3,5 года спустя. Гасадалур
Пришедшая на смену суровой зимы весна несмелыми лучами теплеющего солнца прогоняла с земли хладное оцепенение, постепенно пробуждая к жизни все вокруг. Словно маленькие лазутчики, выбравшиеся из своих укрытий, дабы лично удостовериться в наступлении тепла, первые подснежники дружными стайками цвели в проталинах. Несильный весенний ветер раскрытой ладонью проходился по небольшим цветущим полянам, — в ответ на его действие первоцветы, покачивая кружевными головками на хрупких ножках, наполняли воздух неслышным человеческому уху, мерным звоном нежных колокольчиков, как бы подтверждая приход весны и торопя природу к окончательному пробуждению. Протаривая петляющие дорожки между проявившимися островками и нарушая природное единение, прохаживался омега. Завидев нового участника, ветер вмиг забывает про цветы, находя себе занятие поинтереснее, — он со всей силой набрасывается на креповый капор юноши. Весенний проказник с усердием теребит атласные ленты, в надежде их развязать, чтобы унести понравившуюся вещицу с собой. Но омега, на чьей голове покоилась шляпка, вопреки личному желанию скинуть ненавистное одеяние, лишь крепче фиксирует гладкие ленты, завязывая их под подбородком черным бантом. Таким же темным, как и все его одеяние: свободный крой, высокий ворот, длинные рукава без единого намека хотя бы на кусочек рюши, кружева или украшения… А при выезде в свет, в знак сокрушающего горя, он и вовсе вынужден скрывать лицо длинной, темной вуалью… Вот уже на протяжении чуть больше месяца юноша носит наибольшее проявление лицемерия со своей стороны — траур по безвременно почившему мужу. Омега от злости сжимает кулаки: да, он бы с превеликим удовольствием плюнул на могилу или станцевал на его костях. Но вместо этого вынужден выслушивать положенные случаю слова утешения и заверения, что однажды все будет хорошо. Глупым людишкам невдомек, что альфа за всю их совместную жизнь уже сделал ему хорошо, как никогда, — он подох. Не выжил после удара острого куная во время потасовки в портовом борделе. Жил как скот и кончился точно так же. Но на людях омега, призывая все свое актерское мастерство, столь искренне сокрушался о человеке, едва не уничтожившем его и не погубившем их единственное дитя. Скорбел в лучших требованиях и нормах приличия и этикета, поддерживая светский образ идеального мужчины своего почившего супруга, что ни у кого даже мысли не закрадывалось, что это не так. А свету вовсе и не обязательно знать, что в реальности Со Убин был диаметральной противоположностью сложившемуся о нем представлению. — Его больше нет, — смакует фразу-осознание юноша и вмиг преобразовывается: губы плывут в довольной улыбке, плечи сами собой расправляются, подбородок вздымается ввысь, а легкие вбирают больше потребного воздуха. Пахнет оттаявшей землей, набухающими почками, первоцветами и совсем немного ландышами… Пахнет свободой. Пахнет личным счастьем Ким Тэхена. Ровно пять недель назад он получил известие, от которого ему как минимум захотелось пуститься в пляс, как максимум — откупорить бережно хранимую отцом для особого случая коллекционную бутылку вина «надцатого» года. В короткой записке говорилось, что во время патрулирования улиц (ага, конечно, омега вот ни на йоту не верит в подобные причины нахождения Со Убина на пристани) его муж попал в пьяную драку возле одного из притонов и от полученного ножевого ранения — погиб. В записке также указывалось: в связи с тем, что отец альфы, Со Югем, обезумел от горя и был принудительно помещен в психиатрическую лечебницу, и из-за отсутствия завещания и неимения иных ближайших родственников — Тэхен и их малолетний сын становятся полноправными наследниками семьи Со. — Папочка-папочка, — кричит маленький омежка, вырывая Тэхена из приятных воспоминаний. Малыш, активно переставляя коротенькие ножки, что есть мочи старается обогнать Ёнтана на пути к родителю: — Посмотри, какие полосатенькие цветочки я нашел! Мальчик выставляет маленький кулачок вперед, одновременно с этим не замечая скрытую рыхлым снегом кочку, он цепляется за нее и, больно ударившись коленями, падает. Громкий всхлип и не помня себя Тэхен бросается к ребенку, падая рядом с ним, омега подхватывает малыша. — Чимини, маленький мой. — Тэхен осторожно вглядывается в покрасневшее личико. — Сильно ушибся? Где болит? — Тут, — показывает грязной ладошкой на порванную штанину малыш. — Ах, мой мальчик! — Омега вынимает из-за пазухи пальто носовой платок, принимаясь осторожно протирать ударенную коленку, очищая ее от грязи. И сам едва не плачет, чувствуя боль своего ребенка. Все же был от жизни Со Убина хоть какой-то толк, раз после себя альфа оставил нечто столь прекрасное, как Со Чимини, что сейчас тихо всхлипывая прижимался к Тэхену. Хотя если бы три года назад Джувон не решил поздравить их с рождественскими праздниками и без предупреждения не ворвался в поместье Со, не было бы сейчас ни омеги, ни ребенка. Тэхен до сих пор с содроганием вспоминает разворачиваемый в те дни в стенах имения Содом… — Рождество — пора преображений и маскарадов, — молвил накануне Со Убин, обозначив тему праздника, только вот, к ужасу Тэхена, речь шла вовсе не о библейских персонажах… На сцене импровизированного Колизея проходили настоящие гладиаторские бои: обнаженные благородные альфы, из числа друзей Убина, затевали шуточные поединки, призом за победу в которых были выставленные на кон омеги. Похотливые выкрики, липкие взгляды, обидные шутки, льющийся реками алкоголь и опиумные благовония подначивали мужчин, приводя порой к совершенно неожиданному исходу схваток: от серьезных ранений одного из соперников и до совместной оргии всех находящихся на арене. Сжавшись от ужаса происходящего, Тэхен наивно полагал, что если будет тихо сидеть в сторонке, о нем забудут. И план действительно работал, пока разгоряченный после победы в одном из поединков Мин Сынги не проревел: — Хочу прелесть иного сорта! — И нагло облизываясь, альфа указал на Тэхена. Как ни странно, его предложение поддержали и остальные, высказывая своё возмущение, что в их братии все общее, а этому омежьему лону до сих пор не было даровано удовольствия принять лучшие аристократические жезлы Гасадалура… Тэхен в надежде бросил взгляд на своего супруга, он же обещал, что его не тронут! По крайней мере — пока. Но не увидел ничего кроме раздражения и холодной решимости. Испуганный и сбитый с толку, омега готовился целиком раствориться в агонии, погрузившись в очередную пучину личного ада… Но неожиданно ворвавшийся Ким Джувон буквально вырвал его из лап насильников. Несколько альф попытались остановить мужчину, желающего забрать своего брата, но то ли они были слишком вымотаны эротическими развлечениями и алкоголем, то ли Джувон впал в столь сильную ярость, что раскидать с десяток человек ему не составило никакого труда. Наспех укутав брата в свою шинель и подхватив на руки, он спешным шагом покинул имение, напоследок потребовав, чтобы вещи Тэхена незамедлительно были направлены вслед. И для надежности пригрозил физической расправой, если хоть один из присутствующих на пушечный выстрел приблизится к их семье. И альфа, очевидно, был столь убедителен, что за все годы жизни врозь — ни Убин, ни кто-либо другой даже не попытался связаться с ним. Что определенно было к лучшему. Ссылаясь на беременность и послеродовое восстановление, Тэхен на протяжении долгого периода позволил себе не появляться в свете, мирно живя в доме родителей. А по прошествии полутора лет их раздельные появления на балах уже не воспринимались чем-то из ряда вон выходящим… — Я сломал цветочки. — Чимини смотрит на все еще сжимаемые в кулаке поникшие подснежники, и от картины испорченного букета нижняя губа мальчика, выпятившись вперед, опять начинает предательски подрагивать. — Ну чего ты, малыш? — Тэхен чмокает ребенка в пухлую щечку. — Мы сейчас соберем новые. Хочешь? Мальчик шумно сопит, словно обдумывает предложение родителя, а потом переводит взгляд на испачканную одежду старшего: — Я тебя измазал, — сокрушается Чимини. — Дедушка Сокджини заругает. Скажет, что мы две омеги-грязнульки. — Ох, солнышко, это такие глупости! — Тэхен улыбается своему ребенку, успокаивая. — К тому же на черном не особо и видно. Думаю, он не обратит внимания, — шепчет он на ушко малышу, чем вызывая довольное хихиканье. — А теперь поцелуй папочку, и мы пойдем найдем новые цветочки для дедушки, и тогда он точно не заметит, что мы выглядим как-то не так. Чимини согласно кивает, и омеги, взявшись за руки, идут