желание быть
тебе гаванью,
силой и чем-то
диковинным.
если когда-нибудь
станет совсем невмочь
и заплачется,
плачь у меня
на коленях,
оставшись при
этом воином.
* * *
Свежие брызги крови разлетались по полу, грязня и без этого обшарпанные деревянные доски. Удары приходились по челюсти, а после — в нож, что был воткнут в глаз ещё глубже. Безрассудные болезненные вскрики, мольбы и вопли вселились в маленький разваленным дом безо всяких надежд на скорое спасение. Леви даже не обращал внимания на свои подавно заляпанные офицерские ботинки и избивал отчаянно, методично и мстительно. Никакой пощады. Ни в этот раз. — Сука, чёртовы солдаты. К-как… — еле вымолвил бандит, выпуская изо рта струйку крови, — вам удалось меня найти? — Знаешь, да в Подземном Городе не так много грязных свиней с проткнутым глазом, — Леви резко вставил ботинок в изувеченный рот, сдавливая всё глубже в глотку. — Выдали тебя такого жалкого, уёбищного куска дерьма, за секунду. И что же мне с тобой делать? В ответ на капитана посыпались неразборчивые ругательства, всхлипы и задыхающиеся от крови бурчания. Леви вынул ботинок с очередной порцией ударов по отёкшему лицу, достав из пояса кинжал, и присел рядом с мучающимся бандитом, вглядываясь прямо в уцелевший и полный страха глаз. Зрачок его бегал туда-сюда, стараясь не лицезреть на остроконечную угрозу. И не вышло ведь — сжимался и трясся от страха, совсем позабыв о том, что то же самое вытворял с двумя девушками-солдатами. — Противно думать о том, какие, сука, у вас были мысли касательно тех девушек, — Леви провёл остриём по слипшимся от крови каштановым волосам бандита, медленно опускаясь всё ниже. — Избили, одежду превратили в непонятые клочья. Для вас это подобие шутки? Может, мне следует порезать тебя, как свинью? — Д-да пошёл ты… Обрыв фразы вместе с последним истошным рёвом боли и смерти. Леви воткнул кинжал в другой глаз бандита и напрочь лишил его зрения. Орал, визжал и пытался самовольно вытащить, да не получилось — намертво пал и затих, погружая комнату в прежнее безмолвие. Леви не смотрел, воротило от этого ублюдка даже в неподвижном состоянии. Да настолько, что капитан решил не извлекать нож и позволить ему медленно разлагаться вместе с истерзанным телом мужчины. Леви медленно дышал, приводя себя в прежний лад. — Мразь. Аккерман поправил сползший шерстяной шарф, едва замаранный кровью ублюдка и незамедлительно вышел из неприметного забытого дома. Здесь их стало неизмеримо больше с момента, когда Леви являлся обитателем этой, как считал, сраной и убогой помойки. Даже и сейчас так думал, кидая взор на знакомый бордель и…Прошлое ударило в голову жгучими иглами.
