Сквозь время

      Баджи отчего-то не возвращается, да и нечего делать ему здесь, пока Ясу в ванну горячую опускается с шипеньем и воем нечеловеческим. Вода моментально окрашивается в буровато-рыжий, отчего лежать в ней становится донельзя мерзко, однако девушка всё равно, опираясь побелевшими от боли и цепкой хватки руками и обескровленным лицом, пытается присесть в ванну так, чтобы это причиняло минимум боли. Выходит прескверно, однако Ясу всё равно садится, чувствуя под задницей эмалированную неровную поверхность ванной. Ясу решительно нужно согреться и прийти в себя хотя бы на половину, вернуть себе сознание и былой вид, который прежним не будет уже никогда. Дело в глазах же — потускнели, горят злым полумёртвым огонёчком, сами по себе алые от разорвавшихся из-за побоев капилляров. Сейчас она больше на варёного Фантомаса похожа, нежели на человека, поэтому Ясу растирает кожу на ногах, лице, животе, словно бы втирая в кожу синеватую от отметин эту грязную воду.       Ясу всё ещё помнит каждое прикосновение насильника, кожа ещё чувствует цепкие пальцы на теле, волосах, и она солгала бы, если бы сказала, что не пытается прямо сейчас ногтями этими короткими, изломанными, с себя скальп содрать до костей, сцарапать кожу, лишь бы не чувствовать. Наверное, думается Ясу, именно этого и не выдержала Эма, сведя счёты с жизнью, потому что ощущение это куда хуже самого процесса, когда можно отключить мозг и просто ждать завершения многочасовой, как кажется в те моменты, экзекуции. Жизнь после изнасилования на круги своя не возвращается, нельзя дальше жить так, словно бы ничего не было, потому то эти фантомные касания попросту убивают. Они въедаются в подкорку, не оставляя простора для ни одной больше мысли, а при воспоминаниях, что извечно теперь тавром выжжены на мозгу и коже, теряешь себя.       Самое забавное в данной ситуации именно то, что жертва до последнего думает, что всё действительно кончилось и дальше мучений не будет, однако всё только начинается. Боль и воспоминания будут преследовать всю оставшуюся жизнь, и Ясу вдруг даже думает о том, чтобы последовать на тот свет за подругой. Так проще ведь, там не будет больно, — на том свете — там будет легче существовать в забытье. Вернуться бы в первичный бульон, когда нет даже страха. А сможет ли теперь она хотя бы прикоснуться к мужчине? — думает Ясу, и даже от мысли об этом начинает омерзительно тошнить.       Девушка запускает руки под воду, что кипяток по сути, чтобы расценить, насколько сильно пальцы дрожат, но рыжая жидкость прячет тело под пузырьковатой своей толщей. Трясутся, распуская круги по кромке ванной, и сделать с этим не получается ровным счётом ничего. Единственное Ясово благо — её в таком состоянии не видит Баджи. Это бы окончательно убило — она такая слабая сейчас, абсолютно беспомощная и разрушенная.       Ясу всегда считала, что жалость — худшее из чувств, однако что поделать, если прямо сейчас она жалеет именно себя? В голове проносится хрипловатый голос Баджи: — Твоя мания к саморазрушению просто феноменальна. За это Баджи, будь бы жив, получил в морду, однако сейчас рядом нет его даже мёртвого. К нему одновременно хочется до зубовного скрежета и ненавистно, мерзко мечтается съебаться подальше от чужих глаз. Любых.       Оборачиваясь в грязное махровое полотенце, Ясу понимает, что сидеть сможет очень не скоро, а потому, наскоро обтеревшись, до красноты растирая кожу в тех особенно местах, где к ней прикасался Кисаки, она в рассвете скачет навстречу круглосуточному алкомаркету, где оставляет последние гроши, обменяв те на бутылку крепкого, который пить начинает ещё по пути до дома. За эту короткую пробежку Ясу блюёт дважды — первый раз, когда виски прикасается своей жгучестью к губам, и тогда она, шатающаяся, одетая наскоро в оставшиеся целыми шмотки, приваливается к стоящему рядом дереву, благо народу ранним утром на улице мало. Её выворачивает наружу желчью и желудочным соком, который Ясу смывает с языка и зубов крупным глотком такой феноменальной дряни, что купила едва ли не по цене дешёвой бутылки не вина даже, а винного продукта, который пьют малолетки за гаражами. Второй раз Ясу начинает тошнить прямо у порога дома — на голодный желудок девушку быстро развозит, что бывает с ней крайне редко, ведь