༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Неделей ранее
Опасливо прикрыв дверь купальни и бесшумно ступив на высокий ворс ковра, Чимин неспешно приближался к супружескому ложу, боясь потревожить только угомонившегося альфу. Однако надеждам омеги не суждено было сбыться — внезапно его, схватив сзади, прижали к сильному телу. Чимин задохнулся от неожиданности и протестующе захныкал. Такой Юнги будоражил и порабощал, вынуждая, слабого перед напористостью альфы, омегу вожделеть его в разы сильнее: от предвкушающе поджимающихся пальчиков на ногах и легкого тремора хрупкого тела, до бурлящего страстью захватывающего желания в крови и сладкой истомы, оседающей внизу живота. Но сейчас… Он устал! Он более не в силах выносить очередной, за последние несколько часов, порыв страсти мужа. Чимин заерзал в крепких объятиях в попытках отстраниться, но раздавшееся над ухом угрожающее рычание и властность усилившейся хватки заставили омегу покорно замереть, а спустя мгновение уже ласкаясь притереться ягодицами к чужим, твердеющим чреслам. — Я давал тебе шанс, маленький омега, — прохрипел Юнги, ведя шершавым языком от бьющейся, словно в силках, жилке на шее к чувствительному месту за ушком, — пытался быть сдержанным… — Небеса, — жалобно проскулил омега, чувствуя, как снизу становится влажным. — Молитвы тебе не помогут, Чимини, — в хриплом голосе не было сожаления лишь обещание. — Чего ты добивался, нарочито долго возясь в купальне? Отчего не позволил помочь тебе, выставив за дверь, словно нашкодившего кота? Решил, что сможешь обхитрить своего альфу? — Одним движением цепких пальцев он повернул омежью голову к себе, впиваясь коротким, наказывающим поцелуем в припухшие губы. — Я ведь хотел, чтобы все было, как любит мой супруг — долго ласкать и нежить тебя, а после медленными, глубокими толчками довести к вершине. Чимин жалобно всхлипывает: воспоминания ощущений, испытанных при подобных описанной сцене обстоятельствах, слишком живы в памяти, и омега, вопреки недавним убеждениям, вновь хочет пережить их, чтобы опять принимать в себя неистовство чужого желания. — Пожалуйста… — бормочет младший, вкруговую ведя бедрами в попытках приласкать, показать свою послушность. — Нет-нет. Длинные пальцы ведут по открывшейся в разрезе халата внутренней поверхности бедра, собирая разлившийся омежий сок. И Чимин едва ли не дрожит, наблюдая, как альфа слизывает эти мускусные капли. — Спроси меня, — едва ли не мурчит Юнги, вновь ныряя под полы халата. — Спроси, что я хочу с тобой сделать… Омега послушно открывает рот, но альфа умело начинает ласкать головку возбуждающегося члена, и у него вырывается лишь стон. — Ну же, — уговаривает альфа, слегка надавливая ногтем на крайнюю плоть. — Моя маленькая Звездочка была такой твердой в своих решениях несколько минут назад, а теперь не может задать простой вопрос… — Что… — облизывая пересохшие губы и задыхаясь от умелых манипуляций, еле слышно шепчет тот, — ты хочешь сделать со мной? Юнги, не отрывая плотно прижатых бедер от омежьих ягодиц, слегка разворачивает их. — Видишь шезлонг, в котором тебе так полюбилось читать? — Да… — А знаешь, о чем я всегда думал, наблюдая, как ты, любовно поглаживая живот, пересказывал нашему малышу особенно понравившиеся тебе моменты? — Нет… — Небеса, омега готов излиться только от этого вкрадчивого, хриплого голоса. — Я представлял, как нагну тебя над ним, заставляя опереться руками на спинку… Смазка, пульсируя, беспрерывным потоком крупных капель вырвалась наружу. О Боги! Если Юнги продолжит в том же духе, да он здесь просто затопит все! Богатая фантазия, никогда не подводившая Чимина своей красочной насыщенностью и прорисовкой деталей, сейчас играла с ним злую шутку. Хотя, возможно, дело в прекрасном рассказчике? — Чимини, — горячий язык выводит невидимые узоры у основания шеи, — спроси, что было бы дальше… — А… дальше? — с жаром выдохнул омега, поджимая ягодицы в надежде удержать вытекающую из него жидкость. — Я бы опустился рядом с тобой на колени, стянул бы с тебя всю лишнюю одежду… — Небеса… — От подступающего оргазма омежьи ноги предательски задрожали. — Провел бы руками по твоим ножкам и бедрам, — продолжал альфа, смещая одну руку на уже порядком округлый живот, а второй подбираясь к оголенным ягодицам. — И раздвинул бы их, открывая путь для своего языка… — Ах, Юнгия, — жалобно хнычет омега, в ожидании всего описанного поджимая пальчики на ногах. — Но мы не будем этого делать, — неожиданно резко припечатывает альфа, однако ласк не прекращает. — Что?! — вскидывается омега, словно от вылитого на голову ушата холодной воды. От накатывающего оргазма не осталось и следа. — Шезлонг слишком неустойчив. Мы не можем так рисковать. — Юнги возвращает их в первоначальное положение, лаская живот. — Не сейчас. — Но… но ведь… — Чимин злобно пытается отодрать чужие пальцы со своего тела, надсадно дыша, словно вот-вот разразится рыданиями. Его, будто ребенка, поманили сладостью и, уже когда желаемое лакомство должно было оказаться в маленьких ручках, передумали, отбирая обещанное. — Поэтому, — Юнги снисходительно чмокает омежью щеку, успокаивая, — мы сделаем все иначе. — И, подхватив супруга под спину и колени, командует: — Держись. И Чимин держится, не отпускает, пока его несут к кровати, не разжимает коротких пальцев на широких плечах, когда ослабляют узел пояса его халата, и протестующе хнычет, когда эти самые пальцы пытаются убрать, а его самого перевернуть в коленно-локтевую. — Ш-ш-ш-ш, — шепчет Юнги, бережно размещая маленькие ладошки на изголовье кровати. — Ш-ш-ш-ш, — тихо бормочет альфа, защищая их малыша подушечной баррикадой. — Ш-ш-ш-ш, — шипит змеем мужчина, медленно пробираясь кончиками пальцев от изящных щиколоток под подол кремового халата. — Ш-ш-ш-ш, — предвкушающе предостерегает он в ответ на нетерпеливое ерзанье, сгоняя мягкие складки шелковой ткани к омежьей талии. — Ш-ш-ш-ш, — со свистом выпускает воздух из своих легких альфа и, судорожно облизнувшись, благоговейно разводит омежьи ягодицы, награждая нетерпеливо сжимающееся отверстие поцелуем. Пальцы омеги с силой сжали ни в чем не повинное дерево, а каждый мускул на его теле напрягся, чтобы в следующий миг податься навстречу неторопливым движениям своего альфы. Но Юнги не позволил своевольничать, обхватив руками чиминовы бедра, он впился зубами в ягодицу, требуя покорности, и после того как, согласно пискнув, омега замер, возобновил свои манипуляции, — беспрепятственно ввинчивая сильную мышцу своего языка внутрь. Чимин затих под его губами, а спустя мгновения мелко задрожал, щедро отвечая усилившимся потоком смазки и концентрацией запаха. Прищурив глаза, альфа, словно подбирающийся к добыче хищник, отстранился и, натужно раздувая ноздри и водя носом, втянул как можно больше потребного аромата. Запах ирисов дурманил похлеще любого афродизиака, порождая непреодолимое желание всецело поглотить супруга, вылизывать складочки удовольствия до необузданных его криков и мучительно-сладкой истомы. Аромат омеги, смешанный с собственническим стремлением обладать, притуплял все человеческое в альфе, постепенно выуживая наверх первобытные инстинкты, требующие впитать, забрать, присвоить выбранную пару. Только он — никто больше… Только его запах, метки, детей должен носить этот омега — ничьи больше… Тихо порыкивая, Юнги возвращается к прерванному занятию. Скользящим движением язык проходится шершавой поверхностью по промежности, собирая практически всю, без остатка, смазку. Альфа вновь отстраняется и довольно, по-животному скалится, слизывая размазанную по губам омежью жидкость. Это все — из-за него и для