Черное небо — зеленые звезды

Королева стояла у окна. Ее распущенные каштановые волосы чуть вздрагивали на ветру, что проскальзывал в покои. Лицо было безмятежным и светлым. Она не любила проводить время в одиночестве, но сейчас это было ей нужно. Когда необходимость прислушиваться к собственным мыслям одолевала больше обычного, женщина уходила в свой чертог. Гулкий шум нескольких пар каблуков не преследовал. Фрейлины не шли за ней по пятам. Лишь одинокое эхо собственных шагов отдавалось в ушах. Ее строгий характер не позволял заводить подруг. Она не была на это способна. Больше нет. За всю свою жизнь королева сблизилась с женщиной лишь однажды. То было еще в юности. То было с принцессой Рейнирой. Тогда еще девочки делились секретами. За чтением книги септы проводили время в Богороще. Принцесса оказалась единственной, кто из придворных дам поддержал Алисенту после смерти матери. А когда несчастье настигло и саму юную Таргариен, ее подруга была рядом. Спустя годы и пережитые потрясения их былой союз казался ей более невозможным. То был закат беспечных дней, их беззаботной юности. Время прошло. Оно неумолимо прибрало к рукам девичью легкость, выжгло мягкость души. И тогда, когда нынешняя королева вступила в новый для себя жизненный цикл, что-то в ней неизбежно изменилось. Она забыла детские забавы и привязанности. В редких случаях, окруженная придворными дамами, Алисента наблюдала за ними. Привычные в девичестве сплетни больше не прельщали. Шепот девушек казался назойливым и едким. Но порой раздражение сменялось завистью. Тягучей и липкой. Чувство пробуждалось в сердце тихо, без предупреждения. Королева смотрела в их разгоряченные лица, поглощенные разговорами. Горящие интересом глаза бегали быстро, казались живыми. Сила юности переполняла хрупкие души. Жизнь в таком возрасте казалась простой и ясной. Юные дамы, еще не познавшие горести бытия, казалось, были счастливы. Ей не хватало этой энергии. Жизнь ее сильно отличалась. Время от времени мечты вернуться в юность застигали всрасплох. Но действительность была иной. Ее бытие, ее битва была ежедневной. С самой собой, своими страхами и с собственной семьей. Наследие, ее долг был куда важнее бессмысленных разговоров за чашкой чая. Преисполненная подобной мысли, Алисента не несла более свой крест в муках. Она все же волочила его, но делала это с гордостью. Со вздернутым подбородком. Это придавало жизни смысл. Чаще всего компанию женщине составляли вовсе не придворные, а единственная дочь. Хелейна временами приводила Джейхейриса и Джейхейру с Мейлором. Маленькие внуки вызывали радостную улыбку на лице королевы. Драконы втягивали ее в свои незатейливые игры, слушали рассказы про Старомест и Семь королевств. А когда наставало время прощаться, ласково прижимались к ее ногам, обнимая. Она чувствовала их тепло. Внуки были ласковыми, а души их — невинными. Они, сами того не подозревая, возвращали бабушке чувство легкости. Одиночество, что пожирало изнутри, словно насытившись, делало перерыв. Давало необходимую передышку. Дети были беззаботны. Пока. Однажды и они изменятся. Невзгоды омрачат их юные лица, заползут в душу, вызовут боль. Но сейчас меж ними не было напряжения. Они существовали в гармонии. Порой Хайтауэр корила себя за безмерную строгость, в которой вырастила своих трех детей. Раньше ей казалось, что это единственный верный вариант. Того желал и ее отец. Но все вышло из-под контроля. Старые суждения оказались ошибочными. Частые семейные застолья выглядели радужно, но лишь для тех, кто не знал правды. Ее дети давно были разобщены, оторваны от матери, отца и друг друга. Эйгон, ее драгоценный первенец, вырос жестоким и гневливым. Насиловал служанок, наслаждаясь их страданиями. Пил больше, чем любой другой человек в замке, позволял грубости. Иногда она находила его без сознания всего испачканного и смердящего. Ей не хотелось более знать, чем