собирать новый букет. Маленький омежка, хмуря бровки и дуя и без того пухлые губы, старательно отбирает «самые красивые цветочки», чтобы уж наверняка покорить сердце дедушки, а Тэхен не может перестать наблюдать за своим крошкой. Чимини — вот она, единственная отрада в жизни Тэхена, хрупкая маленькая жизнь, едва заметно пахнущая ландышами, его самый прекрасный и любимый цветочек. И Тэхен совершенно не хочет думать, что было бы, если бы Джувон не успел. Ребенок отца не знает, и порой, задумчиво покусывая указательный палец, внимательно следит, как его приятели из числа прислуги взаимодействуют с родителями-альфами. У Тэхена в такие моменты сердце кровью обливается, что он не может дать своему ребенку полноценной семьи. Но омежка про отсутствие альфы рядом с ними вопросов не задает, а Тэхен сам этой темы не поднимает, надеясь, что сыну все же будет достаточно заботы самых лучших в мире деда и дяди. Хотя бы пока. А позже — Тэхен найдет слова, объяснить почему так; во всяком случае, он очень на это надеется. — Господин Тэхен, — практически бегом спешит к прогуливающейся в саду парочке старый добрый Мун Чоль. Головной убор омеги сбился, и сам он то и дело останавливается, тяжело дыша и грузно опираясь на колени. — Господин! — Что-то случилось? — Тэхен, не желая испытывать силы старого няня, сам подходит ближе, при этом не отпуская руки Чимини. — Судя по спешке, у нас либо пожар, либо война, и отца с братом призвали на фронт! — Все хуже, — выпаливает старший и тут же хлопает себя ладонью по лбу, правя: — Ой, то есть лучше! Опять заболтали старого няня. К вам визитер! — Визитер? — Темные брови недоуменно ползут вверх. — Ко мне? Ты уверен? — Да! Небеса, что у вас за внешний вид! — привычно журит своего подопечного Мун Чоль. — Ну точно замарашка! — Папа самый красивый! — гневно выкрикивает маленький омега, для убедительности топая ножкой. — Конечно самый красивый, — соглашается Мун Чоль, а Тэхен улыбается маленькому защитнику. — Но одно другому не мешает. Давайте быстрее идите в дом и приводите себя в порядок, а мы с Чимини вас нагоним. — Нет! — Недовольный приходом каких-то там «визитеров», омежка прячется за спину Тэхена. — Я хочу с папой! — И будешь. — Ким приседает перед сыном. — Я пойду чуть быстрее и встречу гостя. Некрасиво и некультурно заставлять людей ждать. А ты проследишь, чтобы Мун Чоль благополучно добрался до дома и присоединишься к нам чуть позже. Хорошо? — Угум. — Мой умница. — Чимини любовно чмокают в носик. В ожидании омеги Чон Чонгук, чинно сложив руки на коленях, сидел в изящно обставленной гостиной. Альфа нервно поерзал на месте, осторожно одергивая подол военного сюртука. Небеса, да ему против армии врага было бы не так страшно выступать, чем сейчас, в ожидании встречи с༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Даукара
Не желая сдавать свои позиции, зима разошлась вьюжной ночью. С ее легкой подачи, поднимающая льдистую бурю метель, словно снежки, бросает невесомые пригоршни в окна поместья и с воем-хохотом отступает за очередным «орудием». Словно насмехаясь над вьюгой, раззадориваемый холодным ветром, огонь в камине лишь сильнее разгорался, весело потрескивая сухими поленьями и отбрасывая причудливые тени на стены кабинета. Но альфе нет дела до игры света и разворачивающейся непогоды, наконец-то улучив долгожданный момент одиночества, он может всецело посвятить себя полученному еще утром посланию. Мужчина вскакивает с места и слегка приоткрыв дверь выглядывает для надежности в коридор сквозь образовавшуюся щель. — Никого, — едва не ликует он, возвращаясь к своему рабочему столу. Ловко орудуя кресалом, он зажигает несколько дополнительных свечей в высоком канделябре и, удобно устроившись в своем кресле, перочинным ножом осторожно вскрывает сургучную печать. Слегка подрагивающими пальцами альфа разворачивает листок, пробегаясь глазами по четким строчкам короткого послания. «Дорогой дядя, спешу сообщить вам, что билетов нет и приехать к вам не представляется возможным. Семена были отобраны благодатные, но заявленный вами грунт был изничтожен: за неделю до конца снежня он был пущен в доску и отправлен на высшую аудиенцию тем же вечером.Любящий племянник Донук»
— Черт! — в сердцах восклицает он. Мужчина пробегается по строчкам еще раз и безжалостно сжимает в руках письмо, сминая его комком. Он опоздал! Не успел самолично обезопасить пребывание своего омеги и расквитаться с его былыми обидчиками! А о том, что омега ни на какую поездку своего согласия пока не дал, жаждущее расправы сознание вспоминать отказывается. — Черт! — повторяет альфа ругательство. Нужно было, как он и хотел, сделать это еще несколько лет назад! Так нет же, он все тянул по неизвестной причине, осторожничал, со стороны приглядывал, совсем как за другими, пытался разобраться в ситуации, понять их мотивы и решительных действий не предпринимал. А теперь его опередили! Отобрали законное право супруга! Обошли практически у самого финиша! Альфа, с силой опустив ладони на столешницу, опирается на них. Ярость постепенно захватывает его: глаза опасно вспыхивают, губы поджимаются, а ноздри хищно раздуваются от жажды крови… Блять! В этот раз гон точно сведет его с ума. Без возможности выпускать бурлящую энергию привычным способом, мужчину буквально изнутри раздирает от желания уничтожить все потенциальные угрозы его семье. — Юнги! — Дверь кабинета неожиданно распахнулась, являя на пороге недовольного Чимина. — Ну сколько можно работать? Все собрались и ждут только тебя! Альфа от строгого тона своего омеги внезапно чувствует себя виноватым и резко вскакивает, стараясь рукой незаметно смести зашифрованное письмо под стол. Негоже супругу обо всем этом знать. В попытках выглядеть непринужденно, Юнги судорожно проводит ладонью по своим волосам и делает глубокий вдох… — Ошибка! — красным светом вспыхивает в мозгу. — Поздно… — скалясь, отвечает довольный зверь. Дурманящий ирис, резко ударив по рецепторам, взбудоражил кровь, привел в движение каждую и без того готовую к свершениям частицу его бренного тела, словно самый сильный хмель кружа голову. — Почему ты не отвечаешь? — с напускной строгостью спрашивает омега, подходя ближе. — Мальчики хотели тебя поздравить, но не дождавшись уснули в гостиной, и Хосоку-щи пришлось относить их в детскую. — Прости, — хрипит в ответ мужчина, пытаясь придать своему лицу бесстрастное выражение, а на деле — едва не повинно виляя хвостом, — я немного заработался и обязательно помирюсь с ними завтра… позже. — Юнгия… — Чимин обходит его стол, становясь почти вплотную, и, положив руку на плечо, обеспокоенно заглядывает в глаза. — Что-то не так? Ты какой-то не такой в последнее время. А альфу, словно зеленого юнца, откровенно ведет от этого простого прикосновения. С каждой секундой, с каждым вздохом сердце сокращается все интенсивнее, все быстрее, разгоняя тиховоды крови, заменяя их бурным, отдающим шумом в ушах течением. Мысли начинают путаться, кружась только вокруг стоящего рядом человека, сужая весь мир лишь до одного омеги. Юнги, словно голодающий, впервые за много дней попробовавший кусочек пищи. Ему мало! Он боится, что это все… Он хочет еще! И еще! И еще! Как устоять, когда самый желанный, лакомый и одновременно с этим запретный «кусочек» оказался столь близко? — Хватит, — искусителем шепчет первобытный инстинкт, требующий наконец-то взять ему причитающееся, — ты не чертов монах, и не должен терпеть возложенный аскетизм! — Все прекрасно, — хищно облизнувшись, вместо этого отвечает мужчина и накрывает омежью ладонь своей, — попалась, Звездочка! — Да, я и не убегаю, — нежно улыбается в ответ омега, окончательно разрушая мнимый самоконтроль альфы. — Ну что, пойдем? Юнги кивает, только вот с места не двигается, да и омегу не отпускает. На вопросительно приподнятые брови Чимина, мужчина лишь хмыкает и отрицательно качает головой. И омега не успевает даже пискнуть, как его, подхватив, в мгновение ока раскладывают животом на столе. — Юнги, что такое происходит… — Фраза замирает на середине, а сам юноша застывает и, кажется, перестает дышать, ощущая обжигающую сквозь слои ткани руку на своем бедре. Каждый мускул на омежьем теле напрягся, а по спине пробежала мелкая дрожь предвкушения. Неужели его альфа все так же небезразличен к нему, как и заверял Чон Хосок? А сам омега все еще желанен и дорог супругу, а все поведение Юнги — не иначе как надуманная блажь? Возмущенный быстрым раздеванием и стремительной капитуляцией, разум кричал сбросить настырную конечность и, гордо