Дыхание, сбитое и неровное, разлеталось по тихому коридору, и шаткой походкой молодой правитель продвигался вглубь башни десницы. Взволнованные гвардейцы, что ворвались на празднество в честь его брата, встретили грубое непонимание. С их приходом вся беззаботность моментально улетучилась, и, ведомый срочным призывом своей матери, Эйгон сию же минуту покинул тронный зал. Вопросы о причинах подобной спешки доносились до ушей стражи несколько раз, но растворялись в воздухе без ответа, посему дракон излучал лишь непомерное раздражение. Родительница, несомненно, как никто другой умела искусно рушить его мимолетное счастье, за что и снискала тихое презрение. Наконец, достигнув нужного поворота, юноша застал точно таких же угрюмых мужей, глядевших на него с нескрываемым сожалением. Бросив настороженный взгляд в их сторону, белокурый поспешил распахнуть тяжелые двери в покои. Покачиваясь из стороны в сторону, он ввалился в немой чертог. Темнота, что ударила разительным контрастом, вынудила зажмуриться, и на несколько мгновений глаза его закрылись.
Разлепив все еще дурманный пурпур, король узрел лишь болезненные отблески очага. Разожженный камин, ставший единственным источником тепла, коснулся раскрасневшейся кожи своими тщедушными нитями. Средь их хрупких порывов показались два темных силуэта. Безликие тени, подобно древним изваяниям, не смели колыхаться, и их хозяева, вобрав в себя парализующую горечь, поступали точно так же. Отпечаток радости, покрывавший лицо защитника королевства весь вечер, канул в небытие, стоило тому разглядеть фигуры получше. Мать, расположившись в кресле, неотрывно глядела на неяркое пламя, изредка подрагивая. Полы ее наряда казались мокрыми, оттого благородный шелк намертво прилип к плитке. Стоявший рядом с ней Эймонд, всегда изрядно докучая старшего родича своей напыщенной серьезностью, ныне выглядел настолько удручающе, что хотелось поскорее сбежать и ни в коем случае не оборачиваться. Однако, в отличие от Хайтауэр, которая, казалось, даже не заметила старшего сына, ее младший ребенок пристально наблюдал за каждой нелепой попыткой Эйгона изображать трезвость. Наездник Солнечного огня, сделав небольшой шаг вперед, наконец остановился. Обратив свое внимание на одноглазого, он замер. Верхние пуговицы его дублета оказались расстегнуты, а из-под черной кожи виднелась белоснежная повязка.
— Что стряслось? — нарушил безмолвие король, что терялся в догадках.
Яхонт моря перевел взгляд на безжизненный камень, и родственник последовал его примеру, опустив голову. При чахлом блеске камина под ногами показалась ярко-красная хлябь. Размазанные и высохшие края лужи извивались в причудливых узорах, будто кто-то избрал жидкость своими красками. Рот юноши искривился, и в брезгливом отвращении он добавил:
— Какая гадость. Чья это кровь?
Алисента, что отлучила хладную ладонь от дрожавших губ, наконец обернулась и судорожно прошептала:
— Взгляните еще раз, Ваше Высочество.
Последовав наказу матери, валириец стал всматриваться в кровавую кашу. Чем дольше глаза его шествовали по влажной поверхности — тем больше деталей могли рассмотреть. Каменные ошметки, залитые багрянцем, небрежно валялись по разные стороны лужи. Некогда занятная безделушка, ныне потрепанная и сломанная, разлетелась на множество осколков. Миниатюрное крыло, оказавшись чуть ли не единственным нетронутым липкой субстанцией обломком, вызвало у смотрящего особый интерес. Зеленый правитель, нервно сглотнув, опустился на колени, дабы удостовериться, что собственное зрение и стремительно возвращающаяся ясность ума не имеют склонностей к обману. С неприсущей его душе осторожностью белокурый медленно и аккуратно прикоснулся к частице своего давно ушедшего детства. Ведь высеченный из гранита дракон однажды принадлежал ему самому.
Игрушка, полученная в дар от Визериса, была его светочем, когда дни щемящего грудь одиночества казались чересчур темны. Жест доброй воли, олицетворяя собой все то небезразличие, которое много лет назад отец питал в своему сыну, все же грел душу, и на несколько коротких мгновений стылый холод имел обыкновение щадить юное сердце. Посему Таргариен, несмотря на разросшуюся между ним и родителем пропасть, бережно хранил память тех дней. А когда воспоминания беззаветно отцвели, и необходимость лелеять их растворилась окончательно, тогдашний принц не придумал ничего лучше, чем вручить подарок своему старшему отроку. Не принимая никакого участия в воспитании и взрослении собственного первенца, он стал тем, кого больше всех ненавидел. Моменты осознания сего неутешительного обстоятельства накатывали внезапно и вне зависимости от окружения: будь то спокойное уединение или шумное веселье. Тягостные мысли не знали конца, и лишь заветная терпкость винограда могла защитить и успокоить разум от непреложной истины.
Порой, когда Эйгон позволял себе чувствовать то, что научился искусно подавлять, кроткое желание наполняло все вокруг трепетом надежды. Надежды все исправить. Хотелось наплевать на то, что уже не вернуть, и совершить нечто не ради краткого мига ускользающего удовольствия. Стать тем отцом, которого никогда не имел; быть опорой для своих детей, что ни разу не отыскал счастья ощутить. Но страх перемен оказался гораздо сильнее сердечного порыва. Вгоняемый в ступор, юноша очутился во власти пут. Тугие веревки стягивали шею крепче, и дыхание иссякало, становясь тяжелым, еле слышным. Дельная мысль, исчезая бледным призраком, покидала разум, и все начиналось сначала. Переступая порог бесконечности, дни пролетали во мгновение ока, пока былая решительность постепенно угасала. Юный принц потерял веру. А теперь и последний незримый оплот, под защитой которого находился и его малолетний сын, и почивший отец, был залит кровью. Хранившая некогда светлые помыслы вещица была вдребезги разбита. Связь прервалась.
