Флаффтобер, или как выходить из кризиса

«Я его слепил, из того что добыл» — так и подмывало сказать Еленге, но это было бы жестоко и крайне невежливо. Он ведь старался. Нет. Надо похвалить, а не то ещё обидится, а он злопамятный, наверное самый злопамятный в Великом Лесу. Дурак, что ещё взять от сына хранителя? Глаза у него зелёные и имя подходящее — Рише, а веснушек у него на щеках столько, что и кожи не видно. — Очень симпатично, — давя улыбку, говорит Еленге и на всякий случай спрашивает: — Это рыба? — Нет! — краснеет он и, беря себя в руки, замечает: — Это медведь! Ну что сказать? Еленге ничего сказать не может, потому что эта глиняная фигурка, неумело обожжённая в костре на медведя не похожа совсем. Пытаясь не засмеяться она вертит в руках «медведя», пытаясь понять где голова, а где хвост. А он краснеет ещё сильнее, так что веснушки становятся ещё рыжее, а растрёпанные волосы похожие на воронье гнездо топорщатся во все стороны. — Я глину из Святой Дубравы брал! — отворачиваясь говорит он, как бы делая последнюю попытку сохранить лицо и не остаться посмешищем. Ну что же впечатлить Еленге у него получается, только в плохом смысле. — Мать-природа тебя за это накажет! — уверенно говорит она, поднимая голову и смотря высящийся над ними тополь. Тот, как бы тоже присоединяясь к предостережению скрипит. — А я что? — Рише задирает нос и пытаясь казаться выше замечает: — Я сын хранителя! Мне можно немного у старика лешего попятить… — Как бы он тебя к себе в баню не утащил! — наконец не выдерживает и смеётся Еленге, ну не может она. Он такой смешной в попытках показать себя не только охотником и добытчиком, но ещё и мастером на все руки. Нет она не спорит, свистульки он из лопуха делает что надо, но вот над фигурами священных животных надо поработать. — А я вот и не боюсь! Мы с ним ещё сливянки выпьем и плясать будем! — огрызается он, только по доброму, по злому он с ней уже пробовал. Пришлось долго из дупла выбираться. Смешной он и при всём этом последняя надежда и опора наследников Великого Леса. От этого наверное должно быть не весело и страшно, но что-то подсказывает Еленге, что он ещё вырастет и покажет всем — как не надо лепить медведей из глины. Тополь поддерживая её мысли скрипит уже веселее. — Ну раз ты такой смелый и умный, что леший тебя не съест, может уже покажешь мне где у твоего Ушитина голова? — напрямую спрашивает Еленге, ей надоедает вертеть фигурку, да и разговор почему то не клеится. Вот сам Рише пристал к ней как банный лист, а разговор нет. Он подходит и буквально вырывает фигурка из рук, и, нет, не бросает её об земь и с воплями убегает, нет, начинает сам с умным видом искать. Лицо его вроде поостыло, но веснушки всё равно выделяются. Вид у него задумчивый. Похоже уже сам забыл, где задумывал голову. Через минут пять он кашляет в кулак и, нет, не показывает где голова, а виновато усмехается и говорит: — Похоже этому медведю голову откусил леший… На этот раз смеются оба. Она потому что это уже ни в какую — лепить священных зверей без важных конечностей, а он потому что думает, что хорошо пошутил. Нет, он точно ещё всем покажет. Спустя годы по всему Великому Лесу будет ходить молва об безголовом медведе хранителя Рише. Чтобы спасти родной край от такого позора Еленге забирает «медведя» и пряча его за пазуху и говорит: — Я сохраню этого бедолагу! Он всё ещё виновато улыбается. Нет, глиняных дел мастер из него никакой, а вот охотник и банный лист из него отличный. Еленге усмехается и использует запрещённый антибанно-листовый приём — целует будущего хранителя в нос. — Спасибо! — произносит она. Метод работает. На этот раз Рише даже покраснеть не успевает, а просто валится на корни тополя, потом неловко встаёт, отряхивается и как ни в чём не бывало наконец отстаёт. — Увидимся завтра, — тихо замечает он и тут же исчезает в кустах. И ведь завтра они и вправду увидятся и он притащит ей ещё какую-нибудь безделушку. Ну что с него, сына хранителя, взять?