расправив плечи, уйти в зал, к гостям. Все же у Чимина есть основания обижаться: Юнги на протяжении долгих трех месяцев игнорировал, совершенно не уделял ему внимания, всячески избегал. Даже с предлогом ничего не изменилось! Да омега извелся весь, ища причины в себе… или, не приведи Небеса, списывая на появление у альфы другого. Раз за разом, незаметно принюхиваясь и не обнаруживая ни на одежде, ни на самом мужчине иных, кроме альфьего и его с детьми, ароматов, Чимин коротал время за придумыванием способов обольщения или соблазнения. Все они неизменно заканчивались провалом. А Юнги после таких моментов все больше закрывался, загружал себя непомерным количеством работы, начиная все больше времени проводить вне дома. Но эти все доводы рассудка меркнут перед планами сердца и тела, что до одури жаждали вновь почувствовать себя желанными и любимыми, буквально кричали: вот он момент, а с причинами недомолвок с Юнги можно разобраться и позже. А дальше, почувствовав альфий язык на своем сфинктере, а руки на своей груди, Чимин вообще думать ни о чем не мог. Он вскрикивает поначалу от неожиданности и накатывающего удовольствия, а после, расслабившись, всецело отдается во власть своего мужчины. Получивший же наконец желаемое, альфа жадно выцеловывал сжимающееся отверстие и гладил, мял, сжимал твердеющие вершины. И чем неистовей становился Юнги, тем громче была отдача его партнера. Это действовало лучше всяких слов похвалы и понукало альфу к более безудержным ласкам. Чимин мелко подрагивал, а он, слизывая выступающую смазку, с жаждой присасывался к пульсирующему отверстию. Омега выстанывал его имя, а он чередовал жадные поцелуи с нежными укусами. Юноша принялся шарить руками в поисках опоры, а Юнги ласкал: отчаянней, глубже, исступленнее… Чимина переворачивают на спину, развязывают мешающий пояс ханбока и, благоговейно проскользнув кончиками пальцев вниз, уступают место алчущему рту. Губы теперь выцеловывают грудь, торс и шею, расставляют наливающиеся красным метки, а пальцы немедля проникают на всю длину, принимаясь растягивать, подготавливать для себя. Чимин выгибается и тихо стонет, зарываясь пальцами в волосы Юнги, безвозвратно портят раздражающе идеальный пучок. Омежье тело раскаляется до предела, готовое принять супруга. Момент настает — понимают оба. Юнги прижимается чреслами к жаждущему его отверстию, но не проникает сразу. Вместо этого, перехватив набухший член рукой, он дразняще надавливает, водит, испытывая терпение жадно текущего по нему сфинктера, но не проникает. Омега отчаянно стонет и, дергая ногами, пытается насадиться самостоятельно. — Звездочка, будь терпеливее, — воркует в алое ушко мужчина, вглядываясь в любимое лицо, а следом, словно ушатом холодной воды, его окатывает осознание. — Опасно! — И альфа резко отпрядывает. Перед глазами, словно картинки, меняющиеся в калейдоскопе, проносятся воспоминания о беременности и родах Чимина, о том, как, принеся в этот мир две жизни, омега едва не отдал свою. Как прогрессирующая родовая горячка едва не убила его. Каким измученным и изможденным был омега. Как долог был путь лечения и восстановления. В завершение пред глазами Юнги проносится высказанное Чимином несколько месяцев назад желание вновь стать папой… Нет! Он просто не переживет это еще раз. Лучше узел в узел на себе завяжет или попросит Хосока отрезать все к хуям собачьим, чтобы наверняка. И будь сейчас другая ситуация, он бы непременно посмеялся над придуманным каламбуром. Приходящий в себя омега слегка ворочается, пытаясь привстать, и Юнги, не теряя времени, возвращается к нему, опускаясь рядом на колени. Его пальцы и язык все еще при нем, а значит, и способ сделать приятно любимому найдется… — Сегодня знаменательный день! — Для большего пафоса Хосок встает со своего места и торжественно поднимает наполненный до краев бокал. — День рождения моего любимого друга, брата и практически родственника, — альфа на последних словах не может не взглянуть на Ю, а увидев, как на его реплику омега расцвел багрянцем, не сдерживает довольной ухмылки, возвращаясь к поздравлению, — нашего дорогого Юнги. Говорят, что счастлив тот, кто счастлив дома, в кругу своей семьи. Так вот, я в первую очередь хочу пожелать всего наилучшего именно твоим близким. Будьте здоровы и счастливы! — Мужчина приподнимает руку с бокалом выше. — И, Юнгия, спасибо, что родился! С днем рождения! — С днем рождения! — начали вторить все остальные, дружно сталкиваясь чашами. — Спасибо, — робко улыбаясь, отвечает на поздравления Юнги. Пережитое в кабинете приключение помогло притупить первобытный голод, и вернуть практически привычное хладнокровие и контроль. — Спасибо, что нашли время сегодня здесь собраться. — Фу, Юнги, — морщится Хосок, — скромность тебе ни к чему. — А мы-то что? — вступает в беседу Чон Исо. — Это все — заслуга твоего супруга, который объединил нас для организации тебе настоящего традиционного праздника. — За Чимина! — поднимает очередной тост Хосок, и все подхватывают его предложение, восклицая дружное: — За Звездочку Даукары! Юнги бросает взгляд на смущенного омегу и невольно улыбается сам. Как там сказал Хосок? Счастлив тот, кто счастлив дома? Эти слова как нельзя лучше подходят ему. Ведь рядом с этим омегой он действительно счастлив. Счастлив обладать. Счастлив заботиться. Счастлив любить… И еще миллион раз счастлив от «просто находиться рядом», независимо от того, что Чимин делает. Занимается воспитанием близнецов или, удобно устроившись в высоком кресле в его кабинете, ведет домашнее хозяйство, задумчиво грызя кончик пера при заполнении расходных книг. Вполголоса о чем-то шушукается с Ю или, расположившись рядом с ним, помогает с переводами и политической перепиской. Заботится о потерявшемся за работой во времени Юнги, растирая уставшие плечи и принося перекусы, или просто сидит за одним столом во время обеда… Неважно где. Неважно как. Главное — это смотреть в обожающие глаза и сжимать узкую ладошку любимого человека… Это так ничтожно мало и одновременно бесконечно много. Это словно держать в руках целую Вселенную. Во всяком случае, альфа так наивно полагал. До сегодняшнего дня. Теперь же ему недостаточно. Ему не хватает: взглядов, улыбок, прикосновений, ласк — ему недовольно Чимина. Мало того, кем он собственнически хочет наслаждаться, запечатлеть, смаковать, вдыхать с каждым глотком воздуха, желая ощущать сердцем, под кожей, в венах… навсегда. — Миеккук ты съел утром, — выводит из плотоядных размышлений Юнги Чон Исо. — А теперь пришло время торта! Омега едва заметно кивает слугам и те, погасив верхние свечи, выносят его — кривоватый, с поплывшими слоями крема и… розочками? — венец кондитерского искусства. — Прошу отметить, — вещает тем временем старший, замечая, как комично округлились глаза Юнги, смотрящего на несуразную башенную конструкцию, — что сия сладость собственноручно приготовлена тремя омегами. — Исо попеременно показывает на себя, Ю и Чимина. — И для каждого из них это было поварским дебютом. Оригинальный же декор — творение рук двух неугомонных дамплинги. — Он великолепен! — восторженно восклицает тронутый чужим вниманием именинник, резко меняя мнение и видя вместо несуразности нечто чудесное. — И если торт окажется хоть наполовину таким же вкусным, сколь и прекрасным, кондитеры Дашитэонана останутся без работы! — Не приведи Небеса, — истошно маскирует смех кашлем Хосок, мысленно прикидывая запасы настойки от желудочных колик. — Ты, — злобно зыркает Юнги в сторону альфы, собственнически подтягивая блюдо ближе к себе, — получишь самую маленькую часть! И я уверен, что это просто фантастически вкусно! Хосок признает туше, побеждено поднимая руки, и едва заметно морщится от ощутимого тычка в бок от Ю: все же омега тоже приложил руку к совместному подарку, а был так раскритикован своим альфой. Вопреки всем негативным ожиданиям, торт оказывается действительно куда лучше на вкус, чем на вид, и Юнги с каждым поглощенным кусочком будет неустанно нахваливать омег-мастеров. — Ну, что же, молодежь… — Допив чай, Исо поднимается со своего места. — Вы оставайтесь, а мои старческие кости просятся в горизонталь. — Я тоже пойду, — подрывается следом за старшим Ю. — Завтра много дел с самого утра, нужно будет начать день пораньше. — Ну а я, — отбрасывает салфетку и встает со стула Чимин, — проверю близнецов. Спокойной ночи, мальчики, — улыбается омега альфам и, целуя Юнги в щеку, безжалостно ударяет по супругу своим усилившимся ароматом, — и не засиживайтесь допоздна. Хосок в ответ кивает, а