— Джейхейрис… — раздался в оглушительной тишине голос, полный неверия.
Шатенка, что глядела на своего правителя совершенно бесцветно, сухо поведала:
— Они послали наемников, чтобы отомстить. Ваше дитя пало жертвой мести предателей.
— Нет, — разлетелся по чертогу хилый стон.
Пропуская проносящиеся слова мимо ушей, Таргариен c особой жадностью цеплялся за каждый окропленный осколок, до которого мог дотянуться. Словно одержимый, он сгребал их воедино в тщетных попытках вернуть фигурке прежний вид. Шершавые пальцы, что встречались с дымчатым камнем, дрожали, пока на коже появлялись еле заметные порезы. Кровь отца и кровь сына смешивались воедино. Поднявшись со своего кресла, королева-мать плавной поступью двинулась в сторону пришедшего, в то время как ее клокочущая злоба уже начала стремительно выливаться наружу.
— Пока король веселился и упивался до беспамятства, его семья окунулась в жестокость с головой! — выпалила она. — Ваши дети и супруга узрели то, чего никогда не следовало видеть их невинным душам…
Выслушивая пылкую тираду, белокурый не прекращал водружать к своим коленям все новые кусочки. Жар безраздельно властвовал над юным телом, и Эйгон, на чьих руках уже сохла прерванная жизнь его первенца, поднял на говорящую полные беспомощности очи. Горло сковало непреодолимой сухостью, и с губ сорвался еле слышный хрип:
— Мама, прошу…
Не останавливаясь ни на секунду, женщина подходила все ближе, пока не оказалась перед сыном. Словно провинившееся дитя, он глядел на нее в немой мольбе, но Хайтауэр не питала к нему снисходительной жалости. Изумрудные глаза, потемнев от расплескивающейся в их глубинах боли, прыснули желчью, а грубое обвинение покинуло плоть:
— Когда один из извергов замахнулся на Джейхейриса мечом, он продолжал звать Вас. Он звал отца, а его Светлость напивалась в Тронном зале…Ваш сын надеялся, что Вы явитесь в последнюю минуту. Он верил в Вас, — пронзительно закричала шатенка, — а Вы его бросили!
Подобно расплавленному железу материнское изречение нещадно жгло кожу. Кипящими потоками ее слова проникали все глубже, доставляя ту самую боль, которую могла причинить лишь она одна. Хорошо знакомое ощущение вновь вернулось к своему господину. Их встречам не было счета, но каждый раз итогом было лишь страдание. Эйгон, однако, что более не собирался становиться жертвой сих пыток, резко поднялся на ноги. Лиловые глаза налились безумием, и их обладатель набросился на Алисенту. Вдова, на лице которой не двинулся ни единый мускул, все же сжалась, но назад не отступила. Зеленый король с силой схватил ту за запястье, пока из легких вырывался возмущенный вопль:
— Закройте свой рот!
Эймонд, пристально следивший за ситуацией, среагировал незамедлительно. Оттолкнув старшего брата с особой пренебрежительностью, он заградил своим телом Хайтауэр.
— Aōhis ondos hen ziry gūros! — прорычал принц. — Īlva muña issa!
Гнев заполнил каждую пору защитника государства, и тягучим скепсисом до ушей
доходило высказанное.
— Issa? — тут же яро возразил он.
— Ziry dārys iksan!
Прислушиваясь к рваному дыханию родительницы, одноглазый притянул ее ближе, успокаивая. Женщина наскоро засучила рукав, демонстрируя ему отвратительный багровый след. Быстро пройдясь по изувеченной коже, Таргариен с отвращением перевел взгляд на брата.
— Skorkydoso aōla kostas?
Наездник Солнечного огня, буравя того взглядом, презрительно выплюнул:
— Nyke jorrāelza daor...
Ядовитый оскал показался на лице младшего родственника.
— Ao jorrāelza daor?
Каверзный вопрос остался без ответа, и в следующее же мгновение злобная гримаса сошла с грубого лица, уступая место обыденному холоду. Неторопливо сокращая расстояние, Эймонд остановился в шаге от своего короля. Смерив все его существо долгим взором, яхонт моря лишь договорил:
— Īlva muñe arlī renīs se nykēla avy ossēninna...
Оторопев от услышанного, правитель перестал дышать. Напряжение, что уже заполонило все пространство до краев, давило на каменные стены, а воздух, насытившись витающими по нему искрами, готов был вот-вот вспыхнуть. Двое валирийцев глядели друг на друга, вовсе не моргая, пока необузданная ярость жаждала разорвать каждого из них на мелкие клочья. Вдруг дубовые двери распахнулись, и на пороге показался сир Отто. Эйгон, над сердцем которого вовсю властвовала свирепая пурга, нехотя, но все же сподобился перевести глаза на прибывшего. Десница, мгновенно почуяв нечто неладное, мягко произнес:
— Мой король?
— Вы как никогда кстати, — подметил тот, развернувшись. — Проводите нашу матушку и найдите для нее подходящие покои. Также я желаю, чтобы к каждой из комнат моей семьи была выставлена еще дюжина мечников, это ясно?
— Разумеется, Ваша милость, — смиренно отозвался мужчина и преклонил голову.
— Но… — возразила Алисента.
— Вам пора, — бесцеремонно прервал ее сын, — отдыхайте.
Оказавшись объятой крепкой рукой отца, Хайтауэр медлительно и крайне неуверенно двинулась к выходу. Под пристальным взглядом детей вдова, омраченная происками уходящего дня, наконец покинула свой собственный чертог. Ни единого слова не сорвалось с уст до тех пор, пока братья не услышали дверной хлопок, а затем и звуки удаляющихся шагов.
— Неужели ты считал, — начал Эймонд с невозмутимой серьезностью, — что я позволю это сделать?
