Сквозь время

— Поднебесье ахуело! — Да-а-а! — вторят ему мелкие сошки. Лишь пешки в этой игре, но каждой из них Майки дорожит, точно единственным сыном.       Только потерь не считает. — Мы покажем им, кто здесь главный! — Да-а-а! — Скоро состоится драка с ними. Дата ещё не ясна, однако на следующем собрании вы уже будете знать, к чему и когда готовиться. Покажем им, кто главный в Токио! Они не смеют бить наших людей, как слабых шавок!       Толпа гудит и ревёт, а Ясу только тихонько кивает головой, стоя поодаль. С тех пор, как поражение потерпел великий и непобедимый Шиба Тайджю, рыпаться на Поднебесье стало куда безопаснее с одной стороны — за Свастонов же теперь все Чёрные Драконы — и опаснее с другой — Кисаки крепчал, обрастал своими людьми и даже Рана с Риндо под себя подмял, а это не сулит ничего хорошего. Ясу не раз видела братьев в драке и знала, что никакого честного боя от них ждать не следует, чего стоит одна только телескопка Рана, но на её стороне был перевес — она без испуга и замешательств пойдёт против братьев, зная прекрасно каждый выпад Риндо, каждый взгляд Рана. Не боится она и переломов, разбитого лица и вывихнутых рук, так любимых Риндо. У неё есть, что им противопоставить, и остаётся лишь надеяться, что тощую девчонку они жалеть не станут.       Ясу хочет драться во всю силу.       Звонок телефона пробуждает девушку от тяжёлых мыслей и предвкушения перед предстоящей битвой, но толпа, заряженная Майки, ревёт так, что Ясу приходится отойди подальше, чтобы хоть что-то расслышать. — Эма? - пытаясь перекричать гул толпы, почти выкрикивает девушка. — Да… да, Ясу, это я. Нужно встретиться как можно скорее, пожалуйста, — её голос кажется взволнованным, и поэтому Ясу чувствует укол совести, отвечая отказом на просьбу. Наверняка просто спалила еду дома или порвала подаренное подругой платье. Или поругалась с Дракеном, что для самой Эмы кажется концом света, а для Ясу — мелочью, потому что с братом она ругается по несколько раз на дню. — Солнце, прости, но я на собрании нашем гопарьском и мне очень неудобно говорить сейчас. Могу я перезвонить тебе попозже? — в ответ Эма бормочет что-то неразборчиво, что её подруга воспринимает за согласие, потому спешно вешает трубку. Ещё некоторое время её грызёт мысль о том, что она плохая подруга и вообще больше времени уделяет парням (и Баджи в том числе), однако быстро проходит это упадническое настроение. Примерно в тот момент, когда она подходит к Майки после собрания, чтобы в поддержке потрепать юношу по непослушным волосам. — Ты молодец. Хороший лидер. Такой, какой и должен быть. Горжусь, Майки, но… ты не думаешь, что битва с Поднебесьем будет как минимум опасной для нас? Всё же на их стороне Кисаки, а как они отделали наших парней?.. — В том-то и дело, что они наших избили до кровавых соплей, а это значит, что мы не можем стоять в стороне и просто ждать, пока это повторится. Они глумятся над нами, а мы будем спускать им всё с рук? Ясу, это действительно ты? — Майки гнёт бровь, выворачиваясь из-под руки девушки, чтобы заглянуть ей в глаза. А там видит отражение Баджи, что стоит неподалёку и науськивает Ясу прекратить ссать, как он говорит, и ворваться в битву, как подобает члену Токийской Свастики. Майки это даже пугает на мгновение, но после он просто думает, что его подозрения оказались не беспочвенны и между Ясу с Баджи действительно что-то было, хотя бы зарождалось. Потому что нельзя так сиять чернотой прогалов глаз, как он когда-то, нельзя так же научиться скалить зубы просто так. — У меня плохое предчувствие, — отвечает она, впервые положившись на интуицию, за ссылки на которую прежде только цыкала языком и закатывала глаза. — Меньше братьев Хайтани слушай, — отзывается над ухом Баджи, на что Ясу лишь морщится и пытается согнать морок, точно муху от лица отогнать. Хочется сказать ему, чтобы заткнулся и перестал делать ей мозги по поводу Хайтани, однако выходит это совершенно неудачно, так что девушка лишь шикает едва слышно и хмурит густые брови. — Знаешь, Ясу, ты вроде сестра Кенчина, но в тебе так много от Баджи, — почти мечтательно замечает Майки, на что она не знает, как реагировать. С одной стороны смущает до раздражения, а с другой — что-то сладкое и тёплое разливается внутри от одного только взгляда на этого исскучавшегося ребёнка, так рано повзрослевшего по воле злодейки-судьбы.       