него… Энергия необузданная, дикая просыпается в нем, берет верх, рвет в клочья остатки самоконтроля. Руки с силой впечатываются в бедра, притягивая ближе, и с оглушительным ревом завоевателя Юнги вновь присасывается к истекающему отверстию, мощными, ритмичными толчками погружаясь в него. Чимин вздрагивает и тихо стонет от почти болезненного наслаждения, но не смеет сопротивляться, спорить или оспаривать заявляемые на него права. Он изредка подрагивает, но не отстраняется, в ответ лишь сильнее прогибается, подставляясь. Подчиняющийся, покорный до мозга костей омега пьянил, будоражил, провоцировал сделать ему еще приятнее. Но альфье нутро требовало больше доказательств тому, что его паре сейчас хорошо. Удовлетворение его собственнического заявления на омегу — громкие стоны текущей по нему пары должны слышать другие самцы и, побежденные, разбежаться, осознавая: «Омеге так хорошо лишь с этим альфой». Когда к языку добавляются пальцы — Чимин одобрительно стонет и норовит подмахнуть. Когда же они, безошибочно найдя простату, концентрируют все свое внимание лишь на ней — омега срывается уже не стоном, криком. Как Юнги и хотел, Чимина слышно далеко за пределами комнаты. Омегу переполняет от накатывающего удовольствия, и он изо всех сил сжимается вокруг него своей мягкостью. С каждым толчком альфа все выше приподнимал чиминовы бедра, стараясь проникнуть еще глубже. — Юнги! Оппа! — вскрикнул невыдержавший омега, прибегая к мольбе. — Альфа, пожалуйста… Я не могу больше, мне очень нужно… С чавкающим звуком мужчина лишь сильнее вгрызся в пульсирующее отверстие, все же щедро смещая одну руку на омежий член. Кружа большим пальцем по чувствительной головке и размазывая белесую жидкость по всему стволу, Юнги несколькими ритмичными стимуляциями приводит супруга к разрядке. Чимин, жадно глотая недостающий воздух и разлетаясь на осколки, терялся в бессвязных выкриках междометий. Омега, прижавшись ягодицами к альфьему лицу, извивался и пульсировал вокруг все еще орудующего внутри него языка. Лишь когда он затих, изредка вздрагивая от пережитых отголосков оргазма, мужчина позволил себе отстраниться. Мокрый от пота и других телесных жидкостей, Юнги решил и себе получить причитающуюся долю наслаждения. Парой уверенных движений доведя себя к краю, альфа камшотировал на все еще подрагивающий сфинктер омеги, обессиленно заваливаясь рядом с ним. О гигиене он позаботится позже. — Ты сегодня ненасытен, — поворачивается к мужу обретший себя Чимин, испытующе заглядывая в раскосые глаза. — Гон? Альфа, блаженно улыбаясь, нежно чмокает подставленные губы, отрицательно качая головой: — Нет, должен был быть в предыдущем месяце. — Юнги, размещает омегу на своей груди, нежно водя кончиками пальцев вдоль острых позвонков. — Но его не было. Хосок сказал, что и не будет. Раз у тебя в ближайшие несколько месяцев не будет течек, то подсознание решило, что и мне гон не за чем. — О, — восторженно тянет Чимин и, клюнув альфу в скулу, позволяет себе «растечься» на супруге, медленно погружаясь в сон. — Чимина, Звездочка, — тихо тянет альфа, когда дыхание омеги практически выровнялось. — М? — сонно бормочут в ответ. — Мне будет нужно уехать, — буднично озвучивает альфа мучивший его весь день вопрос. — Император прислал сегодня письмо. Он безотлагательно вызывает меня в столицу… В ответ тишина. Юнги даже решает, что омега уснул, так и не удостоив его ответа, как вдруг раздается приглушенное: — Когда? — Завтра. С рассветом. — Так вот почему ты… — не заканчивает свою мысль омега, переходя к более важному: — И почему так поспешно? — Императорский наложник Хо Туэн со дня на день должен разродиться. Острая шпилька ревности беспрепятственно входит в омежье сердце, Чимин приподнимается на локте, выплевывая злобное: — Ты вот ни разу не похож на деда-повитуха! — Быстро промаргиваясь, омега поворачивается на другой бок, укладываясь спиной к альфе. — Ну, Звездочка? — Юнги тянется ближе к супругу и осторожно сжимает омежье плечико, желая вернуть Чимина в свои объятия, но когда тело под его пальцами предостерегающие сокращается, с обреченным вздохом убирает руку, укладываясь обратно, поясняет: — Император опасается, что в случае рождения альфы, Ли Бин может себя как-то проявить. — Надолго? — спустя несколько минут, надсадно дыша интересуется младший, а Юнги с глупой улыбкой вновь тянется к мужу, укладываясь за его спиной. — Недели на две-три. — Омегу примирительно целуют за ушком. — К тому же на время моего отсутствия приедет твой любимый «дядюшка Исо», — передразнивает супруга альфа, — уверен, что ты даже не успеешь соскучиться… — Дурак, — тихо бурчит в ответ омега полюбившееся ругательство, запуская руку за спину. — Что ты…? — у Юнги перехватывает дыхание, когда он чувствует на своей плоти настойчиво сжимающиеся пальчики. — Мой муж, — не оборачиваясь и не прекращая манипуляций с альфьим членом, Чимин проходится по самым чувствительным местам, — бросает меня практически на месяц и еще и спрашивает «что я»? — Слегка барахтаясь, омега оборачивается и, сильнее сжав альфье достоинство, выдыхает оторопелому Юнги прямо в губы: — Просто я желаю своего альфу. Хочу, чтобы губы начинало покалывать от одних воспоминаний о его поцелуях. Хочу, чтобы все время его отсутствия ветивер ощущался на мне. Хочу, чтобы тело подрагивало от пережитого с ним удовольствия еще не один день после его отъезда. Хочу его узел. Хочу с ним сцепку. Хочу тебя. — заканчивает омега и, толкая альфу на спину и седлая его бедра, жадно целует. Когда вспышка осознания гасит экзальтированную эйфорию в альфьем мозгу, мужчина перенимает инициативу на себя, со всей страстью отвечая на омежьи поцелуи, алчно посасывая губы и расставляя россыпь краснеющих отметин. Хищно улыбаясь, Юнги разворачивает омегу, позволяя тому откинуться на свою грудь, нетерпеливо входя и быстрым толчком выбивая у обоих дух. Что там было дальше в омежьем списке? Запах и сцепка? Об этом его и просить не нужно — ласкать и овладевать омегой он готов сутки напролет… С первыми лучами солнца Юнги осторожно смещает с себя спящего Чимина на постель и, оставив короткий поцелуй внизу живота, плотно кутает подрагивающего от потерянного тепла омегу в одеяло. Юнги с легкой улыбкой убирает упавшую на лоб прядь, наблюдая, как супруг затихает, и его дыхание постепенно выравнивается. В дверь коротко стучат, оповещая о скором отбытии, но альфа игнорирует. Он дает себе еще несколько мгновений на любование омегой, а после, уже перед выходом, прижимает его к груди, упоенно целуя. Новый день встречает Чимина в одиночестве. Омега, сыто потянувшись на разворошенной кровати, бросает короткий взгляд в окно: августовское солнце медленно отдаляется от своего зенита. Время уже пополудни, а его до сих не разбудили? Даже Юнги, что так торопился отправиться к своему Туэ… деду, быстро правит себя омега, и тот не удосужился попрощаться — куксится омега. Смутное воспоминание, как его, подняв на руки, нежно поцеловали, разгоняет гримасу обиды. Чимин, довольно мурлыча незатейливый мотивчик, прижимает подушечки пальцев к расплывшемуся контуру зацелованных губ и, почувствовав легкое покалывание, улыбается. Юнги всегда отличался исполнительностью.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