Неподдельный в своей искренности смех разлетелся по комнате переливом, в то время как супруг Хелейны сотрясался от его раскатов. Никак не отреагировав, одноглазый лишь смиренно ожидал пояснений. Наконец успокоившись, его собеседник глубоко вздохнул и дерзко заявил:
— Делаю то, что заблагорассудиться. Более нет тех, кто будет мне указывать.
Губы убийцы родичей растянулись в кривой усмешке.
— Уста короля, — нарочито протяжно выговаривал он, — а речи выблядка из Блошиного конца.
Два пурпурных глаза в одночасье сверкнули откровенным возмущением, и всем своим телом наездник Солнечного огня ощутил, как натянулась каждая тонкая жилка.
— Извинись, — отчеканил он, — немедленно…
Привычно сложив руки за спиной, принц невозмутимо изъяснился:
— Принеси извинения матери, а затем и я отвечу тебе тем же.
— Ну уж нет, — отрезал второй и стремглав направился к тахте, обитой бархатом.
Расположившись на сиденье, белокурый уставился на пол и притих, давая понять собеседнику, что более не желал продолжать столь изрядно затянувшийся разговор. Кожаные башмаки, немного потертые и выцветшие, казались ему достойными куда большего внимания, нежели собственный брат. Не было нужды поднимать глаз, чтобы узреть то, что отражалось на его извечно бледном и сосредоточенном лице, ровно как и желания вопрошать, ведь причина уже давно была известна. Эймонд, подобно всем прочим, проникся разочарованием, и Эйгон чуял это явственно и без каких-либо сомнений.
— Король обязан знать, — не унимался любовник Эйнис, — когда необходимо проявлять милосердие к ближним.
Первенец Алисенты тяжело вздохнул и прикрыл покрасневшие глаза в попытке спастись от подступающего бессилия. Помассировав кровавыми пальцами уставшие веки, валириец вымученно взмолился:
— Черт тебя дери, оставь меня в покое. Хотя бы ты.
Ожидавший очередных колкостей яхонт моря в одночасье потерялся в словах, и смутный клубень из дум задержался на кончике языка. Неторопливо он подошел к тахте и присел рядом с родственником. Парившая незримым провидением злоба исчезла, и в сознании стало совершенно пусто. Тишина между юношами впервые потеряла свою мрачную удушливость. Не осталось ничего, кроме молчаливой скорби, что оказалась подвластна обоим. Внезапным даром на разум снизошла единственная мысль, и Эймонд пришел к выводу, что это, должно быть, был самый долгий разговор с братом за всю его жизнь. Каждый из них, словно боясь разрушить сие редкое мгновение, не решался смотреть на другого. Устремивши глаза в каменную стену напротив, Таргариены хранили зыбкий мир.
— Ей не следовало так говорить, — набравши в легкие воздуха, наконец признался принц. — Ты не виноват в том, что произошло, однако поднимать на нее руку — ошибка. Что бы ни говорила и ни делала, она все-таки наша мать. Она истинная леди, посему стоит вести себя достойно.
Эйгон лишь слабо кивнул, но через мгновение мрачное лицо его просияло. Хитрая усмешка смела задумчивость, пока губы растягивались в нескрываемом ехидстве. Шершавыми пальцами король завел за ухо растрепанные волосы, и вдруг средь обоюдного безмолвия прозвучал его полный лукавства смешок.
— На наших врагов это не распространяется, — восстало недоброе заявление.
Эймонд прищурил правый глаз и нетерпеливо поинтересовался:
— О чем идет речь?
Супруг Хелейны, что смерил собеседника лишь снисходительной полуулыбкой, не торопился давать ответа. Ведь дума, возникшая внезапно, но так своевременно, несказанно будоражила сознание. Поспевающее за ней возбуждение, подобно тонкой змейке, уже вовсю извивалось под сухой кожей. Заприметив глиняный кувшин на деревянном столике, пленник собственных страстей потянулся за ним и, отхлебнув содержимое из узкого горлышка, наконец принялся молвить:
— Наша племянница все еще в Красном замке. Раз уж вашему союзу никогда не бывать, то я навещу ее сегодня ночью.
Длинноволосый тут же застыл, и его сердце пропустило болезненный удар.
— Но сперва хочу кое-что разузнать, — желчно продолжил юноша. — Скажи, она невинна или такая же потаскуха как ее мамаша?
Презрительное отвращение коснулось крепкого плеча, и наездник Вхагар, обратив взгляд на говорившего, лишь жаждал сжать свои цепкие пальцы вокруг его горла.
— Эйгон... — прозвучало своеобразное предупреждение.
— Матери и сестры здесь нет, — воодушевленно воскликнул государь. — Не упускай никаких подробностей.
— Между нами никогда ничего не было, — сошла с тонких губ вынужденная ложь. — Так что не о чем здесь говорить.
Подобные слова лишь раззадорили Эйгона, пока его неукротимый голод становился сильнее. Тягучей патокой предвкушение разливалось по венам и, уже воображая себе предстоящую встречу, он прикрыл глаза и мечтательно прошептал:
— Я возьму племянницу с кровью сына на собственных руках, а когда я закончу с этой сукой, то пришлю ее Рейнире... по частям.
Юный дракон, что погрузился во глубину несбыточных фантазий, вовсе не заметил, как кулаки брата неистово сжались. Пока костяшки неотвратимо белели, грубый лик его испещрялся злобой. Дав волю чувствам, одноглазый рисковал раскрыть тайны, которые так бережно хранил. Осознание, опередив подкатывающую неловкость, настигло хозяина вовремя, и тот принял спокойствие в свои стальные объятия.
— Ты опоздал, — довел до сведения короля принц.
Тот наполнился недоумением.
— Что?
— Эйнис сбежала, — отметил длинноволосый.
— Как? — прошипел защитник государства.
— Я более, чем уверен, что все, — замолк на секунду другой, пройдясь вскользь по кровавой луже, — что случилось в этом чертоге сегодня, стало лишь отвлекающим маневром. Она была их главной целью с самого начала.
— Почем тебе знать?
