* * *
Хоуп не помнила, как вновь погрузилась в глубокий сон, а солнце перестало быть дружелюбным и исчезло, забрав тепло и уют. Не до конца проснувшись, в полудрёме, она ощущала лишь озноб, едва слышимое пение птиц за окном и, кажется, тепло знакомых рук, бережно касавшихся болезненных участков её тела. — Старайся не шевелиться, иначе всё будет весьма плачевно. Очертания лица становились все чётче, но Хоуп сразу приметила нечто инородное — повязка на глазу. Ханджи аккуратно обрабатывала её огромную рану у рёбер, и, подняв голову, встретилась с заспанным полуживым взглядом Хоуп. — Капитан Ханджи… — Всё хорошо, милая, но не делай резких движений. — голос её был твёрд и весьма убедителен. Конечно, Хоуп её сразу же послушала и молча следила за тем, как алые бинты сменяются на белоснежные, ещё не пропитанные кровью. Выражение лица Ханджи было непривычно бессильное, но она всячески старалась сохранять уверенный вид, почти как Хитч накануне. Вот только у Ханджи это выходило гораздо хуже. — Скажите… — произнесла Хоуп, заметив совсем свежий букет ромашек, стоящий на тумбе, хотя она отчетливо помнила их безжизненный вид, — сколько времени я так пролежала? — Около недели. Никто не верил, что ты сможешь прийти в себя, но когда Хитч сообщила о твоём пробуждении… — Ханджи сделала паузу, фиксируя два конца бинта вместе. — Знаешь, сейчас мы в глазах людей являемся настоящими героями, вернувшими Стену. Но хоть кто-нибудь вспомнил что, например, четыре года назад правительство отправило на верную смерть около двадцати процентов населения? Они так же пытались вернуть Марию, но на деле превратились в мешки с костями из-за нехватки продовольствия. Никто об этом не помнит. Никто. И о том, что произошло недавно тоже все забудут. Рано или поздно. — Мы будем их помнить, — уголки губ Хоуп слегка приподнялись. — Помнить командира Эрвина и всех членов Разведкорпуса, отдавших свои сердца. Ханджи странно опустила голову и из-за плохого освещения Хоуп не сумела разглядеть её эмоций, но чувствовала, что она пытается сдержаться. Хоуп никогда не видела её слез, лишь непробиваемую стойкость духа и восторженное ликование на лице. Ханджи Зоэ крепкая, но не железная. — А это вы принесли сюда цветы? Вопрос Хоуп на мгновение отвлёк её от тягостных мыслей, и Ханджи озадаченно посмотрела на вазу. На секунду она призадумалась. — Нет, но, возможно, это принес Жан. Он каждый день навещал тебя и Сашу. Даже узнав, что ты очнулась, мигом примчался сюда, но ты уже спала. — А Эрен? Он… — Его и Микасу заключили в темницу за нападение на капитана Леви. Его имя странно отдавало где-то в груди, словно что-то отчаянно пыталось выбраться наружу и податься в бегство. В последний раз Хоуп видела его сидящего рядом с мёртвым телом командующего, а их прощальные взгляды были подобны настоящей смерти. Хоуп было до невозможности страшно представить, что же чувствует капитан после случившегося. Хотя, здесь и не нужно угадывать, ведь каждый выживший в той мясорубке без сомнения не испытывает ничего положительного, особенно когда воспоминания настолько свежи. — Ты держишься, на удивление, неплохо, — слабо улыбаясь произнесла Ханджи, а все мысли о Леви у Хоуп мигом улетучились. — Хочешь есть? Ты ведь нормально не ела почти целую неделю. — Думаю, что смогу поесть только завтра. Сейчас же я ужасно хочу пить. Они понимающе улыбнулись друг другу, немного согревая души, истерзанные печалью и горем. Ханджи поднесла стакан воды к её лицу, и, немного приподняв другой рукой голову, позволила Хоуп напиться. С каждым новом глотком она чувствовала нарастающее наслаждение, и в этот момент пришло осознание, какая же это всё-таки чудесная вещь — обыкновенная вода. — Я всё же настаиваю на том, чтобы ты поела. Пусть и не сейчас, но еда будет стоять рядом, на тумбе, хорошо? Я попрошу, чтобы тебе принесли. — Спасибо, капитан Ханджи, — поблагодарила Хоуп и