Мама…Мама…
Мама…
— Ай-ай-ай-ай, я гляжу, сильно ты похудела, Кушель. Свет от едва пылающей свечи из коридора просочился в тёмную комнату. На пороге стоял высокий, остролицый мужчина в шляпе, оглядывая неподвижное тело на грязной постели. Во взгляде его было ни мятежности, ни умиротворения. Скорее, горестная досада. Вот только…от чего? — Она мертва. Сиплый голос маленького Леви раздался в самом уголку. Сидел, поджав свои костлявые ноги и едва сумел поднять голову на «некто», что соизволил пожаловать в эту никому ненужную коморку. Пальто мужчины было замарано кровью, но Леви это нисколько не смутило. Плевать уже на всё и подавно. — Ну, а ты… — обернулся мужчина на голос Леви, — ещё живой? Они встретились взглядами. «Некто» мгновенно лицезрел впалые до ужаса щёки маленького ребёнка, жалобно-безысходные глаза с мешками, подобными настоящей копоти. — Не надо так на меня смотреть, — мужчина повернулся к Леви всем корпусом. — Ты же меня понял? Замолчали. А Леви и встать было невмоготу. — Как звать-то тебя, малец? — Леви. Просто Леви. Сумка из рук незнакомца вмиг оказалась на полу, а тот прижался к стене и сполз вниз, становясь с Леви на одном уровне. — Вот как, Кушель? — он едва повернул взор на разлагающееся тело. — Впрочем, зачем ему такая фамилия, да? — голова была опущена вниз, голос стал тише. — А я Кенни. Просто Кенни. Мы с Кушель знали друг друга. Будем знакомы, малец. Смешанный с пеплом и грязью снег неприятно хрустел. Табличка с наименованием борделя была практически вся стёрта, будто и не было её вовсе. Безымянное место. В окне обшарпанного здания Леви приметил движения молоденьких дам, едва развесёлых и вульгарно облачённых в непонятные ошметки. Взгляд отвёл моментально, впрочем, как и гнал вновь нахлынувшую тяжесть прошлого из головы. Но Леви знал, что наглухо и бесследно исчезнуть из его памяти никто не сможет. Ни мама со своими любящими до последнего вздоха глазами, ни этот сумасшедший потрошитель, оказавшийся ему дядей. Поднимаясь по лестнице на поверхность, капитан вздохнул полной грудью с невиданным облегчением. Потому что, наверное, хорошо. Как хорошо, что эта жизнь позади. Единственный неопровержимый плюс.* * *
— И-и? — неукоснительно протянул Флок, пялясь на подбитую бровь Хоуп. — Он вмазал сюда? Потом аж с колена? Вот ведь ублюдина, знает же, что женщины слабее и всё равно кулаками размахивал! Хоуп очнулась через пять часов после безжалостного избиения и ярых издевательств. Она неизменно закашливалась, дёргалась от мышечного спазма и с трудом открыла глаза — по сетчатке бил медовый свет от зажжённой свечи. Подсохшая алая кровь склеила ресницы, мерзотно стянула кожу на лице и шее. Она даже не была уверена в том, что вообще жива. Здесь, в этой ненавистной палате, так же светло, как под опаляющим солнцем в жаркий июльский день, так же возгорало в самые нервы, когда она разлепляла веки и не вникала, спас ли её хороший дядя врач, или она уже на самих небесах. Хоуп встретилась с уже излюбленным запахом лекарств в палате лазарета, куда Флок её доставил за считанные секунды. Форстер нёс её на едва дрожащих руках, ругался себе под нос и проклинал тех выродков, что решили напасть на военных посреди задания. Он расшевелил всех и сделал всё, чтобы она приходила в себя в самой уютной палате без лишних вмешательств. Флок не знал, почему же он словно с оков сорвался, но заведомо знал точно, что иначе не мог. — Неправильно ты говоришь, Форстер, — едва заулыбалась та, удобнее приютившись на подушке. — Вспомни-ка наши с тобой совместные тренировки. Знаешь ведь, что я тебя сильнее и всё равно заявляешь, что женщины слабее мужчин. — В большинстве случаев. — Бред, — Хоуп коснулась своего горячего лба. — Сила измеряется не в половом признаке. — Ладно-ладно, ты не надрывайся, дорогуша, — друг