Черное небо — зеленые звезды

Протискиваясь в проемы полуприкрытых створок, сотканные жаром нити норовили попасть в Красный замок, и очередной зенит, что наблюдал за отроками своими, гордо сиял в высотах спокойных небес. Яркие лучи, наполненные животворной удали, проникали в затемненные покои и, нагревая каменную плитку, пытались дотянуться до единственного живого существа, которое могли отыскать. Ласковый отблеск коснулся неестественно бледной в полумраке кожи, и драконья всадница, словно желая избавиться от мешающего уединению блика, потерла тонкое запястье. Расположившись у подножия излюбленного кресла, Эйнис сидела неподвижно на непокрытом мраморе, не отдавая себе отчета, что таинство ночи осталось далеко позади. Растрепанные волосы, упираясь в основание ночного платья, покоились на спине, пока сцепленные меж собой руки огибали согнутые в коленях ноги. После ухода дяди валирийка еще долгое время оставалась на ковре, не в состоянии подняться от страшного опустошения. Камин, расплескиваясь тогда янтарем, вовсе перестал греть, а бездушное пламя обвило мертвенным холодом. Ощущая нутром нарастающее негодование, белокурая еле нашла в себе силы отползти подальше от безразличия полыхающих струй. Принцесса, все больше погружаясь во глубину витиеватых мыслей, пропускала проказы, уготованные тьмой. Неправильность случившегося завладела разумом без остатка. Светлый пурпур поникших глаз потерял былую спесь, уставшие от недостатка сна веки, по-прежнему тяжелея в призрачных отголосках дурмана, призывно опускались, но дочь королевы отказывалась подчиняться своему обессиленному состоянию. Наспех покинувшая дух виноградная сладость, что отделилась от тела, глядела на девушку в скалистой усмешке и, удовлетворенная деяниями своими, отправилась на поиски следующих неискушенных ею душ. Очередной рассвет подступил тихой сапой, и новое разочарование, гложущее изнутри, явилось вместе с ним. Мерзкое отвращение к самой себе заполнило жилы до предела, где этой же ночью рьяно разливался сладостный жар. Неверие в принятое решение отзывалось больнее, чем она могла себе вообразить, и необъятная злоба множилась. Произошедшее ощущалось сильнейшим проступком, оттого дева отказывалась думать, что это было то, чего истинно желало ее сердце. Возлечь в постель с предателем оказалось куда проще, стоило лишь сладкому яду позволить коснуться собственного языка. Глухая тишина стала властительницей девичьего одиночества, и лишь временами отрывистое дыхание напоминало своей обладательнице о том, что звуки все еще не покинули бренную твердь. Заточение действовало подобно неподъемным кандалам, лишающим движения, и Эйнис ощущала, как медленно, но верно теряет контроль над своей жизнью, отдавая его тем, кто безо всяких сожалений превратил ее в пленницу. Раздавшийся через несколько секунд протяжный и поистине противный лязг мгновенно изгнал дремоту из затуманенного сознания, заставляя златовласую поднять взор к источнику шума. Тяжелая дверь в покои еле приоткрылась, и через узкий проем показалась одна из фрейлин. Тихим шагом она переступила порог и, нагнувшись, оставила у стены поднос с утренней трапезой. — Эльза, — вглядываясь в лицо пришедшей, тихо произнесла дочь Порочного принца, — наконец-то ты пришла. Я хочу кое о чем тебя спросить. Служанка, что тут же встрепенулась от неожиданного зова, боязливо покосилась на воззвавшую, словно на прокаженную, и немедля скрылась в проеме. Наездница Туманной охотницы бросилась за ней, но дубовая преграда закрылась прямо перед носом. Небольшой кулак, что сжался от искреннего возмущения, ударил по дереву, и из вздымающейся груди восстало гневное изречение: — Что все это значит, Эльза? Вернись сейчас же! Ответа, как и ожидалось, не последовало. Испустив нервный смешок, девушка не спеша поправила копну непослушных волос. Доносившийся до ноздрей упоительный аромат румяных оладий мешал средоточию мыслей, оттого Эйнис обратила внимание на стоявшее на полу деревянное плато. От блюда исходил тонкий клубень жара, а находившаяся рядом большая миска летнего салата отдавала живительной свежестью. Внутренности болезненно сжались в мучительном ожидании, но вдруг перед глазами вновь возник осязаемый страх, ранее поглотивший служанку. Чувство было неподдельно в своей немой очевидности, но вот сии истоки, несомненно, вызывали некоторые вопросы. Очерченное предположение, показавшись в проскользнувшем в покои солнечном луче, вызвало тяжелый вздох, и пораженная принцесса побрела прочь от подноса. Валирийка, что оказалась весьма обеспокоена своей догадкой, переместилась на кресло, обхватив босые ступни ладонями. Растирая холодную кожу, пытаясь подарить конечностям исчезнувшее тепло, дева крепко призадумалась. Красный замок, безусловно, стал для нее золотой клеткой, из которой не было возможности выбраться на волю. Дни тянулись мучительно медленно, воруя те малые остатки терпения, которые дочь Рейниры еще не успела растратить. После требований вдовствующей королевы тревожные мысли мгновенно заселили разум, но именно сейчас, казалось, достигли своего апогея. Подобно неизлечимой болезни день ото дня, сумрак за сумраком они проникали все глубже и, наконец, дали свои губительные плоды. Оставаясь в глубоком неведении того, что происходит за пределами ее личного чертога, белокурая уже совершенно не понимала, где кончается правда и начинается собственный вымысел. Она была тверда лишь в одном. Эльза располагала некими сведениями, недоступными ей самой. Настороженная реакцией прибывшей Эйнис, несмотря на сильный голод, что настойчиво принуждал насытиться завтраком, к трапезе так и не притронулась. Еда, принесенная несколько мгновений назад, могла быть отравленной, но никакой уверенности в этом не оказалось. Разрастающаяся томительностью неопределенность множилась. — Сегодня моя последняя луна, — слетело с искусанных губ неутешительное заключение. Предложение ее Светлости практически истекло, и принцесса полнилась веры, что как только восставший свет сменится мраком, за ней всенепременно явятся. Обеспокоенно поглядывая на пока еще затворенную дверь, она готовилась встретить неминуемое будущее. Медленно выдыхая прелый воздух, узница гадала, чье лицо предстоит вскоре увидеть и как неизвестный распорядиться ее судьбой. В ум, обыкновенно искрящий разномастными предположениями, на этот раз закралась скудность. Вдова, обещавшая перевести разговор в неприятные последствия, вдруг оказалась одиноким провидением, заставляя Таргариен сжаться в неодолимой неприязни. Супружница короля никогда не отличалась особенной тактичностью по отношению к ней, даже когда та была совсем ребенком. Девочка, только начинавшая познавать законы окружающего мира, видела королеву фигурой с невесть откуда взявшейся злобой и чрезмерной строгостью, что скрывались глубоко внутри, но слыли для детского разума очевидными. Страх провиниться перед неприветливым взглядом ее Величества вселял в юную леди чуждую молчаливость да спокойствие. Однако в окружении защитника Семи королевств Хайтауэр не позволяла себе колких замечаний, из-за чего той приходилось улыбаться старшей внучке короля. Дитя в своей чистейшей наивности было не в силах разглядеть истинные причины, стоявшие за натянутой улыбкой и лживым радушием, но когда семейные склоки оказались лишь туманными воспоминаниями далеких времен, валирийка без сомнений подмечала кричащую надменность нареченной родственницы. Безусловная нелюбовь, уготованная для рожденной, ныне переросла во взаимность, и уроженка Драконьего камня, вовсе не питая никаких иллюзий, была предельно честна в своих ощущениях. Со временем жена его Светлости перестала быть средоточием липкой растерянности, превратившись в полузабытый образ из проведенного в столице детства, и старая боязнь вскоре растворилась. По возвращении в Королевскую гавань Эйнис неизбежно столкнулась с шатенкой, отметив в ней некоторые изменения. Женщина, по-прежнему окутанная непроницаемой статью, казалось, не постарела ни на день, и былая стройность с элегантностью не покинули ее, но вот холод зеленых глаз, бывший черствым, преобразился в несокрушимый камень. Лишь став пленницей, принцесса осознала, как сильно ошибалась. Непроглядный, скрываемый годами прагматизм вдовы выплеснулся наружу в полной мере, стоило лишь самодержцу отойти в мир