не всплескивает руками нянь, облегченно выдыхая, а замечая двусмысленную позу пары, в ужасе округляет глаза, — господин Чон, что вы… Альфа с укоризной отрицательно машет головой и бросает красноречивый взгляд на край крыши. А старый омега, осознав ужас произошедшего, нервно подрагивая кончиками пальцев, прижимает руку к своему рту. — Тэхена, мальчик мой, — ласково воркует Мун Чоль, несмело приближаясь, — пойдем, тебе нужно отдохнуть. Я принесу тебе твое любимое какао с ежевичными сконами, — и облегченно выдыхает, радостно заметив слабый кивок. Омега осторожно тянет руки к воспитаннику, чтобы помочь ему встать, но альфа Чон опережает и, ловко подхватив юношу под спину и колени, легко поднимается со своей ношей. Нянь осуждающе поджимает губы, но безмолвно кивает в сторону спален. Ким Тэхен накормлен, переодет и, слава Небесам, наконец-то успокоившись, спит. Нянь выходит и прижимается спиной к двери мальчишеской комнаты, позволяя себе мгновение слабости. Он, сжав крохотную миниатюру светловолосого омеги в кармане, смахивает непрошенные слезы. Мун Чоль зло одергивает себя — сейчас не время разводить сырость. Остальные Кимы, даже в своей трагедии, смогут позаботиться о себе самостоятельно. Ему же нужно побеспокоиться о благополучии оставленного наедине со своим горем ребенке. Омега любовно проводит кончиком пальца по счастливой улыбке на портрете — о вырванной с корнем жизни его цветочка он будет горевать потом, для этого у старого омеги есть ночь… Трудно усугубить ситуацию, если она и так усугублена. Но страх сказать или сделать что-то не так, обострить происходящее еще сильнее, заставляли Мун Чоля держаться несколько в стороне от происходящего — да и негоже какому-то слуге, пусть и занимающему особое положение в доме, лезть в господские дела. Конечно, он всячески старался безмолвно поддержать своего любимца: отдавал приказания готовить его любимые блюда, обеспокоенно наблюдая, как большинство из них оставались нетронутыми; чаще проявлял физический контакт, часами расчесывая прекрасные золотистые локоны; старался заводить разговоры о пустом в надежде отвлечь… Мало, как оказалось, так ничтожно мало попыток вырвать Чиминушку из самоуничтожающих мыслей. Нянь пару дней назад даже написал письмо, с коротко обрисованной ситуацией Чжу Сикенгу — этому старому марозматику, некогда безответно влюбленному в прадедушку его цветочка и от этого питающему некую слабость к похожему на своего прародителя омеге… Слишком поздно. На помощь юноше престарелый альфа попросту прийти не успел. Омега до конца своего недолгого века будет корить себя в проявленном дофенизме — не досмотрел, не уберег, не смог предотвратить… Ведь человек погибает далеко не из-за смерти, а из-за проявленного в его адрес равнодушия. А Мун Чолю теперь остается жить только раскаянием и воспоминаниями. События же того дня, когда поутру у конюшен был обнаружен понуро бродящий рассбруенный Фрис, будут выжжены серной кислотой на сетчатке глаз, сливаясь в единые мгновения кошмарного сна. Затяжной дождь поздней осени нес с собой не только докучливую слякоть, неприятную сырость, он еще и щедро делился проникающим во все щели фамильного дома и души его обитателей промозглым холодом. На удивление, тот роковой день, разделивший жизнь в поместье на «до» и «после», поприветствовал пусть хмурым, но сухим утром. Мун Чоль, по обыкновению, поднялся первым и, приведя себя в порядок, отправился будить своих подопечных. И если Тэхен встретил его припухшими то ли от глубокого сна, то ли от длительных рыданий глазами и извечным: — Чоль-ним-щи, еще пять минуточек, пожалуйста… — безапелляционно зарылся носом в подушку. Комната же Чимина повстречала хладностью не расстеленной постели и всяким отсутствием намека на недавнее присутствие своего хозяина. Тихо пожуривая «современную молодежь» и вспоминая былые времена, когда «омеги так не своевольничали», Мун Чоль отправился давать распоряжения по предстоящему завтраку. Но при входе в кухню мужчина был остановлен безумным