— Дядюшка Исо! — оставив позади остальных домочадцев, Чимин практически скатывается со ступенек Дашитэонана и устремляется в сторону въездных ворот. — Чимини, — старший омега и сам на ходу выпрыгивает из экипажа, едва не бегом устремляется к беременному, ловя того на полпути в крепкие объятия. — Дорога не сильно вас утомила? — слегка отстраняясь, Чимин заглядывает в уставшие глаза. — Утомила? — смеясь переспрашивает Чон Исо. — Да я ощущаю буквально каждую косточку своего бренного тела! — Все настолько плохо? Я велю, чтобы подготовили… — начинает беспокоиться младший, оглядываясь в желании подозвать слуг. — Пельмешек мой, успокойся, — Исо ласково треплет округлую щечку и, подхватив младшего под локоть, неспешно направляется в сторону имения к неловко мнущемуся у подножия ступенек Ю и равнодушно раскачивающемуся с пятки на носок Хосоку, — я немного утрировал. Не переживай, все в порядке. Кстати, я тут узнал, что у вас ничего не готово к появлению маленького дамплинги! — Но только пятый месяц, — Чимин предпринимает жалкую попытку оправдаться, глупо улыбаясь умилительному сравнению. — Успеется. К тому же, пользуясь отсутствием Юнги, я как раз хотел сделать ремонт в детской… — Что?! — Исо резко останавливается и тянет на себя подавшегося вперед Чимина. — Что-то не так? — младший обеспокоенно оборачивается. — Все! Ладно ты, мог не знать, но остальные? Как могли допустить подобные мысли? — Дядюшка Исо, вы меня пугаете. — Чимини, — более спокойным тоном продолжает Чон, — беременные ни в коей мере не должны прикасаться к ремонту в детских. Не хочу тебя пугать грозящими последствиями, но это поверье старое и проверенное. Небеса, как же вовремя я приехал! И теперь сам займусь этим вопросом, естественно, следуя всем твоим пожеланиям и идеям. — Папенька, — подходит ближе к порядком задержавшейся парочке Чон Хосок, почтительно кланяясь, — грешно столь прогрессивному омеге, как вы распространять сей ужаснейший бич рода человеческого. — Сын, — тем же тоном вторит Исо, — столь образованному альфе, как ты, не пристало кичиться показным непроявлением основ всей добродетели. К тому же мы не намерены и не будем рисковать ни Чимином, ни маленьким дамплинги. И если для этого мне суждено стать жертвой дремучей традиции, что же, я готов. А теперь как хороший и воспитанный ребенок подойди и обними своего папу. Они молча впиваются друг в друга немигающими взглядами — схватка двух непоколебимых характеров проходит под тихое сопение притаившихся Ю и Чимина. Наконец, альфа отступает первым, признавая поражение и принимая предложенный старшим порядок действий легким кивком головы и широкой, но несвойственной альфе, холодной улыбкой. — Рад видеть вас в здравии, — цедит едва не по буквам Хосок, заключая родителя в легкие объятия. — Если ломота в теле не пройдет к концу завтрашнего дня, жду вас у себя на приеме. — И я рад, что ты, дорогой мой сын, видишь меня в здравии. И всенепременно прибегну к твоему совету в случае необходимости. А пока позаботься о лично собранных дворцовым лекарем снадобьях для супруга второго внука императора. — Как вам будет угодно, — произносит альфа, неохотно подчиняясь власти этого омеги, отходит к экипажу. По прошествии стольких лет Хосок так и не смог простить своего папу за одинокое детство. По прошествии стольких лет Исо так и не сумел подобрать правильных слов, чтобы объяснить свои мотивы. — Юи! — На обращение к своей скромной персоне омега едва давит ребяческий порыв спрятаться за спину сно́ха и вместо этого послушно идет в предложенные объятия. — Как же ты быстро вырос! А каким красавцем стал! — Спасибо, господин Чон, — младший прячет подрагивающие пальцы в широких рукавах и низко кланяется. — А сколько альфьих сердец разбил! — Чимин, хитро улыбаясь, склоняется ближе к старшему, словно собирается сказать секрет, а завидев любопытство одного конкретного альфы, добавляет во всеуслышание: — Дядюшка Исо, вы представляете, нам едва ли не палками приходится отгонять этих настырных женихов. — Чимин! — возмущенно пищит Ю, полыхая щеками, бросая испуганный взгляд в сторону Хосока: не хватало еще, чтобы альфа решил, что он ветреный. — А что «Чимин»? Юнги отверг уже с десяток предложений, не желая расставаться со своим любимым младшим братом в столь юном возрасте. — Оно и правильно, семнадцать годков всего, — одобрительно кивает Исо. — Успеется все. Пусть насладится своей молодостью. А альфы как? Лишнего себе не позволяют? К алым щекам Ю добавляются краснеющие уши, да и собственно весь омега начинает пылать жаром. — Я не… я не… — не может найтись с ответом младший. — Как можно? — приходит на помощь Чимин. — Наш Ю своей холодностью и рассудительностью держит всех на расстоянии. — Мудро, — хвалит старший. — Я пойду… распоряжусь насчет ужина, — Ю едва ли не бегом ретируется с места смущающих разговоров. Старшие омеги провожают стремительно удаляющийся силуэт широкими улыбками. — Он такой милый, — задумчиво тянет Исо, — и так стал похож на своего папу… Я словно перенесся на десятки лет назад, когда Кикван так же очаровательно смущался на первые знаки внимания от противоположного пола. — А насчет женихов я не шутил, — нарочито громко произносит Чимин, все же уши, для которых предназначалась данная информация, находились в некоем отдалении. — Фамилия вкупе с расцветающей привлекательной внешностью — делают Ю лакомым кусочком. И как бы Юнги ни хотел дать младшему брату возможность самостоятельного выбора, он все же считает, что предложения от подходящей Юи партии еще не поступало. — Верное решение с его стороны, — одобрительно кивает Исо и, заметив, как погрустнел Чимин после упоминания супруга, слегка приподнимает младшего, спеша заверить: — Не переживай, Чимини, Юнги быстро обернется. Ты даже соскучиться не успеешь! — Уже… — тихо бубнит младший. — Правда? — Исо испытующе вглядывается в погрустневшее личико и весело хмыкает. — Как же быстро он стал тебе столь дорогим! — Быстро. Очень быстро, — без утайки делится Чимин. — Еще с Гасадалура, когда Юнги покупал для бездомных печёный картофель. А со временем сила привязки стала лишь сильнее… — А кто-то не верил моим заверениям, что альфа ему достанется просто замечательный, — поучительным тоном Исо вновь вспоминает их давнишний разговор. — Кто же знал, что речь шла именно о том альфе, — младший понуро опускает плечи и задает тревожащий его не один месяц вопрос: — Дядюшка Исо, а Хо Туэн… он какой? — Это самый заносчивый, высокомерный и неприятный из всех знакомых мне омег, — не задумываясь начинает старший. — Он, конечно, безбожно красив, но я до сих пор не могу понять, как этой гадине удалось столь крепко привязать к себе императора. Не мальчик, поди, давно, уже седьмой десяток разменял, а все туда же. А почему ты спрашиваешь? — Да так… — отмахивается Чимин, задумчиво жуя нижнюю губу. — Просто интересно стало. Я же с ним никогда близко не общался, так, видел пару раз и то издалека. А принц Сухо показался мне очаровательным, вот я и подумал… — Хвала Небесам, оба принца не пошли характерами в своего папашу. Правда принца Иана Туэн усердно пытается перекроить по своим меркам, но мальчик оказался довольно крепким орешком, да и на уступки с годами стал подаваться все меньше, — дает разъяснения Исо, как вдруг догадка проясняет все: — Подожди-ка… Чимин, ты ведь спрашивал про императорского наложника не из праздного любопытства? Ты знаешь? В ответ младший лишь коротко кивает. А Исо, глядя на наполненные предательской влагой глаза и скуксившуюся мордашку, громко и обидно хохочет, прижимая Чимина к себе. — Небеса, пельмешек мой, тебе совершенно не о чем беспокоиться, ибо Хо Туэн тебе не соперник. Да, их с Юнги прочили друг другу в мужья, но, во-первых, они были слишком молоды и шли на поводу у своих семей, а испытываемые ими чувства по отношению друг к другу можно назвать симпатией и ничем бо́льшим. А во-вторых, отмети нелепые догадки. Ты и маленький дамплинги — самое дорогое… нет, бесценное, что есть в жизни твоего альфы. Вы — его семья. А как твой муж смотрит на тебя?! Словно ты его мир, вселенная, единственная звезда на всем небосводе. Поверь старому омеге, так смотрят лишь на тех, кого действительно любят. — Спасибо, — тихо роняет Чимин, потираясь щекой о теплую грудь старшего и смахивая уже слезы радости. — Постой, неужели этот несносный альфа до сих пор не признался тебе в своих чувствах? Вот я ему… — грозится кулаком Исо. — Он говорил, — адвокатирует за альфу омега. — И не раз. — Ну вот и подтверждение моим словам. Юнги не тот человек, что будет разбрасываться подобными заявлениями впустую. А теперь быстро промокни свои красивые глазки и успокойся. Нечего лишний раз маленького дамплинги заставлять волноваться, — старший нежно опускает ладонь на округлый живот. — Да мой милый? — Омеге отвечают несильным, ударом крошечной ладошки.