иной. Драконья всадница, хоть и не испытывая силу прежней эмоции, все же чувствовала ее назойливое присутствие. Вдобавок и одиночество заточения сыграло свою злую, вопиющую бесстыдством и эгоистичностью шутку, что вовсе не вызывала на юном лице тени смеха или призрачной улыбки. Наоборот, опрометчивое решение копилось горечью укоризны, шептало гнусные мерзости на ухо и подавляло гнетущую все ее естество страсть. В хрупком теле, насквозь пронзенном усталостью, не находилось сил, чтобы опровергать искреннюю привязанность к принцу, как и сил, чтобы мириться с этим чувством в подобных обстоятельствах. Двойственность, подобно самой ужасной пытке, сводила с ума. Непомерное по своим масштабам неверие не давало забыть о том, что случилось, и сознание всецело противилось подтверждать совершенную накануне слабость. Холодный факт неумолимо окутал своей густой достоверностью, ведь Эймонд был ее самым близким человеком во всей столице, но принцесса, не желая мириться с тягостью подоспевшей истины, продолжала убеждать себя в обратном. Как мог тот, кто питал чувства, предать ее каторге нескончаемо одинаковых дней? Как тот, кто обещал беречь, мог так безжалостно измываться над ее волей? Мотивы суженого казались совершенно неясными, и ответа не приходило. Скверные мысли, надоедливо кружась над макушкой, беспрепятственно проникали в податливый разум. Кровожадной гиеной они поедали все на своем пути, не зная пощады, доброты, милосердия. «Береги силы». Посетившая голову дума пришла слишком поздно, но все же помогла немного расслабиться. Измотанная в своих догадках Таргариен решила отвлечься. Ее нежелание оставаться в настоящем неминуемо вело в прошлое, когда корабль черной принцессы только-только причалил к берегам столицы, и дочь ее вместе со своими единоутробными братьями рассекала морской воздух, любуясь городскими пейзажами. Валирийка, беззаботно смеясь в окружении Люка и Джейса, еще не имела ни малейшего понятия о замысле коварных богов. Долгое отсутствие во дворце все же заставило нервничать, ведь возвращаться в родные, но давно позабытые пенаты оказалось весьма волнительно. Встретившись взглядом с дядей на пиру, Эйнис к собственному неудовольствию практически обомлела, ведь впервые за жизнь узрела истинную, но такую холодную красоту. Пока удовлетворенная ухмылка покрывала лица Семерых, дева тонула в смущении и растерянности. Близость родственника вызывала легкое покалывание в ладонях, а связки неизменно ссыхались, взывая скорее пригубить вина. Прекрасное в своей статной суровости лицо напротив без сомнений возмужало. Белоснежные волосы, доходившие в детские годы чуть ниже грубоватого подбородка, сделались длинными, однако улыбка радости при виде старой подруги исчезла. Вместо этого тонкие губы оставались неподвижны, а отдающий прохладой фиолетовый аметист смотрел изучающе и был так пронзителен, что хотелось поскорее скрыться от его необъяснимой силы. Неподвластный, таинственный образ чаровал точно так же, как и пугал, но лишь кожаная повязка на левой глазнице заставила тогда сморщиться от неприятных воспоминаний последней встречи. Ныне жажда быть в крепких объятьях неумолимо граничила со всяким отрицанием глубинных желаний, а злоба обиды за свое заключение плавно перетекала в чистоту притяжения. Отказывающиеся оставаться на положенных им местах эмоции хаотично смешивались, предоставляя разуму бесконечное, но такое запутанное право рассуждения. Призраком суженый не покидал чертога: стоял подле ее кресла или держал за холодную ладонь. Эйнис вспоминала дядин острый подбородок, копну гладких волос, вечно поджатые в бесконечном безмолвии губы и крепкие непокрытые плечи. Однако теперь принц казался совершенно неумолим в своей маниакальной одержимости, не обращая никакого внимания на просьбы племянницы. Очевидное нежелание прислушиваться к чужому мнению будто ослепляло юношеские мысли, и принцесса даже начала сомневаться в правдивости чувств Эймонда. Ни его матушка, ни дед-десница, ни тем более старший брат, что также повстречались на пиру, не вызывали никаких теплых ощущений, чего нельзя было молвить о единственной тетушке. Спустя столько лет Хелейна по-прежнему, увлеченная чем-то, известным лишь ей одной, хранила благоговейное молчание, и ореол таинственности, осязаемой, но в то же время такой непостижимой, неизменно выдавал свое присутствие. Отрешенность от мирской суеты, поглощая разум девы, слыла незаменимой компаньонкой в глазах смотрящей на нее племянницы, и она, мельком наблюдая за своеобразностью девушки, в такие моменты видела в ней саму себя. Подобно резвому порыву ветра отстраненность от всего сущего имела привычку уносить свою хозяйку, и та могла подолгу молчать, витая в кружеве облаков. Посему неразговорчивость Хелейны, слывшая в умах множества придворных странной, ее вовсе не смущала, и лишь отсутствие навязчивости, несмотря на врожденное любопытство, останавливало принцессу от всяческих расспросов. Однако даже не сие обстоятельство потворствовало ее неподдельной симпатии. Дитя Визериса несомненно обладало мягкой душой, и внутренний свет, что лучезарно грел родственницу всякий раз при встрече, было сложно с чем-то перепутать и еще сложнее вовсе позабыть. Вдобавок непреодолимая тяга Таргариен к насекомым казалась забавной и даже чрезмерно храброй, ведь сама Эйнис, не лишенная страха перед пауками и многоножками, старательно избегала их, особенно когда в далеком детстве дочь Алисенты предлагала к ним прикоснуться. Незатейливо улыбнувшись причудливости своей ближней, белокурая на мгновение испытала сладостное облегчение. Но мысль, пришедшая на смену добрым воспоминаниям, заставила улыбку исчезнуть. Прекрасная юность омрачилась вновь. — Яхонт моря застанет деву врасплох, — повторила она давно затерянное в собственной памяти пророчество. Судорожно потянув на себя тонкую валирийскую цепочку, дочь Рейниры поглядела на блестящий кулон, будто узрев впервые. Глубинные волны отблесков, подогреваемые мягким светом луны, плясали на изнеможенном лице. Осознание истины нагрянуло резко, и все ее существо, неистово сжавшись, замерло, пока из груди вылетал рваный выдох. Четыре луны, однажды упомянутые тетей, наконец обрели свою истинную оболочку, перестав слыть некогда несуразным изречением. Погребенная под житейским неверием тайна восстала. Тончайшей вуалью голос Хелейны коснулся воспаленного воображения, нашептывая пробудившееся прорицание. «Первая следует за тобой по пятам». В ноздри вдруг проник запах роскошных яств, и на задворках сознания мелодичной трелью заиграла флейта. Праздничным вечером в столице, унесенная прочь из великого чертога переливом благосклонной луны, наездница Туманной охотницы пыталась отдышаться, но Эймонд, хранитель второго камня, вновь стал причиной ее тревог. Дрожащее сопрано подступало ближе. «Вторая ведет к истине». Перед глазами восстала сумрачная тишина, и когда полное светило посылало в дар собственный свет, когда принц города, преисполненный желания оказаться рядом с племянницей, подлил в кубок ее стражу сонного зелья, Эйнис открылась правда, на которую она перестала надеяться много лет назад. Старый друг, искренне не подозревая о существовании писем, не предавал расположения своей наперсницы, и как сейчас она прекрасно помнила то несказанное облегчение. Холодный образ, ранее казавшийся бесчувственным, начал вбирать в себя слабое тепло, становясь ярче, как и голос Хелейны, что звучал еще громче. «Третья отпускает в небо». Легкий бриз, проникший в покои, коснулся мягких волос. Совместные полеты на драконицах, ставшие новой совместной тайной, оказались усладой для обоих, и чуть ли не единственным стоящим развлечением для Эйнис во времена пребывания в Красном замке. Терпкая соль будто покрыла нежную кожу шеи, вынуждая деву прикоснуться к себе, дабы избавиться от докучавшего ощущения. В одну из таких ночей она согласилась стать его навеки, о чем ныне сожалела. Уже примостившись прямо за хрупкой спиной, нечто вызвало рой мурашек, что стремглав разбежались вдоль позвонков. «Четвертая окропит». Уроженка Драконьего камня, словно впав в неистовый ступор, даже перестала дышать, и ее рот приоткрылся в леденящем душу ужасе. Эймонд, ее тайная страсть, негодование и искупление, злоба и прощение, должен был стать погибелью. Пораженная сим откровением