Хотя прежний мир никогда не вернется

Современный человек лжет двадцать раз в день. Кто-то по-крупному, кто-то по мелочи, но факт остается фактом — все врут. И сложно представить, как в этом потоке — или даже круговороте — лжи остаться честным самим с собой. У Райли всегда был дрифт, чтобы разобраться с эмоциями. Дрифт вынуждал подавлять себя изнутри, выедать проблемные места и вырезать воспоминания, потому что иначе он рисковал бы застрять там и потеряться на просторах прошлого. Но в самые нужные моменты спасительный дрифт только подводил. Сначала — когда Райли вынужден был переживать раз за разом смерть брата. Затем — когда Райли ушел из программы «егерь», и дрифт вообще стал ему недоступен. Ему теперь не обязательно было справляться с эмоциями — разве что внешне. Ему не обязательно было раскрывать перед кем-то душу и копаться в себе, чтобы не допустить разрыва соединения. И в один день, глядя на себя в зеркало, Райли признал, что он совершенно и окончательно утратил способность быть честным с собой. Чак перебирает спички, стараясь сложить из них шестиугольник. Они мелкие, проскальзывают меж пальцев, падают на одеяло, и их приходится собирать. Сколько же терпения надо, думает Райли, чтобы раз за разом выполнять одни и те же тяжелые задания. Недаром Чак спит теперь спокойно, крепким, здоровым, почти детским сном. Уже уходя, Райли напоследок смотрит, как его поят кофе — горячим, терпким, но несладким. Чак отфыркивается, облизывает губы, щурится — он не любит кофе. В отместку доктору Миллеру он быстро собирает пятиугольник и улыбается, довольный собой. Райли приходит в себя, когда Чак уже засыпает, раскинув руки на кровати и повернув голову набок. По лицу еще бродит сонная, но горделивая улыбка, он что-то беззвучно бормочет. — У вас что-то случилось? — с участием в голосе спрашивает его Мелисса. — Нет. Нет, повторяет про себя Райли и знает, что в который раз прав. Райли приходит снова на следующий день еще утром — и снова не заходит в палату, только смотрит сквозь прорехи в уютных жалюзи, прикрывающих стеклянную раздвижную дверь. Чак медленно читает по слогам детскую книжку. Вслух — но тихий голос едва может охватить стены палаты. Мелисса ободряюще гладит его по спине. Голос у него постепенно крепнет, связки восстанавливаются, как и само горло. Тембр, тональность уже прежние, и все остальное скоро будет прежнее — такое же тело и такой же взрывной нрав. Райли слушает его, а по телу бегут мурашки. В другой раз, услышав про Снежную Королеву из уст Чака, он бы расхохотался. Но смеяться его совсем не тянет. Разве что от счастья. Он решает снова зайти в палату, когда в этом возникает острая необходимость. Неловко мнется на пороге. Чак разгадывает кроссворд, легко удерживая ручку. Столбцы и строки заполняются словами очень быстро, и Райли смотрит за летящим, неровным почерком, испещряющим страницы. — Чего? — спрашивает Чак, поднимая голову. Есть множество слов, которые рвутся у Райли из груди в этот момент, но он поясняет просто: — Герк заглянет через недельку. Чак вскидывает голову. Хмыкает и мгновение смотрит на своего гостя, словно пытается понять, не шутит ли тот. По его лицу проскальзывает довольная усмешка, и он возвращается к кроссворду. Острый, напряженный взгляд скользит по вопросам. Райли задумчиво поправляет карманы у себя на брюках. Засовывает туда руки. Жмурится. — Расслабься, — бурчит Чак. И Райли подчиняется. Воздух уже совсем осенний, холодный, дышать им тяжело. Райли стоит на крыльце и ждет непонятно чего. Может, того, что его позовут. Но зачем, да и кому он вдруг может понадобиться? В его голове летят воспоминания минутной давности. Как Герк гладит Чака по голове, прижимает к себе, едва не задушив, и касается рук, плеч, груди, шеи. Чак неловко хлопает отца по локтю — пальцы только немного приподнимаются и опускаются снова, но Герк это чувствует. Райли оставляет их наедине. Он бредет к себе домой. Нет, собственно, ничего страшного не произошло. У него все так же полно