кинул взгляд на свернувшийся чёрный комочек, лежавший на его куртке на постели. — Ты куда его девать собралась? Нам запрещено заводить животных. Выбросить обратно на улицу не сможешь, потому что потом до конца дней будешь винить себя. Хоуп смотрела на него и рыскала в своей голове ответы о том, с какого, мать его, момента Флок так беспристрастно выучил её наизусть. Зазубрил каждую эмоцию, предвидел действия и делал вид, что это, безусловно, нормально. Нормально спасать её дважды, неся в руках с беспощадным волнением и страшно-трепетным дыханием. Нормально называть «дорогушей», ведь Хоуп не помнила, чтобы вообще позволяла себя называть как-либо помимо собственного имени. Ненормально, кажется, так прожигать его своим непонимающим и странным взглядом до отдающего раскатистого эха в её ушах — Хоуп не слышала его голоса, лишь по-прежнему озаряла лазурными и стеклянными от боли глазами. — Хоуп? — позвал её Флок с волнением. — Где-то болит? Чего смотришь так? — Везде болит. — А, ну да, — Флок издал горестный смешок, погладив дремлющего кота. — И всё же… Куда денешь бедолагу? Привязался уже поди к тебе. Хоуп бегло взглянула своим уцелевшим глазом на сопящее чудо. И хотя в глубине души она прекрасно понимала, что ей в любом случае не позволят содержать в комнате солдата эдакое существо, нагадит хрен знает где и беги омывай, но, тем не менее, горящее добрым пламенем сердце здесь брало верх над всеми возможными запретами. Флок уловил её полный теплоты взгляд и с улыбкой закатил глаза. — Я-ясно, — протянул тот, поднявшись с её постели. — Не депремируют тебя за эту выходку? Или, знаешь, вообще могут выгнать со службы за нарушений порядка. — Это явно не то преступление, за которое нужно наказывать подобным методом, — расхохоталась Хоуп, ухватившись от боли за живот. — Твою мать, как же больно… — Да сказал же не надрываться, ну, — он поправил её одеяло, дотронувшись кончиками пальцев изувеченного лица. — Жизнь преподносит тебе чересчур дерьмовые подарки, дорогуша. — Твои речи очень воодушевляют, знаешь. Хоуп прикрыла веки, а на последнем слове говор стал неизмеримо тише, шёпот, будто вот-вот неизвестный услышит её и заново наградит бесчисленными синяками по всему телу. Она отключилась незамедлительно и совсем ненадолго, а затем втягивала вспять в неосязаемую реальность. Она думала, что безусловно и к превеликому её сожалению, жива, а возможность лежать сейчас рядом с Флоком и едва вздымать грудной клеткой была дана ей вовсе не Святыми Богинями, а тем мудаком с Подземного Города, что приставил лезвие к её тонкой шее, рвал в клочья военную форму и избивал с непомерной жестокостью на промозглом кровавом полу. — Мне нужно возвращаться на службу, — утвердил Флок, направившись к выходу, но напоследок повернулся. — Жан обещал к тебе зайти вместе с Хитч сегодня вечером. Кстати, о Хитч… Она едва не получила обморожение, но сейчас чувствует себя намного лучше. Переживала о тебе, расспрашивала врачей и чуть ли не кидалась на них, чтобы в палату попасть. Неугомонная, да, Хоуп? Он замер, лицезрея в последний раз её изувеченное и уставшее лицо. А Хоуп не ответила — мгновенно вырубилась, позволив себе по-настоящему отоспаться и забыться от очередной порции кошмара. Флок готов был рвануть к её холодной постели, пожалеть и опять коснуться своими кончиками пальцев бедного лица. Но он даже шага не сумел сделать — отчего-то он остановил себя и вышел, возвращаясь к службе разведки. Сжал кулаки до мимолётной боли. Что-то в этот момент во Флоке резко умерло и заново возродилось.* * *