ощутила долгожданное удовлетворение, откидывая голову на мягкую подушку. — Теперь уже не капитан. — Ханджи издала горький смешок, поправляя её одеяло, — Завтра посмотрю на твоё состояние и решим, когда тебе можно будет вставать на ноги. — Ну да, точно… Командир. Любое упоминание, пусть и не прямое, о смерти каждого солдата, заставляло глаза в одночасье мокнуть, но они уже настолько, кажется, свыклись с этой пучиной страдания, что просто одарили друг друга тишиной. Глубоко выдохнув, Ханджи неспешно встала с кровати и направилась к выходу, но внезапный вопрос Хоуп заставил её обернуться. — А кто-нибудь ещё приходил? — Может быть, — командир слегка задумалась, снова оглядывая цветочный букет. — Но я лично никого не видела. — Ладно. Спасибо вам ещё раз, командир. Надеюсь, вы находите время на отдых. Ханджи хотела сказать что-то ещё, но всё никак не решалась; в конечном итоге, чаша сомнений перевесила, и она ушла, ничего не сказав. Наверняка она сумела догадаться о причине этого интереса. Впрочем, это было совсем не важно, если капитан Леви сюда ни разу не заходил. И нет, это совершенно не его обязанность — наблюдать за изувеченным телом новобранца, сидя в этой маленькой и совсем неуютной комнате. Ошибочно было выстраивать в голове суждение, что их недолгие диалоги про сны хоть на малейший процент повлияли на сближение, избавляясь от неприязни друг к другу. Но все это действительно больше не имеет смысла, ибо вновь оставшись наедине с собой ей вновь захотелось расплакаться навзрыд. Хоуп чувствовала себя так, словно барахталась в своём личном море, которое на самом то деле лишь высохшая лужа, а каждая попытка выбраться из неё — очередное поражение.* * *
Снов не было, лишь промозглая чёрная трясина боли, засасывающая всё глубже, и темнота, заполонившая глаза. Хоуп не знала, что можно проснуться от собственного крика. Дыхание хриплое, остатки влаги в горле давно пересохли, и она откашливалась, напрягая израненный торс и молилась, чтобы рана снова не разошлась. Хотела поднять здоровую руку, но она дрожала и не слушалась. Хоуп языком облизнула пересохшие губы, а глаза медленно раскрылись, вынуждая жмуриться от боли. — Тише, полицейская, это всего лишь я. Тихий знакомый голос мигом заставил её повернуть голову и в изумлении приоткрыть рот, ведь до этого казалось, что рядом и вовсе никого не было. Леви сидел на стуле сгорбившись, то ли от груза навалившейся боли, то ли чтобы быть к её постели чуть ближе, чем это дозволительно. — Я не могу, — полушёпотом сказала Хоуп, встречаясь с его бесцветным взглядом. — Когда я закрываю глаза, то вижу их. Я вижу кричащего Марло, вижу труп Эрвина и бесчисленное количество наших солдат. И все они… Молят о помощи… Тянут ко мне свои руки… Капитан молчал, но Хоуп знала, что он прекрасно понимал все её эмоции, так жестоко терзающие израненную душу. Молчал, и совсем едва касался тёплыми пальцами её уцелевшей руки, пытаясь успокоить. Он знал, что это ни черта не работало, но всё равно продолжал. Леви всё это время чувствовал себя так, словно перестал быть крохотной частью её жизни, в то время как пропустил собственную через мясорубку. Потому что он, нехотя признаться, действительно думал и даже переживал о Хоуп. Думал, наверное, как и о любом другом солдате. Капитан постоянно прокручивал в голове её нескончаемые теории про сны, разгадать которые, кажется, никогда не выйдет; мимолетные разговоры по душам и глаза, что говорили о многом без всяких слов. Что Леви определенно не нравилось вспоминать, так это полные ненависти фразы, которыми они плевались друг в друга в первые дни их знакомства. — Тебе принесли поесть, — Леви покосился на поднос, уставленный разнообразными и сытными блюдами. — Ханджи настояла на том, чтобы всех вернувшихся солдат обеспечили хорошей едой. — Вы поможете мне, капитан? — Не задавай глупых вопросов. На её измученном лице появилось очертание