устойчивость к алкоголю у неё хорошая (сама же Ясу считает в этот момент, что своё дело сыграло нервное потрясение, что наложилось на крепкий алкоголь и сдетонировало прямо в мозг коктейлем Молотова в чистом виде), и она долго откашливается на у дверей, попутно пытаясь совершенно одеревеневшими негнущимися пальцами выудить сигарету из убитой начисто пачки. Последняя. Как патрон, что в голову бы пустить, да оружия под рукой нет и не было никогда, потому Ясу только закуривает и плюхается на задницу на ступеньках перед порогом. Щурится, морщится от боли и шипит, ёрзает всё, путаясь удобное положение найти, чтобы и косточки таза на заднице в бетон не впивались, и истерзанное влагалище не пульсировало так болезненно, не щипало столь ярко.       Только допив всю бутылку залпом, словно воду, Ясу удаётся наконец удобно улечься на кровати и всё же провалиться в блаженное беспамятство сна без грёз.       Утро начинается с боли невыносимой по всему телу и звонка брата. — Сука, на выключенный телефон дозвонишься ведь, — бурчит недовольная спросонья Ясу в трубку, с кряхтением и стонами пытаясь придать телу вертикальное положение. Отирает лицо с разбитыми губами пятернёй, после чего тянется вновь к бутылке, к своему неудовольствию поздно понимая, что та пуста и закатилась под диван, который Ясу даже не удосужилась застелить или разложить, чтобы не упасть во сне. — Блять, ты симку что ли сожрала там? Я тебя захуярю, Ясу, если ещё раз не смогу до тебя дозвониться, — на непонимающее мычание он только продолжает. — Посмотри, сколько у тебя пропущенных. Семнадцать, Ясу! Я уже байк заводил, думал ты померла там. — Не дождёшься, — фыркает девушка, стараясь придать своему голосу как можно более непринуждённый тон. Если Кен узнает, что его сестру изнасиловали, он изничтожит всё Поднебесье к чёртовой матери в одно лицо. — Так чего звонил-то? Я не настроена на разведение демагогии и пустой трёп. — Я что, не могу просто так позвонить своей сестре? — Ты сам-то понял, что сказал? Ты? Не можешь. — Тебя на собрании вчера не было… — Погоди, — перебивает его Ясу на полуслове. — Вчера? Это сколько ж я проспала? — С похорон Эмы прошло два дня, так что я лично в душе не ебу, сколько ты дрыхнешь в трауре. Опять напилась? — голос Дракена кажется раздосадованным, если откинуть в сторону тот факт, что пару дней назад умерла его любимая почти-девушка. — Майки на людей бросается, даже со мной порамсить пытался, но его Такемичи угомонил. Хуй его знает, как ему это удаётся, но мальчишка успокаивает даже такую истеричку. — Короче, я вас всех поздравляю с тем, что нашли своё успокоительное, но меня успокаивает исключительно алкоголь, так что ближайшую неделю не дрочи мне голову и дай сестре спокойно напиваться. И, желательно, удали мой номер на это время. — Ясу? — но девушка уже сбросила звонок, так и не дослушав брата до конца.       Время лечит? Тело — возможно, но, когда даже спустя неделю Баджи не появляется на горизонте, Ясу откровенно кажется, что он был не чем иным, как галлюцинацией воспалённого сознания, однако от этого не легче. Постепенно Ясу заново учится ходить не вразвалочку, однако честно начинает скучать по глупым комментариям вспыльчивого призрака, которого ну ещё бы хоть раз увидеть. Только вот в какой-то момент Ясу сознаёт, что всё идёт не по плану — задержка уже на два дня. Честно говоря, девушка даже грешным делом поглядывает на свои металлические вешалки, однако спешно каждый раз себя успокаивает тем, что с циклом у неё всегда были беды, так что беспокоиться не о чем. Однако беспокойство переваливает за границу разумного, когда в один из дней Ясу буквально полам скрючивает от жгучей боли внизу живота, которую она первое время старательно пытается игнорировать, однако понимает, что что-то всё же идёт не так, когда по бёдрам начинают стекать буквально потоки крови, а боль становится невыносимой.       