Юнги, протяжно вдыхая, судорожно сглатывает скопившуюся слюну, чувствует, как усмиренный недавней сытостью внутренний зверь ведет ухом на учуянный призыв. Нет! Не может быть. Больше всего на свете альфа молился, чтобы положенная течка Чимина наступила после его гона, или хотя бы, когда тот пройдет свой пик. Блять! Все его меры безопасности трещат по швам! Если Юнги учует своего омегу в эструсе, то уже очень сомнительно, что его удержат столь незначительные препятствия, как дубовая дверь и амбарный замо́к. Чимин же, словно подливая масла в огонь, уходит, плавно покачивая бедрами, а Юнги, следя за ним, едва не давится от нехватки воздуха. Альфу буквально подрывает сорваться с места, схватить омегу и как первобытный предок, закинув на плечо, унести в свою пещеру (в его случае — спальню). А после — любить и трахать, трахать и любить на протяжении нескольких дней (всей жизни), беря свое за все дни вынужденного мазохизма и поста́. Силуэт омеги практически полностью растворяется в ночном полумраке, и хрупкий фарфор чайной пиалы бесформенной крошкой осколков остается в альфьей ладони, когда ее владелец вспоминает о потенциальном сопернике. — Ты смотрел? — не поворачиваясь рычит он на Хосока, ссыпая фрагменты чаши на стол. — Нет. — Альфа, не заметив на ладони младшего никаких царапин, спешно опускает глаза и пытается перевести тему. — Ты поговорил с ним? — Нет, — вторит ему Мин, наконец оборачиваясь к собеседнику: Чимин уже скрылся за поворотом. — Почему? — хмурится старший. — Потому что боюсь… обидеть. — Обидеть? — Густые брови ошалело ползут вверх. — Юнги, то есть, по-твоему, холодность, игнорирование и пренебрежение Чимином как омегой со стороны супруга — его не обижает? — Я не игнорирую, — недовольно морщится на упомянутые грехи Юнги, — и не делаю ничего из тобой перечисленного по отношению к Звездочке. Сам знаешь — он мое все. — Друг, — Хосок, привлекая внимание, сжимает чужое предплечье, — хоть ты и не спрашивал, но я все же дам совет: так нельзя. Чимин… Он же так на тебя смотрит. — Альфа взмахивает руками в поисках необходимых сравнений. — Повинным щенком, пытающимся понять, что он сделал не так. Твой омега изводит себя и даже у меня осторожно выпытывал о причинах твоей холодности. — И что ты ответил? — Густые брови угрожающе ползут к переносице. — Что-что? Что его супруг идиот, — хмыкает альфа. — Хосок, я серьезно! — Юнги угрожающе подается вперед. — Я сказал, что это все глупости и ты просто загружен какими-то секретными делами от императора и все так же любишь его, — миролюбиво улыбается Хосок, мысленно добавляя: «Ну и еще о том, что ты до смерти боишься его потерять, не веришь в противозачаточные средства, опасаешься его беременности и потому избегаешь». — Молодец. — Юнги тянется за остатками алкоголя. — А еще я поведал Чимину об особенностях влияния трудоголизма на альфий организм. — О чем? — Рука Юнги с графином так и застывает в полете. — Рассказал, из-за чего птичка может не вылетать из дупла. — И видя недоуменный взгляд друга, Хосок картинно закатывает глаза, продолжая изгаляться: — Отчего ключик больше не входит в замочную скважину; меч обрастает вековой пылью; а змея не выползает из норки. — Что? — на грани слышимости шепчет прозревший Юнги и, щедро плеснув себе бренди в стакан, злобно восклицает: — Чтобы ты знал, у меня с этим все в порядке! — Да шучу я, но это не отменяет того, что ты идиот. Поэтому, Юнги, не затягивай. — Хосок подвигает и свой бокал ближе, в надежде получить немного для себя. — Говоря о том, что твой омега накручивает себя, я не шутил. — Я поговорю, — соглашается Юнги, откидываясь на стуле. — После гона. Обязательно поговорю. Хосок лишь кивает, пригубливая янтарную жидкость. — Ты помнишь, что должен сделать сегодня? — тем временем интересуется Юнги. — Да, не переживай, — Чон скрывает коварную усмешку за очередным глотком, — в комнату не войдет ни одна живая душа. — Юнги лишь согласно мычит на это. — Кстати, я позаботился о продовольствии, воде и остальном. — Спасибо. — Альфа, не замечая особой интонации на последнем слове, снимает с шеи шелковый гайтан с ключом и протягивает ему. — Не переживай, друг, — кивает Хосок, крепче сжимая вверенную вещицу. Чуть позже, глядя вслед удаляющемуся Юнги, альфа поднимет одинокий шуточный тост: — Пусть это будет второй самый незабываемый гон в твоей жизни! — И, залпом допив содержимое, добавляет: — Надеюсь, ты поймешь и простишь нас, Юнгия.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Слегка покачиваясь, но не от выпитого, а от нежного шлейфового ириса, что окутывал тонким флером, дурманил и манил следовать за собой, грузно шагая по ступеням, Юнги поднялся по лестнице, входя в тускло освещенный коридор. Как бы ни было велико желание пойти по цветочному следу, альфа упрямо разворачивается в другую сторону и заставляет себя двигаться вперед, отчаянно концентрируясь на последней комнате слева — его уединенной келье, на ближайшие дни. Но мужчина не успевает сделать и нескольких шагов, как дверь гостевой спальни распахивается, а его перехватывают за руку и резко утаскивают в темное помещение. — Что за черт… — начинает возмущаться мужчина, а дальше альфе становится все равно, ведь его целуют самые желанные в мире губы. Не разрывая поцелуя, Юнги направляют спиной вперед, ловко маневрируя по погруженной во мрак комнате, а в конце — не сильно толкают в грудь. Мужчина послушно поддается, оседает на жесткую скамью широкого стула и жадно облизывает вмиг пересохшие губы, — он хочет еще. И получает удовлетворение в легких прикосновениях узких ладошек. Обаянный, ведомый чужими нежными касаниями, мужчина даже и не думает возмутиться, когда его руки, уложив на подлокотники, зачем-то фиксируют широкой лентой. Юнги не тревожат подобные глупости, ведь мягкий рот прикасается к его шее, плавно огибает скулу, невесомо ласкает щеку. Нежные пальчики скользят по груди, проникают под слои одежды, ослабляют завязки халатов его ханбока, а следом — опоясывают грудь, крепко привязывая к спинке стула, и отстраняются, унося с собой тепло тела своего владельца. Слышится тихий шорох, стук двери и тишина: отрезвляющая, звенящая, давящая на уши и отдающаяся шумом. — Эй! — возмущенно кричит альфа и, вертя головой, пытается вырваться из своего плена: дергает сначала рукам, а затем уже и всем телом. Тщетно — стул даже не двигается с места, да и мягкие путы держат крепко. — Эй! Это что за шутка такая? Чимини, Хосок, хватит! Я оценил розыгрыш по достоинству… Одинокая загоревшаяся свеча белой вспышкой бьет по привыкшим к темноте глазам, вынуждая Юнги болезненно сморщиться. За ней загораются и другие, еще и еще. Яркие языки пламени постепенно окружают альфу теплым светом, помещая в центр импровизированного магического круга. Мужчина пользуется возможностью оглядеться, хаотично мотает головой, пытаясь уловить отголоски звуков и проследовать за запахом, но никого не замечает, а дерзкий, витальный флюид ириса, пробиваясь сквозь остальные ароматы, хмелил, только вместо возбуждения приносил в этот раз раздражение. — Да что за еботня здесь происходит?! — опасно раздувая ноздри, выкрикивает Юнги, совершенно дурея от творящейся вокруг него иллюзии. Мягкие перезвоны колокольчиков раздаются совсем рядом, а следом из-за альфьей спины показывается обнаженная ручка, что плавно опускается на его грудь и играючи проходится вверх по голой коже. Юнги инстинктивно напрягается, отвечая на прикосновение пилоэрекцией, и, затаив дыхание, наблюдает, как, отстранившись, тонкий омежий пальчик мягко прижимается к его губам, требуя тишины. — Ш-ш-ш-ш, — воркует на ухо полный ласки голос. — Звездочка, что происходит? — Альфа, коротко целуя омежий перст, пытается повернуться к Чимину, но омега возвращает палец обратно, тихо шепча: — Ш-ш-ш-ш. Все хорошо. — Юноша немного смещается в сторону и прижимается губами у основания шеи. — Просто кто-то получил не все свои именинные подарки. Окруженный ритмичным отзвуком колокольчиков, Чимин выходит вперед, представая перед Юнги во всей красе. И альфий взгляд, не удержавшись, медленно скользит по телу: мягкий, обволакивающий, густой, он словно мелкие капли воды облекает хрупкую фигурку, не обходит вниманием ни единой детали, скользит медленно и плавно от розовых пальчиков босых стоп и заканчивает пушистой «шапкой» струящихся волос. И ему в увиденном нравится абсолютно все! И ножные браслеты с крохотными бубенчиками, что, выглядывая из-под широкого подола, гибкими лианами плотно облегают изящные щиколотки. И грубый, тяжелый материал юбки, что