Ромашковое поле покрылось оранжевой пеленой от нахлынувшего заката, раскрашивая приевшиеся оттенки зелёного. Хоуп любила этот цвет, несмотря на заурядное мелькание перед её глазами: фамильный сад с растущими цветами, мамины сушеные травы и всё, что её в принципе окружало. Никогда бы не подумала, что вся эта зеленуха въестся в её маленькое детское сердце. Отвергала ведь яро, истерично топала ногами и дулась, когда её вынуждали работать в мерзкими сорняками. — Эй, Хоуп, дорогая, смеркается уже! — донёсся мамин голос недалеко от поля. Ветер волнами кружил над ромашками, колыхая по разные стороны и приятно разносил цветочный запах. Хоуп незамедлительно почувствовала, как её тело покрылось приятными мурашками от едва промозглого воздуха. Заулыбалась так по-ребячески и искренне тепло. — Ещё немного, мам! — крикнула она во всеуслышание. — Мы здесь не так часто с тобой бываем. Собери ещё немножко трав, у тебя корзинка не такая полная, как у меня. Выбираться из родного крова для неё каждый раз было сходственно настоящему приключению. Хоуп любила скитаться вдоль ручья, жалиться от неуклюжести об крапиву, пытаться изловить бабочек и разглядеть каждое изумительное крылышко; Хоуп любила эту жизнь до яркой и широкой улыбки, любила исследовать дивный мир и гадать о том, что же находится там, за Стенами. Дедушка всегда твердил, что там ничего нет. Пустота, глушь с таким же её излюбленным ромашковым полем и подавно забытыми деревянными домами. — Почему ты не вспоминаешь обо мне? Хоуп обернулась на этот до боли знакомый в грудной клетке голос, чистосердечный и несвойственно печальный. Дедушка плакал напротив неё, прикрыв замаранными кровью ладонями лицо. Он вот-вот навзрыд сорвётся, вздрагивал и заикался. А небо и вовсе окрасилось в кровавое зарево. Ледяной воздух осязал на коже болезненным покалыванием. — П-почему… — с непониманием выдала Хоуп, неторопливо подходя к нему ближе, — ты г-говоришь такое? Я никогда тебя не забывала. — Лгунья. Женский вопль за спиной раздался так внезапно, отдавал в самое сердце Хоуп и заставил детские слёзы подступить к недавно горящим огнём глазам. Она боялась повернуться, ком в горле болезненный и вот-вот воздуха перестанет хватать. — Лгунья. Вновь это слово ударило её, разрезало без ножа своим жгучим остриём. Хоуп всё же обернулась, нехотя вглядываясь в лицо неизвестной женщины. Кожа мертвецки бледная, зеленой отдавала и взгляд неживой. Безумие. Ей страшно, страшно до тремора на коленях и еле дрожащих зубах, когда маленькая Хоуп узнала в этом живом мертвеце свою мать. Попятилась назад мгновенно. — М-мама… — бормотала Хоуп себе под нос, — что с тобой? — Забыла поди, дрянь? — раздался смех дедушки. — Померла от болезни в твой день рождения, а ты даже на могилу не приходишь. Так ты вспоминаешь свою мать? Так ты её любишь? Хоуп оступилась и пала на землю, лишенную всякой живности. Ни ромашек, ни обыкновенной приевшейся зелёной травки — только затхлая рыхловатая земля. — Но вы ведь живы! — Хоуп сорвало на крик и истошную истерику, но голос её слился с ядовитым смехом близких и сильным ветром. — В-вчера с тобой, дедушка, ходили на рыбалку и потом помогали маме с цветочной лавкой. И с-сегодня мы… — А я тоже мёртв. Нет меня, Хоуп. Н-е-т. — Мы все умерли, Хоуп. Всё разваливалось на мелкие крупицы, земля ушла из-под ног, вынуждая лететь в неизвестную чёрную бездну. Хоуп кричала, махала руками и взывала о помощи, молилась о чёртовом спасении. Но возможно ли докричаться до… мертвецов? — НЕ ГОВОРИТЕ ТАК! НЕТ! Хоуп пыталась зацепиться хотя за что-нибудь, рыдала, как брошенный матерью зверь и размахивала кулаками. Летела бесконечно вниз, отдаляясь от жутких очертаний семьи. А семья ли…? Всё дальше… И дальше. — ВЫ НЕ ПРАВЫ! Я НЕ БРОСАЛА ВАС! Удары в пустоту и рёв никак не покидали Хоуп. Едва дотронувшаяся до её запястья чья-то прохладная рука ещё больше возрождала в ней непомерное желание сражаться и биться от гнусных слов. — Я бы никогда не оставила вас! — Хоуп? Свет в конце тоннеля, градационное приземление и бесчисленные