Вздохнув поглубже, младший сын Визериса без колебаний сознался:
— Потому что я был в покоях принцессы, когда она сбежала.
— Какого черта, брат?
— Обыкновенное любопытство, — отмахнулся валириец. — Ничего более.
— И? — скупо проворчал старший.
— С ней был мужчина. Наемник, по всей видимости, выводил Эйнис через потайной проход, — донеслось до ушей Эйгона клятвенное заверение. — Я расправился с ним, но племянница сумела ускользнуть.
Тот поднялся с насиженного места и, не сумев совладать с собой, сорвался на крик:
— Нет, нет, нет! Она не могла далеко уйти!
Сказанное осталось позади, и рука его уже вцепилась в тяжелую дверную рукоять, как из-за спины послышался плавный баритон:
— Куда направляешься?
— Проверить Туманную Охотницу, — затараторил Таргариен, не оборачиваясь. —Девчонка захочет улететь, но я не позволю.
Эймонд, что тут же поднялся с тахты, поспешно сообщил:
— Драконьи блюстители уже это сделали. Ее нет.
Медленно обернувшись, юноша, чьи глаза уже успели налиться яростью, ядовито ухмыльнулся. Стремительным потоком тягучая жидкость, перемещаясь по венам, прилила к лицу, и щеки разгорелись пунцом. Неистовая буря, встретившая свой первый вздох во глубине сознания, скоро нашла путь наружу, и король принялся крушить все, что попадалось на пути. Крепкие руки сомкнулись на увесистом балдахине и разорвали толстую ткань, а после на мелкие щепки разлетелась и изящная тахта. Глухое отчаяние подступало незаметно, и уже опаляло шею своим теплым дыханием. К очам подступила жгучая соль, ведь шанс на отмщение, столь сладкое и желанное, ускользнул также скоро, как и появился. Но жажда возмездия горела ярко, опаляя. Каждый новый удар высвобождал боль, что копилась внутри годами, и чувства, которые не находилось слов высказать. Переведя дух, Эйгон обернулся, и его тяжелый взгляд упал на книжный шкаф Хайтауэр.
В следующее мгновение безо всякого сожаления первенец опрокинул святыню своей родительницы. Раскатистый грохот встретился с каменными стенами, и наездник Солнечного огня, словно опомнившись, наконец остановился. Никак не противившийся воле брата одноглазый мог лишь молча наблюдать, как само воплощение хаоса терзало покои, что до нынешнего вечера не знали насилия. Запыхавшийся валириец в довольстве огляделся по сторонам на то, что сотворил. Суматошное дыхание вынуждало вздыматься широкую грудь снова и снова, пока сквозь мелкие поры уже успел просочиться липкий пот. Ноздри его жадно втягивали воздух. Обратив внимание на книгу, что лежала на полу, он тут же поднял рукопись за потрепанную обложку.
— Ее любимая, — подметил Таргариен, обращаясь ко второму, — верно?
Не дожидаясь реакции и не предаваясь ни малейшим раздумьям, правитель демонстративно разорвал ветхий переплет. Желтоватые страницы парили по воздуху до тех пор, пока не осели на хладную плитку. Эймонд молча следил за тем, как некогда прекрасная вещь обратилась в ничто.
— Никак не могу взять в толк, — досадовал Эйгон, — о чем ты думаешь, когда смотришь на нашу мать. Я ощущаю лишь одно. Чертово презрение. Она поит меня им уже много лет, но вкус по-прежнему так и не приелся, представляешь?
Нехотя младший брат поднял голову. Печаль, что отразилась в очах говорившего, выбила его из колеи. Защитник государства, указав пальцем на стоявшего напротив, осекся с завистью:
— А вот ты — совсем другое дело. Она никогда не смотрела на меня так, как на тебя. Побеждаешь сира Кристона, — поразился он, прежде чем съязвить, — но позволяешь себя ранить жалкому наемнику. Летаешь на самой закаленной драконице в мире, но не можешь с ней справиться. Даже девчонку поймать не сумел.
Слова хлестко прошлись по щеке, и Эймонд, будто ощутив удар, окончательно потерял дар речи. Отец почившего принца, лицезрея подобное впервые, победно ухмыльнулся, приговаривая:
— Поверь мне, будь ты первенцем, то стал бы ее самым главным разочарованием. А теперь убирайся.
Длинноволосый, более не смотревший в сторону родича, без промедления направился к выходу. Ни глубочайшее смятение, ни жалость к своей семье не могли вытеснить одну единственную мысль, отказывающуюся покидать его разум. Переступая порог залитых кровью покоев, одноглазый думал лишь об Эйнис. Жизнь племянницы, что он нашел смелость взять в свои руки, отныне находилась в безопасности, а воспоминания кровожадных желаний матери и брата лишь вновь привели к бесспорному выводу о правильности принятого решения.
Тьма, уже покрыв своим черным крылом спящую столицу, пролетала над Красным замком летучей мышью. Заглядывая в распахнутые окна, стихия наблюдала непоколебимое спокойствие, и лишь сквозь единственные створки привиделось слабое свечение. Глубокая тишина давно окутала зал Малого совета, и редко, будто стесняясь вмешиваться, легкими отголосками звучали всполохи пламени. Эйгон сидел во главе стола в полнейшем одиночестве. Окутанный горем потери, юноша неотрывно глядел в пустоту, пока рука сама тянулась к серебряному кубку неподалеку. Выпив залпом золото Арбора, он протер влажный рот. Застывшая кровь, из которой давно испарилась всякая жизнь, вновь наполнилась влагой, смешиваясь с ней. Валириец ненароком взглянул на пальцы, и безутешная скорбь вновь встретилась с проблеском забвения.