взглядом вбегающего через черный вход главного конюха. — Т-т-т-ам-м, — судорожно проговорил альфа, отчаянно комкая прижимаемую к груди фуражку и указывая в сторону конюшен. — Что там? — обеспокоенно поинтересовался нянь. — Фрис! — на одном дыхании выпалил альфа. — И? — Фрис вернулся один… На последнюю фразу старый омега слегка кивнул и отправился дальше вглубь комнаты по своим делам. Но не пройдя и пары шагов он замирает, осознавая смысл услышанного. Фрис — конь Чимина, и только Паку этот норовистый мерин позволял ездить на себе, но раз он вернулся один… Мун Чоль круто разворачивается на пятках и бросается на выход, туда где по его предположению должен быть конь. Насилу поспевающий за прытью немолодого мужчины конюх смог нагнать его только у конюшен. — Где молодой господин Пак? — не поворачиваясь, спрашивает омега, боясь услышать, что его цветочек покалечился. — Н-не знаю… — В смысле?! Насколько мне известно, — пышущий яростью нянь, разворачиваясь, наступает на сжимающегося под чужим напором альфу. — Господин Сокджин обязал сопровождать Чим… молодого господина Пака во всех его поездках. И поездки эти должны быть только с четкого разрешения старшего омеги Ким. Посему, — Мун Чоль яростно тычет указательным пальцем в альфью грудь, требуя ответа. — Спрошу еще раз. Где Пак Чимин? — Да не знаю я! — кричит в ответ мужчина. — Он заявился ночью и, выгнав всех моих парней, самостоятельно оседлал Фриса, и уехал прочь. — И вы никому не сообщили? — Нет… То есть да. Я сразу отправился к господам, но они уже уединились, а врываться в супружнюю спальню я не посмел, — альфа виновато опускает голову, понижая голос, — доносимые звуки были не двусмысленны… — Да как вы смеете подслушивать? — вскипает нянь. — И почему никто не отправился следом? — Отправился… Но ночью был дождь, и была темнота… Мы потеряли его где-то на середине проселочной дороги. И потом… — Что потом? Как вы объясните свое бездействие господам? — А потом, — с нажимом отвечает вскинувшийся альфа, — я решил дать молодому господину глоток свободы. Неужели вы думаете, что все слепы и глухи, и не видят, как господа Ким стали относиться к племяннику, поверив каким-то сплетням? — разводя руки в стороны, не унимает своего возмущения старший конюх. — Это же какими нужно быть дураками, чтобы только допустить мысль, что такой светлый и чистый омега, как Пак Чимин, опустился до подобной низости и грязи! — Во сколько это было? — принимает альфью правоту нянь, нервно сжимая кулаки. — За полночь… — омега кивнув, отправляется к господам, обдумывая на ходу как бы преподнести полученную информацию, в конце концов, возможно цветочек действительно решил немного отдохнуть от чужой несправедливости и, вернувшись, скрывается в одной из дальних комнат или у кого-нибудь в деревне… Розыскные работы шли практически весь день, обыскивали буквально каждый миллиметр дома, затем сада, а потом возглавляемые Намджуном и Джувоном группы отправились на поиски пропавшего омеги по его любимым маршрутам и в ближайшую деревню. Не в состоянии усидеть на месте от охватывающего немого переживания и глупых ужасающих мыслей, старый омега увязался поисковиком к Ким Намджуну. В конце дня изрядно потрепанный и ощущающий ломоту в теле от длительного пребывания в седле омега узнал о существовании мышц в таких местах, где им быть совершенно не положено. Но он молча сносил все неудобства, неустанно следуя за старшим альфой. О скрывающемся в лесной чаще озере вспомнили не сразу. И то только после очередной «пустой» поездки, когда Ким Сокджин, причитая, забился в истерике и ушел в воспоминания как «его крошка» весело резвился на берегу… Словно по отмашке все бросились в сторону леса, безжалостно подстегивая коней, каждый одновременно хотел и не хотел прибыть первым — боясь увидеть или найти… Приближающийся вечер, узкая тропинка и сковывающая заморозком размокшая и засасывающая копыта коней земля — лишь замедляли процессию. Но вот конец маршрута. Овраг. Поляна. Игриво плещущиеся мелкие