резко контрастировал с практически прозрачным и словно вторая кожа обтягивающим торс Чимина газовым лифом. И жесткие кожаные ремни портупеи, что и подчеркивали достоинства грациозной фигуры, и пробуждали животные инстинкты и первобытное желание испить всю сладость принадлежащего ему омеги. Альфий взгляд, становясь все маслянистей, скользит выше, цепляется за светлые распущенные пряди, что струятся упругими волнами и мягко огибают ладный стан. А Чимин, видя, как Юнги с каждым мгновением распаляется все больше, удовлетворенно хихикает, вынуждая мужчину наконец-то переключить внимание на омежье лицо и обомлеть. Вместо едкой усмешки он завороженно наблюдает за невесомым покачиванием частых цепочек бурги и лукавым прищуром темных глаз в прорезях маски. Встретившись с альфой взглядом, омега поворачивается, медленно кружась и давая рассмотреть себя сполна. — Чимини, — цепляясь за остатки рассудка и здравомыслия, шепчет Юнги, — что это? — Это? — Омега довольно жмурит глаза и под чужим завороженным взором очерчивает выделяющиеся сквозь ткань ареолы сосков, ласкающе проводит ладонями вниз, демонстрируя себя во всей красе. — Твой именинный подарок. — Чиними, Звездочка, пожалуйста… — отчаянно бормочет альфа, — я… я не выдержу. — Может, я этого и добиваюсь. — Чимин прячет победную ухмылку за бургой. — Но я ведь… Ты ведь… А как же дети? — аргументирует альфа. — Ш-ш-ш-ш… — Юноша, призывая к тишине, слегка склоняется над мужчиной, ведет носом от основания пульсирующей шеи к уху. — Ты зря волнуешься. — Омега, примыкая ближе, ловит губами каждый альфий вздох. — Я договорился: Ю и Джэдок присмотрят за альфочками, а дядюшка Исо проконтролирует омег. — Но… мы… же… — не находится со словами Юнги. — Две недели назад, на ярмарке в зеленой лавке, я купил специальную настойку. — Омега не сильно засасывает кожу на кадыке. — Так что волноваться не о чем. — Ты… ты не понимаешь, — хрипит теряющий контроль над ситуацией мужчина. — Я ведь не железный, а мы давно не… Я могу не сдержаться и быть грубым… Чимин вместо ответа крепко обнимает его одной рукой за плечи, а второй любовно оглаживает отмеченную шрамом щеку, прежде чем прижаться в жарком поцелуе, а отстранившись, пробормотать: — Может, я этого и хочу… — Босая ступня опускается прямо на альфий пах, осторожно надавливая. — Просто смотри и получай удовольствие, — оглушающе громко шепчет омега, обдавая волной усиливающегося аромата. Часто-часто дыша и едва не скуля от стимуляции, Юнги облизывает пересохшие губы, согласно кивая. Довольный полученным ответом, Чимин легко отпархивает и, отойдя на небольшое расстояние, хлопает в ладоши. Ведомая омежьем велением, чарующая музыка далеким фоном пробирается в комнату. А юноша начинает свой танец. Это второй раз, когда Чимин танцует для Юнги, и в первый, когда он в открытую пытается соблазнить альфу. Первое движение Чимина, по-кошачьи мягкое, проходится волной от его головы до кончиков пальчиков и электрическим разрядом пронзает низ живота единственного зрителя, расплываясь мокрым пятном по гульфику штанов. Омега, чувственно суживая глаза, делает удар тазом — и в длинном разрезе сплита появляется стройная ножка. И — о боги! — бедро перехвачено кожаной гартерой. Едва удерживая скопившуюся слюну, Юнги толкает язык за щеку, ощущая пробуждение только что излившегося члена. Мягкие руки вздымаются вверх, вычерчивают неизвестные узоры и плавным движением собирают волосы на затылке, отпускают завязки маски, пока бедра заходятся в бесконечной тряске, а горящий хищной ненасытностью взгляд неотступно отслеживает каждое, даже самое незначительное, движение. Скользящая походка, плавное покачивание бедер, изгиб… И омега, расстегнув свою юбку, отбрасывает тяжелую ткань в сторону. А Юнги бессознательно подается вперед, желая быть ближе, — чертовы путы, больно впившись в плоть, вынуждают его оставаться на месте. Альфе только и осталось, что закусить пересохшие губы и с шумом втянуть воздух, желая успокоить разбушевавшееся сердце. Ибо если до этого Чимин выглядел просто соблазнительно, то теперь стал поистине греховно — и от этого еще более желанно. Узкая, не оставляющая места для фантазии набедренная повязка оголяла большую часть ягодиц, подчеркивая аппетитные выпуклости в нужных местах, призывно намекая про отсутствие под собой еще чего-либо. Ее слегка перекрывал филигранный, подобный бурге, низкий пояс, что вертикальными струями коротких цепочек тихо позвякивал при каждом омежьем движении. А арочные, симметричные перехваты плавно перетекали в низкий, кисейный корсет, делающий талию Чимина еще более тонкой, практически прозрачной, и Юнги точно уверен, что он сейчас способен обхватить ее двумя ладонями. С изменившимся образом Чимина меняется и танец: нет больше стремления завлечь, показав себя. Чистая сексуальная энергия и полные эротизма движения приходят на смену игривости и демонстрации. А омега становится воплощением чего-то дикого, первобытного, олицетворением всей любви, что его наполняет по отношению к альфе. Танец резонирует, контрастируя на переходах плавных изящных движений в нечто более резкое, дерзкое и неизменно прекрасное. Чимин ускорялся, становясь все отрывистей, словно омега метался в поисках покровительства или защиты, и путы до кровавых борозд впивались в плоть желающего прийти на помощь альфы. А юноша, кружа опасно близко вокруг своего супруга, казалось, не решался вверить себя более сильному. Так продолжалось недолго, наконец, теряя силы от заданного темпа, Чимин медленно приближается и, осторожно взобравшись на колени Юнги, седлает его бедра, неистово потираясь своим возбуждением о чужое. Омега опирается обеими ладошками на широкие плечи альфы, начинает, слегка сводя и разводя колени, импульсивно приподниматься, отчаянно имитируя то, чего они так оба алкают. Юнги не выдерживает, жадно облизываясь, он тянется вперед, прижимаясь губами к находящейся в его досягаемости омежьей плоти. Раздается тихий стон, и вряд ли кто-нибудь из них сможет сказать, кому из двоих он принадлежит. Чимин прикрывает глаза и запрокидывает голову назад, открывая вид на длинную шею, острый кадык и пульсирующую жилку слева, куда Юнги больше всего на свете хочет вонзить свои клыки и удерживать хрупкое тело, пока оно будет содрогаться в конвульсиях. Маленькие омежьи пальчики круговыми движениями ведут по груди мужчины, опасно близко спускаясь к паху, они подбираются к кромке пояса штанов, а оттуда проникают внутрь, ласкаясь, проходятся по перепачканному семенем альфьему члену. — Кто-то был нетерпеливым альфочкой и все сделал раньше времени? — томно шепчет Чимин, размазывая остатки по всей длине и выцеловывая чужую грудь. — Тебе теперь придется быть послушным и отработать все сполна. Омега отрывается от своего занятия и немедля возвышается над Юнги. Он приподнимается, освобождая его возбужденную плоть от лишних оков, и уверенно направляет ее в себя. — И поэтому, мой альфа, — шало улыбаясь, заявляет Чимин, неотрывно глядя в раскосые глаза, — я возьму тебя. И следом, под громкий согласный скулеж Юнги, омежьи бедра опускаются единым, сильным рывком, полностью насаживаясь. Пухлые губы приоткрываются, выпуская хриплый стон. Чимин не отрываясь смотрит на альфу, казалось, заглядывает прямо в душу и от увиденного там криво ухмыляется, возобновляя движение с круговерти мягких бедер. Альфа, словно в спасательный круг вцепившись в подлокотники, наблюдает жадно, ловит каждую мимолетную эмоцию чистого наслаждения на красивом личике. Как скользит капелька пота, начиная свой путь у виска, очерчивает шею и прячется в газовой ткани лифа. Как в изящном изломе сбегаются к переносице тонкие брови. Как трепещут крылья аккуратного носа, желающие вобрать в себя пропитанный ветивером кислород. И как слегка приоткрываются блестящие от постоянного облизывания губы, позволяющие белоснежным зубкам захватить нижнюю в плен. Омега задышал чаще и с просящим стоном срывается хаотичными движениями бедер, словно требуя у покорно позволяющего использовать его альфы чего-то большего, с корыстной жаждою сжимаясь вокруг него. И Юнги внемлет, принимая безмолвный посыл чужого тела. Затопивший черным омутом радужку зрачок озаряется красным заревом, а в следующий миг, разрывая связывающие его ленты и подхватывая омегу под ягодицы, альфа вскакивает с места и практически впечатывает его спину в стену напротив. От резкости смены положения Чимин цепко обвивает крепкую шею руками и обхватывает поясницу ногами, пока альфа принимается брать его на весу. Юнги вколачивался резко и безжалостно, снова