работы, в квартире тепло и уютно, в спальне работает обогреватель, кровать снова односпальная — стоит возле самой стенки. Райли сгребает со стола документы и падает на жесткий матрас. Буквы скачут перед глазами. Не выдержав, он берет с пола не законченную прошлым днем книгу — вот ведь, остановился на самом интересном месте. Читает, пока в дверь не звонят. На часах — десять часов вечера, и за окном уже темно, мокрые после дождя ветки стучат в стекла. На пороге — Геркулес Хэнсен собственной персоной. Райли совсем забыл, что должен был поставить для него надувную кровать. Они пожимают друг другу руки и стоят в неловком молчании секунд тридцать, прежде чем Райли наконец закрывает дверь и провожает гостя в спальню. — Тут по соседству квартиру продают, — говорит Беккет словно бы в шутку с тонкой улыбкой. Герк посмеивается. — Я присмотрел нам дом в Серри Хиллс. Это пригород Сиднея. Райли пару секунд только молча перекладывает документы с кровати на стол и прячет за лампу непомытую кружку. А потом, качнув головой, отвечает: — Здорово. Он делает им обоим чай. Дымящаяся кружка приятно греет неожиданно ослабшие руки. — Я, в общем-то, хотел поблагодарить, — серьезно начинает Герк. — Не нужно, — поспешно останавливает его Райли. Действительно не нужно — Чак заслужил, чтобы полмира бегало за ним и пыталось помочь, не только Райли. Да и в успехах Чака повинны в основном врачи, особенно Марк и Мелисса. — Какие у тебя планы? — спрашивает Хэнсен-старший после очередных нескольких минут молчания. — Останусь здесь, — пожимает плечами Райли. Не то чтобы ему действительно хотелось, но выбора просто не было. — Пригласи к себе мисс Мори, — улыбается Герк. Искренне улыбается — он на самом деле желает своему бывшему подчиненному добра и только добра. — Она очень скучает по тебе. — Я знаю, — коротко говорит Райли. Он готов доверить ей каждую частичку собственной жизни, да и саму жизнь готов доверить, они знают друг о друге все, но он скорее пожелает ей счастливо выйти замуж, чем сделает предложение. И ей совершенно не место в захолустье вроде Бирта. Он лежит кверху животом на гимнастическом шаре, разминая уставшую от сидения спину, когда слышит Герка: — Ч… Райли. — А? — Ты точно хочешь тут остаться? — Послушайте, — Райли медленно перекатывается и становится сначала на колени, затем поднимается вовсе, — разве тридцать лет — не тот возраст, когда хочется дом, привычную работу без сюрпризов и устроить быт? — Скажи это Чаку, — улыбается Герк, — я, как ни странно, вовсе не против внуков и всякого такого. Старость подкралась незаметно. Из Райли вышибает весь воздух. — Подождите лет пять, он еще остепенится, — говорит он. Это то, что Герк хочет слышать, но сам Райли обошелся бы. — Да уж, — Герк вздыхает, — и еще. Раз уж ты за ним тут присматривал, тебе нужно сказать. Заберу его через неделю. Райли стыдно за себя, потому что он истерит как девчонка, но на самом деле в голове одна мысль — хочется как-нибудь глупо и нелепо погибнуть. Или просто погибнуть. Чтобы для самого себя не выпадать из роли идиота, он соглашается на работу на конференции в четыре дня и уезжает. С собой берет только книгу и словарь — на всякий случай. Работает на износ, предоставляя телу возможность взять контроль над мыслями. Тело и берет. Райли засыпает быстро, проваливается в сон, как в черную пелену. Обычно ему ничего не снится — или что-то совершенно невнятное, — но в этот раз из темноты проступают очертания чьего-то лица. Он вглядывается. Ему жарко или холодно — не может понять, но по телу вдруг бежит дрожь. Это почти мокрый сон, потому что его руки сами тянутся к человеку перед ним. Он узнает Чака, но от этого не легче — от этого сложнее и тяжелее, а трясет сильнее. Выдержка позволяет ему прервать сон. Он просыпается с горящими щеками и, умываясь, чуть не разбивает зеркало в ванной. Смотрит на свое лицо и отворачивается почти с отвращением. Йенси жил в его голове долгие годы, и Райли до сих пор помнит его голос внутри себя, знает его