детство — это не с рождения до зрелости.
вырастет ребёнок и оставит детские забавы.
детство — это королевство, где никто не умирает.
* * *
Стена Роза, Каранес. 842 год.
Семья Ландсберг особо никогда не жаловалась на чрезмерную бедность и отсутствие каких-либо навыков для «выживания» в этом мире. Отнюдь нет. Дедушка Айзек всю сознательную жизнь провел на ферме и выращивал, пожалуй, самый лучший урожай во всем Каранесе. Уважение и благодарность к нему от окружающих воспринимались как само собой разумеющееся явление, ведь главным было то, что он очень любил своё дело и относился к нему скрупулёзно. Наверное, в их небольшой семье упорство к любой работе передавалось по наследству. И этот вывод становился все правдивее, когда мать Хоуп, Эрна, начала с повышенным интересом заниматься продажей трав и ежедневным их изучением в надежде открытия чего-нибудь необычного, нового и интересного. Главное — изучить от корки до корки, а дальше уже как пойдёт. Тёплыми вечерами она предпочитала вместе с Хоуп обрабатывать землю, хотя та категорически была против этого занятия и устраивала истерики, за которые потом становилось стыдно. Но деваться было некуда — мама воспитала её с мыслью «не уметь или не знать — не страшно, страшно — не стремиться к новым знаниям». И Хоуп ей верила. Дедушка заложил в неё свои главные принципы воспитания — уважение, похвала и любовь. До самой её смерти. — Во-о-от, погляди-ка на себя, Хоби, настоящая принцесса! Вылитая буржуйка из Сины! Хоби, улыбнись! Дедушка восхищённо похлопал в ладоши, оглядывая с ног до головы свою любимую внучку. — Давай любимый стишок расскажу? Маленький зайчик по полю скакал… Это был первый раз, когда Хоуп надела платье в свой двенадцатый день рождения и, как полагается, на её лице должна волшебным образом появиться широкая улыбка. Праздник же, верно? И красивое подаренное платье. Но вместо улыбки — пустой взгляд, а в душе — самая настоящая дыра несвойственная никакому двенадцатилетнему ребёнку. — А когда мама вернётся из больницы? — поинтересовалась Хоуп. Дедушка предпочёл молчать. Не вернётся. И это Хоуп осознала спустя несколько дней, когда у дома собралась толпа плачущих от горя незнакомых людей. Неправильно, наверное, вообще не информировать малого ребенка о такой тяжелой утрате, но и сам факт произошедшего в любом случае бы оставил глубокий шрам и травму на детской психике. Вдобавок ко всем этим образовавшимся «прелестям» детства у Хоуп пропал интерес к жизни и желание что-либо делать в принципе. Походы на ярмарку за сладостями больше не доставляли прежнего удовольствия, новые мягкие игрушки пылились где-то на подоконнике, а все отчаянные попытки развеселить её показом смешных представлений вообще кончались тем, что Хоуп сидела с каменным лицом посреди всеобщего веселья остальных детей. По этой причине было тяжело найти друзей и как-либо взаимодействовать со своими сверстниками. Плевать, думала Хоуп, когда-нибудь они обязательно найдутся. Не нашлись. Дедушка был загнан в тупик от безысходности этой плачевной ситуации и просто молча наблюдал, как Хоуп изредка выходила за пределы дома и сажала цветы. И всё же, единственное занятие ей приходилось по душе — взаимодействовать со всей этой бесконечной растительностью возле их скромного крова. И это даже смешно осознавать, Хоуп всячески противилась этому занятию, а мама сумела разглядеть в ней скрытый интерес к этой довольно монотонной работе. — Не верю своим глазам, — сказала девушка, увидев маленькую фигурку Хоуп неподалеку. — Она что, начала выходить из дома? — Траут! — восторженно поприветствовал дедушка давнюю подругу матери. — Не думал, что ты задержишься в Каранесе после похорон. Какими судьбами? Овощей, может, положить тебе? Иль ещё чего-нибудь? Чего это я... Голова дурная, старый хрен! Даже чаю не поставил. — Очень заманчивое предложение, но я вынуждена отказаться. У меня ещё с прошлого приезда остались картошка, да морковь с луком, представляете? Если я ещё и сейчас