он занимался, где и с кем проводил свое время. Его поступки вызывали в ней холодящий кровь ужас. Но любовь к первому дитя была сильнее всего. Сильнее любого кошмара, который он мог учинить. Королева закрывала глаза на его преступления. У нее более не было выбора. Хелейна, средняя и единственная дочь, не была счастлива. Всегда казалась закрытой и непонятной. Тайну ее мыслей не было суждено постичь, казалось, никому, даже ей самой. Иногда Алисента не знала, как подступиться к ней. Временами, присаживаясь рядом, она пыталась заводить разговоры. Но дочь была молчалива. С возрастом улыбка на ее еще таком молодом лице стала мелькать реже. А когда матушка решила обручить ее с Эйгоном, то и вовсе исчезла. Лишь находясь в компании своих детей, лик Хелейны озаряла радость. И ее вечно грустные глаза преображались. Королева знала. То было ее виной. Она отдала дочь за сына, чья грубость, безучастность и безразличие угнетали ее девочку. Безжалостно резали наполненное мягкостью сердце. Старший сын не был достоин ее. Он лишь делал ей больно, наполняя душу мраком. Когда сон отказывался навещать покои королевы, она поднималась с кровати и долго сидела молча. Порой Алисента слышала, как плакала Хелейна. Ее крик разрывал ночную тишину. Матери было горько, но она ни разу не произнесла этого вслух, ни разу не навестила ее, лишь тихо вытирая жгучие слезы. Гордыня мешала ей, закрывала взор, словно полуденное слепящее солнце. Она была упрямой, и противилась видеть правду, хоть и все понимала. Ей, как никому другому, было ясно, что уже ничего не исправить. Союз пред Семерыми не мог быть разрушен или отменен. Если бы существовала хоть крохотная возможность сделать это, женщина вцепилась бы в нее всеми силами. Ради дочери. Ради ее спокойствия. Надежда, которую она хранила в своем сердце, оказалась растерзана суровой реальностью. Алисента не желала для Хелейны такой судьбы. Не хотела видеть ее страданий. Теперь же у дочки, подобно ей самой, появился свой крест, который ей придется нести на себе всю жизнь. Эймонд же, младший ее сын, всегда отличался умом и начитанностью. В отличие от Эйгона он был скромен и молчалив. Его детская теплота льстила ей, хоть часто она этим и пренебрегала. С возрастом вся чуткость его испарилась. Он более не желал проводить свое свободное время с матерью, не оставался в ее покоях подолгу. Лишь изредка радуя короткими встречами. Некогда мягкий мальчик загрубел. Его лицо стало непроницаемым, словно маска. Алисента более не имела понятия что он чувствует, о чем мечтает и думает. Ей было больно, ведь как бы ни хотелось, она больше не имела контроля над собственными отпрысками. Все они выросли, оформились, стали независимыми. Удручающее чувство тоски растекалось внутри, заполняло до краев. Она любила их, но не так, как должна была. Не желая снова допустить такую фатальную ошибку, королева пообещала себе однажды, что с внуками все будет иначе. Алисента долго стояла в тишине, довольствуясь ей. Вдруг дубовая дверь скрипнула и на пороге показался ее младший сын. Жестом пригласив его подойти поближе, она грустно улыбнулась. — Давно ты не приходил ко мне, — на выдохе произнесла королева-мать. — Мы видимся почти каждый день на трапезах, — ответил белокурый. Хайтауэр приблизилась к нему и коснулась рукой его волос, зачесывая выбившуюся белоснежную прядь обратно. Юноша выглядел спокойно, но прикосновения матушки вызывали в нем практически физическую боль. Он молча терпел прилив ее нежности. — Я соскучилась по нашим разговорам, Эймонд. — За этим я и пришел, — моментально донеслось до ее ушей. Они присели на тахту. — Что нового ты узнал на этой неделе? — любопытствовала женщина. — Я был в библиотеке. Узнал много нового про гильдиеров пряностями из Кварта, — уверенно поведал принц, делая паузу, — а еще узнал, что Вы забирали мои письма. Лицо ее не изменилось. Вот только уголок губ еле дернулся. Эймонд