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Пробиваясь сквозь тонкий скрип и непрекращающееся жужжание доживающего свои последние дни нотного механизма, лиричная музыка, отбиваясь от хрустальной ра́ки, растекалась по практически пустому шатру. Певучие ноты, словно березовые коклюшки в руках незримого кружевника, ведомые его четкими указаниями, собирались в незримую паутину кружева, выплетая своими неповторимыми объединениями узор из воспоминаний детских лет своего слушателя. Мелодия из табакерки меняет свое настроение, становясь более игривой, а губы альфы трогает нежная улыбка. С каждым мгновением, с каждым проигранным аккордом взгляд мужчины мутнеет, а перед глазами вихрем проносятся картинки прошлого и замирают, останавливаясь на необходимой, — ретранслируя ту жизнь наяву… Горючие слезы обиды широкими реками стекали по пухлым щекам, собирались под подбородком тяжелыми каплями и, срываясь, с глухим звуком разбивались о кожаную мембрану сого. Громко всхлипывая и слегка раскачиваясь, сидя на поваленном бревне, мальчик лишь сильнее прижимал ручной барабан к себе, словно и сейчас его пытались отобрать. Альфочка никому и никогда не позволит к нему прикоснуться: ни после того, как узнал, что он в детстве принадлежал его отцу! — Ваше высочество! Вы где? — раздается протяжный окрик одного из слуг, вынуждая ребенка замереть, а соленые дорожки вмиг пересохнуть. — Ваше высочество, Его величество кличут вас к себе! — приходят на подмогу и другие голоса. — Ваше высочество! Бин лишь упрямо машет головой, утирая рукавом парадного ханбока потекший нос. Ну, уж нет! Ни на какие аудиенции к деду он идти не собирается — нравоучений ему и без того хватает: папа, дядя, учителя, гувернеры, обычные слуги, даже новорожденный кузен-омега и тот, казалось, не желал упустить возможность поучить его уму-разуму. Но самым назойливым и раздражающим из этой толпы был, конечно, его двоюродный брат — Мин Юнги. Этот младший недомерок возомнил, будто Бин нуждается в его советах по игре на сого! Хвастливый воображала! Да он лучше целую миску чхонгукчжана съест и не поморщится, чем попросит совета или помощи у него! А самое раздражающее, что к Юнги ведь очередь выстраивается из желающих получить помощь в игре на музыкальных инструментах или просто любителей послушать плавные ритмы, вытекающие из-под его пальцев. — Тоже мне, стучало недоделанный, — злобно пыхтит мальчик, до жалобного треска сухого дерева сжимая кадло барабана, который он на минуточку отстоял в честном бою! Вот если бы только отец был жив, он бы ни за что на свете не дал бы своего единственного сына в обиду. Жаль, конечно, что Бин был слишком мал и совершенно его не помнит, да и с уверенностью сказать не может — был ли тот веселым и ласковым или, наоборот, крутого нраву, но мальчик откуда-то точно знает, что при любой неприятности он мог прибежать, обнять, прижаться и получить защиту… Совсем как Юнги и дядя Ушик: старший альфа обладал удивительной способностью — простыми поглаживаниями по голове решать любые проблемы своего сына. Ну почему судьба так несправедлива?! У Юнги есть любящие отец и папа, даже маленький братик, что совсем недавно появился на свет. А Бин… он совершенно один. Папа вспоминает о нем скорее из-за боязни стать объектом дворцовых пересудов, чем по любви родительской. Дед-император видит в нем продолжателя династии, а не внука. Все прочее окружение — возможность закрепиться при дворе. И мальчик с радостью бы променял все свои титулы, дорогие игрушки и мягкую постель на хотя бы единственного человека в жизни, который бы любил его за то, что он — это ОН, а не принц, будущий наследник или старший внук. Рядом с сухим хрустом ломается ветка, и Бин, подпрыгнув, осторожно озирается. Альфочка оборачивается столь медленно, что можно покадрово разобрать преображение размытого, расфокусированного пятна в богато одетого омегу, примерно его лет. Сощурив небольшие глазки, Бин придирчиво осматривает нарушителя своего спокойствия: от краешков выглядывающих из-под подола ханбока носков легких туфель и аккуратных пальчиков, виднеющихся из рукавов, до вздернутого кончика хорошенького носика и ярких атласных ленточек, искусно украшающих омежьи косички. «Красивый…» — по результатам осмотра вспыхивает в мыслях альфы. И мальчик с ужасом осознания встряхивает головой, прогоняя неправильные думы, и тут же неприязненно корчится — ему в этом ребенке не нравится абсолютно все. — Добрый день, ваше высочество, — тем временем, кланяясь, тянет высоким голосом омежка, — там все ищут вас. Вы разве не слышали, что вас звали? — Не слышал, — грубо обрывает Бин, отворачиваясь и всем своим видом показывая, что аудиенция окончена. — Понятно, — игнорируя нарочитую недоброжелательность, омега проходит ближе, без спроса усаживаясь рядом. — Ох и шороху вы наделали, толкнув младшего господина Мина в сточную канаву. — Мальчик встряхивает головой, норовя убрать лезущую в глаза челку и вынуждая пестрые ленты прийти в движение и опасно растрепаться. — Господин Кикван так отчаянно хотел помочь ему выбраться оттуда, что и сам свалился рядом с сыном. Бин едва заметно победно усмехается, но все так же демонстративно отодвигается на самый краешек своего бревна. Альфочке лишь огромным усилием воли удается игнорировать яркие, трепещущие на ветру ленты и смотреть только на свой сого. Но надоедливый омега, пользуясь местом, придвигается ближе, нежно обволакивая своим еще не до конца сформированным ароматом сирени. Бин, шумно раздувая ноздри, втягивает легкую взвесь и нарочито брезгливо морщится, когда цветочный аромат оседает внутри. — Какой изумительный у вас барабан! — в восхищении омега тянется к резной вещице. — Не смей! — Бин прячет свое сокровище за спину. — И вообще, отодвинься, а лучше прочь иди! Навонял тут, аж дышать нечем! — Как скажете, — послушно роняет мальчик, пересаживаясь на свое первоначальное место, совершенно теряя интерес к соседу. Под пристальным взглядом ожидающего подвоха альфы омега роется в рукавах своего одеяния, наконец выуживая яркий продолговатый предмет. Губы Бина сами собой складываются в восторженное «О!», а глаза загораются восхищенным огнем. Позабыв про все свои возмущения, альфа и сам не замечает, как придвигается ближе. — Что это у тебя? — не сводя завороженного взгляда с продолговатой шкатулки, шепчет он. — Это? — омега приподнимает предмет повыше и едва заметно дергает вверх уголками губ. — Музыкальная табакерка. Отец подарил, а ему за особые заслуги — сам император. Хотите посмотреть поближе? — мальчик лукаво щурит глаза, а Бин несколько раз быстро-быстро кивает в ответ. — Вот, — омега протягивает шкатулку на маленькой ладошке и уже, не скрываясь, улыбается, когда альфа буквально вырывает ее из его рук. Бин нежно гладит лакированное дерево, хочет открыть крышку, но одной