Приехавший вместе со Скорой фельдшер констатирует выкидыш, и от этого уже нихуя не легче, равно как и то, что, оставляя за собой кровавые следы, Ясу собирает вещи в больницу, куда её везут с мигалками, потому что девушка то и дело теряет сознание, а кровотечение никак не прекращается. Никому не сказав, Ясу забирает с собой зарядку для телефона и уезжает на чистку в женскую гинекологию. — Это ведь была незапланированная беременность, верно? — спрашивает её врач уже в палате, пока девушка лежит под капельницей и готовится к предстоящей экстренной операции. — Вы это по синякам поняли или тому, что я час назад на ногах от алкоголя стоять не могла? — скептически кривясь, фыркает Ясу. Седовласый и сухопарый врач только тяжело вздыхает и поправляет очки, сползшие на кончик носа. — Не желаете написать заявление в полицию? — Желаю остаться в тишине. Можно такое организовать и не насиловать мне душу? — снова вздох медика и окончившаяся очищающая капельница, призванная вернуть Ясу в сознание и вывести алкоголь из организма. — Сожалею, но нельзя, — а следом оборачивается через плечо и кричит медсестре. — Кимидзуки, вези пациентку на операцию и следи, чтобы не вставала!       Пока Ясу везут в операционную, где настойчиво пахнет наркозной дымкой и стерильностью, под ней накапливается неплохая такая лужица крови, которая пачкает одноразовые простыни и Ясову одежду даже несмотря на то, сколько кровоостанавливающих влили в девушку.       Есть такое поверье среди медиков, что, если во время операции врачи смеются и шутят, то не о чем волноваться, и сейчас Ясу со спокойствием отмечает знакомый шум в предоперационном покое, где дожидается, пока анестезист настроит свою, как Ясу всегда говорила, шайтан-машину, а медсёстры наберут необходимое количество наркотиков для премедикации.       Наркоз пахнет мятой и наваливается так жестоко и сильно, что Ясу не успевает и до десяти сосчитать, сбившись на четвёрке. В наркозном полубреду ей чудится Эма, которая укорительно качает головой, а рядом стоит Баджи. Хотя бы так Ясу с ним встречается в последний, как она думает, раз, и сквозь дрёму, прикусив дугу искусственной вентиляции лёгких, улыбается. Врачам не заметно, а вот ей очень ощутимо. — Ты пошла на целую группировку одна? — спрашивает тонкий голосок Эмы, когда она склоняет по-птичьи голову в бок. Смотрит, как на идиотку. — Конечно, две извилины ведь и ноль интеллекта. Мозг гладкий, как бильярдный шар, — фыркает, дополняя, Баджи. — Вы за мной пришли? — с полуиспугом выдыхает Ясу, не в силах удержаться на месте — стискивает друзей в крепких объятьях, пока ещё может, пока они наравне. Баджи смеётся девушке в макушку. — Ещё чего. Не дождёшься. — Я пришла попрощаться. Я — не Баджи, мне в этом мире делать больше нечего — ты меня отпустила, — Эма лишь теснее прижимается к груди подруги, нежась в кругу тёплых рук. Она холодная, такая холодная. — Кенчин тебя не отпустил. Останься ради него, — и почему-то в носу у Ясу начинает щипать от несправедливости. — Отпустил уже, — раздаётся поодаль знакомый голос, и Ясу испуганно оборачивается буквально рывком, не понимая, что происходит. А потом осознание догоняет, но уже слишком поздно — вырвавшаяся из кольца рук, Эма подскакивает к Дракену, цепляя того за руку и уходит куда-то так далеко, что там даже свет полыхает пожарищем белого. — Кен? Кен, чёрт, ты что здесь делаешь? А ну иди прочь, иди в тело своё обратно. Я тебя жду. Майки ждёт. Мы все ждём. Ты… ты не умер же? Не смел ведь. Как ты мог? Предатель!       Но Ясу уже не слышно. Ясу уже не видно. Ясу уже нет.       Белый свет оглушает под веками кровавыми разводами, когда она раскрывает глаза на своей койке после наркоза. Двигаться кажется просто невозможным, сил нет ни на что, а по виску скатывается одинокая слеза. Впервые за столько лет.       Врач приходит спустя несколько минут после того, как Ясу, разбитая и не понимающая ровным счётом ничего, как и то, откуда у неё на животе швы, посылает за ним медсестру. Приходит и сообщает, что удалил девушке матку из-за осложнений и того, что поздно доставили, что поздно Скорую вызвала и вообще.       Ясу после этого, оглушённая, звонит брату, но трубку берёт вдрызг зарёванный Майки. Сообщает, что Кен Рюгуджи умер в перестрелке, начавшейся из-за стычки с Поднебесьем. Рядом не остаётся никого и так отчаянно кружится палата, что сил нет держать глаза открытыми. — Вот и всё. Не осталось больше никого, — сухими, в корках губами шепчет Ясу, отворачиваясь к стенке, чтобы остаться наедине со своей болью. И жалеет, что не скончалась на операционном столе, что не осталась со всеми теми, кто был так бесконечно дорог.       Ей просто больше незачем жить.