волны. Никого. И секундное облегчение… пока один из конюхов не увидел зацепившийся за поваленное дерево пиджак, все еще хранящий на себе легкий шлейф ирисов… Мгновенная сковывающая своим напряжением тишина. Паника. Попытки докричаться до омеги. Прочесывание дна длинными палками. И выуженный в неравной борьбе с быстрым течением правый туфель. Отказывающиеся принять безжалостную действительность родственники практически всю ночь и весь следующий день будут биться в отчаянных попытках найти, раз за разом почесывая лесное озеро и прилегающую террриторию. Но кроме уже обнаруженного и опустившихся под гнетом вины плечей, и горячих горестных слез — безвременно покинувший этот мир омега не оставит после себя ничего…༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Даукара
«Дражайший господин Мин! По вашему вопросу спешу сообщить вам, что омега Пак сгинул… По словам очевидцев и приближенным к семье Ким людям — он утонул в лесном озере недалеко от поместья. Злословники, правда, утверждают, что Пак Чимин сам совершил страшный грех и хладными озерными водами попытался отмыть имя семьи и обелить себя, смывая последствия вспыхнувшего, уже после вашего отъезда, скандала… Свое последнее пристанище омега нашел рядом с родителями на фамильном кладбище Паков….Навсегда ваш покорный слуга…»
«скандал»… «сгинул»… «утонул»… «сам»… горящие кровавым огнем словам яркими вспышками выделялись с основного текста, кружа бесконечные хороводы в голове альфы и растворяя безжалостным вихрем яркий светлый образ прекрасного юноши, навсегда окрашивая окружающий мир в черно-белый. Костлявая рука скорби сжимает сердце, с жадностью вгоняя в мягкие, податливые ткани свои когтистые пальцы, а воздух перестает поступать в легкие из-за перехватившегося дыхания. Мелкие темные звезды вспыхивают перед глазами, вынуждают вспомнить бессознательные движения и по инерции совершать поступательные движения грудью. Губы сжимаются в плотную полоску, кривя рот, а лицо за мгновение сменяет все двадцать восемь трагических масок Мельпомены. Но боль не находит выход наружу, да собственно и не пытается, она лишь необъятным комом вытесняет все вокруг, зияя пустотой на месте умершей души. Альфа еще раз вглядывается в неумолимые строчки, словно в очередной раз ища подтверждение, и с силой сжимает ни в чем не повинный лист бумаги. Не смог, не уследил, не уберег самое дорогое существо на свете, уничтожил своими черствостью и безучастностью, оставил на растерзание безжалостный толпы. А собственно, имело ли хоть какое-то значение стал бы ли он первым, пятым или сорок восьмым? Какую имеют ценность все те, кто был до? Главное, что он был бы после, стал последним, оставаясь до конца рядом с любимым человеком. А теперь омеги нет, а Юнги лишен возможности попытаться вымолить прощение… Свою ошибку Мин осознал практически сразу, уже буквально на следующий день, вместе с сошедшими на нет парами алкоголя, он понял, что погорячился. И едва спустившись на даукарский берег порывался развернуть только что пришвартовавшийся брик обратно. Но тревожный взгляд Ли Кая и тихая фраза о попытке отравления Хо Туэна и нападении на малолетних дядюшек вынудили Мина, как обычно, личное задвинуть на «потом» — ведь у них с Чимином впереди еще вся жизнь и масса возможностей все исправить. А на деле, пока он решал государственные дела, вступая в очередной бой с кузеном, его омега, забрасываемый камнями осуждения и отторжения, медленно умирал. Иллюзорная надежда, самообман, глупая вера в то, что у него еще есть время в итоге сыграли с альфой злую шутку, в очередной раз забирая из его жизни самое бесценное и дорогое, лишая даже возможности сказать последнее «прости»… Нет-нет-нет — беснуется отказывающийся поверить в жестокую реальность мозг. Не может быть, чтобы Пак Чимина больше не было. Иначе если нет больше смысла, то и жизнь альфе ни к чему… Мин Юнги подрывается и, отодвинув одну из картин на стене, вынимает из скрытой ниши драгоценную нефритовую шкатулку — еще одно напоминание о его