заметил. — Какие письма? — буднично произнесла Алисента. — Племянница писала мне после отъезда, но кто-то забирал ее послания, — спокойно пояснил юноша, пристально всматриваясь в лицо матери. Королева хмыкнула, нервно покручивая янтарный перстень. Обвинений не было. Но густо чувствовалась решимость сына предъявить их вслух. У нее не хватало желания продолжать этот нелепый разговор, но и отступаться уже не хотелось. — Твоя дерзость не доведет тебя ни до чего хорошего, — заключила она. — Как твоя мать, я очень опечалена и обижена подобными суждениями. Если и были письма, то они могли затеряться, — ответила она с уверенностью. — Нелепые случайности наполняют нашу долгую жизнь, только и всего. Юноша молчал. Удовлетворенно улыбнувшись, она стала рассуждать о погоде, но Эймонд перебил ее: — Нелепая случайность — потеря одного письма, но не всех. Алисента стала терять свою спесь на глазах. Она знала это, как и он. — До меня дошли слухи, — продолжил Таргариен, — что одна из служанок делала это от Вашего имени, матушка. — Как ты смеешь клеветать на меня? — воскликнула она с досадой. Лицо ее исказилось, на губах заиграла нервная улыбка. Страх змеей медленно спускался по позвоночнику, очерчивая каждую косточку. — Это наглая ложь, — зашипела она. — Кто сказал тебе подобное? Я прикажу вырезать им языки. — Достаньте свою шкатулку, — тихим, но жестким голосом произнес юноша. Королева с непониманием уставилась на сына. — Ту, что лежит под кроватью, — уточнил он. — Откуда тебе... — Просто сделайте это, — перебил ее он. Она медленно поднялась со своего места. Неторопливо достала шкатулку из-под кровати. Письмо девчонки отсутствовало. Мельком взглянув на рядом висевшее зеркало, она мысленно выругалась. Лицо, выдавая позор обладательницы, предательски горело. Королева, словно старое чардрево, стояла на месте, врастая подолом зеленого платья в каменный пол. Она не могла обернуться. Не хотела. — Я забрал его, — поднимаясь с тахты, проговорил Эймонд. Он двигался в ее сторону, оттого большой жгут нервов скручивался в голове. Алисента медленно обернулась. Уличенная в собственном проступке, она не собиралась извиняться. Она выбрала нападение. — Как ты посмел рыскать по моим покоям, — почти задыхаясь от безысходности, выплюнула она. — Вы взяли то, что Вам не принадлежало, матушка. Как законный владелец выжженного пергамента, я забрал его себе. Он мой. Женщина сильно сжала челюсть. — Кто сказал тебе? — Сейчас это уже не имеет ни малейшего значения. Мать не смотрела на него, гордо вздернув подбородок. Ее взор уходил вдаль. Она была своенравной женщиной. Принц хорошо это знал. Он пришел не ссориться или упрекать ее в злодеянии. Эймонд хотел знать правду. — Меня волнует лишь одно, почему Вы вытащили его? Зачем хранили все эти годы? Она была готова к любому вопросу. Но не к этому. Он ставил ее в тупик, заставляя метаться из угла в угол. Пойманная на своей собственной лжи, Алисента могла поступить двумя путями. Первый казался простым и понятным: врать до самого конца, обеляя себя, хоть сын уже и так знал правду. Второй исход требовал усилий: без тени страха рассказать о произошедшем, открыться, избавиться от тягостной ноши. Королева хранила много тайн, что грузом висели на ее хрупкой женской шее. Временами вес казался настолько велик, что кости ее трещали, неприятно поскрипывая. И тогда она водружала на себя еще. Больше окаменелостей. Больше секретов. Однажды стан ее сломается, треснет, заставит кричать. Так что перспектива избавиться хотя бы от одной тайны, сбросить ее с себя, уже выглядела заманчиво. — Твоя племянница предупреждала, что это ее последнее письмо, если ты не ответишь. — честно ответила королева. — Я поднесла пергамент к огню. Думала, что превращу его в пепел. Нечего оставлять детские глупые привязанности. Они принесли бы тебе боль, сын, как и мне. Пламя уже поедало концы, но я не решилась отпустить его. Королева