принцесса прикрыла дрожавшие губы холодной ладонью, и среди пустот разлетелся еле слышный шепот: — Это и есть моя четвертая луна... Раннее утро переставало искриться жалящими лучами, и полдень готовился вступить в свои права. Белые чайки, разлетаясь по всей Королевской гавани, уподоблялись городским жителям и без умолку тараторили. Обеденное время прошло незаметно, и Эйнис, глубоко погрузившись в себя, не углядела, как дубовая дверь отворилась еще дважды. Словно статуя, высеченная из самого редкого камня, она казалась прекрасной, но дух ее погряз в страшном хаосе. Безмолвная фрейлина давно унесла принесенные к новой трапезе блюда, заменив их ужином, что уже поспел остыть. Полуприкрытые створки чуть покачивались от легкости подоспевшего бриза, а мягкий свет обволакивал подоконники густым медом. Темень не заставила себя ждать, принявшись поглощать сладкие нити, и прежде чем скрыться за далеким горизонтом, ярило с угасающим жаром испустило свой последний вздох. Далеко в закромах самых заветных мыслей, что насквозь пропитались тоской по прошлому, валирийка, превратившись в могучую драконицу, давно растворилась за пределами осточертевших покоев и гнусных столичных интриг. И хоть ее неподвижное тело все еще оставалось в столице, душа же не знала никаких оков. Босиком пересекая холодное побережье Драконьего камня, златовласая ступала в окружении родных. Шедшие парами сестры и братья складно беседовали, пока родители, держась за руки, двигались чуть поодаль. Поглощенные умиротворенной улыбкой Рейнира и Деймон беззаветно делили ее меж собой. Черные одеяния прогуливающихся терзал буйный ветер, трепал и убранные волосы, но это никому не мешало. Семья, казалось, не замечала ничего вокруг, кроме друг друга. Младшие братья набросились на принцессу со спины, и заливистые раскаты их смеха окатили девичий слух. Эйнис, одарив каждого добродушной ухмылкой, взяла детей под руки. Мятущаяся душа встречала долгожданное утешение, и лишь в такие моменты, неподвластные сухому рассудку, дева продолжала жить по-настоящему. И не было для нее картины чудеснее. К великому разочарованию подсознание одухотворяло не только лишь одно призрачное счастье, ведь за дни, проведенные взаперти без доли знаний, виделось много ужасов. Отгоняя от себя дурные мысли днем, Таргариен не имела никаких шансов сдерживать их с приходом ночи. Когда уставшие веки бесконтрольно закрывались, и разум более не сопротивлялся, потаенные страхи просачивались наружу. Старшие братья лежали на светлых песках общего дома, и их обездвиженные покрытые багряной влагой конечности обволакивала морская пена. Карие глаза, по-прежнему оставаясь открытыми, лишились искр жизни и потеряли былую удаль. Сидящие над ними Бейла и Рейна, отрешенные и пораженные, могли лишь горько проливать слезы. Безликие солдаты, что красовались мшистым, темно-зеленым бархатом одеяний, не давали им милости проститься с убиенными сужеными, уволакивая кричащих сестер с берега, как только те принимались скорбеть. Залитое уже запекшейся кровью тело матери, ее бесспорной королевы, мелькало во снах не реже, как и пронзенный мечом отец. Визерис и Эйгон младшие часто являлись образами, запертыми в жуткой темнице, не пропускающей и капли света. Лишь единственная тускло горящая свеча была ориентиром. Их белесые кудри залежались, а лица покрывала густая копоть да грязь. Дети, оказавшись связанными по рукам и ногам, в страхе ожидали близящегося конца. Не избежала злой участи и Туманная охотница. Израненная и стонущая она извивалась в предсмертных муках в чернильных небесах. Пока ее крики разрывали непроглядную пустоту, светлая чешуя, иссохши, обращалась в прах, а кости истлевали. Силы покинули некогда переполненное неукротимости тело, и драконица превратилась в ничто. Принцесса, не желавшая видеть гибель своей семьи вновь, всячески сторонилась сновидений, что несли только тьму. Хотелось спрятаться от любых умозаключений, впасть в забытье, но это не представлялось возможным. Грядущее могло преподнести все, что угодно. Однако надежда на лучший исход для родичей еще теплилась в мерно бьющемся сердце, несмотря на то, что собственное будущее уже было предрешено. Веки, испещренные свидетельствами усталости, распахнулись, и мягкий лунный свет просиял в лиловых глазах. Опустившийся на столицу томный вечер давно окутал пленницу своими чарами, и лишь одинокая свеча, что появилась на столике неподалеку, старалась сопротивляться натиску мглы. Из груди вырвался удивленный вздох, и девушка, расправив края ночного сарафана, поднялась с насиженного места. Двигая отекшими конечностями, она наполняла их вновь хлынувшей по венам кровью, но гнетущая тишина заставила на мгновенье остановиться. Стражники, обычно переговариваясь за стеной, ныне хранили молчание, вызывая в разуме самые прискорбные мысли. Принцесса, что перемещалась в потемках, наспех отыскала свое черное платье, и легкая ткань привычно легла на хрупкие плечи. Знание близящейся опасности толкало на шаг, оберегаемый на крайний случай. Миг откровения настал, и, коснувшись ладонями холодного мрамора подоконника, Эйнис смиренно опустилась на колени. Глядя на недостижимое светило, дочь королевы обессиленно молила: — Мудрый Арракс, прошу, награди моих близких храбростью вынести все снизошедшие и будущие невзгоды, не позволяй жажде справедливости погаснуть. Приведи семью ко мне, а если же нет, — замолкла Таргариен на мгновение, прежде чем обратиться к следующему богу, — восславленный в веках Балерион, внемли мне. Снизойди до грешницы и даруй рабе своей быструю и безболезненную смерть. Это все, чего я когда-либо попрошу. Глухой голос затерялся в бесконечном затишье, пока жемчужные отблески расплескивались в ночи. Горделивая властительница небес, снизойдя до юной образчицы, посылала той поцелованный вольностью свет. Жажда спасения грела раздосадованную затворничеством душу, и дева трепетно цеплялась за темнеющую пустоту. Словно желая стать ее незыблемой частью, раствориться в ней без остатка. Ни единая прозрачная слеза не скатилась с мягкой щеки, и благодарное дитя Древней Валирии отвернулось от неизбежной четвертой луны. Поправив скомканную ткань наряда, Эйнис двинулась к догорающей свече и коснулась расплавленного воска. Остывающий жар не пугал, посему Таргариен, вытащив огонек из стального подсвечника, швырнула его к сухим поленьям. Зарождающееся пламя издало свой первый треск, и принцесса не спеша опустилась на кресло. Пальцы судорожно сжимали мягкие подлокотники, а в голове стало непривычно пусто. Захлебнувшись в неверии, златовласая стала белее прежнего. Под взором последнего полумесяца смирившаяся с судьбой особа приготовилась ко встрече с неизвестностью, ко встрече с Эймондом. Смолистые факелы, растекаясь по вытянутой зале удушливым жаром, освещали пышное празднество. Пока дуновение, легкое и ненавязчивое, прокрадывалось сквозь распахнутые арки, но не спасало от влажного пекла. Крепленое дорнийское разливалось по кубкам и оставалось лишь каплями на их металлических стенках, а кричащие своей изысканностью яства продолжали стоять на белоснежных скатертях практически нетронутыми. Надушенные пряной сладостью благородные дамы танцевали в сопровождении своих кавалеров, и шумное веселье властвовало над приближающейся смутой. Нескончаемый хохот да толки превращались в неразборчивый гул, и на их фоне мягкой, еле ощутимой нотой играла нежнейшая музыка. Молодой дракон с короной Завоевателя, водруженной на покрытом испариной лбу, плясал средь гурьбы пестрых придворных, и облачения собравшихся неотвратимо становились неразборчивыми. Светлое лицо его покрывала задорная улыбка, и зачесанные набок непокорные пряди норовили упасть на искрящиеся хмелем глаза. Расслабляющий мышцы и помыслы приятный дурман давно распоряжался юным телом, и Эйгон, словно оставшись наедине с самим собой, забвенно растворялся в танце. Ранее выпитое приготовилось тяготить желудок, и король, ощущая этот позыв, решил отдышаться. Наконец остановившись, он неаккуратно протер щеку от скопившейся влаги. Небрежной походкой старший сын Визериса проследовал к вычурной колонне, опираясь о нее спиной. Желанная прохлада прикоснулась к позвоночнику. Резко нахлынувшая духота стала ощутимой, и он наскоро расстегнул пару черных пуговиц на темной тунике. Оглядывая