༺☆༻༺☆༻༺☆༻
— Подай вон ту бутылочку, — обращается Тэхен к горничному. — Да-да, именно ее. А теперь вылей все в воду, — продолжает командовать омега, восседая в дымящейся молочными клубами пара деревянной лохани. — Папенька говорил, что это масло сделает мою кожу нежной и мягкой. Интересно, а какие руки у моего супруга? — задумчиво произносит юноша, на пробу проводя ладонью по своему предплечью. — Они грубы, мой господин, — тихо роняет горничный, подливающий теплой воды. Его рукава закатаны выше локтей, и Тэхен только сейчас замечает покрывающие их сине-фиолетовые отметины и зарубцевавшиеся шрамы. — Как твое имя? — странные подозрения начинают роиться в хорошенькой головке, и омега тянется, с опаской сдвигая ворот сорочки горничного и открывая вид на разукрашенную кровоподтеками ключицу. — Бонджу, мой господин… — И за что господин так с тобой, Бонджу? — настороженно интересуется, наивно предполагая, что проступок был уж крайне серьезным. — Господин были не в настроении, — коротко отвечает горничный, начиная намывать омежье тело махровой салфеткой. — Теперь все изменится, — ободряюще улыбается Тэхен, игнорируя бьющее тревогу предчувствие и отказываясь убирать розовое стекло с глаз. Сейчас на него, как на омегу и второго господина, возлагаются обязанность по ведению домашнего хозяйства и содержанию слуг в строгости. Тэхен не терпит жестокости и даже не представляет, за что с работника можно было взыскать подобным. Немного поразмыслив, юноша успешно — и в очередной раз за сегодня — убеждает себя в том, что здесь произошло недоразумение. Ну не может столь внимательный и заботливый человек, как Со Убин, наказать невиновного. В случае же чего, он больше не допустит напраслины и сможет перенаправить нрав своего супруга в более мирное русло. — Я об этом позабочусь. Бонджу смеряет молодого омегу нечитаемым взглядом и, сокрушенно вздохнув, помогает выбраться из лохани — слишком юн, слишком наивен, слишком неопытен. Чрезмерно много «слишком» на одного человека, и слуге отчего-то хочется верить, что эта светлая душа не разобьется о чужую тьму, словно волна о скалы, разлетаясь на сотни мелких кристаллов-брызг. Розовый, со сверкающими каплями душистой воды Тэхен ступает из ванной на коврик. Омега уже хочет потянуться за полотенцем, но горничный опережает, принимаясь бережно промакивать пушистой тканью лишнюю влагу с юношеского тела. Слуга спешит помочь — это то немногое, что он может сделать для безвинного агнца, добровольно идущего на заклание. Покончив с гигиеническими процедурами, Бонджу обряжает Тэхена в расшитую полупрозрачную сорочку с пышными длинными рукавами и напоследок расчесывает густые волнистые волосы, стараясь наиболее выгодно их уложить, чтобы и без того симпатичное лицо стало выглядеть поистине прекрасным. Возможно, если альфа увидит эту красоту, то, сжалившись, не станет ее рушить? С уходом горничного ушло и окутывающее Тэхена спокойствие, наполняя душу страхом и заставляя юношу сжаться перед неизвестностью. Конечно, папенька провел с ним разъясняющую беседу, в общих чертах описывая, что и как происходит между супругами ночью… В постели… Под плотным одеялом… Хотя Ким Сокджин, собственно, ничего нового не поведал — это Тэхен уже и так знал, читал и видел на украденных у Джувона развратных карточках (ох, и нагоняй бы получил молодой альфа, если бы папенька их обнаружил!). Но описанные папой и писателями взаимоотношения немного… в корне отличались от тех, что омега украдкой подслушал во время одного из кутежей конюхов… Полученная информация, дополненная недвусмысленными жестами челяди, вырисовывала перед взором юноши совершенно иные картинки: грубые альфы, беспринципно берущие свое; похотливые шутки и блудливые взгляды, без стеснения отпущенные в сторону слабого пола; и трепещущие от одного прикосновения и жаждущие подобного нахальства по отношению к себе — омеги, словно это и не люди вовсе, а ведомые своими потребностями безвольные животные, подобные тем, что живут на скотном дворе. Тэхен неоднократно видел, как ежедневным ритуалом петух «топтал» каждую курицу из своего гарема, невзирая на нежелание и попытки несчастных сбежать. Как обезумевший похотью кобель сцепился с течной сукой, и они на протяжении нескольких часов даже двигались вместе, словно одно целое. Как разъяренный жеребец, вцепившись до кровавых ран в шею кобылы, седлал ее, а она, болезненно плача, падала от сумасшедшего напора орудующего внутри нее огромного органа… Тэхен плотнее сжал колени и поджал ягодицы. Нет-нет, у них так не будет! В конце концов, они люди, а не потерявшиеся в инстинктах твари. А Со Убин любимый и любящий альфа, и он ни за что на свете не сделает Тэхену больно. Наверное… Нет, точно! Все будет именно так, как говорил папа: альфа будет его долго нежить и ласкать, пока омега сам не раскроется супругу навстречу. Звучное эхо шагов в коридоре разносится, как сотня одновременно выпущенных мячиков, что своим монотонным, неритмичным действием приближают неизбежное. Тэхен от нарастающего звука весь приосанивается и нервно поправляет пышные рукава сорочки, спешно подрываясь с кровати. Он беспокойно