тяжело выдохнула и взглянула на Эймонда. — Я хотела сказать, но мне стало страшно. А пока я собиралась с мыслями, время ушло. Наступил момент, когда я поняла, что не стоит резать старые раны. Но я сохранила то, что осталось, как напоминание, что больше не буду принимать решения за тебя. Эймонд был тих, но глаз его переливался гневом. Тишина больно резала уши. Она желала услышать ответа, полного ненависти, отчаяния, понимания. Любого. Но сын продолжал хранить молчание. Это был плохой знак. — Я хотела обезопасить тебя, — оправдываясь, произнесла она. — Каким образом? — сквозь зубы процедил белокурый. — Ее родственнички вырезали твой глаз. Я не хотела подвергать тебя новой опасности, — всхлипывая, пробубнила она. Принц не любил женские слезы. Они обладали уникальной способностью обезоруживать, заставляя его становиться мягче. То была непозволительная роскошь. Ему нужно было оставаться в трезвом уме. Он не мог поддаваться чувствам. — Спасибо за заботу, — все же мягче ответил Эймонд, — но это было решать не Вам. — Я уже ничего не могла поделать, — промямлила мать, вытирая слезы рукавом платья, — да и что бы я сказала в свое оправдание? Эймонд смерил ее быстрым взглядом и направился к выходу, но она схватила его за запястье. Смотрела забито, почти с мольбой. — Столько лет прошло. Неужели это важно? «Неужели это важно?» Да, было. Все эти годы он ненавидел племянницу. Не мог простить ей отсутствие в собственной жизни. Эйнис улетела со своей семейкой в полдень без предупреждения, даже не простившись. Сбежала, подобно помойной крысе, в страхе поджимая хвост. Когда Эймонд решил навестить подругу, наполненный желанием попросить прощения, след ее уже давно затерялся в чистых небесах. Кровать была раскурочена, словно она все еще была в покоях. Казалось, девочка вот-вот встанет с кресла, что стояло спинкой к гостю. Но там было пусто. Ее вещей тоже не было. — Я злился, — признался юноша, — оказывается, то была не ее вина. — Она знает? — Нет, — соврал Таргариен. — Хорошо. Хайтауэр выдохнула с облегчением. — Ты ведь не станешь говорить об этом королю? — робко поинтересовалась она. Кривая ухмылка на его лице ликовала. — Все останется между нами.

Морской воздух казался особенно приятным в ночи. Его порывы ласкали кожу, нежно касались волос. Сегодня волны были мягкими и спокойными. Двое сидели на берегу, всматриваясь в тихую водную гладь. — Нет, это было после отъезда, — смеялась Эйнис. — То есть ты попросила дядю выковать цепочку из валирийской стали? — ответил Эймонд с интересом. — Не пришлось, — пояснила она, — отец говорит, что у каждого Таргариена должна быть связь со Старой Валирией. У него, например, есть Темная сестра. — А у остальных? — Когда матушка была еще совсем юной, он подарил ей ожерелье. Близняшки носят рубиновые кольца на левой руке, я — свою цепочку. Старшим братьям отец обещал привезти валирийские мечи из Вольных городов, когда придет время. — А как же твои младшие? — Еще слишком рано. Эйгону только предстоит оседлать Грозовое Облако, а драконье яйцо Визериса еще не проклюнулось. — А Рейна? Ей уже восемнадцать, а дракона у нее нет, — размышлял Эймонд без доли ехидства. Эйнис перевела взгляд на Вхагар, что расположилась неподалеку. Драконица тихо спала. Принцесса лишь кивнула в ее сторону. — Это было ее право, — объяснила она, — ты забрал его. Принц недовольно скривился, но смолчал. Ему казалось, что этот вопрос был закрыт. — Я был ребенком, — возразил одноглазый, — и не думал о таких вещах. Он опустил голову. Ее теплая ладонь прошлась вдоль плеча, теряясь на макушке, несильно сжимая волосы. — Если бы ты понимал это тогда, то поступил бы так же? — Я не знаю, — признался Эймонд. Воцарилась тишина. Вопреки ситуации она не была неприятной или колкой. В такие моменты, когда слова иссякали, а души требовали спокойствия, они молча сидели, наблюдая за волнами. Они умиротворяли, не тяготили. — Нам