воспоминания и мысли, чувствует его, как себя, — но больше никогда не услышит. С Мако они дрифтовали совсем недавно, но ее голос внутри него почти затих. А Чак… Чак слишком привязан к своему отцу, друг для друга они лучшая команда и лучшее утешение после тяжелой войны. Райли принимает это. Когда он возвращается, в палате накрывают стол, и они обедают втроем — Герк, Чак, Райли. Чак сам почти ничего не ест, больших трудов стоит ему пить сок и съесть пару ложек каши. Каша на воде и не сладкая, не соленая — похожая на вату, но Райли накладывает себе полную тарелку — не готовить же для него и Герка отдельно мясо, чтобы позлить Чака, которому мясо пока нельзя. Как бы он ни пытался разнообразить беседу, за столом сохранялось молчание, и Райли потихоньку сдается. Он чувствует, что им всем неуютно втроем, он уже давно понял, что нужно было отказать Герку, настойчиво приглашавшему на ужин в палате. Герк роняет вилку, и от удара об пол металла Чак вздрагивает. Он смотрит на отца. Пытается дотянуться до вилки, упавшей прямо под его стул, но только неловко покачивается: ему и сидеть-то тяжело, не то что наклоняться. И падает. Вытянутые руки подгибаются, он ударяется щекой об пол и прикусывает губу. От унижения его лицо кривится, пока он пытается подняться, опираясь на локти, и, если Герк вскакивает, чтобы помочь, то Райли остается на месте. Райли знает, что Чак никого к себе не подпустит. — Черт бы тебя побрал, — бормочет Герк, обхватывая сына за плечи, — прекрати упрямиться. — Пусти, — шипит Чак и борется. Он всегда борется — с самого начала своей жизни и до комы, а после комы — вдвое сильнее и отчаянней. Он хватается за свисающую с кровати простыню и поднимается на колени. Райли не представляет, сколько мужества надо для того, чтобы раз за разом стараться подчинить себе непокорное тело. Да что там — он даже не представляет, сколько мужества стоило Чаку вообще попытаться перебороть последствия комы. Он тоже прикусывает губу, сдерживая себя, но все же есть в мире что-то, в чем он ни за что не посмеет усомниться, и это — сила воли Чака. Тот встает на ноги и даже постепенно оборачивается. На самом деле, это очень глупо, по-детски, он словно говорит отцу — смотри, как я могу. Райли выдыхает. Отпускает прикушенную губу и позволяет телу расслабиться. Герк сам помогает сыну сесть, проверяет, не повредил ли тот чего, и Райли стискивает зубы. Мелькает в нем что-то мутное и отталкивающее, неприятное. Похожее на ревность. До отъезда остается ничтожно мало дней, и в один из таких дней Райли теряет Чака. Ищет по всей больнице, по всем кабинетам, пока не догадывается выйти в парк. Чак сидит на скамейке в парке. На том самом месте, где пытался ходить. Ноги босые, он возит ими по дорожке, выложенной камнями, а голые ладони трогают скамейку. Для него это хорошо забытое старое — и холод, и облупившаяся краска на скамейке, и шершавые камни. Он как-то дошел до этой скамейки, вот что главное. Дошел сам, вряд ли врачи его отпускали. Райли потрясен. — Ты заболеешь, — мягко говорит он. — Отъебись, — конкретно и сразу отвечает Чак. Но голову почему-то поднимает. Четыре дня — большой срок для них, и Райли хочет стиснуть его лицо в ладонях, прижаться губами к губам, но приходится одернуть себя. Вместо этого он становится на колени и надевает Чаку ботинки, но, когда переходит к рукам, Чак несильно — скорее, случайно не приложив усилия, нежели специально, — бьет его по запястью. Что ж, это тоже тактильное ощущение, Хэнсену они полезны, думает Райли безо всякой злости. Он не может позволить себе ударить беззащитное, по сути, существо. И вместо этого только вкладывает в руку Чака свой медальон — тот большой, металлический и с насечками. Полезный. Райли просыпается на следующий день с гудящей, как от пьянки, головой. В мозг точно впивается шило — и не одно. Он стонет и засовывает голову под душ. Волосы мокнут. Отупев от ноющей боли, Райли опирается на ладони, чтобы не упасть, и сидит так, на коленях, долго. Ему не хочется