проходится по комнате, едва поспевая за гулко колотящимся сердцем. Но тут же одергивает себя — совсем скоро он получит свое представление о неизвестном, и вместо того, чтобы вытаптывать пушистый ворс ковра, ему следует подготовиться к встрече с супругом… В голове, словно снежным вихрем, проносится, наверное, с десяток разных поз, подходящих к случаю. Быстро отметя большинство из них, юноша возвращается к кровати и, улегшись набок, опирается на локоть, слегка приподнимая сорочку на ноге. Совсем немного, чтобы оголенная на стройном бедре молочная кожа манила, но никак не выказывала доступность. Тэхен только успевает поудобнее устроиться, как в комнату вваливается группа молодых альф. Кажется, это шаферы его супруга?! Истерично вскрикнув, омега подрывается со своего места, наспех прикрывшись сорванным с постели покрывалом — он не намерен посторонним показывать то, что принадлежит лишь супругу. Альфы на его манипуляции разразились громким, обидным хохотом и беспардонно сбросили плавающее в хмельном тумане тело его Убина на брачное ложе. Тэхен испуганно округляет глаза — не о такой он первой ночи мечтал, ой, не о такой. — Ба, да в таком гнезде и мой птенчик бы переночевал, — тем временем один из шаферов подмигивает Тэхену комментируя. Альфа точно успел что-то рассмотреть под ночным платьем! Хотя оно и немудрено: модист, пошивший свадебные сорочки, явно любит ножницы и прозрачные, аки стекло, ткани. Омега краснеет, буквально осязая неприятные, липкие и похотливые взгляды трех пар глаз на себе. Руки, словно щит, сильнее прижимают к груди одеяло, а сам омега опасливо отступает ближе к стене. — Разве только переночевал бы? — интересуется у говорившего другой альфа. — Ну, еще бы отблагодарил, — скалится в ответ мужчина, — да так, чтобы слышно было всем, как голос с юношеского постепенно срывается на взрослый, омежий. — Не переживай, Сынги, — хохоча, хлопают по плечу первого шафера, — не тебе вчитываться в глубокий смысл этого прелестника. — Слышь, Убин, а ты у нас везучий курвин сын, оказывается, — не унимается Сынги, беспардонно пиная лежащее на постели тело, ненароком пробуждая его. — Пошли вон, — вдруг ревет Убин, подорвавшись с кровати с неожиданной резвостью, словно не его пять минут назад занесли в комнату, и буквально выталкивает друзей в коридор под их дружный хохот. — Убин, главное — не промажь, — доносится из-за почти закрытой двери. — Это точно, — вторит второй голос, — ты у нас еще тот меткий стрелок. Вся надежда на морковь! Со Убин открывает дверь обратно, молча делает рывок до предплечья, высказывая свое мнение в адрес друзей, и громким хлопком оповещает об окончании разговора. С обратной стороны слышится новый взрыв смеха, а следом: — Омега, омега, — затягивают зычным басом срамную песню шаферы, а Тэхену от осознания смысла сего произведения и того, что эти песнопения слышны буквально на все поместье, хочется от стыда спрятаться куда-нибудь или как минимум уши закрыть. — Чего ломаешься? Ко мне животом не повертаешься? Животом, животом, еще и воронкою! А я к тебе щупачом, еще и с головкою… Убин неспешно оборачивается и нетвердой походкой приближался к своему супругу. Альфа периодически замирает на месте и облизывает тонкие губы, пока наконец-то не останавливается напротив Тэхена. Мужчина с усердием разжимает все еще сжимающие одеяло пальцы, отбрасывая ненужную ветошь в сторону, горящим взором взирая на съежившуюся за мгновения фигурку. — Никогда не смей от меня закрываться! — доносится до омеги, словно через вату, низкий голос. — Простите, — облизывает Тэхен пересохшие губы. — Ну и долго мне ждать? — рокочет альфа, нетерпеливо раздувая ноздри. — Простите? — ничего остроумнее, чем повтор предыдущего ответа, омега сейчас воспроизвести не в состоянии. — Говорю, готов ли ты, муженек, окончательно консу… консумиррр… скрепить, короче, наш брак? — альфа склоняется и запускает руку в вырез сорочки. Грубые подушечки пальцев изучающе проходятся по гладкой коже, в то время как альфа не мигая наблюдает за подрагивающим телом. — Дрожишь? — довольно тянет альфа. — Думаю, все же стоит преподать тебе урок, чтобы в следующий раз был порасторопнее и не забывал, как следует общаться к супругу. — И, словно когтями, Убин впивается в вершину соска, болезненно выкручивая. Сковывающая черным омутом, пронзительная боль вырвалась оглушительным омежьим криком. — Тише-тише, — злорадствует альфа и льнет к губам Тэхена грубым и безжалостным поцелуем, абсолютно непохожим на те, что он дарил омеге ранее. Младший, пытаясь вырваться, беспомощно взмахивает руками в бесплодных попытках отстранить от себя напирающее тело. Альфа в ответ, лишь сильнее стиснув объятия, повалил их обоих на постель. Решив, что пора покончить с предварительными ласками, Убин отстраняется и, развязывая пояс своих брюк, слегка приспускает их. Видя, как испуганно, но вместе с тем пытливо омежий взор все же спустился к его паху, мужчина довольно скалится: раз его супругу столь невтерпеж, он сможет ускорить процесс. Альфа сминает кулаками горловину омежьей сорочки и резким движением разрывает одеяние надвое. Убин вновь тянется к