Пробыв в комнате матери еще несколько мгновений, король лицезрел учиненный им беспредел. Оскверненные вещи взывали к довольству, но даже оно было в силах защитить хозяина от подкрадывающегося ужаса. Ночь обещала стать бессонной. Таргариен покинул чертог за полночь, и бессвязные иллюзии о мнимой безмятежности побоялись следовать за ним. Образ сына, неясный и размытый, уступил свое место другому, что не оставлял в покое ни на минуту. Лицо, которое белокурый желал видеть менее всего, опять возникло перед отчужденной пеленой фиалок. Без устали родительница продолжала свое извечное преследование. Именно ее непоколебимой волею тогдашний принц взял в жены собственную сестру, от чего никогда не испытывал и толики наслаждения.
Семейные традиции всегда казались неоспоримой данностью. Обязательством, которое надобно исполнять вне зависимости от желаний. Роком, с которым не находилось сил бороться. И хоть знание собственного будущего не покидало разум много лет, юноша никак не мог с ним смириться, ведь рядом с Хелейной не ощущал ничего, кроме собственного отторжения. Ее вечная отрешенность отдавала сумбуром, а женское естество отталкивало, и даже вековое наследие, что он имел необходимость нести на своих плечах, не сумело подавить непреложную истину. Принцесса всегда была лишь его сестрой, и ни общее ложе, ни будущее потомство не могли этого изменить. Все же кровь дракона взывала к сгущению, посему подобная условность нисколько не заботила окружающих. Дева, словно отгороженная от всего мирского, выглядела крайне безучастной, а изящество и грация оказались ей чужды. Чего никак нельзя было молвить о Хайтауэр.
Хоть питаемая к ней неприязнь просачивалась сквозь поры, отравляя все вокруг, Эйгон не мог отрицать ее невозмутимую стойкость и неоспоримость красоты. Несмотря на их отношения, глубоко внутри подсознания мать по-прежнему оставалась самой прекрасной женщиной в его жизни. Ее глаза, переливающиеся изумрудным блеском, да курчавая копна бурых волос заставляли сердце биться чаще. Будучи мальчиком, ему думалось, что будущая супруга окажется именно такой, но все оказалось тщетно. Глупые детские ожидания превратились в труху и развеялись по соленому воздуху. Закостенев сердцем, принц отчаялся искать утешения. Чувство, словно насмехаясь, витало в воздухе, но никогда не подлетало слишком близко. Годы, наполненные одиночеством, дали понять, что ему не любить и не быть любимым. Память мигом подчищала хвосты, и валириец давно позабыл истинную заботу, но плоть по-прежнему жаждала чужого тепла.
Накидывая свою глубинно-синюю мантию, Таргариен покидал Красный замок в попытках ощутить краткий миг упущенной любви. Хмельной задор высвобождал потаенную страсть, и она смело бродила по узким улочкам в поисках приключений. Страшный голод, подчиняя себе и тело, и душу из раза в раз приводил на Шелковую улицу. Там, средь пестрых навесов и узорчатых ширм, россыпи перьевых подушек да позолоченных кубков, принц не знавал стеснения или страха. Он был свободен. Вдоволь наслаждаясь женской лаской, разум его наконец расслаблялся, а близость их тел стала лишним поводом забыться. Но как только валириец содрогался в экстазе блаженства, все менялось. Глядя на шлюх подле себя, Эйгон наблюдал за их разморенной улыбкой и призывно вздымающейся грудью. От них несло терпкой похотью, и к горлу подступала тошнота. Все они выглядели по-разному, но вели себя совершенно одинаково. Посему стоило виноградной сладости дать еле ощутимую брешь, след хозяина тут же терялся меж переулков.
Но жажда, пышущая безумием, манила за собой, и принц безропотно поддавался искушению. Теперь всякое тепло, что исходило от девичьих станов, перестало вызывать воодушевление, как в первую пору. Но столь сладкая привычка уже успела въесться под кожу, не оставляя никаких шансов на замену. Выпивая каждую из проституток без остатка, он алчно переходил к другой. Не способный остановиться хищник двигался вперед. Ночь сменялась ранним заревом, и увлечение давно обратилось в необходимость. Не предавая зова плоти, Таргариен делал то, что должно. Время, подобно быстрому порыву ветра, еле касалось жемчужных волос, забирая с собой сотни лун, и банальная до дрожи в поджилках скука обратилась вечной спутницей. Не нашлось заведений, где бы его ни встречали, как старого друга, как не осталось и опытных женщин, чей вкус на губах он бы не ощутил. Все же ноги, проделывая привычный маршрут, неизменно вели к порогу «Голубой жемчужины». Будучи частым гостем, юноша вальяжно расхаживал по затемненному коридору, пока шлюхи, перешептываясь, тихо хихикали. Пройдя вглубь дома удовольствия, наездник Солнечного огня повстречал невысокую женщину, и ее немолодое лицо просияло широкой улыбкой.
— Не сомневалась, что скоро увижу Вас вновь, мой принц, — любезно поприветствовала его управляющая. — Чего изволите сегодня?
Даже не взглянув на говорившую, Эйгон плюхнулся на мягкое кресло.
— Ты обещала мне нечто особенное в прошлый раз, — скучающе отозвался тот, — не так ли?
— Разумеется, — мягко проворковала черноволосая.
Стоило ей щелкнуть пальцами, как узорчатая ширма тотчас распахнулась. Под неяркие переливы свечей на пороге, неуверенно ступая вперед, показалась шлюха не старше самого валирийца. Юноша поднял полные усталости аметисты и тут же замер. Проститутка стояла в центре зала, стыдливо опустив взор. Несвойственно целомудренное платье скрывало от его плотоядных глаз изящные изгибы, а светлая кожа алела застенчивым румянцем. Россыпь кофейных прядей, чуть оттопыренных и вьющихся, легла за спину, и их обладательница без устали заводила за ухо то одну, то другую. Незнакомка всецело завладела его вниманием, посему Таргариен сразу же поднялся с места, дабы рассмотреть ее получше. Шатенка продолжала глядеть на квохорский ковер, пока белокурый продвигался ближе.
— Посмотри на меня, — раздалась средь спокойствия невесомая просьба.