удары. Глубокий голос привёл в чувство и стёр мерзкую пелену. А Хоуп всё ещё удерживала подбитые кулаки наготове и в один момент с ног до головы пробрало ознобом. — В-вы не можете… — проговаривала она, ёрзая на постели, — нет… — Ёбаный свет, полегче с кулаками, мелкая. Слипшиеся от крови глаза Хоуп мгновенно повстречались с приглушенным светом. В голове сразу же промелькнула мысль — за окном уже подавно наступил глубокий вечер, а сколько она пролежала — чёрт его знает. Она жмурилась и потрошила собственную память. Подземный город, операция по спасению гражданских, отчаянные рёвы Хитч, кровь на деревянном полу, разрезанная военная форма, убийство, «Не смей умирать раньше меня», чёрный кот, «Помогите мне», недавно сидевший рядом Флок; если копнуть ещё глубже, кажется, Флок и донёс её до этой постели и, очнувшись, они вновь пересеклись друг с другом, даже разговорились на какое-то время. Хоуп вспомнила, что знакомый голос где-то справа говорил «Аккуратнее», «Сейчас будет ступенька, Флок» и самое последнее — «Блять, она сейчас вырубится». Этот голос она слышала и сейчас. В области брови, практически у самого виска вновь покалывающая боль, ибо Хоуп нечаянно раскрыла свою недавно затянувшуюся рану по причине своих грубых движений во сне. Неведомый силуэт, сидевший вблизи с её кроватью, постепенно примерял до знакомый образ. — Я выгляжу просто отвратительно, — Хоуп едва усмехнулась, прокашлялась и даже выдавила из себя что-то подобие улыбки. — Ты выглядишь абсолютно нормально, — ответил Леви, протирая ватой свежую кровь с её лица. — Даже с подбитым глазом и синяками? — Особенно с ними. Они мало виделись после их совместного дня рождения. Можно сказать и не виделись вовсе — так, невзначай пересекались по службе, лицезрели чуть дольше дозволенного друг на друга и расходились каждый по своему заданию. Будто и не было ничего, хотя даже сердце у Леви несвойственно ныло, а после вновь возвращалось в его обыкновенное спокойствие. Хоуп каждый вечер вспоминала о его прикосновениях к её огромному шраму у рёбер: пальцы были непривычно горячими, как и дыхание Леви у её дрожащих от волнения губах; то самое платье, коим являлось для Хоуп самым дорогим подарком за двадцать один год её жизни. Хоуп вспоминала, как у неё подкашивались ноги, а Леви просто с хрустом ломался. Всем своим естеством, всеми своими выкованными системами, принципами и логиками. — Кошмары? — спросил капитан, недоверчиво взглянув на сидячего рядом с ней кота. Алая вата полетела в стоящее рядом мусорное ведро, и Леви достал из упаковки новую. — Да, сон про семью… Очень странный, видимо, от большого жара и стресса моя голова сходит с ума. — Что тебе снилось? — Не хочу вспоминать, — покачала головой та, нехотя окунаясь в каждый запечатлевшийся фрагмент из сна. — Хотя… ладно, если тебе интересно… Помню, как лицо дедушки исказилось до неузнаваемости, а кожа матери выглядела так, словно внутри всё гниёт и разлагается. — Иногда преимущественнее не спать совсем, — утвердил Леви, детально разглядывая все её ссадины и открытые раны на лице. — Опять бессонница? Лицо Хоуп стало выглядеть свежее без слипшейся крови, хотя она считала совершенно иначе. Капитан приблизился до неприличия, едва нахмурив брови от этого детального макро перед ним. — Она со мной всегда, — ответил он, заправляя надоедливую прядь с её лица за ухо. — Откуда у тебя кровь, Леви? Какая же непомерная трагедия — так нелепо допустить, чтобы это пятно ускользнуло из его поля зрения. Кровь Леви ненавидел даже тогда, когда кромсал титанов, пачкаясь исчезающей впоследствии мерзостью. Хоуп указала на его воротник, и капитан всё же заметил пятно. Яро выделялось. — А сама как думаешь? — задал он вопрос, дотронувшись до замаранного участка. — Ты нашёл того ублюдка, которому я проткнула глаз? — голос