Ясу хочется закричать, хочется остановить этот неконтролируемый поток откровений, потому что Баджи рядом ухмыляется, Баджи скалится, как и сама Ясу сейчас, Баджи доволен решительно и бесповоротно. Касается пальцами плеча Майки, а тот лишь плечами поводит, словно от прохладного ветерка, что до костей пронизал. — Не нравится? — со смешком осведомляется призрак, на что девушка только цыкает в очередной раз и отводит взгляд. — Если бы у меня был шанс, я бы сделала всё, чтобы не допустить его смерти, — отвечает она сиплым, едва слышным выдохом. — Он… не должен был.       Майки же в ответ только улыбается лучезарно, не видя, как завис подле его почивший друг, потому что для него каждый раз эти слова всё больше и больше походят на признания. А Ясу и не смущается, не таит, не прячет, только повторяет из раза в раз, и в глазах становится теплее отчего-то. — Он тебе нравится. Как Шин, да?       Наивное дитя поднимает глаза на возвышающуюся над ним сухопарую фигуру, и даже не боится бросаться такими словами. Его ребячливость проявляется всё реже и реже, а оттого Ясу лишь рада подобной чистоте детской, однако только поджимает губы, чувствуя себя застанной врасплох, и отворачивается. — Мне пора.       Майки смотрит так, будто всё понимает.       Ясу и сама не знает, что ощущает. Это тепло, жалостливый и живой трепет в сердце прежде и правда был весь посвящён одному только Шиничиро, а теперь так непривычно, что на его место встал погибший юноша, до того дерзкий и наглый, что сейчас тычками в бок пытается вызнать правду и науськивает, науськивает, не находя покоя. А Ясу огрызается, отмахивается всё и пытается поглубже в мысли уйти. Как так оказалось, что практически весь её мир стал состоять не из хмурого механика и его могилы, а дерзкого гопника, что никогда не решал конфликты словами? Почему они настолько были похожи, что не отличить, не взглянув? И тем более сейчас, когда она перенимает все повадки Баджи, когда улыбается, как он, дышит и ходит так же, а дерётся и подавно.       Ясу так боялась влюбиться, что… — Ты сегодня заткнёшься? — рычит она уже дома, наматывая на кулаки эластичный бинт, потому что ей решительно нужно выместить весь гнев, мысли все выгнать. Оглаживает пяткой, едва дотянувшись, местами потрескавшуюся поверхность груши, висящей в дальнем углу комнаты. — А ты с чего меня затыкать решила? Правда глаза колет? — Баджи почти смеётся. Конечно, ему весело; он почти счастлив от самого осознания того, что победил в этой игре, что сумел влюбить в себя ту, о которой мечтал столько лет. И плевать, что только после смерти — это всё равно победа для него. Ясу с рыком поднимается на ноги и подходит почти вплотную к призраку. Чувствует мороз его дыхания и эфемерный запах, который уже не забудет никогда, который во снах и наяву её преследует лучше любого, даже самого заправского сыщика. — Нет никакой правды. Есть только моя шиза, которая преследует меня и которую я изгоню скоро, потому что собралась к специалисту. И есть я сама, которая допилась до того, что стала видеть назойливого мальчишку, который слишком дохуя о себе мнит. Выдохни и расслабься. И не беси меня, ёбаный твой рот, Баджи.       А он — не слушает. Улыбается во все тридцать два, разглядывая попеременно то глаза Ясовы такие яркие, чёрные, точно сама ночь, точно ничто во всей своей пугающей красе, то россыпь блёклых веснушек и шрамов по лицу бледному и для Баджи решительно идеальному. Точно всегда было правильно именно так и никак иначе.       