Умер заранее

Главное в ходе следствия не выйти на самих себя.

— Мы летом на спор в бутылочку играли. Ну, в нормальную, а не в ту детскую ерунду… Я привел Мэри на поляну, где мы с парнями когда-то учились превращаться, Единственная нормальная поляна в лесу, без торчащих корней, паучьих нор и кентавров-вуайеристов. Я дал ей свою мантию, чтобы постелить под задницу, а сам уселся рядом на траву. Потом передумал, взял ее за лодыжки и потянул на себя — так, чтобы ее ноги оказались по обе стороны от моих бедер. Мэри обхватила меня за шею. Могло показаться, что мы трахаемся, не будь на нас одежды. — Это как? — я затянулся, прижался к ее губам и выдохнул ей в рот. На роже у меня, бьюсь об заклад, нарисовалась дебильная улыбка, как у кота, который только что душевно вылизал себе яйца. Мэри лениво улыбнулась. — Вместо поцелуев трах или минет, как договоришься. Надо будет так же сыграть. Мы заржали как пьяные, потом я вспомнил, зачем вообще затеял эту историю с сушеной белладонной, и постарался стать серьезным. — И… чем закончилось? — Она упрямо молчала, и я пошел ва-банк: — Давай ты мне расскажешь, а я расскажу тебе один свой секрет. — Сохатому удалось узнать только, что ее парня зовут Николас Тернер, и что год назад его судили за убийство. Я чуял, что эта темная история как-то связана с Мэри. — Оно того стоит, поверь мне. — Нас было тринадцать человек. Шанс, что каждой из нас выпадет собственный парень, был крохотный, и все равно мы все согласились. Ник в шутку сказал, что прикончит любого, кто до меня дотронется. — А я понимал этого Ника. — Ну, мы думали, что в шутку. И… короче мне выпало потрахаться не с ним. — И? — Я потрахалась. Потому что правила такие, мы ведь все согласились их соблюдать. Хотя у магглов нет Непреложного обета, но есть сотня других способов заставить сдержать обещание. А потом, когда все уснули, они подрались, и Ник его прирезал. — То есть у тебя сейчас нет парня? Меня это больше интересовало. — Не-а, — почти безразлично пожала плечами Мэри и пальцами расчесала мои волосы. Я их отращивал, потому что она как-то обмолвилась, что ей нравятся густые длинные волосы у мужчин, как грива. Парни думают, что я насмотрелся у парней-магглов, этих, с гитарами. — Но не потому, что он в камере. — Голос Мэри заполнял башку целиком. Курево оказалось что надо, спутало все мысли до единой, кроме той, в которой было про желание уложить ее прямо здесь и сейчас. — Тогда почему? — я охрип. У меня встал. Дыхание участилось, я не мог нормально дышать. — Просто мне давно нравится кое-кто другой. Я плохо помню, что было дальше. Я стукнулся губой об ее зубы, Мэри ругнулась, выпуталась из трусов, повернулась ко мне задом и задрала юбку. Всегда бы так шустро девки раком вставали. — Теперь ты, — велела Мэри, когда я ей засадил. — Что за секрет? — Ну-у, видишь ли, я настоящий кобель. — Ну, какой же это секрет, — фыркнула она, я прижался к ее спине и прошептал на ухо: — Я анимаг. — Еблан. — Я представил, как она закатила глаза. Не поверила. Поэтому, кончив, я первым делом поднялся на ноги — кое-как, меня пошатывало от пережитого оргазма и курева — присвистнул, чтобы Мэри посмотрела на меня, и обратился у нее на глазах. — И давно это у тебя? — раскрыв рот, спросила она таким тоном, каким спрашивают о стыдных болезнях или о парше. — Третий год, — я перекинулся обратно и с удовольствием растянулся на траве. Отсюда Мэри смотрелась круто, особенно ее сиськи. — Будешь сосать мой хер собачий? Она захохотала так, что птицы встрепенулись. — Пятнадцатилетний анимаг, серьезно? — Мэри посмотрела на меня так, как никогда не смотрела, наверное. Ну, либо я не видел. — Минерва знает? — Шестнадцатилетний. Я же ноябрьский. — Иногда мне казалось, что судьба детей, родившихся в ноябре, такая же мрачная, тяжелая, как сам месяц, дождливый и серый. Но сейчас я видел улыбку Мэри, вспоминал свои четыреста шестнадцать совершенно заслуженных отработок и наши вылазки, которые им предшествовали, и полагал, что уж пара-то месяцев школьного лета у меня все еще есть. Перед этой унылой хмарью, там, за школьной оградой, где сейчас шла война. — Минерва не знает, конечно. Только парни. И ты. — Ноябрьский мальчик, — прошептала