Девчонка не спеша подняла точеный подбородок. Во глубине светло-зеленых глаз не оказалось и толики похоти, отличающей любую шлюху. На ее месте возник искренний порыв испуга, и принцу почудилось, что он был способен сжать сие чувство в своих ладонях. Удовлетворенно уставившись на управляющую, Эйгон бесцветно проговорил:
— Сколько?
— Золотой дракон.
Пришедший ухмыльнулся. Женщина, уловив его недовольство, тут же снисходительно пояснила:
— Вы просили чего-то нового. Я нашла для Вас девственницу. Оттого и цена, мой принц.
Валириец, оглядев деву вновь, одобрительно кивнул. Заполучив из его рук блестящую монету, черноволосая поклонилась вновь и безмолвно покинула зал. Заслышав слабый щелчок, наездник Солнечного огня непринужденно проследовал к столику с кувшином. Разливая содержимое по двум сосудам, он хранил томительное молчание. Кудрявая, что наблюдала за каждым его шагом, не смела двигаться. Спустя пару мгновений первенец Алисенты очутился подле нее.
— Как тебя зовут? — подавая ей бронзовый кубок, поинтересовался гость.
Немного поколебавшись, девица все же приняла чашу и тихо произнесла:
— Селия.
— Ты совсем не похожа на здешних обывательниц, — сошла с уст ловкая заметка. — Так скажи, как тебе довелось оказаться в подобном месте?
Застенчивая зелень сошлась с выжидающими фиалками, и прозвучал тонкий голосок:
— Делаю все, чтобы выжить.
Принц лишь мотнул головой в знак солидарности.
— Пей, Селия.
Новая знакомая послушно пригубила янтарного вина, чуть поморщившись. Белокурый, что неотрывно изучал ее, издал искренний смешок.
— Никогда вина не пробовала?
Собеседница покачала головой.
— Ты быстро привыкнешь ко вкусу, — поддержал ее дебют Таргариен.
Погожий вечер плавно перетекал в прохладу ночи, а изысканный напиток вовсю сочился по венам. То и дело оказываясь на дне чаши, алая жидкость успела развязать молчунье язык. Однако ее скромность, по началу считываемая принцем напускной, сияла ярче прежнего. Испытывая неподдельный восторг, он окончательно расслабился. Даже глубоко эгоистичный порыв, что более не желал оставаться на задворках сознания, оказался наскоро подавлен. Эйгон, оставляя грубость за пределами комнаты, неторопливо дотронулся до горячей щеки. Приблизившись к румяному лицу, гость невесомо коснулся мягких губ своими, а затем немного отстранился. Девичье дыхание принялось вбирать в себя глубину, пока Селия, в чьих глазах более не нашлось места страху, глядела на него, словно зачарованная. Яркий проблеск лучезарной улыбки появился на устах обоих. В те сумерки, покрытые густым туманом, пронзительная нежность захватила юношу целиком и полностью.
Самозабвенно сцеловывая ее невинность, Таргариен срывал из легких новой любовницы тяжелые вздохи. Гладкая кожа стремительно покрывалась россыпью мурашек, и темноволосая, распахнутая лишь для него одного, приняла в себя разгоряченную плоть. Его движения, выверенные, но нисколько не резкие, успокаивали ее сердце, трепещущее от новых ощущений. Покуда проступившая соль их тел испарилась, а дыхание стало мерным, валириец, наконец открыв глаза, вновь взглянул на девушку. Шатенка мерно сопела, и еле прикрытая грудь плавно вздымалась. Разбросанные по подушке кофейные пряди, словно корни старых деревьев, переплетались меж собой. Аккуратно высвободившись из ласковых пут, Эйгон, чей разум был чист как никогда, принялся одеваться. Легкий ветерок, что ворвался сквозь арку, не решался уносить искренность разлитых в воздухе чувств. Вещи, разбросанные на мягком ковре, вернулись на положенное им место, и принц проследовал к выходу. Прикоснувшись к раздвижной перегородке, он обернулся. Уголки полных губ дернулись, и белокурый бесшумно покинул зал.
Повстречав управляющую на выходе, наездник Солнечного огня удостоверился в том, что никто, кроме него самого, не посмеет тревожить покой новой знакомой. Увесистый мешок золотых монет послужил весомым поводом для успешной сделки. Их встречи стали происходить намного чаще, и Эйгон, нарочно отказываясь от компании других женщин, стал стремительно прикипать к избраннице. Проведенные вместе луны исцеляли, как и подаренная ею любовь. Столь необходимое утешение, что юноша тайно вожделел более прочего, нашлось там, где он никак не ожидал. В моменты режущей тоски, что накатывала в безрадостных стенах Красного замка, любовник изнемогал от медленного хода времени и не мог дождаться вечера. Когда же наступал нужный час, ноги несли хозяина в уют привычного зала. Таргариен, лежа на острых коленях, изо всех сил цеплялся за странное умиротворение. Даже соблазнительный виноград переставал терзать его страждущую душу, ведь Селия опьяняла не хуже любого вина. Сон в объятиях кудрявой казался блаженным, и каждый раз, закрывая глаза, молодой дракон неустанно молил Семерых, чтобы все не оказалось одним сладким сновидением.
Издыхающее зарево дня наконец иссохло, и очередные потемки спешили спуститься на столицу. Буйство огней, что оберегало горожан от проделок тьмы, освящало им путь. Королевская резиденция погрузилась в глубокий сон, а синяя мантия промелькнула меж домов на Шелковой улице. Привычная ширма тихо скрипнула, и Эйгон прошел в просторную комнату, наполненную мягким светом. Девушка сидела на деревянной кушетке, никак не реагируя на появление своего покровителя. Впервые застав ее в крайней задумчивости, он забеспокоился.
— Селия? — настороженно позвал принц.
Подойдя ближе, Таргариен заметил в тонких пальцах небольшой сверток, и любимица, подняв на него пустые глаза, хмуро поведала:
— На днях меня навестил один мужчина.
Порочная дума стремительно врезалась в голову, и юноша мигом вспыхнул:
— Я же договорился со старой сукой…
— Он не был клиентом, — настояла собеседница.