рукой у него ничего не выходит. Он суматошно оглядывается, куда бы деть барабан, и, не найдя подходящего места, протягивает его омеге: не на землю же бросать? Из двух зол приходится выбирать меньшее. — Хочешь, — прочищает горло альфа, — пока поиграть моим сого? — Спасибо вам, ваше высочество, — омега склоняется почтительно и тянет руку, пытаясь забрать предложенный предмет из не желающих разгибаться пальцев. — Я буду очень осторожен в обращении с ним, — спешит заверить мальчик, а альфа долго и испытующе смотрит в глаза, ища ложь или злой умысел и, наконец, доверившись, кивает, чтобы больше в этом человеке не усомниться никогда. Альфа вертит табакерку, внимательно осматривает красочную роспись и мелкую инкрустацию из драгоценных камней, каждый раз восхищенно охая, когда под новым углом изучения картинки меняют свое первоначальное значение. Наконец, Бин несмело поддевает крышку, позволяя легкой музыке плавно закружить возле них. — А кто твой отец, и за какие заслуги император одаривает его подобным? — Мой отец — генерал, — гордо отвечает омега. — За победу в бою под Черной скалой император Ли Кай, помимо прочих наград, одарил его музыкальной табакеркой. — Твой отец — генерал О? — недоверчиво шепчет альфа. Подвиги и бесстрашие генерала уже давно воспеты в балладах бардами, равно как и успехи в освоении военного дела его малолетнего сына. — Да, генерал О Рума — мой… — А ты можешь познакомить меня со своим братом? — шепча прерывает альфа. — Каким братом? — Омега недоуменно хмурит брови, поясняя: — Я единственный ребенок в семье. — Но как же? — Глаза Бина удивленно округляются. — Весь двор только и судачит о геройствах генерала и таланте его сына О Джуна. Омега в ответ разражается обидным хохотом, а успокоившись, протягивает тонкую ладонь для знакомства: — О Джун. — Быть не может… — не веря шепчет альфа. — Увы. — Мальчик, пожав плечами, весело хмыкает. — Мой отец всегда хотел сына-альфу, но я единственный его ребенок. Поэтому после смерти папы он решил вырастить во мне воина. — А ты можешь… научить и меня? — Чему научить? — Быть воином. Понимаешь, есть один человек, который во всем лучше меня, — скрепя сердцем признает свое поражение альфочка. — И я бы очень хотел хоть чем-нибудь ему противостоять. Но у него есть отец, и он учит его, а мои учителя только притворничают со мной. Вот я и подумал, что ты можешь мне помочь. Взамен я научу тебя играть на сого. Хочешь? — с надеждой в голосе спрашивает альфа, но, видя, что чужой ответ порядком задерживается, спешит заверить: — А, ладно, не бери в голову… — Хорошо, — вдруг соглашается Джун. — Правда? — Конечно. Отец вышел во временную отставку и большую часть времени теперь будет проводить подле императора, так что мы будем довольно часто видеться. — Ох, это прекрасно, — едва не хлопает в ладоши от довольства Бин. — Джуни! — басят вдалеке. — Это отец зовет, — вмиг подрывается мальчик, осторожно кладя барабан на бревно. — Мне пора. До свидания, ваше высочество, — сложив руки на животе, церемониально кланяется омега, а выпрямившись, видит стоящего рядом альфу, протягивающего ему обратно табакерку. — Не нужно. — Омега сжимает чужие пальцы вокруг предмета. — Пусть останется вам залогом нашей договоренности. — Ох, спасибо. Тогда, — хлопочет Бин и, схватив сого, протягивает его омеге, — пусть он будет у тебя. — Благодарю, ваше высочество, я буду беречь его. — Джун вновь сгибает спину в поклоне. — Бин, — правит альфа, под недоуменный омежий взгляд. — Когда мы наедине, можешь звать меня по имени. — Тогда, до скорой встречи, Бин, — улыбается омега и убегает на зов отца. — До скорой встречи, Джуни, — вторит альфа, столь тихо, будто боится быть услышанным. Глупо-радостная улыбка озаряет мальчишеские губы, и довольно потянувшись, Бин и сам решает возвращаться. Он делает несколько шагов в сторону дворца, но нечто, притаившееся в высокой траве, алым цветом привлекает его внимание. Любопытство пересиливает, и мальчик поднимает атласную ленточку, очевидно, выпавшую из омежьей прически. Недолго думая, он несколько раз оборачивает узкую полоску ткани вокруг своего запястья. Мальчик фиксирует ее двойным узлом, молясь, чтобы этот своеобразный Сай Син принес кусочек удачи и ему. И Бин отчего-то уверен, что лента исполнит свое предназначение. Это место станет «их местом». Здесь, возле старого трухлявого бревна, они будут проводить беспечные дни за пустой болтовней, тренировками и дружескими посиделками. Здесь же они познают первое чувство влюбленности, испытают первый поцелуй и переживут обоюдную страсть, после этого коротая дни за нежными объятиями и мечтами о будущем. Здесь же познают и первое крушение надежд, когда любимого человека безжалостно вырывают из твоих рук, отдавая другому. Отдавая Юнги. Здесь же, жадно целуясь на прощание, они придумывают план спасения, совершая тем самым самую роковую ошибку в своей жизни. Ведь быть вместе им больше не будет суждено никогда… Боль, ярость, обида, тоска, растерянность — все эти слившиеся единой лавиной чувства Бин испытает сполна. Он едва будет находить в себе силы сделать очередной вдох, когда они непроходимым комком будут застревать в груди… Перекрывать дыхание… Отбирать желание жить… Но он найдет в себе силы. Залатает зияющую дыру на месте, где раньше было его сердце, другими чувствами, мыслями, целями, желаниями… Стремлением мстить. Намерением отобрать у виновников смысл их жизни так же, как и они отобрали его. Жестоко и беспощадно… Лишь взяв с них самую высокую цену за искупление ошибок, он сможет наконец-то обрести спокойствие… — Все готово, мой господин. — Монах бесшумно проскальзывает сквозь неплотно прикрытый полог, безжалостно уничтожая витающую в воздухе ностальгию. — Ждем только вас. — Сейчас, — не оборачиваясь бросает Бин, — дай нам пару минут. — Как прикажете. — С низким поклоном чернец удаляется, вновь оставляя альфу наедине со своей личной Фортуной. Заведенный механизм замолкает, и альфа сильнее сжимает табакерку, словно это не музыкальный инструмент, а палантир. Он склоняется над прозрачной крышкой и целует ее напротив омежьих губ. Горячее дыхание мутной дымкой скрывает образ, и мужчина растирает капельки влаги своим рукавом. С каким бы удовольствием он сейчас разбил это сковывающее Джуна стекло или, на худой конец, отбросил крышку гроба, чтобы вновь быть ближе… Но не сейчас, когда Сэт перед поездкой провел очередное бальзамирование. Бин просто не может себе позволить этого — на кону столь высокая цена. Альфа с тихим стуком прислоняется лбом к гладкой поверхности и с уверенностью, что его слышат, обещает: — Я отомщу за нас, моя синель. Не давая себе времени на раздумья, Ли Бин отстраняется и спешно покидает шатер. Он окидывает цепким взглядом готовую к выступлению армию наемников и делает шаг в сторону Сэта, держащего потир, наполненный вязким карминовым ихором. — Вот и настал наш час! — басит альфа. — Все, наконец, смогут получить то, что хотят и зачем пришли! Буду краток: я поставил вас в круг — пляшите, как умеете ! — С этими словами Бин смачивает ладони в услужливо приподнятом сосуде и размазывает алую, пахнущую свежевымытыми монетами жидкость по щекам. — С нами правда. С нами удача. Так вновь развеем «Возрожденного» по ветру! Мансэ!༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Вязкими, кисельными клубами пар поднимался в воздух, растворяя белесой дымкой контур окружающих предметов. Но сидящий в чугунной лохани омега, лишь блаженно прикрыв глаза, откинул голову на предусмотрительно постеленное на широкий борт полотенце и наконец позволил вторящей такту его движений жидкости унести хлопоты уходящего дня. С коротким стуком дверь распахнулась, выпуская вырвавшуюся на свободу водяную хмарь и впуская Джэдока вместе с прохладой остуженного коридорными сквозняками воздуха. Протестуя против такого своеволия, Чимин, слегка поерзав, глубже погрузился в теплую воду. — Как вы можете любить подобную духоту, — с укоризной обронил вошедший юноша и, взбив мыло на салфетке в пузырчатую пену, принялся бережно намывать узкую спину своего хозяина. Обычно господин самостоятельно справлялся с купанием, но последнее время младший так переживал за бахвалящегося и вечно улыбающегося (а на деле тяжело переживающего разлуку со своим альфой) Чимина, что стал оказывать не совсем типичные услуги. — Как же хорошо, — блаженно пробормотал старший, окончательно расслабляясь, когда салфетка скользнула по ногам. Раскрасневшийся и немного искрящийся не впитавшимися в пушистое полотенце каплями воды Чимин ступил на мягкий коврик, позволяя Джэдоку завершить вечерний ритуал — нанести на омежье тело предотвращающее растяжки миндальное масло. Омега с теплой улыбкой уже готовился выразить благодарность верному слуге, как громкий хлопок и последующее за ним содрогание стен заставили Чимина обеспокоенное нахмурить брови. — Очевидно, господин Исо еще проводит ремонтные работы, — спешит успокоить больше себя нервно дернувшийся Джэдок. — Наверное, ты прав, — послушно соглашается Чимин, но тревожная складка так и не расходится на гладком лбу и даже становится глубже, когда омега мысленно вспоминает планируемые на сегодня работы в детской и приходит к выводу, что ничего подобный шум вызвать не могло. — Как хорошо, что вы оба здесь, — вбегает в купальню спустя несколько минут Чон Исо. Старший омега сразу проходит к занавешенному шторами окну, обеспокоенно выглядывая сквозь щель между тяжелыми отрезами ткани. — Что-то случилось? — Облаченный в халат Чимин бросает взгляд на мельтешения встревоженного Исо. — Дашитэонан подвергся нападению, — без прикрас заявляет старший, отвлекаясь от своего занятия и переключая внимание на юношей, — и его ворота уже успели проверить на прочность тараном. В ужасе от происходящего, Чимин несколько раз открывает и закрывает рот, не проронив ни звука, а после, пошатываясь, словно от удара, начинает медленно оседать на пол. И едва не падает! Благо его ловко подхватывает под руки Джэдок. — Поэтому, — продолжает Исо, помогая разместить Чимина на невысоком стуле для купания, и, смочив полотенце в холодной воде, принимается обмахивать омегу, дабы разогнать излишнюю духоту, — вы: ты, Джэдок и Ю будете переведены в Северную башню, все необходимое туда уже доставляют. И за Ю не переживай, его приведет Хосок. — Нет, — Чимин, упрямо поджимая побледневшие губы, отрицательно качает головой. Северная башня, по сути, выполняла назначение донжона европейского замка, и если его направляют в самое защищенное место поместья, то ситуация гораздо хуже, чем его хотят убедить. — Я хочу быть со своими людьми… — Чимин, — Исо опускается на колени перед юношей и с силой сжимает маленькие ладони в своих, пуская в ход все имеющееся красноречие, — я понимаю, что ты сейчас как хозяин Дашитэонана желаешь позаботиться о его жителях. И твое стремление похвально, но спешу напомнить, что как будущий папа ты в первую очередь должен заботиться о ребенке. — Видя зарождающиеся колебания на чужом лице, Исо усиливает наступление, заверяя: — Не переживай, я за всем прослежу. А если опасность окажется мизерной, то вы, естественно, вернетесь к привычному образу жизни. А пока, Хосок и я будем навещать вас и рассказывать новости. Еду будут носить слуги из личного круга. Стражников уже отбирают. Да и посыльного с запиской к Юнги и императору я уже отправил. — Но… — пытается возразить Чимин, мысленно перебирая аргументы. — Никаких «но», Чимини. — Ладонь старшего опускается на округлый живот, поглаживая. — Ты и маленький дамплинги в приоритете. И если с вами, не приведи Небеса, что-то случится, что я скажу Юнги? Да как я сам после такого смогу жить? — Господин Исо прав… — подключается к уговорам Джэдок. — К тому же так мы быстрее управимся с приданным для ребеночка. Загово́ренный с двух сторон Чимин все же позволяет себя увести. Весь путь к Северной башне он то и дело замедлялся, норовя вернуться обратно. Вдруг омегу осенило, что имени посыльного он так и не узнал, а ведь по итогу, нужно будет со всеми почестями наградить храбреца. — Дядюшка Исо, — останавливаясь, привлекает омега внимание, дергая Чона за рукав, — вы так и не сказали, кто же из слуг был направлен в столицу. — Разве? — удивляется старший, попутно освобождая свою одежду из цепкого захвата, и, взяв Чимина под локоток, возобновляет потерянный темп. — Забегался, наверное… Как же его имя, — задумавшись, омега стучит указательным пальцем по своим губам, — совсем вылетело из головы. Такой невысокий и сухонький альфа. — Ким Чонву? — предполагает Джэдок, явно раскусивший замыслы Исо. — Нет-нет, не то. — Исо отрицательно машет головой, помогая Чимину преодолеть череду ступеней и невысокий порог. — Фамилия у него точно — Ан… — Ан Ёнчуль? — вновь выносит вариант Рю. — Ан Мёнхун? — в ужасе произносит свою догадку Чимин. Как из сотни слуг могли выбрать самого… Мёнхуна! — Да, точно! — восклицает Исо, забывчивость которого в аккурат заканчивается посреди господской комнаты. — А что не так? Он показался вполне надежным… — Мы обречены, — бормочет Чимин. И, нервно хохотнув, погружается в темное забытье.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Сейчас
Пройдя лесную «завесу», провожатый сделал знак, чтобы он оставался на месте, а сам пошел к расположившемуся в центре небольшой поляны кострищу. Ожидая прихода Джимэ или на худой конец возвращения недомерка, альфа искоса рассматривал пристанище сопротивления, тоскливо улыбаясь прошлым дням. Сколько за все время подобных схронов было? Десятки? Или исчисление уже можно производить сотнями? Да какая собственно разница, если им начатое дело живо, а изгаляния над простым людом этих барских выродков сократились в разы? — Рано подводить итоги, — мысленно одергивает себя альфа. Пусть наконец-то и забрезжил свет в конце тоннеля его вендетты, но путь к выходу предстоит еще долгий, да и сделать нужно многое. Не для себя: ему после потери сына и семьи не нужно от этого мира больше ничего. Для других. Чтобы на крестьян сидящие в высоких хоромах барчуки обратили хоть толику внимания. Да проявили к ним — как к людям — немного уважения. А подобные его истории больше в Даукаре, да и во всем мире, не повторялись. Ему же на себя уже все равно. Лишь бы другим стало лучше. Глядишь, и разъедающая его изнутри боль станет послабее. Совсем немного, чтобы легче дышать было. А о большем он и просить не смеет. — Приветствую тебя, путник! — тем временем обращается к нему кто-то из лесной братии. — И тебе не хворать, — безучастно бросает мужчина и, видя излишнюю заинтересованность к себе, добавляет: — Чего тебе, человече? — Странный ты, однако, — хмыкает мятежник. — Сам же хотел со мной встретиться. — Мне Джимэ нужен, — резко выплевывает альфа, поражаясь, как на место гордых чхонининов, пришло сборище бродячих циркачей, — а не ты. — Так я Черный Джимэ и есть, — с чувством явного превосходства бросают мужчине, встряхивая темной шевелюрой, а в следующий миг корчатся из-за отсутствия кислорода и боли от внезапного удара под дых. — Послушай ты, выродок, — альфа хватает за волосы согнувшегося пополам разбойника, выдыхая ему прямо в ухо: — кажись, тот долбоеб, которого вы оставили на стреме, не понял чего. Но я не гордый, повторю еще раз. Мне нужен Джимэ. Немедля. Понял? Удерживаемый человек, морщась от