Сквозь время

      Страшнее всего хочется сейчас просто сорваться с места и обнять Дракена. Вжаться лицом в сгиб шеи, разреветься маленьким ребёнком и больше никогда-никогда не отпускать, оставшись вот так сиамскими близнецами навсегда. Делать то, чего не было прежде — в обнимку смотреть дурацкие ром-комы, от которых Кен будет закатывать глаза и просить переключить каждые пятнадцать минут, а Ясу станет лишь громче смеяться, беззлобно тыкать брата кулаком в плечо, а потом туда же голову тяжёлую после пива ронять. Или испечь Эме огромный торт только вдвоём, чтобы брат потом краснел нещадно и говорил, что он вообще-то здесь совершенно ни при чём, а Ясу бы сдавала его с потрохами, как цеплял пальцем крем и недовольно возмущался, мол, сахара недостаточно, а Эма — его Эма — слаще любит. Или как бы украшал шоколадом уже готовый десерт неловко, но с очень серьёзным лицом, а Ясу бы смеялась и втихаря снимала видео для Майки, чтобы потом вместе повеселиться.       И никаких слёз, никакой боли. Чтобы больше не было ни похорон, ни лиц спокойных таких, умиротворённых, но бледных и холодных что аж до льда под пальцами.       Ясу челюсти туже стискивает, сделав глоток из полупустой бутылки, что после падения из рук выскользнула, и наносит удар противнику в висок горлышком. Знает, что не убьёт, но больно делает филигранно, и соперник валится на пыльную землю. Из поля зрения Ясу не выпускает Баджи и в какой-то момент начинает перемещаться к груде машин поближе, жадно ловя каждую перемену в состоянии Кейске. И почему-то страшно до влажных ладоней, а сердце в груди грохочет болью и только бы успеть.       Но Ясу знает — в этот раз она сделает всё до одури верно. Не упустит ни единого момента, позволит себе сделать всё так, как ей только одной надо, и будет жить так, как того желает, а не как ведёт её судьба-злодейка.       Она сама себе будет судьбой и злым роком.       И как же хочется, чтобы в этот раз обломок арматуры всё же долетел до лица Кисаки, но Ясу заранее знает, что этого не случится, только жалеет безмерно и подскакивает на ноги, ведь в тот момент пыталась соорудить из лица очередного соперника фарш.       Пора.       Пока воцаряется тишина, пока Баджи валится наземь, пока Майки пытается решительно добить-убить Кадзутору, она пытается преодолеть расстояние до последних сквозь толчею желающего её опиздюлить народа, но всё не удаётся. Сколь не работай кулаками и локтями, через толпу не пробиться, а десять на одну очень замедляет движение. И ярость просыпается такая, что вскипает по венам, ускоряя сердечный ход до болезненных ударов; Ясу вихрем в толпу влетает, не считая удары, наплевав на раскрошившееся в руке горлышко бутылки, на пролившийся алкоголь, на боль и инфернальный какой-то страх. На все забив, она раздаёт удары щедро и без остановки, пока нападающие один за другим падают, пока их не остаётся совершенно. За эту заминку происходит решительное всё, чего Ясу так боялась.       Баджи хватается за нож, и Ясу хватает лишь пары секунд, чтобы оказаться подле. Миг на то, чтобы в глаза ошалевшие заглянуть, ещё миллисекунда на решение, а там — как всегда мечтала, думала, хотела. Как думала сделать верней. Она ловит нож. Голыми руками, чувствуя так отчётливо, как лезвие порет кожу. «Острое», — про себя отмечает. Руки дрожат у обоих, и Баджи переводит взгляд недоумённо, когда на отворот штанов падает первая капля крови, но не его. Такая алая, удушливо-приторная. — Не… в мою… смену, — кряхтит Ясу, выдыхает побуквенно, а саму колотит крупная дрожь и не больно даже, мокро рукам просто и — глазам немного. Делает подножку, выбивая точку опоры, и ловит вылетевший нож ловко и почти умело, если бы не тряслись руки так отчаянно. С пальцев капает.       