развлекающихся, наездник Солнечного огня рассеянно улыбнулся. Принадлежность к королевской династии всегда возвышалась над его бытием зловещим, безжалостным роком, и тогдашний принц ненавидел все в своем положении, однако пиры вызывали неподдельную радость. Многочисленные застолья помогали предаваться беззаботному веселью, которого ему так не хватало. Наслаждаясь танцами и виноградной терпкостью, валириец играл в игру, правила которой ведал лишь он один. Посему последующее беспамятство освобождало душу от тягостного бремени, возложенного матерью и дедом. Семейство, окружавшее его денно и нощно, навевало откровенную скуку и болезненную нетерпимость, и порой даже забавы не помогали избавляться от нарастающей усталости. Строгость десницы и королевы, холодная и бескомпромиссная, крайне раздражала; вечно отрешенный отец казался неказистым призраком даже при жизни; молчаливая сестра отталкивала редкими, но странными изречениями, а младший брат, излишне фанатичный и угрюмый, в той же мере не вызывал никакого расположения. Король, остановив рядом проходившего слугу, взял с подноса наполненный кубок. Взглянув на содержимое темного цвета и вдохнув его неповторимый аромат, Эйгон без раздумий пригубил золото Арбора, что проникало в горло тягучей карамелью. Отсутствие родственников на неиссякаемом празднике жизни действовало весьма благотворно, и любой напиток прибавлял в сласти. Собственное имя, утопая на дне чаши, растворялось в поспевающем равнодушии и переставало вызывать презрительную ухмылку. Но зацепленный светлыми аметистами один из присутствующих все же призвал поток мыслей обратно. — Что-то никогда не меняется, — проронив язвительный смешок, пробурчал Эйгон. Одноглазый, буравящий взглядом запеченного перепела на своем блюде, весь вечер не поднимал головы, и это откровенно нервировало. Ореол зримого мрака кружил неподалеку, отпугивая остальных придворных, а белокурый, казалось, даже и не думал отгонять его от себя. Младший брат всегда виделся чересчур задумчивым, но сегодня, видимо, он собирался превзойти самого себя. Правитель, не спуская очей с родича, лишь примостился на рядом стоявшую с колонной скамью. В редкие моменты просветления, не обремененный никакими страстями, чистый разум преисполнялся искренности, и невиданные думы овладевали им без остатка. Собственное отрочество часто становилось скопищем мыслей, и в какое бы из всплывающих воспоминаний юноша ни пытался проникнуть, образ замкнутого мальчика, не оставляя в покое, шел за ним по пятам. Чрезмерная прилипчивость и безраздельная детская глупость сопровождали подрастающего принца, и старшему брату оставалось лишь с неудовольствием терпеть его присутствие. Даже тогда, будучи еще совсем юным, Эймонд, словно храня в себе отпечаток сокрытой горечи, был молчалив, что воспринималось Эйгоном откровенным неумением вести беседы. Возвращаясь с полетов на Солнечном огне, он часто рассказывал семейству о своих впечатлениях, особливо посматривая на того, кто не отличался сим даром. Стихийное разрастающееся желание задеть сердца других, нежели осознанная злоба толкали его на такого рода действия, но при любой возможной цели подобная практика давала мгновенный результат. Дракон, лишенный крыльев, выглядел мрачно, и каждый раз красочные рассказы родственника заставляли его угасать на глазах. Только после того, как ребенок потерял свой глаз, Эйгон узрел его боль, которую испытывал и сам. Будто впервые в жизни былой принц признал в брате равного, тайком все же отзываясь о нем исключительно как о калеке. Старые привычки оставались крепки, но внешние проявления насмешливости ослабли, а со временем и вовсе исчезли, ведь в изжившем себя развлечении более не осталось необходимости. Огонь пропал. Только вот Эймонд, даже заполучив то, чего так яро желал, не избавился от своих досад, и маска хмурости по-прежнему занимала место на мягкой коже. Одержимость ирода слыла в очах прежней глупостью, но все же родич претерпел определенные изменения, перестав быть просто вечно печальным мальчиком. С первыми лучами солнца фанатик часами пропадал на тренировках с сиром Кристоном, а на закате допоздна засиживался средь пыльных книг в королевской библиотеке, которую его старший родственник и вовсе не посещал, отдавая предпочтения вылазкам в город. Одноглазый, определенно, преследовал некую цель, которая оставалась необъяснимой и совершенно безразличной для будущего властителя. Юношество лишь укоренило сформированный образ, выдвигая беспристрастность на первый план, что неизменно вызывало подкатывающую скуку у первенца королевы. Братья практически не разговаривали, держа меж друг другом определенную дистанцию, но это не означало, что Эйгон не осознавал ценность их связи. Именно младший брат, подобно вечному смотрящему, стал для него тем, кто неизменно возвращался по его душу в смердящие переулки Блошиного конца, вытаскивая из передряг и оберегая от возможных опасностей. Когда рассеивающие весь хмель лучи ярила нещадно жалили светлую кожу, белокурый мысленно благодарил родича за помощь, хоть не говорил тому ни слова. По сей день Эймонд оставался непостижимой загадкой, которую он отнюдь не вожделел разгадывать, оттого не предпринимая никаких попыток сблизиться. Справедливости ради не пытался и сам наездник Вхагар. С гибелью же Люцериса в пучине вод залива Разбитых кораблей Эймонд заручился уважением своего короля, которого так рьяно жаждал в детстве. Только вот одобрение брата, поросши беспроглядным сорняком еще много лет тому назад, перестало волновать его душу. Гордость за деяние родича, что поднимала чуть округлый подбородок Эйгона, распаляла его уверенность в собственном превосходстве и праведности избранного пути. Воображение рисовало последние мгновения короткой жизни бастарда предательницы, а надежда на его мучения растекалась по мыслям будоражащей истомой. Тот, кто не должен был вовсе родиться, отныне исчез навсегда, словно его никогда и не существовало. Но как бы белокурый ни старался, он не сумел выудить из молчаливого родственника ни слова о случившемся, посему оставалось довольствоваться теми немногими образами, что проникали в сознание. Самодержец прекрасно знал, что дело шлюхи с Драконьего камня отдавало привкусом пепла, и, получив тому первое и незыблемое доказательство, расслабился окончательно. Нахлынувшее величие властвовало над валирийцем безраздельно, а шумное веселье лишь добавляло вечеру искры. Эймонд, в отличие от старшего брата своего, пиры не жаловал, ведь одурманенные виноградной терпкостью придворные лорды и леди раздражали более обычного. А неимоверный шум их бессмысленных толков порой имел обыкновение подавлять течение его дум. Напыщенность сих празднеств, до краев заполненная отсутствием целесообразности, отталкивала, однако, сжимая челюсть добела, принц Королевской гавани, невзирая на отчаянное желание провести время в тишине, все же посещал их. Несмотря на свою открытую нелюбовь к подобным вечерам, в прошлый раз, сидя под чуткими взорами сотен высокородных гостей, он был совсем не против оказаться средь них. Ведь именно в этом чертоге после долгих лет разлуки валириец впервые собирался взглянуть на Эйнис. Предстоящая встреча тогда будоражила закрома воображения в той же мере, в которой вызывала и напускное безразличие. Маска привычной отрешенности неизменно покоилась на своем обыденном месте, но дала слабину тут же, стоило лишь показаться Рейнире и ее семейству. Юноша, пораженный сюрпризом яви, не спускал с племянницы глаза. Былая наперсница шла неспеша, и ее легкая, почти невесомая походка создавала впечатление, словно дева вовсе не касалась ступнями холодного камня. Величавая гордость чувствовалась даже издалека, но нисколько не казалась надменной или нарочитой. Копна, поблескивая ярким светом самого роскошного жемчуга, ниспадала на непокрытые и хрупкие плечи. Волосы струились по изяществу стана, останавливаясь меж сокрытых черным бархатом лопаток. От детской наивной припухлости не осталось и следа, и естество давней подруги приобрело женственные изгибы. Тонкая талия была затянута поясом с вышитыми на его поверхности кроваво-красными мелкими рубинами, а на вытянутой шее поблескивала искусная цепочка. Однако кулон, если таковой и имелся, скрывал беспроглядный уголь наряда. Пухлые губы полыхали ни с чем не сравнимым