груди и с садистским наслаждением выкручивает зажатый между пальцами сосок, упоенно наблюдая, как Тэхен начинает биться в болевой агонии. — Мне повезло! — восхищенно произносит альфа. — Ты не только на мордашку оказался симпатичным. Какое тело! Одно удовольствие будет его разукрашивать! И до крови вцепившись зубами в едва не теряющего сознание от раздирающей боли в плече омегу, грубо и без всякой подготовки входит, сразу срываясь на резкий темп. Альфа откровенно наслаждался тэхеновой беспомощностью и, словно одержимый чужой кровью, впивался в шею, в грудь, в плечи, оставляя на нежной коже багрово-черные следы. Тэхена же больше не колотило ни от страха, ни от агонизирующей боли — где-то в глубине омежьего сознания теплилась мысль, что это все происходит не с ним и не в реальности… Ну, не может эталон альфы оказаться демоном, ведущим себя куда жестче и беспринципнее любого животного… А все происходящее — не более чем кошмарный сон, подброшенный мозгу напряжением и переживаниями последних дней. Сны ведь тоже бывают похожи на реальность, но хороши тем, что заканчиваются. Только вот Тэхен все никак не мог проснуться. — Небеса, — беззвучно шептал он, — помогите! Но либо у небесной канцелярии был сегодня выходной, либо она стала глуха к мольбам омеги. Толчок — и его тело словно швырнули на груду битых стекол. Толчок — тело с силой проехало по их острым краям, навсегда обретая метки-шрамы. Толчок — в глазах потемнело от боли, а голову словно наполнило ватой. Мир вдруг утратил свои краски, навсегда окрашиваясь в серый. А надежды, чаяния и мечты, жившие в думах юноши, оказались на поверку столь наивными и иллюзорными, что истине происходящего пришлось их вырезать, выжечь, медленно и жгуче, растекаясь вспышками осознания перед охватывающей темной. «Это крах...» «Это конец...» А Убин продолжал бесцеремонно брать ему причитающееся, без труда удерживая омежьи руки над головой, хоть в этом уже и не было совершенно никакой нужды. Наконец, он толкнулся последний раз и с глухим стоном оросил супруга теплым семенем изнутри и, не допуская сцепки, обмяк сверху. — Я и не ожидал, — задышал мужчина в ухо находящемуся в бессознательном состоянии юноше, — что ты окажешься девственником. Учитывая славу омег вашей семейки, да и шашни твои с Чоном… Что ж, по итогу неплохая сделка вышла. Скатившись с омежьего тела, альфа прихватил одеяния и вышел вон из комнаты.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Шесть недель спустя
Тэхен проснулся поздно и бездумно уставился в окно, наблюдая, как верхушки стройных елей постепенно окрашиваются в серый, а ясный небосвод затягивают мрачные тучи. Привычный вид из окна его… их комнаты. Только вот как омега оказался в этой самой комнате, он, хоть убей, не помнил. Ох, а сколько еще из событий шести последних недель он бы с радостью забыл! Начиная с того самого момента, когда вместо обручального кольца, на него, как оказалось, надели удавку на коротком поводке. Подгоняющий тяжелые облака порывистый ветер врывается в комнату. Он по-хозяйски проходится по вычурной обстановке родового особняка Со, играючи разминает распахнутые шторы, теребит тяжелые складки балдахина и, главное, забирает с собой удушающий запах гниющей листвы. Когда-то наивный омега утверждал, что Со Убин пахнет как мягкая, многоликая, красочная и его любимейшая пора — осень. Нет-нет-нет, как же Тэхен мог спутать сладковато-терпкий аромат осеннего леса — с зарождающимся истлеванием сложенных садовником в большие кучи пожухлых листьев? И омега почти точно убежден, что это не особенность альфьего организма его супруга, а запущенный процесс гниения его тщеславной душонки. Тэхен в задумчивости отводит взгляд от окна, перемещая его на плавно покачивающийся в такт дуновениям ветерка балдахин. Как же он мог быть столь глупым? Глаза начинает предательски покалывать, и омега быстро-быстро несколько раз промаргивается. Не плакать. Только не сейчас. Не тогда, когда он понял, что от любого их проявления (даже соленого запаха), альфа старается выжать жидкости из его глаз в разы больше. Убин зашевелился и по-хозяйски забросил руку омеге на бедро. А Тэхен встрепенулся от этого прикосновения, словно его ударили раскаленным железным прутом. И тут же замер — не буди ли́хо, пока оно тихо. «Невольник! — подумал омега. — Я пленник этой комнаты, этого имения, этого человека». Тэхен пугливо скосил глаза, глядя на умиротворенное лицо спящего мужа, тут же зажмуриваясь. Небеса, как много благородства он вкладывал в слово «супруг», и с каким по итогу истязателем он связался — с изувером, стремящимся каждой фразой, жестом или прикосновением унизить, ранить или попросту искалечить его. К ним не приходят гости: с трудом найдется такой идиот, что поедет с визитом вежливости на север Гасадалура, где располагалось родовое имение семьи Со. Да и они не выезжают в свет — и к счастью для Тэхена, ибо тех двух раз хватило омеге с лихвой. Парой ехидных замечаний Убин выставил его перед доброй половиной света недалеким, манерным глупышом, а позже жестоко отплатил Тэхену за все полученные им знаки внимания от противоположного пола. Омега