Наклоняется ближе, потом ещё, и смотрит так близко и пристально, что чувствует металлическое дыхание на своих губах. Он ранен сильно, и медлить нельзя — Ясу боится и в этот раз не успеть. Больше собственной смерти боится. — Баджи Кейске, ты — дура. А сейчас ты залезешь со мной на байк, потому что иначе я тебя кастрирую собственными руками без анестезии, а потом буду долго жалеть. Запоминай: вытянешь, выживешь, и я тебя поцелую так, что ты на всю оставшуюся жизнь запомнишь. Это — моё желание, а карточный долг — святое, помнишь? Только попробуй сдохнуть, дура, блять. Обопрись о моё плечо и пошли.       Пауза, чтобы вдохнуть-выдохнуть устало и помочь раненому юноше подняться на ноги. — А Майки — слышишь ты, истеричка малолетняя? — едет с нами, чтобы не нахуевертил здесь. Кенчин, пни этого опездола по почкам от меня пару раз, — кивает на Тору, ковыляя мимо. Хрипы вырываются из груди избитого Ханемии, однако Ясу его не жалко — наступает тому на пальцы по пути, про себя со злостью думая, что это ему за то, что однажды уже отобрал у Ясу всё. И Шиничиро, и Баджи. Слишком много, чтобы прощать на этот раз. — Какой… какой нахуй поцелуй? А Шини… кхе, Шиничиро? — сквозь оскал спрашивает Баджи, усаживаясь на байк. Его шатает, а кровь пропитывает одежду слишком быстро, чтобы суметь ещё хоть секунду медлить, поэтому Ясу только руки парня себе на талии фиксирует, даже забыв прошипеть язвительное про то, чтобы ладони ниже не спускал. Ей плевать. Уже — давно. — Шиничиро сдох, а я некрофилией не промышляю, поэтому и везу тебя, подростка-суицидницу, в больницу. — Ты ж бухая в лоскуты, куда ты — и за руль? — Знаешь, — она отирает руку от крови о расстёгнутую куртку Свастонов, но ладонь по газу всё равно скользит. — Потерять тебя я не хочу чуть больше, чем права. — Чуть? — фырчит он, роняя голову Ясу на плечо. Сил остаётся только на это. — На пол-шишечки, — и пальцем ему в лоб тычет наощупь, заводя мотор. — Слышь, ты там подыхать не смей, ага. — Да-да, езжай, а я посплю. — Не, нихуя, будешь мне песни орать на ухо всю дорогу, чтобы я слышала, что ты живой. Начинай строевую.       И он начинает, хотя в тот же миг хочется, чтобы заткнулся. Под неровное, срывающееся пение Баджи, Ясу не помнит, когда в последний раз ездила хотя бы в половину так быстро. В попытке обогнать смерть, у неё это удаётся, и в приёмном покое больницы, в которой работает, сидит долго и трясётся плечами под утешающие и совершенно бесполезные слова знакомых медсестёр. Одна из них, что с Ясу работает в паре обычно, выглядывает из операционной, и единственное, что Ясу спрашивает: — Болтают? — имея в виду врачей, ведь знает уже, что, если шутят и переговариваются — всё хорошо и операция идёт в штатном режиме. Только вот девушка отвечает убитое «Молчат», и Ясу роняет голову на забинтованные руки. На лице у неё совершенно бестолковый пластырь, который делает картину только хуже, и Ясу уже дважды порывалась зайти в процедурку за спиртом, чтобы, смешав тот с кофе из автомата, выпить и приглушить волнение, но девушка по левую руку от Ясу каждый раз усаживала её на место. Гладила по плечу дрожащему, говорила слова утешающие, однако они больше раздражали, нежели помогали.       Время тянется вечно, а медсёстрам нужно работать, и по итогу Ясу оказывается в коридоре одна, гипнотизируя взглядом дверь операционной, болтая на дне стаканчика всё-таки выстраданный кофе со спиртом, не чувствуя опьянения и боли в растерзанной руке, а только волнение и одно большое «пожалуйста». Чтобы выжил, чтобы хорошо всё было, чтобы улыбнулся по-настоящему, осязаемо ещё хоть раз, а она бы пальцы Баджи на губы уложила и, как всегда хотела, ощутила бы если не своими губами, то руками хотя бы эту улыбку едкую, хитрую, дерзкую и такую нужную, что ночами снится.       