цветом юности, и только лишь блеск ярко-пурпурных фиалок, так хорошо знакомых из далекого детства, не позволял забыть ему о том, кем была прекрасная незнакомка. Время, что они коротали вместе, лишь укрепило трепет произведенного впечатления, заставляя принца изнемогать от нестерпимой в ее присутствии жажды. Только благодаря недюжинным усилиям ему удавалось контролировать собственные порывы. Давно позабытая непосредственность, отрадно считываемая в каждом движении племянницы, возвращала в затерянные в годах мгновения, где он был ею любим и понят. В попытках вдохнуть в них жизнь, юноша старательно искал компании родственницы, не замечая, как мимолетная затея обрастала серьезностью. Эйнис, вхожая в мысли дяди, вновь стала его великой тайной, оберегаемой и вынуждаемой проявлять сдержанность. Нахлынувшие чувства, всплывая на поверхность, наскоро подавлялись, но чем ближе златовласый подпускал валирийку к себе, тем никчемнее становилось издыхающее сопротивление. Теплый образ принцессы возвратился из дальнего прошлого и стал усладой сердцу, но помехой разуму. Она была риском. Ключом к двери, за которой скрывалось лишь осуждение и негодование обеих ветвей их великого дома. Однако младший сын короля уже переступил невидимую черту. Подобные опасности приходились Эймонду по душе, оттого одноглазый со страстным предвосхищением ожидал новых встреч. Душа девы была по-прежнему чиста и, окутанная незримой тайной, увлекала за собой. Посему шансов избежать своего упадка более не оставалось. Истинное наслаждение заливало его вены от язвительной обходительности белокурой, а захватывающая дух девичья вольность, которой он был напрочь лишен сам, восхищала, но и приказывала испытывать такую банальную до абсурда зависть. Облаченный ныне в одежды, сотканные из гнетущих дум, он явился в чертог забвения нарочно, дабы хоть на секунду изгнать из себя полюбившийся образ. Мысли его стали отличаться навязчивостью, оттого тренировки на рассвете с сиром Кристоном более не приносили успокоения, взращивая только рассеянность. Затаенная злоба на самого себя изрядно грызла плоть, как и тишина бездушной королевской библиотеки потеряла былую обезличенность. Сосредоточенность ускользала каждый раз, стоило принцу к ней приблизиться, и все казалось напрасным. Текущее воззвание к дурману слыло тщетностью, и даже меж веселившейся толпы наезднику Вхагар оказалось совсем не до развлечений. Необходимое спасение отказывалось свидеться, и только любопытная луна, наблюдая за мятущимся сознаньем, подглядывала за юношей сквозь распахнутые настежь оконные проемы да арки. Посреди бурного застолья Эймонду было как никогда тихо, и перед взором являлись вовсе не разномастные наряды придворных, а непогода Штормового предела. Несмотря на случившееся, одноглазый отказывался винить свою драконицу, ведь прекрасно понимал, что та лишь ответила на агрессию впавшего в испуг Арракса. Беззвучные вспышки молний освещали непроницаемую тьму, и странной болезненностью средь парящей неопределенности раздавался шепот убиенного племянника. «Отпусти». Жажда возмездия хлынула по венам в ту же секунду, стоило только Люцерису выйти из мглы коридора под свет Круглого чертога, и коварная улыбка расплылась на грубом лице. Кареглазый же, практически задерживая судорожное дыхание, старался держать себя в руках, но уловимая боязнь выдавала своего обладателя, что доставляло дяде наслаждение. Лицезрение страха и уязвимости того, кто причинил ему столько боли, выглядело несомненно завораживающе. Возможность отомстить за собственное увечье, определенно, будоражила, но Таргариен явился не для сражений. Он не хватался за выпавший на его долю шанс, однако и не собирался отказывать себе в такой привычной желчи, что благополучно низверг на прибывшего. Попытка поквитаться с ненавистным родичем легла на отсутствующий глаз теплой отдушиной, пока Эймонд жадно вдыхал чужой страх, что витал в морском воздухе. Но изречения об Эйнис, слетевшие с уст презренного бастарда, по-настоящему застигли врасплох, и крепкое тело вверглось в холодную соль. Люцерис вновь, словно ухватившись за острый кинжал, полоснул принца по бледной коже, вынуждая того приспосабливаться к искаженной реальности, к пришествию которой белокурый не оказался готов и во второй раз. Эмоции, сдерживаемые под строгим надзором, одномоментно вырвались на волю, расплескиваясь диким огнем. Слова суровой правды явились нестерпимой горечью, и тут же встретили отчаянное сопротивление. Отчужденность и сдержанность, шедшие с ним рука об руку практически декаду, возымели пробоину. Подоспевшая через ощутимую брешь злоба сделала свое дело. Контроль над обстоятельствами затерялся где-то в зияющей червоточине, и впервые за долгое время младший сын Визериса ощутил свою беспомощность, словно возвратившись в ту ночь, когда он был безвозвратно покалечен. Адское пекло стремительно разрасталось, и остановить разъяренную стихию было невозможно. Жуткая по силе своей одержимость взяла верх, и отныне ведомый слепой яростью, Эймонд пустился за родичем в неизвестность фатального шторма. Распаляя тревогу темноволосого, белокурый надеялся избавиться от ноющей боли где-то под собственным сердцем и на миг позабыть о неприглядной истине, так не вовремя поразившей его разум. Ведь племянник сделал то, чего сам принц совершать никак не силился, и без сожаления выплеснул на того пугающую ясность, за что и познакомился с безумием последнего. Ни крепкая хватка на поводьях, ни приказ, высказанный в бессильном отчаянии, не сумели остановить пылкое своенравие Вхагар. Ее справедливость, разлетаясь кровавыми ошметками, свершилась быстро, не давая наезднику подоспеть к осознанию. Когда стих его собственный крик, и рев старой змеи прекратился, все было кончено. Нахлынувшая вина проникла в разум, практически оглушая. Образы минувшего стали преследовать, и младший брат короля жалел, что последовал за сыном Рейниры. Очевидность судьбоносной ошибки не давала продыху, ставши неумолимой действительностью, но не только сие обстоятельство мешало жить дальше. Эйнис, заточенная в тишине одинокого чертога, теряла былую яркость, а ее своенравие из раза в раз подавлялось. Неготовность мириться с желаниями племянницы, что вели их обоих к верной разлуке, ослепляла, и валириец делал с белокурой то же, что сотворил и с ее братом. Он, хоть и неосознанно, причинял ей страдания. Взращивая девичью агонию, юноша выворачивал волю любимой наизнанку и грезил лишь охотой привязать ее к себе. Таргариен лишил избранницу возможности распоряжаться своей судьбой, а желавшая избавиться от нее мать только создавала лишние проблемы. Равнодушие Алисенты не вызвало ни капли удивления, в отличие от очевидных намеков, что поразили мысли особым презрением. Благо дед-десница пока не был готов брать на себя подобную ответственность, и одноглазому оставалось лишь гадать, как именно вдова желала расправиться с принцессой. Скорый и самый очевидный ответ, к его несчастью, явился сам собой. Подхалим родительницы, хилый и тщедушный Ларис Стронг виделся лишь никчемным калекой, но нечто незримое, сокрытое в выжидательном молчании вызывало странную тревогу. Даже самые недалекие лорды и леди, что не отличались и подобием сообразительности, сторонились королевского дознавателя при дворе, оттого Эймонд строил не поддающиеся подтверждению гипотезы о личности выходца из Харренхолла. Несмотря на подозрительность, питаемую к мужчине, он нисколько не противился его близости с матушкой, хоть и имел крайне смутные представления о чем могли беседовать двое таких непохожих друг на друга людей. Королева давно сделала свой выбор, и ее сыну не было до этого никакого дела. Уверенность зиждилась лишь в крошечной думе, что захватила сознание. Косолапый выполнял все просьбы своей госпожи, а сейчас она хотела лишь одного. Прекрасная незнакомка могла вот-вот исчезнуть навсегда, оттого риски, предрекаемые собственным бездействием, казались как никогда велики. Безо всяких сомнений валириец не мог допустить, чтобы Эйнис легла костьми на кострище грядущей войны, посему должна оставаться под его присмотром. Но к своему разочарованию принц более не был способен ее защитить. Голос мертвеца, успевший изрядно надоесть, вновь вгрызался в бледную кожу, оставляя после себя лишь алые укусы. «Отпусти». Эйгон, взобравшись