никогда не забудет чувство беспомощности и обжигающей боли, когда альфа — улыбаясь на чьи-то шутливые комментарии о том, какого красивого мужа-омегу Убин себе отхватил — резко выкрутил его мизинец. Тэхен едва сдержал рвущийся наружу крик, с силой впиваясь зубами в мягкую плоть щеки и наполняя рот солоноватым вкусом. А на следующее утро, крепко прижимая к себе Ёнтана, норовящего высунуться и наблюдать за дорогой сквозь открытое окно кареты, и балансируя от тряски по ухабам проселочного бездорожья, омега был даже рад, что с выходами в свет хотя бы временно, но покончено. Для его родителей была объявлена официальная версия, что «молодожены хотят больше провести времени наедине», и что «свежий воздух полезен зачатию будущего потомства…» Тогда омега и не подозревал, насколько последнее утверждение окажется пророческим. Тэхен полагал, что здесь, в глуши, издевательства станет терпеть легче, ведь не будет тех злопыхателей, перед которыми альфа решит самоутвердиться за его счет. Как видно, зря. Ибо не сдерживаемый рамками приличия и не боящийся, что им может кто-то помешать, мужчина нашел новые способы указывать молодому супругу его место — беспрепятственно беря свое в любое время, в любом месте и совершенно не стесняясь наличия зрителей-прислуги, которые хоть и смотрели на омегу-господина с жалостью, но и попыток защитить не предпринимали. Сам же Убин никогда не снисходил поинтересоваться у Тэхена, как омега относится к происходящему, да и хочет ли он того, что альфа собирался с ним совершать. Словно он заимел не молодого мужа, а очередного служку или бесправного невольника, с которым как собственник мог делать все, что заблагорассудится. Альфа вообще не употреблял никаких слов, которые могли бы говорить о его отношении к омеге, а все происходящее сводилось практически к идентичному круговороту одного сценария, делая каждый прожитый день похожим на предыдущий. Не жизнь, а заевший на одном кадре диафильм какой-то! В котором омега теперь учится принимать все как должное. Без видения других перспектив и вариантов развития их отношений. Супруг его не любит. Да и омега уже не уверен, что тоже. Точнее, точно уверен, что не. А все прошлые эмоции в сторону этого человека сейчас воспринимаются не иначе как детский лепет, слепая ревностная блажь, подталкивающая доказать себе и другим, что он тоже может быть как Чимин. Он может вместо Чимина. Мечтал? Хотел? Желал? Нашел способ. Только вот в результате он собственноручно загубил жизнь дорогого человека, да и свою собственную в придачу, променяв свежесть весны на увядание осени. А раз так, то и имей силы и смелость теперь нести ответственность за вернувшийся бумеранг к нерадивому метателю… Едва не удушая Тэхена своими объятиями, Убин крайне редко снисходил до спальни, вместо этого утягивая его в библиотеку, кабинет или просто, сбив посуду, раскладывает на обеденном столе. — Я привык, — неизменно говорил альфа, — что мои омеги всегда готовы. Дальше, буднично обсуждая тэхенову «готовность» в каждом конкретном случае, оголял ягодицы, незамедлительно врываясь в омежье нутро. Злобно пыхтя и яростно сцепив зубы, Убин неустанно трудился над омегой, словно искал ответы на свои не высказанные вопросы. А омега, не зная, что от него по итогу хотят, и боясь спровоцировать супруга еще сильнее, безропотно терпел. И вел мысленный отсчет каждого толчка. Всего каких-то двадцать восемь — тридцать три фрикции спустя, альфа эякулирует и, шумно дыша в ухо, обмякнет. А после, оставив пару оплеух, молча отправляется прочь по своим делам, оставляя Тэхена, жалеющего в такие минуты об отсутствии любовников у своего супруга, до следующего раза. Но некоторое время спустя все изменилось. Нет, Убин не стал вдруг нежным и заботливым, а Тэхен не начал от их совокуплений получать хоть толику удовольствия. Подученный Бонджу, омега стал прибегать к омежьим хитростям. Тэхен и не подозревал, что если крепко-крепко зажмуриться и сосредоточиться не на счете, а на представлении, то возвышающегося над ним альфу можно было преобразить, заменяя любым лучшим представителем сильного пола. Хоть Чон Чонгуком. Нет. Только Чонгуком! И омеге было уже почти не стыдно воображать всегда приходящего ему на помощь альфу. Жаль, однако, что Чон никогда не был в нем заинтересован, а омега в то время был нацелен на покорение других вершин. Но за всеми своими фантазиями Тэхен теперь старался не упустить момент, и когда альфа изливался внутрь него, проходился несколькими рваными движениями по своему члену, громко простонав в конце, изливался парой мутных струй. Поначалу Тэхен не поверил, что озвученный, протяжный, жалобный звук, словно при резях от несварения желудка, будет иметь хоть какой-то смысл. И каково же было его изумление, что теперь по итогу альфа мог расщедриться на нежность, проявленную россыпью засосов и парой смазанных поцелуев или приятно распирающим изнутри узлом. Неужто это именно то, чего Убин всегда от него добивался? А еще Убин практиковал наказания и… наказания, пару раз в неделю поучая молодого супруга уму-разуму. Тэхен слишком сердечно поблагодарил садовника за новый букет для их