боли из-за намотанных на кулак волос, безрезультатно пытается кивнуть. — Не слышу, — шипит мужчина. — Понял, — растягивая слоги, хрипят в ответ. — Как доложить о вас? — Мёнхун. Ан Мёнхун. — Мёнхун! — доносится до него со стороны от практически бегом приближающегося мужчины. — А я слышу, переполох какой-то. А это ты! Мне говорят: «Пришел кто-то, Джимэ кличет». Я спрашиваю: «Кто таков?», а они лишь плечами жмут, мол, не ведаем. Так я думаю, вышлю на разведку, кто да что, человечка надежного… А это, оказывается, ты! И ханбок еще новый, а не, как обычно, заплатанный и джипсины эти твои из свежей соломы. Извини, горемычного, сразу не признал! Богатым будешь! — И тебе не хворать, Джимэ. А богатство можешь в свое «дупло» засунуть и шишкой для надежности сверху заткнуть, коих, к счастью, в лесу множество. Того гляди при открытии рта сквозняком всякую херню тебе в голову заносить и не будет. — Прости, Мёнхун. — Мятежник резко меняется в лице и почтительно кланяется: шишка в заднице — это вполне выполнимо, Мёнхун вполне в состоянии это сделать. — Лихун сказал, ты про коня спрашивал? — Лихун — это тот юродивый, которого вы дозорным поставили? — Угум, — утвердительный кивок, — не суди его строго, он молодой просто еще… — Зато ебанутый не по годам. Кто сычом кричит посередь белого дня? Да он вас не предупредит об опасности, он к вам всю имперскую армию приведет. Манок хуев. — Так что насчет коня? — Джимэ, нервно перетаптываясь и искоса бросая взгляды на приближающийся люд, спешит закончить неприятный разговор. — Нужен. Самый быстрый и резвый скакун из имеющихся. — Да откуда скакуну у нас-то взяться? Мы же не перепряжка какая… — Канмору… — едко хмыкнув, бросает Мёнхун, глядя в сторону стойл. — Ты что?! — Джимэ, отступая, что есть мочи трясет головой. — Не дам! Он мой! Трофейный! — Джимэ, — мрачнеет Мёнхун, — не испытывай моего терпения. Я спешу. Иначе… Договаривать Ан не стал, лишь сверкнул алым светом глаз, а разбойник, вздрогнув, весь внутренне сжался. Все же, за безобидной внешностью Мёнхуна скрывался самый опытный, сильный и безжалостный из них. А если впадет в альфью ярость, ему разделаться со всеми ними — как два пальца обоссать. Да и про шишки эти, растреклятые, забывать не стоит, на них, и правда, урожайный год. — Приведите Канмору, — понуро опустив плечи, бросает Джимэ. Мёнхун, победно приподняв уголок губ, одобрительно кивает. А стоит подвести к нему нервно перебирающего ногами жеребца, легко запрыгивает на него и, не прощаясь, разворачивается на выезд из поляны. Его вдруг окликает Джимэ: — Мёнхун, так все же это правда? — На вопросительно поднятые брови разбойник уточняет: — Ты забыл наши цели? И теперь заодно с этими богачами, считающими нас, обычных крестьян, быдлом и скотом, стоящим где-то между грязью под ногтями на их господских ручках и утренним содержимым ихних ночных ваз? А кто обещал, что будет давить этих гнид до последнего? До тех пор, пока с лица Даукары и ее летописей не исчезнет последняя мразь? — Ох, и глуп ты, Джимэ, — сколько разочарований в этом человеке, а ведь он считал его братом, пусть не по крови, но по духу, — раз людей на «баринов» и «нет» делишь. Открою тебе секрет, человека человеком делает вовсе не статус и тугость набитой мошны, а способность уважать и заботиться о других. В миру это качество просто зовется — че-ло-веч-нос-тью. Слыхал про такую? Вижу, что нет. — И с последними словами альфа, пришпорив коня, ускакал. Путь до столицы — неблизкий.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Отступая, августовская ночь, рассеиваясь, опадает мелкими каплями густого тумана, оставляя после себя прохладное дыхание утра. Плавно стекая, предрассветные сумерки обнажают скрытые, умалчиваемые пороки и темные стороны душ, мыслей и замыслов, а солнце с любопытством наблюдает за выстроившимся в шеренги войском. Песнь, резкая и зычная, вибрациями расходится по утренней тишине, пробуждает, вынуждая заслышавших ее пуститься наутек. Песнь, громкая и вабливая, вынуждает даже сжавшееся от ужаса солнце опасливо прятаться в ветвистых кронах редких деревьев. Ведь если вслушаться в слова — это и не песнь вовсе, а призыв. Призыв смерти.«…На великой охоте начинается день,
Пляшет солнечный знак на струне тетивы…»
Дверь в главные покои донжона резко распахивается, впуская охлажденный утренний воздух. Кухонный подмастерье, просунув голову в образовавшуюся щель, выкрикивает: — Наемники! — И так же спешно прикрывает за собой дверь, не беспокоясь, вняли ли информации господа. Разбуженный громким окриком Чимин, сонно похлопав глазами, уже собирается перевернуться на другой бок, как смысл услышанной фразы наконец проникает в дремлющий мозг. Омега рванул к двери, на ходу накидывая и подвязывая халат домашнего ханбока. Простоволосый и босой Чимин выскочил на улицу и не разбирая дороги устремился в сторону входных ворот. Он опомнился уже на оборонительной стене и, щурясь от восходящего солнца, едва успел присесть, как сотня свистящих стрел пронеслась над ним, пронзая своими острыми наконечниками деревянные постройки и тела менее удачливых обителей Дашитэонана. Войско наемников подступало: на смену безликим, сумрачным теням лучников вышла облаченная в холодный металл кольчуги пехота, прикрывающая собой неумолимую мглу конницы. На фоне природы, только начинающей раскрашиваться пестрыми красками приближающейся осени, вся эта наступающая четким ритмом марша серая процессия выглядела поистине устрашающе. Холодом предвкушения позвякивали звенья кольчуг, лошади нетерпеливо ржали, но наемники молчали. Со зловещей суровостью, застывшей на покрытых кровавой росписью боевых раскрасов лицах, они продолжали нарочито медленно приближаться. Словно растекающаяся клякса чернил на белоснежном листе пергамента. Словно саранча, охватывающая поле сочных ростков кукурузы. Словно расползающееся по пожухлой траве беспощадное пламя забытого костра. Не дойдя буквально нескольких метров, войско замерло.«…Твой путь по костям земли,
Твой путь по цепям воды…»
Их не страшили мельтешения на стене, их не пугала укрепленность оборонительных стен. Настоящего наемника ничто не может напугать, ибо он всегда знает, за что воюет. Рожденным убивать нет дела до громких лозунгов и обманных зароков господ, им все равно на обещания призрачной надежды на лучшее. Им плевать на веру, религию, встречаемых на пути людей. Они знают, на что идут, вступая, возможно, в последний бой за личного бога, приятно оттягивающего карманы по итогу выполненной работы. Они — сражаются за золото. Затрубил горн, оповещающий о начале атаки, и чьи-то сильные руки схватили Чимина, оттягивая от опасного края стены, и поволокли во двор. — Очнитесь, господин, — словно через вату шелестел незнакомый голос. — Опасно там. Еще, ненароком, зашибут. — Пусти, — упрямо поджав губы, требует омега, вырываясь. — Обрядитесь хоть в кольчугу сперва. — Пусти, — нервно подрагивая словно от холода, гулко повторил Чимин, послушно протягивая голову и руки в тяжелое одеяние. Горн срывался насмехающимся ревом. Испуганные жители побежали вглубь в надежде на спасение, что таяла с каждым мгновением. Воины, наспех пристегивая свои мечи и разбирая копья, спешно поднимались на оборонительные рубежи. Какой-то старый длиннолицый омега, замерев, поднимает правую руку по направлению к воинам и, низко поклонившись им, семенит в сторону оружейных складов. Рокот предстоящей атаки собрал всех способных держать мечи альф, но их столь ничтожно мало против врага, что исход битвы может разрешиться в их пользу, только благодаря небесной благодати.«…И смеется сталь от крови пьяна
Знаешь, как тебя ждали здесь?..»