Хоуп был крайне удивлён и насторожен. — Верно. Странно, что он оставался ещё жив после этого. Кровью измарал всё на своём пути и найти его было запросто. Я бы оставил его умирать там… Леви не договорил, словно для него последние слова было явно лишними. Неуместными и вообще неправильными, отнюдь ведь он не сумасшедший убийца и никогда не стал бы убивать за просто так. Но почему-то в этой ситуации всё рухнуло и растрепало изнутри всё, что только можно. — Леви? — Как вообще это произошло? — он взял ослабевшую руку Хоуп в свою, так осторожно и непростительно мягко, сканируя синяк у кисти с выпирающей косточкой. — Не доглядела? Отвлеклась? В жизни бы не подумал, что, блять, Хоуп Ландсберг окажется слабее этих выблядков с подземки. Тыльная сторона ладони оказалась перед его лицом, через секунду — у губ капитана. Сначала он касался, задерживался на мгновение и поцеловал изувеченную руку, будто извиняясь за что-то, хотя отнюдь не должен. У Хоуп опять это чувство внутри с непомерным трепетом и, кажется, слова сами по себе сплелись воедино. — Хитч отстала от группы, — полушёпотом ответила она, наблюдая, как Леви греет её руку поцелуем. — Вырубили её и поволокли подальше от военных. Никто не хотел её искать, Леви, никто… — от злости и обиды она выпустила всю нахлынувшие эмоции ударом головой об подушку. — Помню её испуганный взгляд, когда меня превращали в ходячий изувеченный кусок мяса. Хитч впервые готова была броситься и защитить меня, хотя ни разу она не проявляла храбрость и желание постоять за кого-то настолько серьёзно. — Борец, — тихо проговорил Леви, прикрыв уставшие веки. — Как обычно бросаешься в самое пекло, не задумываясь о последствиях. Ушла из разведки, чтобы помереть от обыкновенных мразей? — О, теперь ты решил меня осудить за уход? — Хоуп вразумила себя, что сумеет поднять другую руку и в шутку тыкнуть в капитана пальцем, но безуспешно — лишь покорчилась от мимолётной боли. — Ай, твою мать, ну вот опять… Ненавижу быть таким бесполезным куском дерьма и лежать просто так. — Я никогда тебя за это не осуждал и не буду, полицейская. Любишь же ты додумывать за других. Ты борец, но, видимо, мозги в нужное русло бывают не доходят. И хорош мелить чушь, ты не бесполезная, я уже это говорил когда-то. Хотя бы потому, что ты переживаешь о своих близких и рвёшься за них. — Иначе в этом мире никак, капитан, — отчего-то Хоуп захотелось назвать его именно так. — Ты ведь и сам такой же, верно? — Я не бросаюсь в пекло сразу. Но после всего у меня никакой теплоты, ностальгии или желания. Не остается ничего, кроме горечи и обеспокоенности, ржавого чувства вины, я давно потерял ориентиры и больше не знаю, что правильно, а что нет. — Расскажешь? — В другой раз, мелкая. Не засоряй голову. Леви застыл на чёртовы пару секунд, испепелял Хоуп уставшим взглядом и продолжил соединяться с её тыльной стороной ладони. Дошёл до мизинца и непростительно нежно поцеловал его, затем — оставшиеся четыре пальца. Из Хоуп рвались наружу слова из разряда: «Почему мы не поговорим об этом сейчас?», или: «Вечно ты уходишь от темы». Но это всё обходит стороной, потому что Хоуп дышала немного учащеннее лишь от его касаний. Вдребезги низко и подло греет ощущение собственной нужности. Они встретились взглядами, а у Хоуп в глазах — потрясение и жалость. Леви, наверное, подумал, что она всё-таки заболела из-за долгого нахождения без нормальной одежды, и поэтому от неё так шибало жаром, страшно лихорадило от стресса, усталости, голода или даже недосыпа. А причина вся в том, что её дёргает от этих вот его, сука, таких мягких губ на её ладони, а воспоминания об их первой ночи ударили и сшибли с ног намертво. Хоуп никогда не думала, что так бывает от поцелуя. — Ты чего? — в голосе Леви едва ощутимая тревога. — Воды? — Нет, спасибо. — Тогда