комнаты — пощечина — «знать так с челядью себя не ведет…». Омега задержался на пять минут на конной прогулке — скандал на глазах у жителей всей округи и пожизненный запрет на приближение к лошадям — «точность — вежливость королей…». Не подготовился к их совокуплению — помимо орудующего внутри члена Убина, Тэхен ощутил и сжимающие до цветных пятен перед глазами руки на своем горле — «прямая обязанность омеги — заботиться о комфорте своего супруга…». Дальше — больше. Опоздал к завтраку — остался голодным до утра следующего дня — «отказ от приема пищи благоприятно влияет на омежий организм, и к тому же ты слегка поднабрал…». Не так поставил книгу на полку — розги прошлись по его пальцам — «аккуратность красит омегу, Тэхен…». Омега до недавнего времени и не подозревал, что он столь несовершенен, а все жалкие попытки исправить замечания по итогу делали только хуже. Ибо в нем вновь находилось то, что не устраивало альфу. Он не так одевался, ходил, пил, улыбался, смотрел, дышал… список можно было продолжить до бесконечности. Убин не скупился на его пополнение с неизменным новым наказанием для лучшего усвоения материала. Но самое страшное, что Тэхен, кажется, начинает… привыкать, осознавая свою ущербность и дефектность. А почему Тэхен, собственно, все это терпит? Неужто настолько обвыкся, что принимает как должное? Нет. Тогда, может, до сих пор наивно ждет, когда по взмаху волшебной палочки с альфы спадет вся шелуха, преображая его в тот самый идеал, коим он казался почти год назад? Нет. Отчего тогда не пожалуется родителям или попросту не попытается сбежать? Добрался бы до главной дороги, а там все — пиши пропало и забывай как звали, а омега счастливый и свободный через пару дней вернулся бы в лоно семьи и под крыло любящих родителей. Он смирился со своим положением, и все из-за того, что он сам алкал этого брака, и теперь ему стыдно признаться? Нет. Тэхен действительно хочет это сделать. Он просто не знает, как. А любые его попытки, хоть как-то противиться происходящему, лишь приводят к тому, что он больше «тонет» в этих зыбучих песках именуемыми браком. Понемногу. Песчинка за песчинкой. И вязкая поверхность капканом сковывает ноги нарушителю своего спокойствия, постепенно полностью обездвиживая его. Тэхен пытался, честно перепробовал за эти полтора месяца многое: от попыток примирения и проб подстроиться до показных мер сопротивления и отпора. Итог один — корчась от боли и бессилия, он все больше погружался в зыбучую пучину. Активно маскируя фиолетовые следы и кровоточащие раны «любви» своего супруга, Тэхен день ото дня стал выбирать все более закрытую одежду, он, скрипя зубами, терпел и продолжал пытаться найти выход… Омега пробовал отыскать его в религии. Но местный духовник посоветовал ему литературу о том, как лучше понимать потребы супруга и молиться о нем. А сам, без зазрения совести нарушил одно из церковных таинств, в деталях пересказав Убину содержание его исповеди… Тэхен замолчал, теперь и не зная, что лучше: откроется ли окружающим вся правда об их взаимоотношениях, или то, что альфа узнает, что омега с кем-то этим поделился. Но чувство беспомощной обреченности и щемящей жалости к себе подталкивают к очередным попыткам. Он пишет письмо родителям, детально описывая тот ад, в котором оказался. Наученный горьким опытом, он идет на хитрость, передавая послание через гастролирующих артистов… В тот день Убин особенно неистовствовал, а спасающийся бегством Тэхен был перехвачен и утащен в кабинет, где его, словно нашкодившего котенка, тыкали, до кровавой юшки, носом в лежащие на столе четкие ряды его изливаний. Там же, немного погодя, прижав омегу к одной из стен, альфа принялся его душить. И только сейчас Тэхен осознал, каково это, когда длинные пальцы сжимаются на твоем горле по-настоящему. Но на помощь хрипящему и закатывающему глаза под толщею смыкающихся над головой песчинок омеге приходит только Тани. Этот маленький, пушистый комочек бесстрашно бросился на Убина в попытках защитить своего хозяина… Когда избитый, тихо поскуливающий и поджимающий сломанную переднюю лапку шпиц с надеждой и мольбой заглядывал Тэхену в глаза, безмолвно прося о помощи, омега не выдержал. Ревя в голос и бережно прижимая к себе ни в чем не повинное создание, омега решил больше не пытаться. Он замрет, затихнет, привыкнет, приспособится в ожидании удобного момента, а на деле — не иначе как чуда. Ведь освободиться, кроме как благодаря сверхъестественным силам или смерти одного из них, у него вряд ли представится возможность… А потом внезапно наступила она — плановая течка. Тэхен мало что запомнил в ее течении, кроме разве того, что в него проникали в разы чаще, да теперь после практически каждого вторжения омегой овладевало странное оживление. Вот он, весь истерзанный руками и губами супруга, лежал под альфой, а внутри нечто пульсировало от жажды чего-то. Словно во всем их совокуплении не хватало какого-то фрагмента, последнего аккорда, после которого он мог заживо сгореть от поглощающего внутреннего огня. Но Тэхен ни за что бы не сказал про эту нехватку супругу. Он молча принимал, все, что ему