Ясу даже задремать умудряется, видимо, выпив сверх своей меры, но моментально, опрокинув полудопитый кофе, подскакивает на ноги, стоит только дверям операционной распахнуться. Из них выходит уже знакомый Ясу мужчина с седыми пушистыми бакенбардами. — Семпай, как он? — почти цепляется за хирурга Ясу. Тот отирает мелкую бородку, тяжело вздыхая, и на этом моменте у Ясу внутри всё падает. — Операция была тяжёлая, были задеты внутренние органы, желудочное кровотечение, но сейчас он стабилен. Оставим на недельку в реанимации, потом переведём в палату. Мальчишка несовершеннолетний, право обрадовать родителей оставляю на тебе. А так, у тебя халат есть, шапочка тоже, сменку в зубы — и можешь посещать его в ремке, так и быть, а то мне Кама сказала уже, что ты тут чуть не поседела, пока результатов операции ждала. — Спасибо, — подавив в себе желание обнять врача, проговаривает Ясу тихо. Слезы душат. — Правда, спасибо вам огромное, семпай, вы не представляете, как я вам благодарна.       В ответ ей на плечо падает тяжёлая и горячая рука, мягко сжимая. — Чеши в отделение, переодевайся, Кама выйдет, когда твой оболтус начнёт от наркоза отходить. Встретишь с того света, так сказать. — Поржу заодно, — кивает Ясу, направляясь через приёмный покой к лестнице, но зависает перед выходом, раздумывая, стоит ли покурить напоследок, потому что после нескольких часов нервотрёпки, организм настойчиво требовал никотина. Ворвавшиеся в этот момент в больницу Майки с Драконом решают всё за Ясу, и она, не слушая весь тот гомон, который они создают, тянется прочь, на улицу. Только выщелкнув из пачки сигарету и сделав первую затяжку тугого и горького дыма, она становится готовой отвечать на поистине дебильные вопросы. — Живой он, живой, — а потом щёлкает Майки по лбу. — Ты Тору там не ухуячил? — Ни в коем случае, — машет он в ответ вихрастой головой. — Этот балдуй собирается принять его обратно в Тосву, — жалуется Дракен устало и отирает рассаженное всюду лицо широкой ладонью со сбитыми костяшками. Ясу давит в себе желание плюнуть в Майки со злости, но только затягивается поглубже и выдыхает вместе со словами дым в лицо юноше. — Ты ебанулся? То есть Кадзутора захуярил твоего братца, потом чуть не зарезал Баджи, и ты ждёшь, что к нему нормально отнесутся? Я первая в очередь его угандошить встану, чтобы потом в реанимации уже не Баджи, а он лежал. Майки, ты каким местом думаешь? Давай мы его тебе отобьём, чтобы мозгом опять пользоваться начал? — Да отъебитесь вы все от меня! — взвился Майки, выворачиваясь из-под руки Ясу, которую та собиралась уложить ему на плечо. — Ну вот надумал я так, но это ещё с Баджи посовещаться надо. — Я спрошу. И матери Баджи доложите, где он и что с ним, я ебала этим заниматься, — голос глух и тих, после чего Ясу отщёлкивает в сторону докуренный до фильтра бычок и разворачивается по направлению к стеклянным дверям больницы. Снова эти блёклые, пропахшие хлоркой коридоры, снова волнение, но уже не за чью-то незнакомую жизнь, а за вполне явственно важную, Ясу известную. Такую особенную, что в груди тесно.       Наскоро накинув пятнанный и застиранный халат, Ясу напяливает косо шапочку с оборванными завязками на затылке и буквально влетает в кроксы, все улепленные силиконовыми украшениями, купленными в интернете ещё в незапамятные времена. В зеркало даже не смотрится и волосы в шапочку заправляет исключительно автоматически, потому что спешит — вдруг уже пора? И правда — когда она приходит к дверям реанимации, где большими буквами выведено привычное и родное «Посторонним вход воспрещён», Кама уже ждёт. — Братик твой? — спрашивает она по пути в бокс, а Ясу рассеянно машет головой. — Друг брата, — а после паузы добавляет: — И мой. — Близкий, наверное. Девчонки рассказывали, как ты за него волновалась. Слушай, а он симпатичный, ты задумайся, Ясу. Он тебя звал уже. — Он несовершеннолетний, Кама, уймись, — беззлобно бросает она и присаживается на корточки перед низкой койкой в холодной палате. В реанимации все боксы легко просматриваются и из виду никого не упустить, но Кама всё равно гладит Ясу по плечу и говорит, что выйдет, чтобы не мешать. Доверяет, ведь Ясу прекрасно знает, что делать в экстренных ситуациях и обязательно вызовет врача, если тот потребуется. Она никогда не ставила жизни пациентов под опасность, а над этой трястись будет особенно трепетно.       