папе, но сейчас не до меланхолии. Альфа споро перебирает хранящиеся в ее недрах безделушки, наконец находя искомое — фигурную бутыль с зеленоватой жидкостью, незаметно взятая у Чон Хосока, на всякий случай. Яд Гу. Очевидно, «всякий случай» наступил, с этими мыслями Юнги отвинчивает крышечку, позволяя запаху сладкого миндаля медленно распространиться по комнате и примериваясь смотрит на содержимое. Обычно достаточно и нескольких капель… но он хочет осушить ее до дна, чтобы потом даже никакие Чон Хосоки и их умелость в медицинских делах не смогли ему помочь. — Юни-оппа? — тихо пробирается в альфий кабинет Ли Сухо и, прищурившись, вглядывается во мрак комнаты. — Ты здесь? Мин Юнги резко выпрямляется и, громко хлопнув крышкой шкатулки, наспех закручивая найденную бутыль, пряча подальше от любопытных детских глаз в рукав ханбока. — Ты что-то хотел, Хони? —обернувшись, альфа с тревогой пробегается взглядом по ребенку, из-за Ли Бина он стал сущим параноиком. Омежка отрицательно машет головой и с не по-детски серьезной внимательностью всматривается в лицо непривычно бледного старшего: — Пока папа опять проводит с Иан-хёном свои «взрослые» разговоры, я решил немного погулять и проведать тебя… — мальчик взбирается на один из высоких стульев рядом с рабочим столом Юнги. — А разве мой младший дядюшка не должен сейчас быть с учителями? — строго спрашивает Мин, делая себе пунктик о необходимости приставить охрану к этому непоседе. На всякий случай. — Мне было скучно, — мальчик беззубо улыбается, — а еще я соскучился по Юни-оппе и его историям. — Отрадно слышать, — альфа не может противиться детской непосредственности и тянет уголки губ в улыбке. Он покрепче сжимает стеклянный предмет в кармане, ему вновь придется отодвинуть свои желания на потом. Чтобы уйти без сожалений альфе нужно позаботиться о поручении деда. — Хотя уверен, что по историям больше… — Юни-оппа, ты такой большой и такой глупый! Как ты можешь быть не важнее каких-то историй! — Смеется мальчик и, успокоившись, оглядывается, словно опасаясь, что их может кто-нибудь услышать, и, подавшись вперед, шепчет: — Я пришел тебе рассказать секрет. Иан-хён говорит, что это все глупости, и я перечитал детских сказок, но я совершенно уверен… — В чем? — также переходит на шепот альфа. — В том, что Звездочка появилась во дворце и теперь живет на омежьей половине. — Что?! — неверяще тянет ошарашенный старший, неужели из-за пережитого малыш спутал явь и навь? — Сначала я услышал новый запах, совсем как любимые папины цветочки… — продолжает щебетать мальчик, весело болтая ногами. — Ну ты ведь знаешь, что мой носик, — малыш тычет пухлым пальчиком в указанный орган, — достаточно чувствительный, и я пошел искать источник вкусного запаха. — Сухо говорит еще тише. — И нашел. В одной из комнат спал омега, с очень светлыми волосами, таких здесь точно ни у кого нет! — Это же может быть кто угодно, — поражаясь излишнему воображению ребенка, уже спокойнее замечает Мин. — Нет, — упрямо машет омежка, — это точно была она. Только Звездочки могут быть такими красивыми! Потом пришел дядюшка Исо, а ты знаешь, каким он может быть строгим, и папе мог еще рассказать, и я… я убежал. — Ли Сухо печально опускает плечи, сцепляя маленькие пальчики в замок, грустно заканчивая. — Я очень хотел познакомиться и даже не спал всю ночь, собираясь прямо с утра пойти и поприветствовать красивого омегу… Но Звездочки там уже не было. Я хотел его найти, но запах цветочков потерялся в тайном саду…༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Странные, непривычные образы мелькали перед глазами, вспыхивая неизвестными обстановками, интерьерами и лицами, а нос забивало от едких медицинских (хотя юноша не уверен в их происхождении) запахов, да ему и не до разбирательств. Омега пылает. Жар с кожи проникает невыносимым пламенем внутрь, будоражит кровь, застилает глаза и уши, давит на тело непосильной ношей, сковывает движения, не давая возможности даже пошевелиться. И охваченный лихорадкой