привезу, то места точно не хватит, да и пропадут они зря. Не хочу выкидывать ваш тяжелый труд. Хоуп не помнила, в какой момент жизни Траут впервые появилась на пороге их дома, став самым близким другом матери. И она точно знала, что этот человек занимал отнюдь не последнее место в жизни её семьи. — Ну ладно, поверю тебе, — шутливо ответил дедушка, вновь взглянув на Хоуп и посаженные неподалёку цветы, кажется, это были аквилегии. — Совсем не знаю, что делать. Хоби практически не разговаривает. Ну да, померла Эрна от длительной болезни, но я и сам пережил смерть родителей в раннем возрасте и ничего, живу! Траут покосилась на него с ярым непониманием на лице, но предпочла ответить мягко, в знак уважения, как к отцу её близкой подруги. — Люди по-разному реагируют, сами понимаете. Кто-то закатывает истерику от череды неудач, а кто-то предпочитает молча, например, как вы, справляться со всеми проблемами, скрывая эмоции в глубине души. Но даже так можно легко сломаться, — девушка грустно улыбнулась, похлопав Айзека по плечу. — Хоуп переживает стресс, взваленный на детские плечи, в компании себя и единственных друзей, что растут в земле. — Да что она вообще еще может понимать, а? — усмехнулся дедушка, протирая свои очки рукавом серой рубашки. — Вот подрастёт и объясню ей, если сам к тому времени коней не двину. Конечно, дедушка Айзек только рассмеялся от своих же слов, считая их шуткой и не более. Но Траут было совершенно не смешно, глядя на безжизненную, как ей казалось, физиономию Хоуп. Она неспешно направилась в сторону Хоуп, попутно размышляя о том, как же совсем невзначай начать диалог и при этом не отпугнуть. У Траут не было ни детей, ни любимого человека рядом, поэтому, общение с чужим ребенком, как она предполагала, дастся очень тяжело. А с ребёнком, носящем в груди разбитое вдребезги сердце, было ещё тяжелее. — Очень красивые, — улыбнулась Траут, осматривая посаженные цветы и разбросанные рядом семена, похожие, как ей показалось, на маленькие рисинки. — Тебе не кажется, что ты очень напрягаешь свою спину, находясь в одном и том же положении? — Это аквилегия. — Что? — переспросила Траут, наклоняясь ближе. — Это их название, — тихо ответила Хоуп, слегка коснувшись пальцами тех самых расцветших цветов и на её лице появилась еле заметная улыбка. — Они кажутся мне немного грустными из-за своей поникающей формы. А ещё, — выпрямившись, Хоуп протянула Траут небольшой собранный букет из этих «грустных» цветов, — мне очень нравится их многообразие окраски. Вот, например, фиолетовые и синие нечасто можно увидеть. Но моими любимыми являются малиновые и белые. Траут взяла этот наспех собранный букет и поднесла к своему лицу, а после улыбнулась, почуяв весьма приятный запах аквилегии. С лёгкой улыбкой понаблюдав за реакцией, Хоуп отряхнула свои рабочие брючки от земли. — Твоя любовь к цветам действительно очень поражает, — тепло ответила Траут. — Хочешь со мной прогуляться до города? — Не вижу в этом никакого смысла, тётя Траут. Траут вполне ожидала отказ на свое предложение, но просто так сдаваться она была не намерена. Если дедушка не сумел достучаться до Хоуп, то теперь только у неё есть этот маленький, но внушающий надежду шанс. И она непременно хотела воспользоваться им. — Да ну? Даже не хочешь, чтобы я купила тебе новые семена и здесь стало ещё больше цветов? Она явно сумела найти точный подход и полностью была в этом уверена, смотря на Хоуп с ожиданием, а отказаться от такого предложения она точно никак не могла. Ещё несколько секунд в Хоуп боролись подозрения и недоверие, что отражалось во взгляде, но, в конце концов, она не устояла и кивнула, расплывшись в широкой искренней улыбке. — Хорошо. По дороге Траут предпочла идти не в удручающей и неловкой тишине, а рассказать немного о своей скромной жизни и расспросить у Хоуп про любимые цветы. Как оказалось, она живёт и работает в Митре, но все вопросы Хоуп про её деятельность она всячески сводила на «ничего особенного, даже