дают, стараясь не забывать про ответную реакцию в конце… — Я же вижу, что ты не спишь, — вернул Тэхена в действительность голос Убина, — зачем притворяешься? — Я… просто… — начинает лепетать омега, — не хотел вас будить, господин… — Не хотел? А мне кажется совсем наоборот. — Убин прижимает его ближе, впиваясь безжалостным ртом в покрытые сеткой кровоподтеков губы. — Ты же знаешь, как мне нравится, когда ты просишь приласкать тебя. Ну же, муженек, не робей, говори. — Я… Я… — слова так и норовят застрять в горле, но омега прокашливается, выдавливая из себя, — так жажду ваших прикосновений, милорд… Альфа снисходительно улыбается фальшивым заверениям, с непривычной нежностью погладив Тэхена по щеке. — Умница! Вот видишь: и мне приятно, и тебе несложно. Улыбка застывает на лице Убина, молниеносно искажаясь дьявольской усмешкой. Альфа переворачивает омегу набок и, приставив член к разработанному за последние несколько дней анусу, без промедления входит. Но вопреки всему, сейчас нет сумасшедшей скачки и бешеного напора. Вымотанный многодневным марафоном, мужчина непривычно плавно погружался. И это было почти приятно, особенно когда в конце, обессиленно придавив Тэхена, он излился и даже расщедрился на столь необходимую течному омеге сцепку. День уже близился к вечеру, когда Убин, одевшись, вышел из комнаты, наконец, давая Тэхену долгожданную передышку. В двери тут же постучали и, спросив разрешения, в спальню вошел уже привычный Бонджу. — С вашего позволения, я должен привести вас в порядок к ужину, — виновато поклонившись, произнес горничный. Тэхен коротко кивнул и, с трудом поднявшись, совершенно не заботясь о своей наготе, прошелся босыми ногами к ванной комнате. Омега деланно не обращал внимания на свое отражение в зеркале и перекошенное испугом лицо горничного. От пустого сострадания все равно нет никакого толку. — Не смотри на меня с такой жалостью, — шипя от контакта полученных ран с теплой водой, Тэхен медленно опускается в ванну, пересекаясь взглядом с Бонджу сквозь отражение в зеркале. — Как я смею, — тихо роняет горничный, принимаясь осторожно намывать господское тело. Крайне трудно помочь другому, когда не можешь помочь даже себе. Покончив с туалетом, и не без помощи Бонджу Тэхен медленно спускается в гостиную, слыша неожиданное: — Господин Убин уже отужинали. — Лакей низко поклонился, приветствуя омегу. — Он просил передать вам свои извинения… «Извинения?» — молча удивился Тэхен. У них, очевидно, гости. А, собственно, какая разница, кто или что является причиной временной передышки. Омега кивает и царственно, а на деле — насколько позволяет состояние его тела, опускается на стул. Да благословят Небеса прибывших в сие захолустье! С этими размышлениями омега принялся размазывать джем по поджаренному хлебцу и, благоговейно прикрыв глаза, отправляет первый кусочек в рот. А в следующий миг Тэхен едва не давится им, когда, словно злой дух, возле него проходит его дражайший супруг в дорожном костюме. — Ты уезжаешь? — Омега прикусывает свой язык. Ну вот зачем ему на милость эти данные? Нет бы, по полной использовать возможность, что предоставляет жизнь и воспользоваться короткой передышкой. — Да, в столицу, — нехотя буркнул Убин. — Отец вызывает. — Ммм, — омега неопределенно кивает, прикидывая, что вместе с дорогой это займет минимум дня три… Что же, у него будет не так много времени на зализывание ран. — Надолго? — вопрос срывается с языка раньше, чем омега успевает его осмыслить. — А тебе зачем? — рычит альфа, в угрозе склоняясь над супругом и цепляя его за подбородок. — Хочешь сбежать? И не мечтай. Если они, — Убин кивает в сторону прислуги, — тебя упустят, я с них семь шкур сдеру. И видя, как передернулись у некоторых из слуг лица, стало понятно, что слова не брошены на ветер. А значит, омегу будут стеречь лучше, чем Цербер охраняет выход из преисподней. Из царства мертвых не возвращается никто… — Просто я думал, — в очередной раз за сегодня отличается словоохотливостью Тэхен, — что вы, милорд, оставите мне некие распоряжения, чтобы мне было не так скучно дожидаться вас. — Мило улыбается в конце Тэхен и внутренне ликует, видя совершенно недоуменный взгляд альфы. — Я думаю, тебе некогда будет скучать, — прокашлявшись, отвечает Убин, швыряя перед омегой конверт. По мере того как альфа продолжает говорить, его голос приобретает привычное пренебрежение. — Мы приглашены на бал к Юнам. И у тебя всего две недели, чтобы подготовиться к нему. Так что пока займись нарядом… можешь, например, пустить в расход фамильные портьеры, — довольный своей шуткой, хохотнул Убин, — или перешить что-нибудь из папенькиного. В общем, придумаешь, как выкрутиться, ибо на омежье тряпье я не собираюсь тратить ни единого золотого…༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Подрагивающими, исколотыми пальцами, в полной мере выдающими его волнение, Тэхен, проверив надлежаще ли застегнуты застежки его серёг, в очередной раз осмотрев содержимое своего ридикюля, разгладив атласные складки собственноручно спроектированного изумрудного камзола и повыше натянув перчатки на израненные руки, только после