и снова наполняя собой такого беззащитного, нуждающегося и покорного омегу, словно это не он изводил своего альфу на протяжении долгих десятков минут. Крепко стискивая мелко подрагивающего Чимина в объятьях, длинные пальцы открывают себе доступ к обнаженной коже, разрывая на ошметки остатки танцевального костюма. — Моя Звездочка этого хотела? — Альфа продолжал без устали работать чреслами, мощно и глубоко проникая в нуждающееся в нем тело, упорно унося омегу туда, где неистово хотел оказаться сам… — Именно этого так отчаянно добивалась? Омежьи ногти впились в альфьи плечи, а сам Чимин застонал, не в силах сформулировать ответ, с каждым толчком вздрагивая все сильнее. — Скажи мне, — низко хрипя, издевался альфа, больно кусая мочку покрасневшего ушка и периодически замирая, отсрочивая тем самым омежий финиш. — Этого жаждал мой маленький Чимини? — Юнги перешел на глубокие медленные толчки, с каждым проникновением заставляя юношу, проезжаясь спиной по каменной кладке, громко охать… — Отвечай, и я отдам тебе всего себя. — Ох… да-да… Небеса… Пожалуйста… Да! — громко воскликнул Чимин, на особенно мощной фрикции он, вонзая острые зубы в альфье плечо, содрогнулся в конвульсиях. До ярких, безжалостных отметин сжимая омежьи бедра, Юнги притянул их ближе и последний раз толкнулся в дрожащее в послеоргазменной истоме тело. Глубоко излившись и медленно осев на пол с утомленным супругом в руках, альфа обессиленно приваливается к стене. — Чимини, знай, — угрожающе порыкивает пришедший в себя спустя несколько минут, но не размыкающий объятий мужчина, — я заставлю тебя поплатиться за это. Ты будешь изливаться снова и снова, пока я буду брать тебя во всевозможных позах. — Оппа, — омега отрывает голову от широкой груди и, беззастенчиво улыбаясь, использует запрещенный прием: сжимает внутренними мышцами все еще находящегося в нем альфу. — Надеюсь, ты выполнишь обещание. При последних словах омеги всяческие ограничения и попытки удержать в узде самого себя иссякают окончательно, рассеиваются пеплом по ветру за ненадобностью. «…Ты выполнишь обещание…» сладостным послевкусием резонирует на барабанных перепонках, оседая где-то внизу живота, расшифровывая посыл угожими словами: «возьми меня, как хочется тебе…» Это, блядь, мечта любого альфы, даже столь глубоко и не один год женатого, как он. И, черт возьми, кто Юнги такой, чтобы медлить? Одна альфья ладонь скользит вниз по омежьей спине, с силой стискивает округлую ягодицу, оставляет багровые следы пятерни и слегка отводит ее в сторону, а пальцы второй цепляют Чимина за подбородок. Омега послушно приподнимает голову и тут же мычит, когда в его губы впиваются властным, настойчивым поцелуем. Рука альфы смещается, проскальзывает между ягодиц, проходится по краям надсадно растянутого отверстия и, немного покружив, запускает один палец внутрь, шире разводя омежьи мышцы и оглаживая того изнутри. Чимин на эти действия, лишь плотнее прижавшись к сильному телу, слегка ерзает и жалобно, протестующе стонет, желая не то уйти от прикосновения, не то насадиться сильнее. Но все попытки юношеского сопротивления тонут под властными выпадами альфьего языка в его рту. Юнги отстраняется от зацелованных губ, поднимается с пола, следом рывком подхватывая омегу. Не пройдя и пары шагов, он опускает свою бесценную ношу, но не на постель, как наивно полагал Чимин. Альфа ставит омегу на пол, вновь жадно припадает к припухшим устам, покусывая губы и вконец зацеловывая их, а после разворачивает Чимина лицом к напольному зеркалу. — Хочу, чтобы Звездочка увидела себя, — гортанно мурчит Юнги, плотно прижимаясь торсом к омежьей спине, перехватывая супруга под грудью и поглаживая чувствительные соски, — какой предстает передо мной в момент своего наивысшего наслаждения, пока я буду продолжать брать ее сзади. Чимин на обещания заполошно пищит, пытаясь вырваться, — он не готов к подобным откровениям. Но мужчина не отпускает, он, порыкивая, царапает клыками нежную кожу юношеской шеи, тут же зализывая кровавые борозды широким движением языка. — Ты просто не представляешь, как же я хочу тебя… — Одновременно со словами альфа полностью погружается в омегу и, замерев на несколько секунд, практически выходит. — Всегда. — И, проскользнув вновь, тут же отстраняется, повторяя эту пытку снова и снова. — Стоит только увидеть… услышать… или почувствовать твой запах. — Тогда почему ты так долго… — Омега просяще мычит, стараясь вести бедрами вслед за каждой обратной фрикцией. — Я думал, что… больше… не нужен… тебе… — Глупый маленький омега. — Довольно скалясь, альфа не сильно сдавливает шею Чимина, поворачивая того лицом к зеркалу. — Посмотри, какой ты прекрасный, нуждающийся, залюбленный. Так идеально меня принимающий… Мой! — Юнги переходит на более сильные толчки, с каждым разом проникая все глубже. — Никто, кроме тебя… — Мужчина начинает вбиваться столь сильно и свирепо, что буквально вырывает из омежьего горла стоны. — Только ты… Люблю… Навсегда… И Чимин как заколдованный смотрит: на входящего в раж инстинктов и постепенно теряющего свое светское лицо альфу и безропотно подчиняющегося, растворяющегося в чужой власти себя… И это выглядит столь сакрально, столь запретно и интимно, что он невольно начинает чувствовать себя только привыкающим к своей сущности подростком, что, ведомый любопытством, подсматривает за страстными выпадами ласкающихся на сеновале пар. Щеки обдает жаром стыда, и не в силах более терпеть визуальную пытку и наблюдать за собой со стороны, омега прикрывает глаза. Юнги приостанавливается и перехватывает партнера удобнее. Он заставляет Чимина опереться руками на раму заиндевевшего зеркала и приподнимает за бедра так, что омежьи ноги перестают касаться пола. А после, притиснув к себе, вновь врывается одним слитным движением, стимулирующе проходясь по простате. И, найдя ту самую ненасытную точку, уже раз за разом, специально ударяет именно по ней. Омега извивается, дергается, обессиленно проезжаясь пальцами по запотевшей гладкой поверхности и испуская бесформенные, бессмысленные, неконтролируемые звуки. Чимин открывает глаза и едва давит порыв закрыть их вновь: раскрасневшееся личико, местами потекшая и размазанная тушь, дрожащие от излишнего альфьего напора предплечья и бессильно болтающиеся руки. Он всегда выглядит столь жалким и безвольным? Это таким его видит Юнги? Заплаканные глаза не мигая впиваются в отражение, встречаясь со своим взглядом, но таким незнакомым: диким, жадным, голодным и словно светящимся изнутри. Удивленный контрастом собственного вида, омега переключает внимание на видневшегося из-за его плеча альфу: крепкие мышцы, играющие под светлой, блестящей от пота коже, с темными растрепанными волосами и горящими черным огнем глазами. Альфа выглядит не в пример ему… уверенным. Чимин пробует немного сместиться, получить больше свободы действий и обрести твердость в своем положении. Супруги пересекаются взглядами в отражении, и Юнги, одарив омегу кривой усмешкой, облокачивает того на себя, сильнее сжимает хрупкое тело в объятьях, не давая при этом своевольничать и двигаться, еще раз показывая, кто является хозяином положения. Альфа лихорадочно осыпал шею Чимина короткими поцелуями, пока вездесущие руки играли с возбужденными бусинами сосков и, суля утишение томлению, ласкали омежий член. Юнги задышал чаще, начиная двигаться сильнее, глубже, амплитуднее. Ощутив изменение ритма, Чимин вздрогнул, впиваясь ноготками в удерживающие его предплечья; ветивер одурманивал, сводил с ума, а даримая нега подчиняла волю, плавя омегу словно воск. Юноша громко стонет и, выгибаясь в судороге, растворяется в разливающемся изнутри тепле. Юнги же поворачивает голову Чимина к себе, ненасытно испивая чужие вскрики губам, пока омега срываясь первым, изливается на живот и пачкает зеркало морозным узором. Хватка на юношеской талии становится слабее, позволяет пальчиками коснуться твердого пола и просяще прогнуться в спине. И мужчина незамедлительно этим пользуется, со звонкими шлепками соприкасаясь с омежьми бедрами своими и лихорадочно бормоча: — Чимини… Чимини… Чимини… — хрипло, низко, утробно, почти по-звериному. Омега обессиленно отбрасывает голову назад, на альфье плечо, и Юнги, поддавшись искушению, последний раз глубоко входит в омегу, одновременно с этим наполняя свой рот чужой кровью. Юнги изливался долго, мощно, окрашивая Чимина изнутри в белый, вот только с последней сорвавшейся каплей он вместо облегчения почувствовал совершенно иную потребность — еще! — Не могу остановиться! — выдохнул он в аккуратное ушко разомлевшего юноши. Не допуская сцепки, Юнги торопится, покидает омежье лоно, меняет их расположение, относя истомленного супруга на постель. Ведомый собственническими порывами, альфа, не давая возможности на отдых, вновь примыкает к желанному юноше: вылизывая, покусывая, сжимая губами, руками, помечая запахом и алеющими метками, своим телом утоляя их обоюдную страсть и бесконтрольно бормоча омежье имя вперемешку с извинениями. Еще не раз за ближайшие дни Юнги, теряя контроль, будет присваивать, заявлять свои права, покорять и добиваться Чимина, окружая нежностью, лаской, заботой, собой. Порою заходя далеко и становясь слишком грубым, а после разливаться извинениями. Снисходительно улыбаясь на заверения обещанной осторожности, омега раз за разом будет убеждать, что он не против подобного к себе отношения.༺☆༻༺☆༻༺☆༻