Суровый лик тут же прояснился. Присев рядом, молодой дракон приобнял темноволосую за плечи.
— Тогда чего он хотел?
— Лишь сказал, — без энтузиазма вымолвила она, — что ему поручено передать мне важное послание.
Своей мягкой ладонью Селия коснулась его грубых пальцев, вкладывая в них папирус. Обеспокоенный любовник нетерпеливо раскрыл лист, вчитываясь в каждое слово.
Принц Эйгон, покидая стены замка, оказывается в Вашей постели. А вот его собственная остается хладной. В ней спит его законная супруга, принцесса Хелейна, которой уже давно пора быть на сносях. Вашими хлопотами он возвращается в покои без сил и не желает смотреть в сторону истинной суженой.
Понимаю, что женщине подобной профессии вовсе не выгодно упускать столь прославленного покровителя, но смею заверить, что вознаграждение окажется щедрым. Примите сие любезное предложение, прекратив всякое общение с представителем монаршей семьи, и до конца своих дней не будете знать нужды. А если же решитесь отвергнуть королевскую волю, можете уповать на милость Матери.
Злость, заполняя легкие до предела, подступила незамедлительно, и принц подскочил с места. Парой резких движений рукопись разлетелась на мелкие клочки. Яростно притоптав ненавистные слова, юноша преисполнился отвращения, ведь почерк был хорошо ему знаком. Время потеряло свой счет, и Таргариен лишь слышал, как собственные ноздри бешено втягивали горячий воздух. Развернувшись, он посмотрел на Селию. Она наскоро отвела свой понурый взор, и ее тело пробила мелкая дрожь. Эйгон, вовсе не отличающийся глупостью, тут же смекнул, что решение уже принято.
— Сколько? — разошелся по залу угрюмый баритон.
Любовница резво вскинула подбородок.
— Что?
— Сколько ты получила? — буравя ту взглядом, напирал принц.
Не собираясь лгать, темноволосая мгновенно избавила его от догадок:
— Триста золотых драконов.
Бессилие пронизывало конечности, пока с языка сходила призрачная надежда:
— Но я хочу остаться с тобой...
Медленно поднявшись с кушетки, кудрявая подошла к нему ближе и испуганно опешила:
— Я не могу игнорировать королевские наставления!
Принц слабо улыбнулся.
— Зато могу я.
Грузный выдох разнесся по залу.
— Мы оба знаем, что даже у тебя нет такой власти, — взяв того за руку, сочувственно прошептала собеседница.
Эйгон сжал небольшую ладонь крепче, прекрасно осознавая, что Селия права. Вложив в девичий разум свои мысли и знания, он наградил ее сведениями, что было не положено рассказывать обычной проститутке. Несмотря на всю неоспоримость истины, Таргариен приступил к настойчивому уговору:
— Я куплю дом рядом с городом. У тебя будет хорошая одежда, еда и прислуга. Нас не разлучат.
Слушая его речь, Селия болезненно улыбнулась, и сдавленный всхлип заполнил пространство.
— Как ты не понимаешь, — протянула она, — для меня это кончится плохо.
Покровитель молчал, наблюдая, как на щеках избранницы заблестела прозрачная печаль. Девушка, заглянув в его глаза, неожиданно призналась:
— Отец ушел еще до моего рождения, а родная мать продала в дом скверны за десять серебряных оленей. Она знала, что со мной станет, но ей было наплевать. Семеро никогда не одаривали меня своим светом, — сглотнула та, прежде чем просиять, — пока одним вечером ты не переступил порог борделя. Но, кажется, их благосклонность коротка.
Валириец никогда не расспрашивал Селию о прошлом, вдобавок и она не спешила рассказывать историю своего недолгого жизненного пути, посему миг откровения застал его врасплох. Опалив кофейные завитки своим жарким дыханием, принц с особой жадностью втягивал в легкие еле ощутимый аромат.
— Я начну новую жизнь, — поспешила объявить любовница, — подальше от грязи столицы.
Приглаживая ее непослушные волосы трясущейся рукой, драконий всадник молча всматривался в поистине прекрасный лик. Ненасытные и въедчивые аметисты ее нисколько не смущали, ведь девушка глядела на него точно так же.
— Не уходи.
— Освободи меня.
Мольбы двух сердец раздались в унисон, и, поддавшись обоюдной безвыходности, влюбленные притянули друг друга ближе. Полное неверие захватило разум Таргариена, который еще не осознавал, что его блаженный сон близился к необратимому завершению. Цепкие пальцы крепко оплели содрогающийся стан, пока Селия шептала нечто невнятное на ухо принца. Чем дольше он держал ее в объятиях — тем сложнее виделось уйти. Посему, превозмогая свое нежелание, юноша отстранился первым и, с
пронзительностью взглянув в ее изумрудные глаза, вернул давно сказанные слова:
— Сделай все, чтобы выжить.
Не дождавшись ответа, Эйгон помчался прочь из зала «Голубой жемчужины», так более ни разу не объявившись у парадного входа. Темнейшая из ночей выла разъяренным волком, пока он терялся в попытках заглушить свое горе в одном из трактиров Блошиного конца. Зияющая пробоина, заливаемая дешевым пойлом, погрузилась во мрак. Невесомое марево привычно помутнило рассудок, на время приглушая отголоски совести. Чувство покинуло тело, а плоть, не получившая никакой разрядки, призывно заныла. По возвращении в Красный замок принц наконец консумировал свой брак. Зов глубинного и низменного желания, протягивая лапы к непорочной деве, оказался беспощаден. Таргариен двигался в ней решительно и грубо, пока Хелейна извивалась от пронизывающей боли. Ее тело казалось неправильным, чужим, и, лишь закрыв глаза, будущий король смог забыться. Полюбившийся образ возник в сознании, и таинство момента, которое юноша делил ныне с другой, снова оказалось лишь во власти Селии.