что с тобой? — Блять. Хоуп резко вырвала разгоряченную от поцелуев руку, протерев глаза от контраста чувств. — Вот ты даже, например, не задумывался о том, что произошло в наш день рождения? — вывалила та всё напрямую, безо всяких ребусов и раздражающих намёков. — Знаешь, да бред это всё, мы на пороге войны, нас там весь мир ненавидит за Стенами, а я сейчас спрашиваю у тебя и себе ломаю мозг полнейшей хренью. — Опять додумываешь, — капитан наклонился ближе, упираясь руками об простынь. — Если бы мне было абсолютно поебать на наш секс, то я бы здесь сейчас не сидел. — А, так только в сексе дело? У Леви бардак в голове, несвойственный и раздражающий. Он изучал каждую её эмоцию и появляющуюся оттого морщинку, приближаясь к губам. Но остановился — У Хоуп вот-вот война начнётся внутри от нахлынувших страданий и мрака всего пережитого. Какая забава — сейчас её волновали какие-то эмоции. — Заебёшь, — устало вздохнул капитан. — Что ты хочешь от меня услышать? — Ничего. — Тогда помолчи. И Хоуп заткнулась, а Леви этому рад, чертовски рад, потому что ему нахрен не нужны эти долгие и изнурительные разговоры. Капитан поцеловал её сразу глубоко, проникая языком в мокрый распалённый рот. Хоуп прикрыла глаза и почти плакала, когда ощутила его губы. Наверное, этого ей сейчас так сильно не хватало. Она плавилась, как чёртова свечка в алюминиевой гильзе, от давления и ощущения тотальной безвольности в этих сильных руках. Леви целовал её долго, очень долго, словно в последний раз, словно Хоуп — последний во всём мире, блять, во Вселенной человек, которого дозволено вообще целовать. Он аккуратно удерживал за подбородок, бился в собственной агонии, осознав, что готов целовать ещё целый десяток вечностей. У Хоуп сердце билось в горле, разрывало, а Леви не жалел её губ, вымещая всю усталость, беспросветную тоску и то чувство, которое они оба боялись в себе обозначить. Скрип двери вынудил отстраниться друг от друга, нехотя и тягостно внутри. Но, хвала Богиням, их всего-навсего потревожил сквозняк, и Леви встал с кровати. — Сон — лучшее, что тебе сейчас дозволено, — утвердил капитан. — Или опять будешь спорить? — Жан и Хитч должны были зайти, — вспомнила Хоуп, приводя дыхание в прежнее русло. — Хочу их увидеть. — Хитч... — весьма задумчиво произнёс он, — это твоя вечно истеричная подружайка? Как не вспомню — всегда рядом с тобой какой-то непонятный ор. — Да, всё так. Но она правда хорошая, хоть и большинство так плохо отзываются о ней. — Хорошая, как и Женская Особь? — Не начинай, — закатила глаза Хоуп. — Я знаю этих людей, но пока лично не поговорю с Энни… Не изменю своего мнения. — Может, ты тоже ещё один разумный титан? Шпион? Пришла сюда вместе с тем бородатым уёбком? — Бородатого уёбка я и сама хочу покромсать. — Готов поспорить, у него в этой сраной бороде мандавошки. — Леви… Хоуп рассмеялась, поплатившись за это мгновенно — боль по-прежнему ощущалась во всей красе. — Что это за тварь, кстати? — указал Леви на чёрного кота, который всё это время так внимательно изучал этих двоих. Жмурился, а после решил погладить невинное животное, расположившееся рядом с больной Хоуп. — Айзек, назвала в честь моего деда. Не могла мимо пройти, когда мы были в Подземном Городе. Не знаю, конечно, куда я его теперь дену… — Хоуп следом погладила кота, а тот из-за обилия непривычной нежности к себе замурлыкал. — Главное, чтобы не попал на глаза капитанам или самому Доку. Несколько минут они так и продолжали гладить это безобидное существо, слушая его удовлетворённые мурчания. Время близилось к приходу Жана и Хитч, потому капитан попрощался с Хоуп и отправился на проверку выполнения поручений солдат. Их прощание — очередной поцелуй на её тыльной стороне ладони, от которого Хоуп погибала. И последнее: «Доброй ночи, борец».