этого позволил себе, оперевшись на мужнино предплечье, выйти из экипажа. Прежде чем ступить на первую ступень подъездного крыльца, омега замирает на мгновение, шумно переводя дыхание, дабы успокоить отплясывающее кадриль сердце. Тэхен и сам не понимал причины своего волнения. Этот бал не был для него дебютным. Не внове для него и оказываться в центре внимания нарочито громких шушуканий и пересудов. Но даже тогда, в Альмаке, на своем первом балу короля Шарлотта он переживал в разы меньше, чем сейчас… И немудрено, мысленно одергивает себя юноша, в тот день рядом с ним нерушимой скалой был Чон Чонгук, готовый словом или делом изничтожить любого посмевшего хоть толику косого взгляда в сторону омеги. Сейчас же его сопровождал альфа, который с большей вероятностью первым швырнет в него камень, нежели предпримет хоть что-то, дабы защитить. И нет, Тэхен мужчин совершенно не сравнивает, просто оно само как-то так выходит. Мысли о༺☆༻༺☆༻༺☆༻
— Вот не нужно так смотреть, — предостерегает Убина Сынги, подводя к нему довольного омегу. — Господин Ким всего лишь пробовал горячий шоколад. — Я видел тебя с омегой Чжи. Чего он хотел? — оставшись наедине с мужем, Тэхен необдуманно резко высказывает свою заинтересованность. — Неужто мой супруг ревнует? — альфа удивленно приподнимает брови, довольно скалясь. — Но там нет ничего, что ты напридумывал в своей кудрявой головке. Омеге Чжи Инёпу вдруг резко стало плохо. Ну, не мог же я оставить его на открытом пространстве одного. Еще, не ровен час, свалился бы за балконные ограждения. — М-м-м. Понятно. — Тэхен задумчиво жует губу, все же решаясь на еще одну колкость. — И как себя сейчас чувствует омега Чжи? — Уже лучше. Приступы дурноты и головокружения отступили… — Неужели мои догадки все же оказались верны? — довольно восклицает взявшийся невесть откуда Инсук и, увидев две удивленно установившихся на пего пары глаз, уже тише спешит заверить. — Но не переживайте — я никому не расскажу о вашем секрете. — О чем вы? — недоуменно хмурится Убин. — Об интересном положении Тэхена, конечно. — Что? — восклицают одновременно младшие. — Я родил восемь прекрасных детей. И с уверенностью могу определить беременность даже на ранних сроках. — Это правда? — Убин оборачивается к супругу. — Я не… я не… я не знаю… — наконец выдавливает из себя омега. — Правда-правда, — продолжает гнуть свою линию Инсук. — Вы не догадывались? Небеса, как приятно осознавать, что я первый об этом узнал! Если вы сомневаетесь, то это наверняка может подтвердить лекарь Бан. Я как раз совсем недавно видел его у игровых комнат. Сейчас я его отыщу, — с этими словами омега отправляется на поиски упомянутого врача. — Что же, дражайший супруг, — Убин накрывает чужую щеку ладонью, проводя подушечкой большого пальца по нижней губе, — если это так, то с нашими игрищами придется повременить. Бедный Сынги, он очень расстроится. — А при чем здесь ваш друг? — недоуменно хмурит брови Тэхен, все еще не веря в возможность своей беременности. Альфа отрицательно машет головой, мол — пустое, и, загадочно улыбаясь, отступает. Убин позволяет подоспевшему с лекарем хозяину дома начать хлопотать вокруг своего супруга.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Даукара
Подгоняемые вихристыми воздушными потоками тяжелые облака медленной поступью приближались друг к другу, смыкаясь рваным, непроглядным одеялом, что закрывало собой августовскую небесную синь и палящее солнце. Мрачные тени опускались на землю, а суровый и непроходимый лес теперь и вовсе утопал в сумрачных красках. Ветер не обходил вниманием ни одну раскидистую лапу, ерша каждую иголочку, постепенно обращая единичное трепетное колебание в резкий, неровный гул. Но хвойная гряда лишь для непосвященных казалась устрашающей и непреодолимой стеной. Для избранных же она хранила скрытые от буйствующей вокруг природы и посторонних глаз лазейки-тропы, что, хитро петляя из стороны в сторону, выводили к пункту назначения. Мягко пружиня на устланной пожелтевшими хвойными иголками дороге, альфа внимательно вслушивался в происходящее вокруг. Птицы закончили свои песнопения, а серые зайцы, трусливо поджав куцые хвосты, то и дело шныряли рядом, ища убежище в ветвистых кустах или под высокими кочками. Тем временем «беседа» верхушек деревьев становилась лишь громче, а в насыщенном аромате смолы все отчетливее проступала пыльная сырость, подстегивающая мужчину ускорить шаг. А тропинка извилистой лентой все продолжала бежать: ловко огибая исполинские сосны и разросшиеся кустарники крушины, утопая в низинах и, наконец, распрямляясь выводя на обширную поляну. Первые грузные капли редкими полосами падают на землю, обивая цветочную пыльцу и приминая траву. Мужчина, глядя на усиливающийся разгул природы, глубже натягивает кат и приподнимает ворот ханбока, едва не бегом пускаясь к виднеющемуся с другой стороны имению. Пять минут бега и тропинка выводит к скрытой узорчатым плющом потайной двери. Альфа надавливает на ручку раз-другой, пока, наконец, заржавевшие петли с тихим скрипом не поддаются, пропуская его в погруженное в темноту помещение. Со знанием дела рука тянется