Мэри, обнимая меня за шею. Я потянулся, чтобы засосать ее, и услышал: — Люблю тебя. Лучше бы она мне по яйцам врезала. Чем вот так, без предупреждения. Я растерялся, бляха. Я понятия не имел, как на такое отвечать. «Я тоже»? Серьезно? Это же тупо. Все равно что «Мне нравится квиддич. Мне, мать твою, тоже». Короче, я ляпнул хуйню какую-то: — Ну и вкусы у тебя. Мэри, похоже, и не ждала моих ответных откровений. Я обнимал ее, когда мы пробирались обратно. Ну, чтобы она не упала, споткнувшись о какую-нибудь корягу, а не потому, что я не хотел ее отпускать. Официальная версия для парней такая, в общем. Сохатый с Эванс сосались в гостиной. — Как потрахалась? — вместо приветствия спросила Эванс у Мэри. Как будто меня, бляха, рядом не стояло, и трахалась она сама с собой. Может, Эванс ревнует? Да ну. — Хорошо потрахалась, — примерно в том же тоне ответила Мэри. — Кончила. Спасибо, что спросила. Я фыркнул, девки поржали, в желудке заурчало. — Вы тут почирикайте, а мы принесем пожрать. — Жрать правда хотелось, но на самом деле это был предлог, чтобы обсудить, сильно я обосрался, когда так тупо ответил на признание Мэри, или простительно. Сохатый охотно поднялся на ноги. Пожрать мы все любили, а домовики всегда давали с собой самое лучшее. В холле меня перехватила Сара, сестрица Берти, и сказала, что надо поговорить. Опять будет предлагать поебаться. Знала бы она, кто замочил ее братца. Я велел Джеймсу идти вперед и сказал, что догоню. — Сириус, тебе нужно бежать из замка, — серьезно заявила Сара. — Зачем? Разве где-то идет дегустация новых сортов огненного виски? — я вспомнил, как очаровательно умею улыбаться. С такими пташками только так и можно общаться. Но Сара не повелась: — Я слышала разговор бабушки с Краучем. Авроры подобрались к тебе очень близко, они сейчас обрабатывают свидетеля, и как только он даст показания, тебя возьмут. Ты понимаешь меня? У них уже есть россказни Макдугал и невнятные донесения Вуда, но ни один из них не прошел «тест осведомителя». Поэтому у тебя есть пара дней, чтобы скрыться. Но я не хочу скрываться. Мой дом здесь. — Чего? — я скорчил физиономию, как если бы она несла дикую чушь. Держись, Бродяга, это уловка. Тест осведомителя — проверка свидетеля на адекватность. Макдугал тупая сама по себе, а Вуд под действием зелья Эванс. Короче, как под Дурманящей настойкой. Такие показания не считаются за доказательство вины, но вызывают у авроров жгучее желание упрятать кого-нибудь в камеру поскорее. — Что еще за свидетель? Надеюсь, это не какая-нибудь девица, которую я отказался трахать, решила сделать сенсационное заявление. Сара, наверное, почуяла в моих словах намек, она же дохуя умная, как братец, — но вроде бы не обиделась: — Я не любила Бертрама, — она горько усмехнулась. — Меня с детства тыкали носом в то, насколько он важен для семьи, а я так, дочь, которая никогда не достигнет подобных высот и не станет гордостью родителей. Ты точно меня понимаешь, Сириус, — Сара подошла ближе, голос стал тише. — А ты мне всегда нравился. Мама часто рассказывала, какой ты несносный и как много головной боли доставляешь Вальбурге. В общем, я была твоей фанаткой еще до Хогвартса. Это нелепое признание меня даже растрогало, но я все равно решил держать язык за зубами. А Сара решила получить плату за информацию. Пока я раздумывал, как аккуратно выведать у нее имя того трепла, который что-то знает, она повисла на мне и засосала. — Голод — не повод пожирать пятикурсниц, Блэк. Ну, разумеется, бляха, единственный рабочий из всех придуманных человечеством законов — это закон подлости. Девка, которая два часа назад сказала, что любит меня, появилась в холле как раз в тот момент, когда меня облизывала малолетка Обри. — Просто хотела сказать, чтобы вы с Джеймсом захватили для меня шоколадку, — якобы равнодушно пожала плечами Мэри, хотя я на ее месте испытывал бы желание врезать мне по яйцам, а Сару окунуть башкой в унитаз. — Но вы, я вижу, — она заклятием выхватила плитку из кучи свертков, которые держал вернувшийся весьма не вовремя Сохатый, — уже обо всем позаботились. Потребность в мнении Сохатого отпала сама собой. Теперь я точно знал, как крупно обосрался.