едва заметной улыбки, а Леви пересел на кровать и помог приподняться, чтобы удобнее было кормить Хоуп. Он ещё пару секунд обдумывал над тем, где же будет лучше — на твёрдой спинке кровати, или же на его груди. Выбор пал на второй вариант и через мгновение Хоуп спиной почувствовала его едва бьющееся сердце вместе с горячим дыханием над ухом. — Я не могла не спросить об этом, капитан. — она позволила себе полностью расслабиться, откинувшись спиной на его грудь. — И всё же вопрос действительно глупый. Леви зачерпнул ложкой суп и медленно поднёс к её рту, но затем остановился, вспомнив, что он до чёртиков горячий. Сначала Хоуп непонимающе нахмурилась, но затем услышала, как он осторожно дул на эту небольшую ложку супа, избавляя её от возможности обжечься. — А как вы себя чувствуете? — поинтересовалась Хоуп и, наконец, получила первую ложку какой-либо еды за долгое время. — Хуево. Сейчас он был непривычно холоден, а его немногословность превышала любую грань. Хоуп заведомо знала ответ на этот снова глупый, как ей и Леви казалось, вопрос, но всё же осмелилась его задать, тем самым прервав неловкий момент близости. От его шеи и воротника слегка шёл легкий аромат мыла и, кажется, древесины. Это было удивительно, ведь раньше Хоуп совсем не придала значения подобным мелочам, а сейчас даже сумела разглядеть его маленький, совсем неприметный шрам на правом указательном пальце. Да что ж такое… Куда уплывают её мысли? Почему вообще происходящее воспринимается как обыкновенное? Чертовщина. — Солдаты разных подразделений помогли привезти тела, которые мы сумели опознать, — неожиданно прервал тишину Леви, вновь подув на горячий суп. — Их похоронят с честью. Марло, так ведь его звали? Его чудом опознал Жан в самый последний момент. Откаты в прошлое никогда не кончались ничем хорошим, ведь Хоуп пересыпала осколки воспоминаний из ладони в ладонь, и они резали кожу, впивались и застревали занозами так, что не вытащить. Марло больше нет, а она готова опуститься на колени и молиться, пусть и не знала ни одной молитвы, но именно сейчас Хоуп так отчаянно нуждалась в уверенности, что всё будет хорошо. Леви заметил, как она напряглась от одного лишь упоминания имени мёртвого друга. — Их всех должны захоронить рядом с командующим Эрвином, — Хоуп пыталась сделать голос чуть твёрже, хотелось не показывать вновь нахлынувшую безнадёгу, но именно в последний момент голос задрожал. — П-потому что память о них должна жить вечно. Леви, черпая ложкой похлебку, остановился после упоминания имени бывшего командира. Хоуп слегка повернула голову, пытаясь встретиться с ним взглядом. Глаза капитана были настолько живыми, какими она прежде их никогда не видела; словно две горящие звезды, смотревшие пристально, в упор, в них не было ни безмятежности, ни умиротворения. Да, удивительно, ведь некогда сильнейший воин человечества (о, Святые Богини, как же Аккерман ненавидит это грёбанное клеймо, выжженное против его воли) способен на едва заметную слезинку. И он даже не пытался скрыть эту мизерную солёную влажность, что медленно стекала все ниже и ниже. — Капитан… — шёпотом произнесла Хоуп, словно чего-то опасалась в этот момент, — вам пора уже перестать хранить свою боль, словно какую-то драгоценность. И Леви всё ещё ненавидел эти чрезмерно сентиментальные речи, предназначенные исключительно для него. Он хотел возразить, протестовать её словам, но всё, что у него в этот момент получилось — слегка приоткрыть от удивления рот, ибо Хоуп уцелевшими, прохладными пальцами коснулась его тёплой щеки, избавляя от этой ничтожно маленькой слезинки. Капитан замер, а глаза его непривычно расширились, глядя на её появившуюся понурую улыбку. Больше слёз не было. — Ешь давай, мелкая. Еда больше не обжигала язык, но Леви всё равно какое-то время подносил её к своим губам и дул. Эта странная картина заставляла Хоуп каждый раз негромко