влево, ощупывая покрытую густым слоем пыли полку, отыскивает на самом ее краю припасенные специально для него — огниво и свечной огарок. Высоко подняв руку и освещая себе проход на узких ступенях, мужчина сначала спускается в подвал, а спустя некоторое время недолгого маневрирования по заставленному сундуками и кадками полу — начинает восхождение, наконец, выходя в главный зал имения. — Господин, — тотчас тянет скрипучий голос одетого в черную кукуллу и спешащего к нему монаха, — мы не ожидали вас сегодня. — Ты хочешь сказать, — горько усмехается альфа, — что для него мой визит может стать неожиданностью? — Что вы, господин... — Чернец, приблизившись, низко кланяется, стараясь замять свою оплошность, широко улыбается, демонстрируя беззубый рот с выпавшими от старости резцами. — Он всегда готов к встрече с вами. К тому же буквально неделю назад мы освежили омегу новой смесью на основе дамара. И по-моему, он стал еще прекраснее. — Ты… ты посмел засматриваться на него?! — Альфья рука молниеносно сжимает иссохшую шею монаха. — Что вы, господин, — хрипит тот уже от нехватки кислорода, — просто констатирую факт, что этот состав оказался более действенным. Хватка на его горле исчезает так же быстро, как и появилась. Порой желание альфы убить этого чернокнижника слишком велико: ведь монах проводит с ним непозволительно много времени и это второй человек в мире, кому позволено смотреть и касаться его синели! И только одно осознание этого факта мужчину бьет непреодолимым желанием вырвать монашеские руки и ослепить старца. Но, увы, он не может себе этого позволить. Без этого дряхлого аскета, исколесившего, казалось, весь мир, его существование станет невозможным. — Знаешь, — выплевывает мужчина, теряя к монаху интерес и продвигаясь вглубь постройки, — если бы ты не был охолощен ранее, то лишился своих мудев сейчас. — Как вам будет угодно, господин. — Старец столь низко кланяется, что капюшон кукуллы падает ему на голову. Быстро выпрямившись, монах спешит догнать альфу и услужливо открыть дверь в спальню омеги. — Если будет что нужно — зовите, — продолжает лебезить он, притворяя дверь за вошедшим господином. — Сэт, — одергивает монаха мужчина. — Да, господин? — К нашему путешествию все готово? — Осталось уладить буквально пару деталей. — У тебя на это сутки, — чеканит альфа, мечтательно добавляя: — Пришла пора. — Как прикажете, господин. — Монах вновь пытается закрыть дверь. — И, Сэт, тоже будь готов. Ты поедешь с нами. — Господин хочет взять презренного раба с собой? — Конечно, — мужчина кивает вглубь комнаты, — вдруг ему станет хуже. — Как прикажете. — Чернец кланяется, бурча под нос тихое: — Как будто это возможно… Русые волосы, уложенные в высокую прическу, были перехвачены яркой, алой лентой, совершенно нехарактерной статусу и возрасту омеги. Небесно-голубой ханбок плотно облегал хрупкую фигурку, практически не оставляя места для воображения. Хотя мужчина и так в подстегивании фантазии абсолютно не нуждался. Стоило лишь прикрыть глаза и гибкий, натренированный омежий стан тут же восставал перед ним. Гладкий лоб, темные ресницы, отбрасывающие веерную тень на бледные, даже сквозь наложенные румяна, щеки, вздернутый носик и ироничная улыбка алой припухлости губ — в нем все так же было прекрасно, словно время действительно стало невластным над омегой. Альфа опускается рядом на колени и кладет руку на холодную поверхность окружающего омегу хрусталя, пока еще не решаясь прикоснуться к желанному телу. — Прости, моя синель, что я так долго не приходил. Он слегка ударяет костяшками пальцев по стеклу, позволяя тихому эху низкого звона растеряться по пустой комнате. — Был занят подготовкой. Я уверен, что ты не сердишься, ведь, милый, ты же знаешь, что пришло наше время! Что ты говоришь? Мужчина, словно пытаясь разобрать глухие слова, поднимается и склоняется ближе к омеге. — Повтори, пожалуйста, еще раз, моя синель, я не расслышал с первого раза. Да-да, ты совершенно прав, мы будем долго любить друг друга, а уж потом отправимся в путь. Безумно улыбаясь, альфа сдвигает хрустальный колпак, наконец открывая доступ к желаемому. Словно завернутый в несколько слоев оберточной бумаги подарок, мужчина с нетерпением избавляет омегу от одежды, упоенно проводя руками по бледной, голубоватой, будто отлитой из китайского фарфора, коже. — Сэт был абсолютно прав, — восторженно шепчет альфа, покрывая поцелуями обнаженное тело. — Если раньше ты был прекрасен, то сейчас стал поистине великолепным. Коротко целуя гладкий лобок, альфа располагается сверху, раздвигает бедра, врываясь раз за разом в такую обжигающе холодную, такую сладостно узкую тесноту, какой нет и не будет ни у одного из его партнеров. Движения становятся все быстрее и хаотичнее, а хриплые стоны непривычным звуком довольствия вырываются из альфьего рта. — Ах, прости меня, моя синель, — застонал мужчина изливаясь. Не допуская узла, он укладывается рядом, устраивая голову любовника себе на руку, а второй накрывая подтянутый живот. Так, зажатый между хладность омежьего тела и холодностью хрусталя, мужчина и сам не замечает, как погружается в сон.