рассказывать неинтересно». — Красивая лошадка у тебя на эмблеме, тётя. Что она означает? — О, да так… Просто нашивка. Хоуп огорченно вздохнула и смирилась, что на свои расспросы не получит внятных ответов, хотя, на самом-то деле, не так уж и хотелось. Они остановились у небольшого прилавка с разными семенами, и Хоуп с восхищением рассматривала каждый лепесток выставочных образцов, внимательно слушая старенькую женщину. — Ох, дорогая, неужели тебе так понравились эти цветы? — поинтересовалась продавщица и легонько потрепала её по светлой макушке. — Весьма редкий товар. Этот цветок приобретает необычный вид сразу после цветения. Семенные коробочки львиного зева очень похожи на маленькие черепа. Удивительное зрелище, не правда ли? Траут, натянув наигранную улыбку, ожидала её скорой реакции на этот весьма пугающий факт в надежде, что Хоуп захочет поскорее перейти к другой лавке или выбрать что-то более «адекватное». — Да, они интересные, — Хоуп с большим любопытством рассматривала новое для себя растение. — Но они очень…необычно выглядят. Не думаю, что они будут смотреться на моей небольшой клумбе у дома. Может быть… — её внимание привлекли кустовые розы, стоящие неподалеку в кадке, и она достала одну, внимательно рассматривая, — вот эти будут идеально смотреться. Они такие утончённые и изысканные, да, тётя Траут? Траут не верила своим глазам, глядя на то, как Хоуп в буквальном смысле расцвела после похорон матери, что прошли три недели назад. И, на удивление, Хоуп помог даже не дедушка, что являлся её единственным другом, а совсем чужая женщина. Чужой она была лишь только для маленькой Хоуп, но для её матери Траут была самым близким другом, поддерживающим в любой период жизни. И Траут очень жалела, что не так сильно привязалась к Хоуп, хотя должно быть совсем наоборот. Но сейчас это было неважно, ведь она заставила её впервые с похорон как-либо взаимодействовать с внешним миром и даже вступить в разговор с незнакомыми людьми. А ведь Хоуп уже успела смириться со своей апатией, что сполна успела её окутать, будто снежные ветра на самой одинокой вершине мира. — Давай я тебе куплю их? — Тётя Траут… — неверяще взглянула на неё Хоуп. — Они, наверное, очень дорогие. — Так, милая, — Траут села на колени и стала с ней на одном уровне, — совсем неважно, сколько это все будет стоить. Просто скажи мне, если ты хочешь видеть эту красоту у своего дома. Хоуп ещё несколько минут стояла и неуверенно оглядывала те самые розы, что, конечно же, манили её с каждой секундой всё больше. И Траут безо всяких сомнений купила их, ни грамма не жалея о потраченных ради неё монетах. Счастью не было предела, и Хоуп впервые за долгое время искренне подпрыгивала от небывалого восторга, вызвав у Траут и стоящей рядом пожилой продавщицы широкую улыбку. — Спасибо, тётя Траут! — запрыгала та перед ней и кинулась в объятия, крепко сжимая в знак благодарности. — Считай это запоздалым подарком на день рождения, — Траут снова села на колени, серьёзно глядя ей в глаза. — Ты удивительная и прекрасная девочка, Хоби. Пообещай мне, что больше не будешь закрываться в себе, хорошо? Ты главное… — она слегка потянула её за щеки и улыбнулась. — Просто живи и всегда верь в себя. Траут не знала, правильные ли слова она произносила и хорошо ли они вообще звучали, ведь поддерживать она никогда особо-то и не умела. В этот момент глаза наполнились слезами, а сдержать их Хоуп просто не смогла. Но это и не нужно было, ведь она подумала, что Траут теперь всегда будет рядом, нежно поглаживая её юную голову и приговаривая успокаивающие слова. Даже допустила мысль, что она, возможно, сумеет стать её новым лучшим другом, напоминающим маму и беззаботного дедушку. Но это встреча стала последней, а Хоуп ещё несколько месяцев надёжно хранила это воспоминание в душе как особую драгоценность. Постепенно Траут ускользала из глубин её памяти, хоть она и спрашивала у дедушки, когда же она вернётся. Он бы и сам хотел это знать.* * *
847 год.