Спустив распахнутый халат с плеч, омега бросает взгляд на свое отражение и невольно улыбается. Он откровенно любуется скрупулезно составленной стараниями Юнги, искусной росписью своего тела. Окуная указательный палец в жирную желтоватую мазь, Чимин тщательно распределяет небольшое количество субстанции по ладони и брезгливо морщит хорошенький носик от растекающегося по комнате запаха сырости и водорослей. А затем, болезненно подрагивая при контакте с особенно глубокими или свежими укусами-засосами, начинает нанесение чудодейственного (по заверениям дядюшки Исо) снадобья. В двери коротко стучат, отрывая омегу от «зализывания ран», и, не дождавшись позволения войти, тут же распахивают ее. Застыв у порога, Ю бросает мимолетный взгляд на спешно запахивающего халат Чимина и брезгливо хмурится, произнося запоздало робкое: — Можно? — Да, конечно, проходи. — Старший отходит от зеркала, на ходу потуже затягивая пояс одеяния, и весело хмыкает: — Я уже подумал, что ты не придешь! — Отчего же? — Изящная бровь Ю вопросительно ползет вверх. — Я, вообще-то, беспокоился! — До тебя уже успели отметиться все мои подельники, — хихикает Чимин. — И каждый аргументировал свой приход каким-то значительно-незначительным поводом. Утром дядюшка Исо привел мальчиков. — При упоминании детей омега нежно улыбается. — И я даже не представлял, что так успею соскучиться по Сону́ и Хёну́. Следом явился Джэдок с желанием помочь привести меня хоть в какой-то божеский вид. Ну, и в завершение — Хосок-щи занес вверенный дядюшкой Исо крем, который якобы должен облегчить все мои хвори. — Старший явно забавлялся, наблюдая за любопытно-тревожной мордашкой Ю, словно юноша одновременно хотел услышать о рассказываемых Чимином событиях и желал спросить нечто иное. — Ты пришел по делу или узнать, жив ли я после разоблачения? — Ты похудел, — бросает вместо ответа младший, подходя ближе. — Зато у дядюшки Исо появился безапелляционный повод перевести меня на усиленное питание, — довольно улыбаясь, отвечает Чимин; это слишком незначительные мелочи в сравнении с тем удовольствием, что он получил. — И круги под глазами, словно ночь в День тончжи. — Несколько часов здорового сна и все пройдет, — отмахивается старший. — Да и в целом выглядишь как жертва побоев, — выносит свой вердикт Ю. — Ну, согласись, — сияет в ответ улыбкой Чимин. Омега приближается к кровати, осторожно присаживаясь. — Довольно-таки счастливая жертва оказалась. — И походка такая странная… — не унимается Ю, обеспокоенно заламывая пальцы рук. — Я вот на тебя посмотрю, — полыхая игривыми искрами в глазах, Чимин отпускает обратную шпильку, — когда Хосок-щи проведет с тобой свой гон и будет без остановки брать неделю напролет. От упоминания подобной перспективы, Ю прижимает ладони к вмиг стыдливо покрасневшим щекам и наконец, подойдя к старшему, неторопливо, чтобы не потревожить Чимина, присаживается рядом. — Чимини, — шумно выдыхает младший, решаясь наконец-то задать тревожащий уже не один месяц вопрос, — а быть с альфой — это больно? — А вы разве с Хосок-щи еще нет? — удивляется Чимин и, видя, как недоуменно округлились чужие глаза, спешит добавить: — Он же вернулся незадолго до наступления твоего эструса. — Нет, — обиженно выпятив нижнюю губу, тянет юноша. — После нашей помолвки он же почти сразу уехал учиться в Ивуар, а по возвращении все время занят. Мне вообще кажется, что я ему разонравился, и потому он избегает меня. Уже скоро как три месяца. — резюмирует Ю и для пущего эффекта своей пламенной речи поднимает вверх три оттопыренных пальчика. — Может, он просто ждет поощрения с твоей стороны? — Чимин нежно опускает руку на чужое плечо, утешающе поглаживая. — Все наши поцелуи… поцелуй, — спешно правит себя юноша, — произошел по моей инициативе. И то… после того, как я высказал Хосоку, что мне надоело оставаться единственным нецелованным великовозрастным омегой Дашитэонана, и пригрозил, что если мой первый опыт случится не с ним, то на ближайшей ярмарке я буду сидеть в целовательной будке. Чимин улыбается чужой находчивости. — Ну а ты намекал, что хочешь большего? — Ю столь активно кивает головой, что над омежьей прической повисает угроза растерять все шпильки. — Может, он тебя не понял? Альфы, они же не терпят недомолвок и любят, когда все четко, на видном месте и по инструкции. — Чуть ли не прямым текстом говорил! — возражает младший, вскидываясь, и тут же тупит взор на свои сжатые в замок пальцы. — А он ни в какую! Я приглашаю его поужинать на мансарде вдвоем — он, оказывается, любит ужинать в кругу большой семьи. Я предлагаю ему побыть наедине и сходить прогуляться в лес или просто пройтись по окрестностям — он заявляет, что это опасно, ибо сезон активности клещей. — От столь искреннего возмущения пухлые губы старшего дергает предательская усмешка. — Клещей, Чимин! И это в феврале-то месяце! — Старший не выдерживает, прыскает в кулак и тут же одергивает себя, стараясь успокоиться: все же Ю практически изливает ему душу. — Он от меня бегает, как от чумного! — продолжает тем временем погруженный в свои переживания и от этого ничего не замечающий младший. — А во время того единственного нашего поцелуя, о котором я тебе говорил, Хосок первым отстранился и, надсадно дыша, пробормотал что-то типа «для меня это слишком», и умчался прочь. Чимин, я разонравился альфе Чон? — Стискивая лежащую на своем плече ладонь, омега испытующе заглядывает в глаза. — Тогда почему он так смотрит на меня, что мне порой даже становится неловко, словно меня при всех раздевают? Зачем при удобных случаях старается прикоснуться ко мне или втянуть в разговор? Подарки эти дарит и цветы тоже? К чему это все, если я ему более не интересен? Чимин отрицательно качает головой и, ободряюще улыбаясь, втягивает Ю в свои объятия: — Он просто бережет тебя. — Старший успокаивающе проводит по собранным в пучок темным прядям. — И та фраза про слишком — лучшее тому подтверждение. Думаю, Хосок-щи говорил о том, что ему тяжело сдержаться и не зайти дальше поцелуев. — Губы Ю вытягиваются в удивленное «О». — Вот он и выбрал избегание тебя, чтобы контролировать себя. — Чимин целует омегу в гладкий лоб, практически шепча: — Потерпи немного, Юи, скоро ваша свадьба, и, поверь, уж потом ты точно не отвертишься. Юноша отвечает объятиями и, несильно потираясь о чужую грудь, перефразирует свой недавний вопрос: — Чимин, а первый раз — это очень больно? — И спешит пояснить: — Просто я слышал… ну, разные там истории: кто-то говорил, что это все терпимо, а другие описывали ужасную, разрывающую боль… Юноша говорит все тише, спрашивая о сокровенном: — Как было у вас? — Ох, Юи, я не лучший помощник в этом вопросе. — Чимин неловко застывает, вспоминая. — Наш с Юнги первый раз случился в разгар моей течки и его гона и вдобавок был еще под воздействием каких-то дурманящих благовоний. Я… совершенно не помню деталей, в основном только ощущения… Но с уверенностью могу сказать, — спешит утешить старший, видя, как расстраивается омега в его объятиях, — что запомнил бы все те ужасы, о которых ты говорил. Так что если боль и была, то скорее мимолетная, незначительная. Помню, что было хорошо. Очень хорошо, как никогда раньше… И поверь, из всего тобой рассказанного, я могу с уверенностью сказать, что Хосок-щи любит тебя, пусть в открытую об этом и не говорит. А еще он, наверное, один из самых добрых и благородных из встреченных мной мужчин, и поэтому я уверен, что он сделает все, чтобы комфортно и приятно было в первую очередь его омеге. Не зря же он так сейчас тебя хранит и оберегает. — Спасибо, Чимини. — Юноша, успокоенный заверениями старшего, шумно втягивает носом воздух. — Рад, если