Погруженный во глубину отчаяния, наездник Солнечного огня вернулся к старой привычке. Жгучий напиток приятно стекал по горлу, унося с собой всякую печаль. Когда винный морок окутывал целиком, границы запретного существенно расширялись, и, не испытывая вины, валириец стремглав возвращался к сестре. Однако спасительное забвение не длилось вечно. Стоило ему открыть уже лишенные всякой похоти очи и взглянуть на белокурую, как сожаление становилось неизбежным. А следы, что Эйгон порой оставлял на женском теле в порыве вожделения, взывали к стыду. Знавший свой проступок, но отказывающийся в нем признаваться старший брат прятался от ее долгого и пронизывающего все кости взора. Днем, трезвый и печальный, он сторонился Хелейны при дворе, но как только сумерки окутывали столицу, а хмель лишал совести, уже ждал ее появления на супружеском ложе. Острая необходимость вытеснить ту, что была дорога, не оказалась безрезультатной, и вскоре весть о беременности принцессы облетела все государство.
Волнение захватило разум, и принц, не готовый стать отцом, тут же оставил совместные покои. Время неумолимо двигалось вперед, поглощая остатки сердечности, что еще зиждилась в отравленном сознании. Новость о появлении двойни и вовсе застала Эйгона далеко за пределами Красного замка. Урожденные с дефектом близнецы вызвали у своего родителя неосознанное отвращение, лишь служа доказательством того, что их союз с Хелейной был самой истинной ошибкой. Никогда не произнося упреков вслух, юноша ненароком винил в уродстве первенцев супругу, ведь ее духовная неполноценность лишь обрела кровное воплощение. Бессмысленные уговоры не могли заставить его находиться с ними рядом, и матушка гневливо обвиняла сына в вопиющей и непозволительной нелюбви. Разрешая женщине строить ее собственные выводы, Таргариен скрывал истину намерений. В свое время лишенный заботы людей, что подарили жизнь, он не представлял, чему мог научить своих отпрысков.
Вовсе не желая очернять детские сердца, Эйгон держался в отдалении. Изредка, когда близнецы играли меж собой средь зелени королевских садов, отец наблюдал за их непринужденностью. Его напускная безучастность убеждала окружающих в полном безразличии, но неуловимый трепет мог ощутить лишь он один. Дети, словно делившие душу пополам, были неразлучны и смотрели друг на друга с такой кроткостью, что их отец впадал в тоскливую зависть. Хоть отношения с Хелейной никогда не ладились, белокурый чувствовал спокойствие, когда размышлял о судьбе отпрысков, которым предстояло провести вместе всю жизнь. В отличие от него и сестры, оба чада, перешептываясь в тени кустистых кипарисов, обладали несомненной связью, и только глупец мог думать обратное. Спустя время Джейхейра планомерно сближалась с матерью, разделяя ее взгляд на мир, а Джейхейрис, в попытках найти одобрения родителя, звал того в покои. Какие тайны мог раскрыть человек, страдающий от нескончаемых соблазнов? О чем мог говорить с невинным тот, чьи непорочность и порядочность давно оказались вдребезги растоптаны? Все же нехотя Таргариен шел наследнику навстречу, но держал опасения при себе, ведь не желал, чтобы мальчик впитал его мрачный и холодный взгляд на мир. Наездник Солнечного огня хранил в себе радостную надежду, ведь был уверен, что его дитя не станет ему подобно. Однако вместе с гибелью наследника истлело и кроткое чувство.
Эйгон не заметил, как покой его перестал быть уединенным. Сир Отто аккуратно затворил тяжелую дверь и остановился от него в нескольких шагах.
— Мой король, — полушепотом воззвал Хайтауэр, — Вы хотели меня видеть?
Молча кивнув, валириец жестом пригласил того присесть. Десница, заметив осушенный стеклянный кувшин, взглянул на государя с тревогой.
— Позвольте мне выразить искреннюю скорбь, — сорвалось соболезнование с его уст. — Да упокоится с миром душа Вашего наследника и моего внука.
Проигнорировав слова поддержки, Таргариен не стал тянуть и перешел к расспросу:
— Что известно об убийцах?
— Их было двое, Ваше Величество, — поведал Отто. — Рослый мясник и тщедушный крысолов. Их третьего сообщника убил Ваш брат в покоях принцессы Эйнис.
— Что с остальными?
Мужчина, поправив меховой ворот, приступил к разъяснению:
— Сир Ларис держит мясника в своих подземельях. Уверен, что в скором времени мы получим от него всю необходимую информацию. Второму удалось сбежать. Я уже распорядился выслать на его поиски золотых плащей.
— Хорошо, — послышался слабый ответ.
Наступило молчание, и выходец из Староместа, ощущая нутром нарастающий дискомфорт, деликатно добавил:
— Видите ли, Ваша Светлость, мерзавец взял кое-что с собой. Полагаю, что такого рода изуверский трофей — проделки Вашего дяди Деймона. Только он обладает подобной жестокостью, — замолчал на мгновение он, прежде чем продолжить, — хотя, возможно, после потери бастарда закостенела и самозванка.
Завороженные дурманом очи поднялись, и в них промелькнула лишь крайняя раздражительность.
— Какой еще к черту трофей?
— Мой король…
— Отвечайте, — прозвучал строгий приказ.
Десница, прокашлявшись, грузно обмолвился:
— Голова Вашего сына.
В ушах раздался звон, и на мгновение белокурый словно исчез из этого мира. Мысли, образуя нечто невообразимое, медленно двигались по кругу, и отцовский разум, находясь в ступоре, еле поспевал за их ходом. Эйгон не ощутил, как с собственных губ сошел глухой отклик:
— Один из них крысолов, говорите?
— Все так.
Заглянув в глаза своему деду, правитель кратко распорядился:
— Так повесьте их.
— Кого?
— Повесьте крысоловов Красного замка, — грубо повторил Таргариен.
Хайтауэр недоуменно уставился на внука и осторожно поинтересовался:
— Всех?
— Всех.