В семнадцать лет иногда хотелось, как в детстве, построить домик из одеял и подушек и забраться в него, словно спрятавшись в совершенно другом мире, где ничего не тревожит и не пугает. С каждым днём Хоуп все больше узнавала и, кажется, всё меньше понимала. Не понимала, что значит «правильно», когда всё настолько субъективно, не понимала, как можно не испытывать грусти, оставшись сиротой и совсем не понимала, как найти одно единственное дело жизни, когда вокруг столько возможностей. Но даже если бы она и нашла себя, то явно не жила бы в умиротворённом состоянии из-за титанов, что обитали по ту сторону Стен и в любой момент могли отнять жизни тысячи невинных людей. 845 год отпечатался в памяти у многих и по сей день человечество жило во власти страха. — Эй, девушка, вы вообще меня слышите? Я с вами говорю! По чём продаете этот букет? Даже извечная тяга и любовь к всевозможным цветам постепенно угасала, а выживать в одиночку — тяжко. И тяжко настолько, что Хоуп приходилось заниматься давно знакомым делом без привычного удовольствия. — А? Да-да, три серебряных… — без особого энтузиазма ответила она покупательнице. Каждый раз, делая шаг вперед, Хоуп постоянно думала о том, был ли он верным и стоило ли делать его вообще. Извечная проблема. Смерть дедушки наступила слишком неожиданно, а Хоуп была уверена, что с лёгкостью сможет отпустить его и морально готовила себя за несколько месяцев. Нет, к этому нельзя был готовым. — Набор в кадетское училище! Все желающие могут подойти ко мне! — кричал неподалёку от лавки солдат Гарнизона и размахивал листовкой. Сначала его бесконечные возгласы раздражали Хоуп, ведь она даже не вслушивалась в его слова и просто тихо ненавидела из-за шума, который этот солдат создавал вокруг её тихой обители. Потом приелось. Ещё через пару дней она начала замечать, как всё больше людей подходили к нему и добровольно вступали в училище. Хоуп не понимала. — Эй, мальчик, — остановила она одного из добровольцев, что уже поговорил с солдатом. — И чего вы туда все метнулись? — Ха! Вы не в курсе как живет Военная Полиция? У них нет особых забот, кормят неплохо и вообще они находятся в безопасности в отличии от разведчиков. Идеальное место, если мечтаешь зажить новой жизнью и выбраться из бедного сброда. — И туда так легко попасть? — усмехнулась Хоуп, обрезая стебли пионов. — Этого я не знаю, но обязательно окажусь в рядах Полиции. Конечно, Хоуп давно уже понимала, что добровольно никто вступать в Разведкорпус не решится. Слишком отчаянный шаг, заведомо обрекающий на верную смерть. Даже смешно было со всех добровольцев, что уверенно заявляли о своём желании пополнить этот отряд смертников. Её последний рабочий день, как Хоуп решила, был окончен намного раньше, и она еле успела догнать того самого солдата Гарнизона, что так активно зазывал новых бойцов. Хоуп не знала, почему настолько поверила в себя и решила, что сможет пробиться в число солдат Полиции и покинуть Каранес, напоминающий только о горькой утрате. Но она была уверена в одном — сейчас тот самый момент, когда что-то нужно менять в своей монотонной жизни. Хотелось выбиться из серой массы обычных горожан и познать нечто новое. То, что, наверняка, сможет её изменить. И пускай Хоуп до звания «солдата» еще очень далеко. Она не знала, чего здесь больше: страха одиночества или боязни неизвестности. Но Хоуп знала лишь то, что в домике из одеял и подушек больше не спрятаться. Потому что прятаться хотелось от себя.