по каменным ступеням близ Железного трона, приковал всеобщее внимание. Осторожно перешептываясь, танцующие останавливались, и буйство празднества на мгновение замерло. Слабым звучанием слетела нота флейты, прежде чем совсем замолкнуть. Музыканты притихли. Король, чуть покачиваясь, дождался полнейшего безмолвия. — Я посвящаю этот тост принцу Эймонду, — придерживая полупустой кубок, воззвал он к собравшимся, — что храбро отстоял интересы короны. — За принца Эймонда! — раздался единый глас толпы. Спустя пару секунд музыка полилась беспрерывным сладким потоком, и придворные вернулись к шумному веселью. Государь, занятый беседой с подоспевшими мужами, не заметил, как его младший брат, воспользовавшись ситуацией, испарился из тронного зала. Темный тоннель озарялся слабым светом, и мутная влага на стенах, что время от времени разлеталась звонкими каплями, оседала на каменном полу. Крепко сжимая факел в жилистой руке, Эймонд двигался по своему привычному маршруту. Каждый новый шаг высвобождал сокрытую хмельную отвагу, и она, более не стесненная в перемещении, улетала прочь. Горло изрядно першило и сохло, а конечности, неумолимо следуя бессловесному приказу, вели своего хозяина во глубину катакомб. Наконец остановившись у заветной двери, Таргариен медленно, будто растягивая время, убрал светоч в каменный бра и сделал глубокий выдох. Ржавый засов поддался грубой силе, и принц ступил на порог. Хруст поленьев немедленно вылетел из покоев, но, не выдержав молчаливого равнодушия тайной тропы, тут же сгинул. Юноша, стоя на месте, в свойственной лишь ему одному манере убрал руки за спину, пока Эйнис, заслышав знакомый скрежет, быстро поднялась с кресла. Ее лик выдавал нависшую тень слабости. Жемчужные волосы, расплетенные и залежавшиеся, были убраны за спину, а почти безжизненные глаза смотрели отрешенно. Узрев ничем не прикрытое изнеможение, белокурый мысленно выругался. Драконья всадница стояла неподвижно, и лицо ее не выказывало ни капли удивления на неожиданный визит, словно дева этого и ждала. Лишь нервная улыбка испещрила полные губы, но в следующее же мгновение исчезла, оставляя после себя ровную безразличную линию. На деревянном столике подле принцессы лежали уже успевшие покрыться тонким слоем пыли книги. Пришедший, раздосадованный их видом, тут же пришел к выводу, что племянница даже не прикасалась к жесту его доброй воли. Напряжение растекалось во взаимном молчании. Несмотря на очевидный исход последующего вопроса, в неловкости послышался глуховатый тенор: — Не удалось ничего прочесть? — Ни одна книга более не способна отвлечь, — последовал тусклый ответ принцессы, — так что твоя попытка задобрить меня поистине жалкая. Нежнейший голос утопал в громком треске камина, в то время как пропасть между детьми Древней Валирии неизбежно разрасталась. — Похоже, — продолжила дева совершенно бесцветно, — вдовствующая королева решила сделать моего суженого моим же палачом. Она, несомненно, умеет удивлять. Белокурый, что смерил родственницу внимательным взором, сделал небольшой шаг вперед, и средь мерного хруста пронеслось его скомканное бормотание: — А ты как всегда красноречива… Слова, будучи слишком тихими, еле коснулись девичьих ушей, и узница, пристально изучая прибывшего, уловила нечто неладное. Взгляд дяди, обыкновенно неотрывный и пронзительный, казался неуверенным. А единственный аметист, всегда направленный на ее лицо, ныне устремился куда-то к острым ключицам. Тревога окатила с ног до головы, но Таргариен в попытке не выдать себя решила упрятать чувство куда подальше. Нахмурившись, она все же настороженно известила: — Стараюсь изо всех сил подобать сложившимся обстоятельствам. Начинай, не тяни. Принц в недоумении поднял свой взор и, наконец встретившись с холодным пурпуром, аккуратно поинтересовался: — О чем ты толкуешь? Тщедушие девы, вырвавшись скорым порывом из легких, прокатилось по чертогу. — Не припомню, когда в последний раз ты так осторожничал со мной, — опустив руку на спинку кресла, парировала дочь Рейниры. — Предполагаю, наш разговор затронет нечто деликатное, верно? Эймонд, уже не в силах отвести от нее глаз, лишь застыл в немощном молчании. Перемолотые в труху думы, что особливо сильно докучали весь вечер, желали выплеснуться наружу, но застревали в горле сухим комом. Вовсе не намереваясь примерять очередную маску, принц безропотно позволял былой подруге наблюдать за собственной растерянностью. Эйнис, что застала возлюбленного в подобном состоянии впервые, искренне растерялась, и сомнения прокрались в потаенные уголки сознания. Два порыва, одномоментно ворвавшись в мысли, вступили в противостояние. Один из них, ведомый голосом разума, умолял оставаться в предельной трезвости, не проявляя ни капли участия к странному поведению нежданного гостя. Второй же, конфликтуя с предыдущим, шел прямиком от сердца и принуждал обойтись с пришедшим мягче положенного. Незримые руки потянулись к юноше, но голос Хелейны, восставши вновь, не оставил от них и следа. Взяв под контроль свою привязанность, златовласая осталась совершенно безучастной, и на смену отчаянному желанию души пришла жестокая нужда поквитаться со своим тюремщиком. Уголки рта дрогнули в призрачной улыбке, но тут же вернулись в прежнее положение. Принцесса крайне медленно и тягуче смаковала неуверенность стоявшего перед ней валирийца, высвобождая нескрываемое ехидство. Она не могла перестать думать о том, что нечто неприятное готовилось сорваться с его языка. Нечто, причиняющее боль. Сие обстоятельство доставляло наезднику Вхагар явное неудовольствие, что казалось дочери Порочного принца единственным утешением. Справедливость готовилась ликовать. — Давай же, dōnus kepus, — вымолвила девушка в полнившем вены презрении, — прекрати эту чертову неопределенность, в которой я вынуждена жить. Говори то, что хотел и скорее веди к узурпатору. Пора покончить со всем этим фарсом. Одноглазый взглянул на нее без капли непонимания или осуждения, пока на его по-прежнему непроницаемом лице зарождалась искра сочувствия. «Она продолжает жить в реальности, которой больше нет». Широкая грудь приподнялась в тяжелом вздохе, а внутренний голос заговорил укоризной. «И кто же в этом виноват?». — Король не ждет твоего появления, — внятно объяснил тот. Светлые фиалки сверкнули озадаченностью, а во лбу пролегла еле заметная морщинка. На бледном лице вновь показалась нервная усмешка. — Конечно, пьяница настолько занят, что твоя мать решила возложить на себя бремя лицезреть мою присягу, верно? Веди меня. Упрямство бывшей суженой начинало докучать, и Эймонд грубо отрезал: — Прекрати это. Эйгон не ждет тебя, как и моя мать, — замолк он, прежде чем продолжить значительно мягче. — Ничья воля, слышишь, ничья, кроме моей собственной, не заставила прийти к тебе. Абсолютное неверие в услышанное просачивалось в мелкие поры. Крепко обнимавшая язвительность прижалась ближе, и валирийка, коснувшись холодными пальцами своих искусанных губ, тихо рассмеялась. Вырвавшийся на свободу глум коснулся слуха принца, вызывая в душе беспокойство, и он сделал еще один шаг в сторону собеседницы. Когда стих последний раскат, наездница Туманной охотницы потерла рукой покрытые синими сосудами веки, и прежняя отрешенность ее вернулась. — Не прислушаюсь ни к единому слову, — долетел до белокурого бесстрастный глас. Дядя, словно ожидая подобного расклада, не полнился удивлением. Однако с губ все же сошла настойчивая просьба: — Nykēlā pāsā, Эйнис. Уроженка Драконьего камня обомлела, ведь подобные слова казались сродни неудачной шутке. — Ты бросил меня у ритуального камня, когда был нужен, — злобно припомнила она, — запер в одиночестве и вложил мое существование в руки тех, кого я всей душой презираю! Совершаешь визиты, когда тебе угодно, пока я безвылазно сижу здесь и морю себя догадками о том, что творится снаружи. Так что не смей говорить со мной о доверии… Младший брат короля, вовсе не собираясь ничего отрицать, молчаливо выслушивал пылкую тираду. — Никто бы не смог сказать лучше, — горько подтвердил Таргариен. — Все, чего мы хотели, сгинуло, — почти слезно заверила принцесса. — Прими это наконец. Если по-прежнему веришь, что моя семья позволит нам обручиться, то ты все еще тот самый доверчивый мальчик, которым был много лет назад. Все изменилось, когда