никуда идти. Он кидает один взгляд на сдутую надувную кровать, убранную в коробку, стоящую в углу, и чувствует, как изнутри поднимается удушающая волна злости. Лоб горит. Райли заворачивается в полотенце и сидит на полу, пережидая озноб. Потом медленно одевается — время еще есть. Торопиться ему некуда. Больше некуда. Он выбирает футболку с пошловатым рисунком и потертые джинсы, больше не чувствуя необходимости в рубашке и брюках. Ему хорошо и так, только губы при виде отражения в зеркале сами поджимаются. Райли нехотя приподнимает футболку и смотрит на свой живот. Он теряет форму — не критично, но заметно. И черт бы с ним, конечно, но что-то не дает Райли покоя. Он вздыхает, расчесывается и думает, что должен сказать. Он идет в больницу. Идет как всегда, по знакомой, проторенной дороге, даже с той же музыкой в плеере, но на этот раз не навещать, а прощаться. — Привет, — произносит он, едва оказывается в палате. Чак лежит уже без манжет и капельниц, он почти здоров. Он усмехается Райли в лицо, и, как бы издевательски эта усмешка не выглядела, Беккету она по душе — потому что прежняя. А, как бы сильно он не ненавидел бы свое прошлое, с Бродягой и лживым геройствованием, прежнее в Чаке ему нравилось безумно. — Угу, — бурчит Хэнсен, откладывая книгу. — Чего тебе? — Мы вроде как много месяцев провели тут почти вдвоем, — улыбается Райли. Ему хочется улыбаться — в конце концов, и вправду, день-то светлый и не по-осеннему солнечный, не по-осеннему счастливый. Но больше он ничего не говорит: слова как-то сами гаснут в горле. — Ну и что? — пожимает плечами Чак. Для него это сложный жест, видно, как с трудом справляются мышцы, но он даже не жмурится. Пока Райли думает, осторожно поглаживая Чака по локтю — это механический жест, привычка с тех дней, когда Хэнсен еще был в коме, — Чак вздыхает и картинным жестом машет ему рукой. Как в знак прощания. И утыкается в книгу. Райли снова забывает, что хотел сказать. Он не в том настроении, чтобы шутить, у него даже сил придумать что-нибудь в ответ. Чак наслаждается тишиной и вкусом собственной победы. Он прежний. Райли бьет его по лицу — несильно, скорее, чтобы напомнить о том, что Чак еще не готов. Он охает, рычит, когда Чак резко сбивает его с ног и фиксирует руки. Райли выворачивается, но это тяжело. Они оба, оказывается, ослабли, и Беккету стыдно за себя вдвойне — за слабость и за слабоволие. А может быть, дело в том, что ему не сильно хочется выворачиваться. Он наконец бьет Чака локтем в бок и, вырвавшись, опрокидывает на пол. Чак хватает его за воротник рубашки и пытается ударить лбом о лоб, но только бессильно стукается спиной об пол. — Да хватит, блядь, — прикрикивает Райли, стискивая его крепко. — Ты себя угробишь. Райли подхватывает его, приподнимает, поддерживая за острые лопатки. Чак уже не борется, но напряжен, подбирается, словно перед затяжным прыжком. Лицо злое. Он действует так же, как прежде, но что-то в нем неуловимо меняется. Беккет притягивает его к себе и гладит по волосам. Они оба молчат, и это молчание немного подбадривает. Проходит несколько секунд, прежде чем Чак снова хватается за ворот футболки и заставляет Райли посмотреть ему прямо в глаза. Беккету кажется, что его вот-вот прорвет, и из губ посыплется: «Чак, Чак, Чак, ну какой же ты… охуенный, как же сильно…» — и затихнет, пристыженное. Но это слишком для него, поэтому он хочет только спросить: «Что же будем делать?» Ему нравится все, весь Чак от корней волос и до кончиков пальцев ног, даже колкости, за которые иногда хочется разбить Хэнсену лицо, даже ослиное упрямство, сопряженное со стальной волей. Но он так и не спрашивает. Чак разжимает пальцы, выпуская из рук ворот, и выползает из-под Райли. Сам поднимается, сам валится на кровать, напоследок ударив Беккета в бок — больно, по-настоящему, а не для того, чтобы привлечь внимание. Шипит что-то. Райли желает ему удачного полета завтра. Пусть прощание будет таким — хоть каким-нибудь, лишь бы не безличным и безразличным.