юноша принимается метаться на подушках и изламываться дугой, дабы скинуть охватившее напряжение. Порой эти ощущения затихают, преобразовываясь и обхватывая хрупкий стан несвычными метаморфозами, даря ощущения текучести, расслабленности и полета. Аккуратные пальчики зарываются в мягкую ткань простыней, стараясь удержать на месте норовящее уйти в невесомость тело. Но легче всего было, когда находящийся в постоянном возбуждении мозг отключался, даря ощущения покоя и умиротворения. В такие моменты он путешествовал, бродил по старым знакомым с детства местам, встречался с друзьями, танцевал на балах, вновь был в окружении любящих его людей и переживал счастливые моменты своей недолгой жизни… Сегодня лживая картинка не продержалась долго, вторя зыбкой рябью злобному хохоту Квинщин, она растворилась, перенося омегу на залитый лунным светом берег лесного озера. Темнота медленно «поедает» серебристое свечение, пядь за пядью она наступает вместе с кишащими в ее недрах тварями. Омега все больше теснится к неспокойной водной глади, отступая шаг за шагом, он уже может ощутить, как ледяные языки-волны принимаются лизать его пятки. Рваные чавкающие звуки все ближе, и уже кроме горящих плотоядным голодом и ненавистью глаз, омега может различить смутные очертания… людей. Всех тех, кто без зазрения совести поспособствовал его уничтожению. Мрак сгущается, заполоняет смрадом и предвкушающими свирепыми криками кружащих над его головой алконостов. Плотное кольцо становится все теснее, а воздуха все меньше. Он обессилен, и подрагивающие ноги не выдерживают, они сгибаются под общим весом и падая разбивают колени в кровь. Омега задыхается и, истошно хрипя, цепляется пальцами за горло, стараясь его разодрать… Юноша не сразу понимает, что все замирает: смрад отступает, темнота больше не надвигается, и алконосты парящими мошками зависают на одном месте. По освещенной щедрым серебристым светом ночного светила лунной дорожке к нему приближается пара… — Чимини, — нежно протягивает к нему руки отделившийся и вышедший вперед омега, — что ты здесь делаешь? — Я… — юноша смаргивает раз-другой, изучая настолько похожее на его собственное, разве что с поправкой на небольшую разницу в возрасте, лицо. — Папа? — вдруг осознав кто перед ним, слезливо спрашивает омега и, дождавшись утвердительного кивка, бросается на грудь родителю, втягивая забытый, но такой родной запах грейпфрута. — Тише-тише, дорогой, — Ким Ыну ласково гладит по спине своего ребенка. — Чимини, милый, тебе нельзя здесь находиться. — Но… я хочу, — бормочет в чужую грудь юноша. — Я не хочу назад. Можно я останусь здесь, с вами? — с надеждой в голосе спрашивает парень, отстраняясь, — там я все равно никому не нужен… — Чимчим, — выговаривает подошедший альфа, окольцовывая крепкими руками своих омег, — все не так, каким кажется. И ты скоро поймешь это. — Но… — А теперь тебе пора, — родители еще раз крепко сжали в объятиях свое чадо. — А как же вы? — Однажды, — прочистив горло от захватывающих эмоций, Пак Намкун продолжил, — мы снова встретимся. Не скоро. Тебе еще предстоит подобрать достойную пару для наших праправнуков. — Но я же… — всхлипывает младший. — Иди. И ничего не бойся, — улыбается Ыну. Подталкиваемый юноша разворачивается, чтобы сделать шаг, но замирает, услышав следующие слова папы, и едва заметно кивает, улыбнувшись. — Чимини, — ласково говорит вслед своему ребенку омега, — не сопротивляйся. Следуй за своей звездой, она обязательно приведет тебя к счастью. А мы… мы всегда будем рядом… Органы восприятия постепенно начинают чувствовать окружающий мир. Шумы наполняют все вокруг, но пока отчетливостью звучания не пробиваются сквозь окружающую его толщу постепенно сходящего на нет забытья. Сухость во рту можно сравнить с повторно выжженной пустыней. А прикосновения ткани постельного белья к сверхчувствительной коже дает ощущение, что эту самую кожу с него сдирают живьем. Свет неприятно бьет по глазам, вспыхивая под прикрытыми веками яркими всполохами. Раздражающий