твой старший брат вознамерился забрать корону моей матери. — Ты не была так категорична в нашу последнюю встречу, — проронил наездник Вхагар, прежде чем подумать, как это прозвучит. Подоспевшее осознание уже было не в силах исправить усугубившуюся ситуацию. Виновато взглянув на молчаливую особу, Эймонд застал только жгучую ненависть в глазах смотрящей. — Я была пьяна и не отдавала себе отчета в том, что творю, — гневно выпалила белокурая. Сжав холодными пальцами узорчатую обивку кресла, Эйнис безуспешно пыталась угомонить бурю, что рьяно разбушевалась внутри и вызывала желание зарядить собеседнику хлесткую пощечину. Прежние остатки спокойствия исчезли, и на их истлевших костях заплясала злость, что не находилось сил усмирить. — Все, чего ты касаешься, тонет в проблемах, — устало поддела его дочь Рейниры. В любой другой день подобное высказывание возымело бы над принцем безоговорочную силу, но только не сегодня. Ярость, не спевшая подступать, погрузилась в транс. Разум, очистившись от побочных мыслей, заискрился молнией, и перед взором вновь показался в спешке удаляющийся хребет Арракса. Лишь качнув головой в знак согласия, Таргариен столь же слабо подсобил: — Уж в этом ты абсолютно права. — Неужели? Взяв всю свою волю в кулак, одноглазый без какого-либо энтузиазма ответил: — Наша помолвка отменяется. Тучная весть, сродни божественному снисхождению, вызвала в его собеседнице облегченный выдох, и Эйнис лишь гулко хмыкнула. — Наконец хоть какое-то здравое событие, — язвительно уколола его валирийка. Юношеское сознание, ранее кишащее множественными мыслями, теперь порождало лишь зияющую пустоту. Посему одна единственная дума, что все продолжала безудержно хлестать его по раскрасневшимся щекам, должна была вот-вот разрушить хрупкий мир принцессы. Держась из последних сил, белокурый препятствовал правде и ее несомненной уродливости. Однако внутренний голос, что исчерпал все свои запасы сострадания, продолжал подталкивать его к краю пропасти. «Пора». — Теперь ты лишь пленница, — с тяжестью начал он, — и… — Я была ей с самого начала, — хмуро гаркнула родственница, буравя взглядом неудавшегося супруга. — Если это то, ради чего ты явился, то можешь уходить. — Нет, — незамедлительно отозвался гость, — это еще не все. Демонстративно закатив глаза, дева натужно вздохнула и без какого-либо интереса готовилась выслушать дядю. Застыв в бесцельном ожидании, она позволила свинцовым векам наконец сомкнуться, пока принц, подобно хищнику, медленно ступал в ее сторону. Остановившись неподалеку от племянницы, одноглазый с теплом, что растекалось по венам, предался последнему мгновению уходящей действительности. Его задумчивый взор пал на хрупкие плечи, сахарные пряди и на черный атлас лент, который не так давно он имел право развязывать. — Я виделся с Люцерисом в Штормовом пределе, — прокатился вкрадчивый шепот. Незаинтересованность в происходящем без промедления покинула измученный разум, и тяжелые веки распахнулись вновь в безотчетной тревоге. Стоявший напротив принц внимательно следил за ее реакцией. Его челюсть оказалась стиснула подоспевшим напряжением, а желваки без остановки двигались под светлой кожей. Не ожидав увидеть родича так близко, невольница слегка вздрогнула, но не произнесла ни слова. Драконий всадник, что вытянул руку вперед, прикоснулся к тонкой шее, слегка теребя валирийскую сталь. Рой мурашек от палящего жара прошелся по молочной коже, и Эйнис задержала чуть ускоряющееся дыхание. Через мгновение, перестав играться с блестящей цепочкой, былой нареченный убрал свою ладонь и болезненно сообщил: — Никогда не думал, что до этого дойдет. Сощурив глаза, узница в опаске позвала его: — Эймонд… Он же, будто не различая ее слов, продолжал, не поднимая головы: — Не ведал, что потеряю контроль… Все ее естество, моментально окутанное склизкой паникой, затряслось, и сама девушка, что неотрывно всматривалась в юношу потемневшими от страха фиалками, судорожно проронила: — Skoriot ñuha lēkia iksis? — Я не сумел совладать с Вхагар. — Что ты сделал? — зашипела принцесса. Тягостное молчание распаляло тревогу пуще прежнего. — Nykēlā udlī! — коснулся его лица яростный крик. В угрожающей тишине еле слышно раздался треск поленьев, и Эймонд, наконец подняв голову, сухо выпалил: — Твой брат мертв, как и его дракон. Я убил их. Воздух, словно совсем иссохнув, растворился из легких. Принцесса, широко раскрыв глаза в клокочущем смятении, принялась цепляться за рядом стоявшее кресло. Пальцы в нескончаемой лихорадке вовсе перестали слушаться, а ноги резко подкосились. Быстро среагировав, Эймонд подхватил племянницу за худые плечи и аккуратно усадил на мягкую поверхность. Присев на пол, юноша коснулся ладонью девичьей трясущейся руки. Подобно загнанному в ловушку зверю, белокурая глядела на него в предсмертной агонии, пока из распахнутых чистейшим безумием очей лилась бесконечная соль. Ее разум, что ввергся в неминуемую хаотичность, отпустил все былое здравие. Ни единая разумная дума не имела возможности прорваться внутрь. Воспользовавшись ситуацией, принц Королевской гавани принялся скорбно изъясняться: — Да, я погнался за Люцерисом во время бури, но не имел намерений умертвить. Арракс испугался и атаковал меня и Вхагар. Она меня ослушалась и бросилась за ними. — Т-т-т-ы, — искоса посматривая на сидящего перед собой юношу, выдавила из себя Эйнис. Его бешено бьющееся сердце готово было заглохнуть. Вены, по которым нескончаемо циркулировала жгучая жидкость, казалось, вот-вот лопнут. — Мне очень жаль, — смиренно пролепетал он. Пленница, по-прежнему сотрясаемая в неверии, гнусаво прохрипела: — Окропи меня. Это ведь то, ради чего ты пришел… Эймонд с силой сжал ладонь на ткани ее черного платья. — Что? Голос тетушки, возникши в разуме, напоминал ей о пророчестве. — Она предупреждала, — бессвязно причитала Эйнис, — я была слишком слепа, чтобы поверить. Валириец, что обеспокоенно наблюдал за былой наперсницей, в попытках привести ту в чувство теребил ее руку. — Эйнис?! Непроницаемая пелена закрыла девичье сознание от чужих слов. — Глупая, глупая Эйнис, — досадовала она, чуть покачиваясь в кресле. — Что ты такое говоришь? — не унимался юноша. Дева вдруг резко остановилась и замолкла насовсем. Ее глаза, успевшие покраснеть, нервно дергались, а полуприкрытый рот пропускал наружу слабый поток воздуха. В следующее мгновение пурпур, будто вернув зерно здравости, окреп. Взгляд ее устремился к обеспокоенному лику напротив. Опустив очи вниз туда, где рука принца все еще сжимала потрепанный атлас, златовласая напряглась. Ее тонкий голос практически умолял: — Не прикасайся ко мне. Эймонд без каких-либо колебаний убрал свою теплую ладонь. Подоспевшая тишина, будто давняя приятельница, опять наведалась в покои, и Эйнис, прижавшись к сиденью, покрыла ладонью дрожавшие веки. Порой лишь гулкие вздохи ближнего все еще напоминали ей, что она не одна. Застывшее в оцепенении время все же бесследно ускользало, и беспрерывный поток, в отличие от людей, не ведал никакой усталости. Неожиданно уверенный тенор прорвал вуаль ее уединения: — Сейчас ты должна подняться с кресла. Белокурая, не обращая никакого внимания на его просьбу, сидела неподвижно, а из горла вырвался истеричный всхлип: — Ñuha lēkia... Поднявшись с холодного камня, одноглазый, преисполненный сожаления, посмотрел на избранницу. — Kostilus, — заклинал он, — geros. Дочь Порочного принца, словно пропуская слова мимо ушей, никак не реагировала. — Ñuha ānogar... Младший сын Алисенты неторопливо опустил свои руки на сгорбленные плечи, чуть сжимая нежную кожу. Незыблемой статуей Эйнис не двигалась с места. Надавив сильнее, юноша принялся тормошить девушку. Придя в себя, она посмотрела на гостя испуганными глазами, ведь его грубое лицо, бывшее слишком близко, высвобождало удушающий страх. — Слушай меня очень внимательно, — воззвал к ней юный дракон. — Не знаю когда и как, но моя мать желает от тебя избавиться. Рано или поздно за тобой придут, и я не смогу помочь, понимаешь? Ты же хочешь остаться в живых? Валирийка, еле сумевшая сфокусироваться на настойчивом голосе, слабо кивнула. — Тогда поднимайся. Поддерживаемая цепкой хваткой дяди, принцесса заерзала на кресле, но не смогла даже ухватиться за подлокотник. Силы покинули ее. Оттого родич, не став