фыркать, а капитан лишь недовольно хмурился. Смешно, на самом-то деле, не было, но она почему-то всё равно растворялась в улыбке, пережевывая еду. — Эй, подавишься ведь ещё. Ешь аккуратнее. Даже не видя его лица Хоуп почувствовала, как уголок его тонких губ едва приподнялся. Теперь эта знойкая, до ужаса опостылевшая комната казалась уютнее, и дело было вовсе не в уличных факелах, что немного освещали эту комнату своим медовым светом. Между ними больше не было привычной напряженности, хотя Хоуп всё ещё немного сомневалась в этом и искала какой-либо подвох. Но подвоха не было. Лишь тепло между её спиной, с выпирающими лопатками, и его вздымающейся грудью. Все это казалось Хоуп противоестественным, а затем и вовсе захотелось отстраниться, хотя капитан, кажется, вообще не придавал этому никакого значения. — Почему меня перевязывала командир Ханджи? — Потому что врач, которая тебя увидела после пробуждения, напрочь отказалась за тобой присматривать из-за грубиянства. Растрещала об этом остальным работникам и всё. Ханджи пришлось, теперь и мне. Хоуп едва ощутила, как задатки стыда подкрадывались к ней и она медленно выдохнула. Впрочем, а что оставалось? Не хотелось ей слушать жужжание над ухом, громкие речи о геройстве и прочей несуразице от незнакомой старухи. — Чёрт. И почему они так быстро вянут? — в его голосе появилась нотка едва заметного раздражения, когда внимание капитана переключилось на стоявший на тумбе букет полевых ромашек. — Какого хрена им ещё нужно помимо воды? — Так это вы принесли? — удивлённо произнесла Хоуп, вновь повернув голову к нему. — Вянут-то почему? Капитан не хотел прямо отвечать на её вопрос, что было весьма в его привычном стиле. Хоуп лишь лениво закатила глаза, осознавая, что эта черта в нём, кажется, засела навсегда. — Цветы требуют особого ухода, простой воды тут недостаточно. Нужно срезать стебли, следить за нахождением на солнце… В общем, работа для заядлых любителей растительности. — И ты, кажется, одна из них? — Уже нет, — кончики её пальцев едва коснулись этого неаккуратного, наспех собранного, но почему-то такого значимого букета. — Но если бы вы спросили у меня про это года три назад, то стали бы жертвой часовой лекции про уход и прочую ересь. Прям как командир Ханджи, только вместо титанов — сплошные растения. — Вижу, тебе нравилось этим заниматься. — Это было давно, капитан. Теперь сплошь и рядом лишь… — Хоуп хотела подобрать более лёгкие слова, совсем не вызывающие очередную тревогу где-то внутри, но они вышли чересчур прямолинейными. — Лишь извечные крики в голове, трупы и моя слабость. Потому что я не знаю, как справиться с этим. И нужно ли справляться вообще. Я не выдерживаю, я не могу. Да, я такая жалкая трусиха, капитан. Но мне не стыдно это признавать, хотя раньше я и строила из себя героиню, когда решила помогать друзьям. — Ты всегда можешь вернуться обратно. — А вы бы вернулись после всего случившегося, капитан? Как бы вы потом пытались жить «нормальной» жизнью? — Мне некуда возвращаться. После долгожданного приема пищи, что дался Хоуп с едва ощутимой болью, Леви уложил её на постель. Поставив опустошенные тарелки обратно на поднос, он снова сел на стул. Хотелось сказать ему столько всего в ответ на короткие и горестные слова, но язык не слушался Хоуп, отказывался говорить вообще что-либо. Наверное, уже подсознательно она свыклась, что капитан не выносит бесполезных речей, что говорят людям для ободрения духа, наставления на путь истинный и призыва перестать заниматься извечным самоедством. И да, Леви давно понял, что его тотальное одиночество, выдержанное временем и обстоятельствами, изжило эту глупую наивность и подтолкнуло к осознанию, что все эти вдохновляющие речи гремят пустотой, как жестяная банка — громко, но бессмысленно. — Если бы у меня была возможность ещё раз увидеть родной дом, то я без раздумий воспользовалась бы ею, — её