смог помочь. — Спасибо, — вновь повторяет младший, отстраняясь. — Спасибо, что ты есть. Для меня это действительно очень важно… Папы не стало слишком рано, чтобы подробнее со мной обсудить подобные вопросы, а интересоваться у дядюшки Исо или уж тем более брата… как-то неудобно… — Я рад, если смог успокоить и развеять твои сомнения. — Чимин, сжимая яблоки юношеских щек, слегка треплет их. — И, Юи, хочу, чтобы ты знал, что можешь обратиться ко мне по любому вопросу как к старшему брату или омеге. — Расчувствовавшись от откровений, омеги вновь заключают друг друга в объятия. — Кстати, — спустя некоторое время тянет младший, — а где мой старший брат? — Без понятия. — Теперь пришло время лицу Чимина скукситься, становясь обиженным. — Сегодня я проснулся один. И, — старший начинает злобно пыхтеть, — знаешь, это входит у него в дурную привычку. Кстати, меня совсем не удивляет, что Юнги и Хосок-щи друзья, они порой оба такие… альфы. Чимин, картинно взмахнув, на последнем слове начинает нервно хихикать, и Ю не может не подключиться к нему, соглашаясь. Резкий стук в дверь вынуждает омег отпрянуть друг от друга, удивленно посмотреть на вход и с разной степенью недовольства окинуть взглядом вошедшего Юнги. — Ой, — спохватывается Ю, спеша убрать непристалое для омеги его положения выражение лица, да еще и по отношению к старшему альфе. — Я же совсем забыл, что обещал отвести Инсона и Сухёна покормить синичек в саду. — Только одевайтесь теплее, — кричит вдогонку ретировавшегося омеги Юнги, — на улице опять похолодало. От одного упоминания холода Чимин зябко ведет плечами и тут же болезненно морщится. — Я… Сильно болит? Все планы разыграть обиду и недовольство от того, что семья пошла на сговор против него, рушатся в один миг, стоит лишь Юнги увидеть гримасу боли на омежьем личике. «По итогу все случившееся было лучшим, о чем мне когда-нибудь мечталось, — великодушно решает альфа. — Но, блять, это же я довел его до такого состояния!» И Юнги обеспокоенно подлетает к супругу, виновато тараторя: — Должны же были принести мазь. Она поистине чудодейственная. Еще нет? Я сейчас распоряжусь… — Спасибо, все было доставлено, — сухо роняет омега, отворачиваясь. — Я перед приходом Ю как раз занимался ее нанесением и не все успел обработать. — Нужна помощь? — Юнги опускается рядом на колени, пытаясь перехватить опущенный в пол взгляд Чимина, и, когда ему это удается, смотрит просяще и испытующе долго. Альфа едва не расплывается в широкой улыбке, когда юноша, оценивающе прищурившись, наконец кивает. Чимин привстает со своего места и, повернувшись спиной, спускает халат до поясницы, позволяя одеянию болтаться на локтях. Мужчина столь стремительно вскакивает следом, что от резкой смены положения едва не ловит перед глазами темнеющие пятна. И беспомощно хлопает себя по бокам в поисках пресловутой баночки и едва не шлепает себя по лбу за бестолковость — не он же ее приносил! Альфа торопливо оглядывается, находя искомое на краю постели, начинает с разогрева ладоней, интенсивно потирая их друг о друга. Юнги, стараясь не зацепить, перебрасывает омежьи волосы через плечо и приступает бережно, практически невесомо втирать мазь. Оба не смеют нарушить тишину: один все еще мнимо обижен, другой не может подобрать слов, чтобы исправить свою провинность. Неизвестно сколько бы продлилась эта игра в молчанку, если бы нарочито тянувший время альфа не потерял контроль и, не удержавшись, не поцеловал округлое омежье плечико. Сопротивления нет, и мужчина смелеет, касается губами шеи, щеки, губ, сначала просто прикасаясь, а затем углубляя поцелуй. — Если посмеешь бросить меня наутро еще раз, — угрожающе шипит Чимин, отстранившись, — про мою постель можешь забыть. Будешь до конца своих дней спать на коврике у двери. Юнги счастливо улыбается чужим угрозам и согласно, быстро-быстро кивает. — Больше никогда, — довольно произносит он, вновь прикасаясь к манящей припухлости. — Я думал, что успею вернуться до твоего пробуждения, но дел слишком много накопилось… — И, видя, как угрожающе суживаются омежьи глаза, заверяет: — Прости, такое не повторится. — Смотри мне. — Чимин строго покачивает указательным пальцем перед альфьим носом. Юнги же, перехватив узкую ладошку и оставив на ней короткий поцелуй, усаживается на кровать, следом перетягивая омегу себе на колени. — Чимина… — Мужчина слегка баюкает прижавшееся к нему тельце. — А как ты относишься к путешествию? — Куда? В столицу? — Юноша выпрямляется и выжидающе заглядывает в глаза: весь в предвкушении азарта переключения. — Я не против, да и мальчикам смена обстановки пойдет на пользу. — Нет, Чимини, дальше. — Дальше? — удивленно хлопает глазами омега, выдвигая версии: — Это в другую страну? — Альфа положительно кивает. — Надеюсь, не в Камураск? — Юнги усмехается и отрицательно машет головой. — Тогда я только за! — Вот и замечательно. — Мужчина улыбается скорости разрешения волнующего его длительное время вопроса. — Через шесть-восемь недель император планирует отправить меня в длительную поездку, на несколько месяцев. И я хочу, чтобы вы — ты, Хёну и Сону — поехали со мной. — А как же дорога? Думаешь, мальчики готовы к дальним поездкам? — Дремавший до этого в Чимине тревожный родитель вдруг спохватывается, обеспокоенный безопасностью собственных чад. — Ну, она не такая дальняя, и наши альфочки уже вполне взрослые для нее, — спешит развеять сомнения Юнги. — А для помощи с ними возьмем с собой Ю и Джедока. — Вряд ли Хосок-щи, — возражает улыбающийся Чимин, припоминая недавний разговор с младшим омегой, — отпустит новобрачного с нами. — И то так, — соглашается альфа. — Ну, тогда только Джэдока. — Хорошо, — послушно кивает омега, уже мысленно прикидывая, что необходимо будет взять. — А куда мы отправимся? — А я не сказал? — Юнги неловко чешет затылок. — В Гасадалур… — Что? — Забыв про ноющие мышцы, омега возмущенно подскакивает с насиженного места. — Нет! Не хочу! — Чимини, Звездочка, — поднимается следом альфа, сжимает омежьи ладони своими, убеждая: — Не переживай так, все будет хорошо. Вас там никто не тронет — и ты, и дети будут в полной безопасности. К тому же если не захочешь, можешь никуда даже не выходить. — Если мне взаперти сидеть, то какой смысл ехать? — ехидно роняет омега. — Отчего же, ты волен делать все, что захочешь. Можешь гулять, выходить в свет, наносить визиты. Можешь скрывать лицо за вуалью или чадрой, а хочешь — можешь носить гасадалурский костюм. Охрана постоянно будет с тобой и нашими альфочками. Если ты не пожелаешь, никто не посмеет к тебе даже подойти! У тебя теперь другая фамилия, да и статус, так что вряд ли найдется бессмертный, который посмеет прикоснуться к омеге из рода правящей династии Даукары. Любимый, все будет хорошо. — Я… я боюсь… встретиться с ними. — поникнув, признается Чимин в своих опасениях. — Боюсь, что не выдержу лживых заверений и признаний, когда все поймут кто я… — Чимин смолкает, не в силах закончить тревожащее. — И за это можешь не переживать. — Альфа прижимает супруга ближе к себе, окутывает запахом и безопасностью. — Я уже давно за Кимами наблюдаю и даже наводил справки. Они… не продавали тебя, а считают погибшим и очень горевали и горюют после твоего исчезновения. Даже цветы на могилу все еще лично привозят. Ежедневно, причем. — Чимин поднимает блестящий непролитыми слезами взгляд, ему отчаянно хочется поверить словам Юнги. — Сомневаюсь, что Кимы столь хорошие актеры, дабы продолжать разыгрывать спектакль «Скорбь по омеге из рода Пак» до сих пор. — Я подумаю… — Чимин, вопреки словам, недовольно хмурится и хочет вырваться из чужих рук, упираясь кулачками в широкую грудь. — Ты там осмотришься и сам решишь общаться с ними или нет. — Юнги усиливает удерживающую бережную хватку, обнадеживающе тараторя и порой повторяясь. — Даже зная кто ты, без твоего желания они и близко не подойдут. Я обещаю. — Альфа целует омегу в висок, приглушенно добавляя. — Вспомни, между нами тоже было много недопонимания, и если бы не возможность объясниться… я даже не представляю, как все в итоге могло закончиться. Может, им тоже следует дать возможность рассказать свою версию? — Омега громко всхлипывает, все еще упрямо поджимая губы. — Чтобы ты не решил, знай, я всегда буду на твоей стороне, рядом с тобой. Даже сейчас я не прошу у тебя шанса для них обелить себя, я хочу, чтобы ты дал возможность себе все узнать. Я же вижу, как ты все еще переживаешь по этому поводу… — Я подумаю… — прекратив попытки сопротивления и обессиленно прижавшись к альфе, произносит омега.