дожидаться, пока полнота духа вернется в хрупкое тело, поднял племянницу с насиженного места. — Вот так, — донеслось его бормотание, — пойдем. Ныне фразы, отказывающиеся собираться воедино, разносились по затуманенному разуму смутными отголосками. Обрывки слов путались в необозримой бесконечности, и без того изнуренная дева лишь острее ощущала собственную немощность. Эйнис, поддерживая одноглазым, перемещалась крайне медленно и неохотно, и ее босые ступни самозабвенно отдавали оставшееся тепло каменным плитам. Голова кружилась, а холодные пальцы все еще дрожали. Миновав камин и приблизившись к высокой картине, она остановилась, ведь оказалась не в силах сдерживать новую волну всхлипов. Подстраиваясь под ее движения, юноша выжидал подходящего момента. — Ну же, — успокаивающе подбодрил принц, — почти вышли. — Не могу, — не двигаясь с места, протянула та. Заглянув в поникшие глаза, наездник Вхагар обхватил раскрасневшееся лицо своими ладонями и нежно протер большими пальцами влажные дорожки. Златовласая, никак не реагируя на некогда желанные прикосновения, продолжала неотрывно смотреть в сторону приоткрытой картины, словно не желая встречаться с дядей взглядом. — Тогда я понесу тебя, — последовало чуткое заверение. Словно безвольная кукла она позволяла ему касаться себя. Одна рука легла на тонкую талию, пока второй юноша сумел захватить обе ее ладони. — Сцепи руки на моей шее, и я подниму тебя. Племянница не торопилась подчиняться наставлению, посему белокурый перевел единственный аметист на заплаканное лицо. Ее спертое дыхание отзывалось смутным предостережением, пока широко распахнутые очи следили за чем-то сзади него. Почуяв притаившуюся опасность, молодой дракон резко развернулся. Незнакомец, что держал в руке кинжал, замер от неожиданности. Взгляд его рассвирепел, и зычным басом он заявил: — Принцесса, бегите! В следующую же секунду мужчина набросился на Эймонда. Тот, закрывая собой родственницу, стремительно вытащил из ножен поблескивающее оружие. Простолюдин резко замахнулся, рассекая ножом воздух, но принцу удалось увернуться. Оказавшись за спиной у незваного гостя, он заломил тому руки. И пока из груди пришедшего вылетали суматошные возгласы, Таргариен без толики жалости полоснул лезвием по его горлу. Алые капли, хлынув неудержимым потоком, расплескались по напротив стоявшей деве. Успевшее побледнеть лицо покрылось кровяной росой, как и тонкая шея, а черный атлас наскоро впитывал в себя остывающую жизнь. Проигравший, что все еще испускал слабые судороги, рухнул камнем на хладный пол. Покидаемые удалью глаза его закатились, и всякое движение вскоре прекратилось. Труп безвольно обмяк. Багряное месиво, вбирая в себя свежую жидкость, принялось растекаться во все стороны. Несколько мгновений спустя валирийка, продолжая смотреть на разрастающуюся лужу, ощутила босыми ногами липкое тепло. Прикоснувшись к правой щеке, она взглянула на окропленный палец. Связки образовались в небольшой клубок, и желанный крик не поспел за глухим отчаянием. Эймонд, который не спеша переступил через бездыханное тело, приближался к наезднице Туманной охотницы. Поскорее убрав в ножны окровавленную валирийскую сталь, он поднял руки ладонями вверх, будто желая показать племяннице, что не представлял для нее никакой опасности. Узница, даже не подняв головы, только зажмурилась. Его приходившее в норму дыхание обожгло нежную кожу. Однако руки, так и оставшись высоко в воздухе, более не смели касаться ее тела. Резкий импульс ударил девушку в грудь. — Эйнис, — послышался отчаянный зов. — Прости, что тебе пришлось это видеть. Прости за все. Еле разлепив глаза, принцесса наконец взглянула на дядю, дабы он узрел ее чистейшую боль. Его тонкие губы дрожали, и принц, набрав в легкие воздуха, невольно признался: — Я просто не мог обрести тебя после стольких лет, чтобы потерять вновь. Потянувшись к ее лицу, он оставил на окровавленных губах легкий ненавязчивый поцелуй, прикрывая глаз. Растворяясь в тишине, зеленый принц и черная принцесса стояли неподвижно, соприкасаясь лбами. Белокурая, издав сиплый выдох, вынудила Эймонда ненадолго отстраниться. Юноша неизбежно столкнулся с фиалками, что покрылись непроницаемым льдом. Суженая в странной манере взглянула на его правое плечо, на что сам одноглазый не обратил должного внимания. Средь непомерной дикости произошедшего раздался ее холодный шепот: — Zālaes isse Sīkudi Nopāzmi. Старшая внучка усопшего монарха, отпрянув от валирийца, медленно отшатнулась и зашагала прочь. Покачивающейся походкой она миновала злосчастную картину, пока не растворилась в тусклом свете коридорного факела. Родич, уже проводив ту взглядом, продолжал смотреть в разрывающую сердце пустоту. — Geros ilas, Эйнис, — бросил он ей вслед. Отзвуки слабой поступи, давно исчезнув, продолжали звучать эхом в сознании. Неторопливо подошедши к картине с плачущей незнакомкой, зеленый принц задвинул полотнище на место, скрывая тайную тропу. Ведомый стихийным порывом, он направился к кровати племянницы и уселся на мягкую перину. Пальцы вели вверх по белоснежному хлопку, вбирая в себя тонкий шлейф аромата драконьей всадницы, что еще не поспел выветриться. Переведя взгляд на черную ленту, оставшуюся лежать рядом с небольшой подушкой, юноша тут же с особой жадностью схватил ее. Покрутив изящный атлас меж пальцев, Эймонд собирался упрятать его в высокий карман, как вдруг остановился. Глухой звук чего-то незримого, разбивающегося о каменную плитку, тяготел к его стопам, оттого белокурый опустил глаз. Небольшое рубиновое пятно под гнетом очередной капли росло. Пронзительная боль, резко ударив в правое плечо, заставила коснуться темной кожи дублета. Материал оказался наскоро расстегнут, и одноглазый принялся рассматривать глубокую рану. Колотый порез пульсировал неимоверной силой, вынуждая челюсть сжаться. Через несколько секунд буйный поток жидкости опять хлынул из свежего увечья, пока левой ладонью младший брат Эйгона пытался остановить его ход. Застегнув свое одеяние и держась за плечо, Таргариен приблизился к главному выходу, и странная тишина вызвала определенные опасения. Прислушавшись к ней, он не уловил ни единого голоса за стеной. Резким махом ноги дубовая дверь оказалась выбита, и принц, вновь обнаживший окропленный клинок, вышел в коридор. Стража, что должна была беречь покой принцессы, отсутствовала. Затыкая позывы острой боли, раненый юноша двинулся вперед. Багрянец, продолжая свой путь, стекал по бледной коже, и верх хлопковых штанов приобретал характерный оттенок. Доковыляв до башни десницы, Эймонд не встретил ни единой души. Даже часовой, которому было должно нести вечерний дозор, исчез. Было слишком тихо. Всматриваясь в открытый проход, он насторожился, и слух резко обострился странным звуком. Ступив под тепло кованых светильников, наездник Вхагар направился в сторону громкой суматохи. Чем дальше несли его ноги, тем отчетливее становился женский крик. Опознав голос, принц практически рванул к давно знакомым покоям. Через несколько мгновений, оказавшись подле чертога матери, ее сын застал толпу молчаливых гвардейцев. В непонимании глядя на обмундированных мужей, одноглазый принялся протискиваться сквозь сумбурное сборище. — Приведите ее ко мне! — вылетел из комнаты неистовый вопль Алисенты. — Сейчас же! Притащите эту дрянь! Часть гвардейцев, следуя приказу, быстро двинулась к выходу. Наспех растолкав собравшихся, пришедший застыл в немом ужасе. Юная Джейхейра, одолеваемая судорогой, пряталась за увесистым балдахином, а ее тонкие пальчики сжимали объемную ткань. Прижимаясь к сестре, маленький Мейлор стоял с зажмуренными глазами. Хайтауэр, что сидела перед детьми на коленях, содрогалась в рыданиях. Ее закрытый ночной сарафан струился мягкой тканью, собирая на груди и подоле влажные капли. В следующее же мгновение до всех присутствующих донесся голос Хелейны. Эймонд, сделав несколько шагов вперед, устремился к старинным распевам своей сестры. Приросши к белой плитке, новая королева держала в объятьях своего старшего сына. Его обезглавленный труп, покрытый залившей одежду кровью, казался бледнее любого мрамора. Тихая колыбельная по-прежнему звучала средь нескончаемых всхлипов, пока безутешная мать сжимала Джейхейриса в кроваво-красных дланях сильнее, охраняя его теперь вечный покой.