горько-сладкий запах медицинских лекарств забивает ноздри, но омега сейчас настолько истощен, что даже не находит в себе силы на простой чих и с тихим стоном отворачивает голову, чтобы уйти от раздражающего аромата. — Небеса, — на все еще горячий лоб омеги опускается прохладная узкая ладонь, — наконец-то, он пришел в себя. Немедленно позовите правителя! — мужчина смачивает в уксусном растворе заранее приготовленную ветошь и принимается отирать исхудавшее тело. — Как же ты нас напугал, малыш… — Чон Исо! — гремит вошедший в отдаленные дворцовые покои император. — Я, конечно, не отказываюсь от нашего родства, но никто из моих детей не позволял себе столько вольностей, сколько ты! Это же надо, оторвать меня от важных государ… — Ему стало легче, — как ни в чем не бывало прерывает грозную тираду своего императора омега, — и мальчик начал постепенно приходить в себя. — Правда? — Ли Кай стремительно подлетает к постели больного, чтобы удостовериться, и резко вздрагивает, встречаясь с неосмысленным взглядом. — Тише-тише, маленький, — хлопочет вокруг то и дело открывшего мутные глаза Чимина омега Чон. — А я говорил вам, что лекарство на основе женьшеня творит чудеса. — Еще бы оно не творило, — притворно возмущается император, — ты же на этого омегу все запасы извел. — Вот скажете тоже, — Чон Исо, выпрямляется и с угрозой глядя на своего императора, упирается кулаками в бока. — Вы повелитель целой страны или где? Дайте распоряжение, чтобы их пополнили. — Исо… — явная угроза заставляет омегу в капитулирующем жесте поднять руки. — Главное, что помогло, и юный омега приходит в себя, — быстро успокаивает вспылившего альфу Чон Исо. Император смеривает оценивающим взглядом упомянутого омегу. — Исо, я конечно понимаю, что болезнь никого не красит… Но все же ты уверен, что это именно тот Пак Чимин? — Конечно, — уверенно произнес Чон. — Самый блистательный и красивый омега на весь Гасадалур, рано потерявший родителей и выращенный семьей дяди омега. Я абсолютно уверен, что это именно тот Пак Чимин. — Уж надеюсь… Боюсь даже подумать, что случится с Юнги, если наш план в конце провалится… — Не переживайте об этом, — Исо подносит ко рту Чимина ложку, наполненную мутноватой жижей настойки. — Кстати, нам нужно увезти его отсюда. А то еще некоторые раньше времени обнаружат подарок и не вовремя обрадуются. — Думаешь кто-то будет искать его здесь? Омега покончивший с раздачей лекарств выпрямляется: — Сухо вчера был здесь, а вы знаете, насколько он близок с Юнги. Поэтому как можно скорее нам нужно покинуть дворец, пока малыш окончательно не придет в себя и не будет готов пройти обучение. Но нам нужен лекарь. — Может Хосок? Он столько времени… — Не упоминайте даже имени этого альфы, — сердито сдвигает брови омега. — Я еще слишком зол на него. Подумать только, собственный сын утаил от меня, что Юнги в коем-то веке кто-то приглянулся! Хотя, было бы странно, если бы такой красивый мальчик даже нашу «ледышку» оставил бы равнодушным. Император брезгливо морщит нос, выказывая свое отношение к внешности омеги. — Как думаешь, все те слухи о нем были правдой? — И да и нет, — отвечает Чон Исо. — Естественно, его осмотрели. И ваш личный лекарь заверил, что у юноши еще не было ни одного контакта с альфами. А насчет сплетен… Уверен, что правда. Иначе, что ему делать ночью в лесу стоя в холодной озерной воде? Небеса, а если бы мои ищейки не успели? Даже боюсь подумать, что бы случилось! И так из-за сильнейшей простуды пришлось его буквально с того света доставать… Хотя так, наверное, даже лучше, его в Гасадалуре теперь никто не ждет и не ищет. Но с его узколобыми родственничками стоило бы разобраться. — Омега показательно хрустит пальцами. — Чон Исо, — в восхищенной улыбке тянет губы Ли Кай. — А ты страшный человек. И я крайне рад, что ты всегда на моей стороне… Омега криво усмехается и кланяется в шутливом поклоне: — Всегда к вашим услугам. Мы вернемся, как только Чимин встанет на ноги. Его еще многому предстоит научить…