голос был довольно тихим, а Леви слушал, кажется, почти не отводя от неё взгляда. — Но оставаться там то же самое, что и постоянно находиться на кладбище — безнадежно и чертовски тоскливо. Поэтому, мне тоже некуда возвращаться. — У тебя есть все шансы начать жить заново. В разведке ты не найдёшь ничего, кроме пролитой крови и, вероятно, собственной же смерти. Поступай, как считаешь нужным. — Так почему же вы, капитан, тоже не возьмёте на себя роль обычного человека? Леви издал едва заметный смешок, взяв в руки поднос с грязными тарелками. Ещё несколько секунд он почему-то пристально смотрел на посуду, словно на ней жирными узорами был выведен ответ на, казалось бы, простой вопрос. — Будь моя воля — сбежал бы при первой возможности. Но уж слишком в дерьмовое время мы живём, чтобы ходить с глупой улыбочкой и радоваться жизни. Жители называют его сильнейшим воином, а количество убитых титанов, кажется, давно превысило за сотню. За сотню превысили и умершие солдаты, а Леви обречён каждый раз надевать маску грёбанного героя и делать вид, что с ним всё в порядке. Яд в воздухе, яд в крови, кровь на земле и стене, а стена — его барьер, который так легко разрушает виноватый взгляд. Капитан пытается бороться сам с собой, за жизнь всех отдавших сердца разведчиков и хочет закричать от бессилия, но крик разносится лишь внутри. — Сколько раз вы меняли этот букет? — слишком внезапно Хоуп сменила тему, но капитану, кажется, это помогло отвлечься от удушающих мыслей. — Не считал, но этого хватило, чтобы понять всю капризность этой зеленухи. У других тоже быстро завяли, видать, солнца не хватило. Доброй ночи, полицейская. Постарайся уснуть. Леви неожиданно прервал их, казалось бы, душевный разговор, направившись со стопкой посуды к выходу из комнаты. Внутри всё кричало и противилось его уходу, словно, если вдруг капитан сейчас ступит за порог, то вновь, как только Хоуп прикроет веки, вернутся кошмары и крики мёртвых товарищей. А этого совершенно не хотелось. — Капитан, — её голос стал чуть звонче, промелькнула нотка отчаянья и мольбы. — Не могли бы вы остаться? Леви остановился у двери и Хоуп видела лишь его спину со слега опущенной головой. Несколько мгновений он молчал, словно боролся сам с собой, но долго себя ждать не заставил. — Хорошо. Но сначала я унесу эту грязь. Его отсутствие, казалось, тянулось невыносимую вечность, а Хоуп лишь устало пялилась в потолок, что уже успел порядком надоесть. Не хотелось думать о том, что она проведёт на этой чертовой постели ещё несколько недель, но слова капитана про «начать жизнь с чистого листа» почему-то никак не выходили из её головы. Возможно, они действительно имеют место быть?* * *
— Сказку читать не буду, не дождёшься, мелкая. Капитан сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив руки, молча взирая на то, как Хоуп с напряжённым от боли видом пыталась, наконец, заснуть. — А когда вы…спать-то хотели пойти? — Я мало сплю. — Почему же? — Отложи все разговоры и постарайся уснуть. Каждые полчаса Хоуп вновь и вновь просыпалась с удушающим криком, а Леви оставалось лишь бессильно наблюдать, ведь он никак не мог ей помочь. Он решил просто прикоснуться к её руке и, кажется, это помогло. Учащенное дыхание постепенно выравнивалось, а крик сменился лёгким, едва слышным сопением. Остатки этой ночи капитан провёл в тишине, сидя на деревянном стуле у постели Хоуп. Слегка холодные пальцы его рук по-прежнему касались её, хоть и выглядело это чертовски неуверенно. Леви уже давно смирился со своей бессонницей и лишь изредка действительно расслаблялся в удобном кресле своего кабинета. А этот стул — самое настоящее мучение для задницы, но сегодня он готов был вытерпеть что угодно. Изредка он думал о том, почему вообще решил остаться в этой до чёрта лишенной комфорта комнате. Ответов не было, впрочем, это не так важно. Было плевать — и это не важно тоже.