Удары по груше отдаются болью старых травм, но приносят долгожданное облегчение, что не может не радовать девушку. Груша тяжеловесная, но каждый раз, предательски скрипя крепежами, тихонько покачивается. Ясу останавливается лишь тогда, когда перестаёт чувствовать рук и ног, когда дыхание сбивается напрочь и кажется, что ещё немного — и она отключится просто. Утирает пот со лба, дует под майку и, едва сумев доползти, открывает окно, позволяя прохладному воздуху ворваться в помещение. Тот обволакивает голые под тонкими лямками борцовки плечи, покрывая кожу мурашками, и Баджи борется с желанием облизать губы, наблюдая, как под тканью у Ясу твердеют соски.       Сколько раз уже он следил за тем, как эта девушка трогает себя по ночам, заглушая стоны и едва различимые всхлипы, как старается не звать никого в забытье, но иногда — Баджи хочет в это верить, хочет обмануться и быть обманутым — он, кажется, почти различает между мычанием оттенки собственного имени. Будь он жив — накинулся бы, точно хищник на жертву, поцеловал бы так, что весь дух выбило, а потом брал, брал, брал. Потому что не может больше оставаться в стороне, потому что это пережить попросту невозможно, потому что только так — верно. И никак иначе.       А Ясу — она никогда не признается в этом даже самой себе, но — действительно за кровавыми фейерверками под веками действительно видит образ Баджи. Разжарившегося, желающего до ломоты в суставах, до стиснутых челюстей, до потери любого контроля, такого страстного и нужного. Она уже давно ни с кем не бывала в постели и, если честно, в Рождество была готова предложить себя братьям Хайтани, хотя и долго корила себя за это. Сексом дружбу не испортить? Едва ли. Какая там дружба, когда юноши смотрят на неё, как хищник на добычу, только с толикой боли в глазах, только так, словно голодающее дитя на конфету в руках солдата, которую никогда не получит и о которой даже мечтать больно и запретно. А для Ясу самой проще отдаться первому встречному исключительно для плотского, жаркого, снимающего напряжение, чем даже просто поцеловаться с Раном или Риндо. Ведь они — как братья, даже больше, ближе, глубже. Нет, Ясу никогда не посмеет этого сделать.       А вот с Баджи — да. Она бы поцеловала его ещё раз, ещё очень-очень много раз, пока голова не закружится от недостатка воздуха, пока в теле не поселится истома и напряжение такое ладное и верное, что без него и существовать будто бы не было смысла. С чего-то по ночам к Ясу часто приходят мысли о том, настолько же нетерпеливым и до правильного грубым был бы с ней этот парень, как брал бы её, а она — извивалась под ним, теряясь сама для себя в очертаниях сумеречной луны.       От мыслей Ясу отрывает звонок телефона — на дисплее высвечивается всратая фотография Майки, и девушка даже тихонько усмехается этой картинке. — Чего надо? — разматывая с кулаков защиту и прижав телефон к уху плечом, спрашивает Ясу. — Ты не знаешь, где Эма? Близится вечер, а её всё ещё нет, — голос Майки кажется немного взволнованным, но Ясу только пожимает плечами, едва не выронив телефон. — Понятия не имею. Может, в библиотеке или у Хины а, если она действительно у неё, то это надолго, может быть, даже до утра. Может, Эма поссорилась с Кенчином, я не знаю. В любом случае не мешай бабьему совету, пускай дальше сидят девчонки. Я завтра утром зайду к Хине и заберу твою сестру, а ещё пиздов ей выпишу за то, что пугает тебя своим отсутствием. Хочешь, приеду к тебе сейчас? — Ясу знает, как Майки боится оставаться один, пускай и в небольшой квартирке. Всё же он ещё такой ребёнок по её мнению. — Не, дедушка дома, так что всё хорошо, — голос Майки становится бодрее, и это не может не радовать. — Я тебе позвоню, если Эма придёт сегодня. — Не волнуйся, — её голос заметно теплеет, приобретая новые обертоны. — Всё будет хорошо, мелкий.       Только вот хорошо не будет, потому что утром Ясу будит настойчивая трель телефона, и девушка с рыком поднимается на ноги, желая убить кого-нибудь, а особенно — того, кто разбудил её в восемь ёбаных утра в и так редкий выходной. Голос по ту сторону кажется слишком взволнованным, дрожащим и захлёбывающимся.       На дисплее телефона сияет одно-единственное сообщение от Эмы:       «Это Поднебесье.»       Голос Майки по телефону сообщает, что Эма вскрыла вены.