Воины стояли на стенах, отвечая ударами на удары, а стрелы и валуны, приправляя бранными словами, отправляли вниз, метко попадая по взбирающимся по лестницам. Мечи, словно хищники, почуявшие кровь истекающей жертвы, рвали сухожилия, рубили плоть, нанося раны несовместимые с жизнью. Обоюдные удары сыпались градом. Никто не желал отступать и уступать. Под чугунными котлами уже пылали поленья, радостно потрескивая в огненных объятьях, они изредка протестующе шипели, когда пузыри кипящего масла, лопаясь мелкими брызгами, падали на них. Наравне с воинами в первые ряды рвались и известные в поместье своими мирскими профессиями альфы, равняя военных командиров с простыми пастухами. Вот — всегда преподносивший Чимину красивые букеты садовник, лихо размахивая своим мечом, без разбору рубит взобравшихся на стены наемников. А вот — старый конюх, не передвигающийся по территории без своей извечной помощницы — деревянной клюки, словно скинув лет пятьдесят и по-залихватски смеясь, одним ударом палаша сносит головы норовящим перебраться через стены. Хосок, добрый и всегда улыбающийся доктор, сошелся в смертном бою с одним из нападающих и теперь с невероятной скоростью, раздающейся в воздухе переливами, наносил молниеносные удары мечом. А Чон Исо, стоя на коленях, посылал вниз стрелу за стрелой, не давая противникам ни единого шанса пробраться в имение, на его светлом ханбоке медленно расплывалось алое пятно. Из арсенала приволокли, наверное, все оружие ближнего боя, что теперь было свалено постепенно редеющими грудами: все больше омег становились плечом к плечу с защитниками Дашитэонана. Периодически кто-то, срываясь горькими слезами безнадежности, начинал завывать, но тут же замолкал и только сильнее стискивал рукоять меча, видя, как со стены, покачнувшись, защитники падали вниз, да так и, замерев на брусчатой площади, оставались неподвижно лежать с застрявшей в груди стрелой или распоротым брюхом. Иных же убитых просто сбрасывали со стен, чтоб не мешали. Неспособные же держать клинок от полученных ран, как могли, выползали сами, а старики и подростки подхватывали их, стараясь оказать помощь. Чимин вновь взобрался на стены и притаился за мерлоном. Враг был виден как на ладони. Авангард наемников уже взбирался на стены, принимая удары и купаясь в кипящей жидкости, а следующие за ними, прикрываясь дощатыми щитами, норовили прорвать укрепление. Вдалеке окруженный свитой трусливо семенящих за ним командиров войск Ли Бин, нетерпеливо поглядывая на брегет, прохаживался вдоль запасных строев. — Это быстро закончится, — залебезил один из капитанов. — Это жалкое сборище не продержится и получаса под вашей мощью, — вторил ему второй. — Уже прошло больше часа с начала штурма и два дня с осады, — недовольно нахмурив брови, возразил альфа. — О каком, во имя Ада, получасе вы толкуете? Это в разы больше обещанного вами изначально срока. «Свора» не справляется, — уничижительно бросил Бин и направился в сторону своего шатра. — Господин, мы просто играем с ними, — поспешили заверить мужчину. — А для скорого разрешения боя у нас припасен козырь. — Да ну, — альфа останавливается и вопросительно вскидывает бровь, — и какой же? — Огнецы. — Да, — к убеждению Ли Бина подключается еще один военачальник, — мы используем специальный смолистый раствор, который не так просто потушить! — Ну что же я могу сказать по этому поводу, — иронично хмыкает альфа. — Пали́!«…Где Смерть жжет костер,
Ты вдыхаешь дым…»
Снопом разлетающихся искр, тлеющих на просмоленной пакле наконечников, стрелы тучей ударили по Дашитэонану. — Небеса, помилуйте! — выкрикнул кто-то из толпы. Сухое дерево, быстро нагревшись, полыхнуло ярким пламенем. Загорелась башня, и запылали стропильные балки некоторых построек. Дым застилал глаза и перекрывал дыхание. Крича и бегая, люди пытались потушить огонь водой. Но, казалось, сбившиеся и потухшее пламя спустя мгновения вспыхивало с новой силой. Те, кто посноровистей, взобрались на дымящиеся крыши и, принимая подносимые деревянные кадки и ведра с водой, поливали здания сверху, чтобы сбить жар с раскаленного дерева и сорвать тлеющие доски. Жалобный треск атакованных ударами тарана дубовых створок ворот заглушил все звуки, вынуждая жителей замереть на мгновения испуганными изваяниями. Удар — и, сильно поддавшись вперед, ворота, упрямо скрепя петлями, отпружинили обратно, приводя в движение всех вокруг. К воротам стали подкатывать груженные камнями телеги, а со стен Дашитэонана в атакующих полетели стрелы, дротики и бревна. Но наемники хорошо знали свое дело: накрыв таранную команду осадной «черепахой», они были способны выдержать, казалось, землетрясение. Щиты спереди, щиты сзади, щиты по бокам… щиты… щиты… щиты… плотным панцирем со всех сторон создавали безопасность таранной кости, бьющей по воротам монотонно и неминуемо. Очередной удар — с хрустом и рокотом ворота па́ли, открывая беспрепятственный проход. Паникующая толпа кинулась наутек, своим течением подхватывая и спустившегося Чимина. Барахтаясь и противостоя общему движению, омеге все же удается выбраться из потока. Судорожно переведя дыхание и положив ладонь на пришедший в движение из-за болезненных пинков живот, Чимин просит ребенка успокоиться, словно заклинание повторяя: — Все будет хорошо… — Хоть и сам не верит ни слову. Все больше людей проходит мимо него, уходя в глубь имения, а где-то в отдалении разносятся звуки борьбы — защитники ценой своей жизни стараются удержать врага и дать жителям больше времени на схрон. Омега судорожно проглатывает рвущиеся наружу слезы — он не справился, он не в состоянии защитить ни имение, ни дашитэонанцев, ни Ю с Джэдоком, ни даже себя… Чимин нервно передергивается от некстати всплывших воспоминаний историй о том, что нападающие творят в захваченных городах с порабощенными людьми, в особенности с омегами… Нет-нет, живым он им точно не дастся, нужно только найти способ… Все еще не убирая рук с живота, Чимин решает последовать за остальными, как вдруг его взгляд цепляется за оброненный кем-то лук и практически полный стрел колчан. Недолго думая, омега подхватывает свою находку и устремляется в сторону Северной башни.«…На броне драконьей полыхнуло солнце!
Зов крови!
Давно ли ты понял, что никто не вернется?..»