Баджи совершенно по-идиотски улыбается, привязанный к кровати, и немного пытается выдернуть руку из вязок. Неловко и нелепо. Он по пояс раскрыт и больше не трясётся от холода, как обычно отходящие от наркоза пациенты, и Ясу невольно принимается разглядывать молодое поджарое тело. То тут, то там — шрамы на торсе, точёная фигура и огромный пластырь на боку, откуда вышло лезвие. Тора так глубоко проткнул его, что кончик прошёл насквозь; уже за это Ясу готова убить его. — Ясу… — почти шепчет Баджи, и она накрывает его белёсой в застиранных пятнах крови простынкой, после оглаживая лицо Кейске ласково. Улыбается так мягко, что, подметь это кто — ни за что не поверила бы. Сама за собой не замечает. — Да, да, я тут. Эй, Баджи, привет. — М? — Привет, говорю, — и голос такой ласковый, что самой стыдно. — Ты как? — Пить хочу. — Пока нельзя — стошнит. Потерпи немного. — Мама не плачет? Она будет волноваться, если узнает, что я в больнице. Эх, маме нельзя волноваться, у неё сердце больное, — а Ясу вспоминает, как она кричала на могиле сына, и страшно становится, поэтому девушка только ближе придвигается, оглаживая влажный висок Баджи. — Нет, не плачет. Я ей позвоню и скажу, что с тобой всё хорошо, а когда тебя выпишут отсюда, мы вместе придём к тебе в палату. — А где мы? У тебя рука шершавая… — Мы в реанимации, Баджи, а на руке у меня бинты, потому что какая-то бестолочь пыталась убиться и её надо было срочно останавливать, — Кейске только моргает медленно и часто-часто машет головой, будто бы пытается морок согнать. Не получается, так что он снова промаргивается и поворачивается к Ясу, облизывая сухие губы. — А ты меня поцелуешь? Ты обещала. — Обязательно поцелую, но тогда, когда ты это точно запомнишь, ладно? — смеётся Ясу, на что Баджи сперва дует губы, а потом кивает. Он постепенно начинает отходить от наркоза и перестаёт нести бред, засыпает. Кама выглядывает из-за косяка, намекая на то, что пора уходить. А так не хочется. — Кадзутора… помер? Майки его убил? — Нет, не убил. Хочет вернуть его в Тосву, просил спросить, что ты думаешь на этот счёт. — Я много чего думаю. Ясу, ты Кисаки не доверяй. Такая мразь, блять, какая же он мразь… — И не думала, я даже лучше тебя знаю, насколько он гнилой. — Не перебивай. Я хочу отказаться от первого отряда, отдать его Такемичи. Ясу, не спорь, так нужно, понимаешь? Очень-очень нужно. — Не понимаю. Ты же вернёшься в Тосву? — Наверное… Свастоны — моя семья, Тосва — дом, так что куда я денусь? — горький смешок рвётся с ободранных губ, после чего Баджи моментально болезненно стонет. — Не надо так делать, понял. Я думаю, что Такемичи — придурок, каких поискать, и редкий слабак, но Майки мне как-то сказал, что нужно дать ему шанс, и Такемичи раскроет потенциал. И я думаю, что сейчас самое вре- — Ясу, пора, — зовёт Кама, указывая на воображаемые часы на руке. Ясу кивает, снова оглаживая щёку Баджи, и улыбается тому настолько мягко, что самой страшно становится от того, что так может. — Валишь? — поднимает Баджи бровь, но уже почти спит. Ему нужно это, чтобы восстановиться. — Завтра приду. — Только попробуй спиздеть.       На это Ясу лишь улыбается. Лучше сдохнет, чем не придёт. Теперь, когда на душе лёгкость, осталось лишь разобраться с Кисаки, а Баджи уж в этом поможет, так что нужно лишь дождаться выписки Кейске, чтобы Ясов личный ад наконец закончился.       И наконец всё будет правильно. Как она всегда хотела.