пора, — поднимаясь, сообщил Эймонд. — Нет, — схватив его ладонь, воскликнула Эйнис, — давай посидим еще немного. — Ты забыла, что за часом волка следует рассвет? — Я все прекрасно знаю, — умоляюще протянула девушка, — но неужели тебе не хочется встретить его на берегу хоть разок? Он на минуту задумался. Они улетали на острова глубокой ночью, пробираясь потайными ходами в Драконье логово. И возвращались, пока все ещё спали. То было их секретом. Они были тайной. Он не рассказывал о ней никому, как и она о нем. Дядя с племянницей старались избегать появлений вместе. Придворные языки бы быстро распространили молву. Семейные приемы лишь усугубляли положение, тяготили обоих. Но все же давнее напряжение, что витало между ними, сошло на нет. Они всегда сидели неподалеку, почти напротив друг друга. Невозможность открытой демонстрации чувств, прикосновений без тени опасения раздражала. В такие моменты, осторожно переглядываясь, они общались без слов. Никто не выказывал образовавшегося чувства недовольства. Они наслаждались моментом, и не думали, что будет дальше. Эймонд сел обратно на песок. Принцесса медленно коснулась его щеки, проводя пальцами по скуле. Чувство удовлетворения медленно растекалось по его крепкому телу, вызывая искреннюю улыбку. Ее прикосновения отдавались электрическим разрядом, каждый раз на время парализуя. Поцелуи опьяняли лучше всякого вина, а ласки нежных рук казались исключительными. Мягкие губы нашли его, жадно соприкасаясь. Рука Эйнис легла на грудь принца, медленно продвигаясь вниз. Достигнув его возбужденной плоти, она несильно сжала ее, поглаживая. Эймонд разорвал поцелуй. — Что ты делаешь? — поразился он. Она смотрела на него, казалось, не моргая. Ее распухшие влажные губы еле приоткрывались, вбирая воздух с едва уловимым свистом. Глаза начали нервно бегать по его лицу. Принцесса все еще молчала, будто собираясь с мыслями. — Я хочу тебя, — сорвалось с ее губ шепотом. Признание разливалось по нему сладкой патокой, а сознание словно на мгновение отключилось. В голове не осталось мыслей. Совсем никаких. Каждый закоулок разума был пуст. Эймонд не мог представить, что она скажет нечто подобное. Девушка, что мягко отстранялась первой, что стыдливо отводила глаза, стоило ему коснуться ее груди, сейчас сама предлагала себя. Наглаживала его мужское начало, заставляя его изнывать в терпкой пульсации. Он был доволен ее порывом, но казалось, что это неправильно. Ее поступок был лишним. Таргариен, отодвигая желание на затворки, прислушался к себе. Он сам не верил в то, что собирался сказать. — Нет, — тихо донеслось до ее ушей. Эйнис встрепенулась, словно на нее вылили чан с холодной водой. Ее щеки стыдливо заалели, но в таинстве ночи Эймонд этого не заметил. Рука потянулась к его груди, судорожно цепляясь за ткань рубахи. Сжав ее, она притянула его ближе. Он не сопротивлялся, послушно поддаваясь. — Ты же хочешь этого, — тихо зашептала она, глядя в лицо дяди, — я знаю. Принцесса в силу юного возраста могла делать ошибки, отпускать поспешно высказанные слова, приходить к ложному выводу, но сейчас она была как никогда права. Он думал об этом постоянно, особенно когда Эйнис ненароком задевала низ его живота; неумело, но так чутко целовала в шею; была смелой и открытой. Но он хотел между ними ясности. Перспектива быть с ней единожды, а затем отпустить навсегда не казалась ему подобающим вариантом. — Ты не представляешь насколько, — выдохнул он с видимым напряжением, — но не так. Они смотрели друг на друга. Ее взгляд был наполнен надеждой, его — превозмоганием. Принц к собственному неудовольствию снова отпрянул первым, срывая расстроенный вздох с ее губ. — Тогда давай вернемся в покои, — не унималась племянница. Эймонд взглянул на нее строже, чем требовалось. — Не хочу обесчестить тебя, принцесса, — осекся он. — Если мы оба этого хотим, то разве это плохо? — Нет, — ответил принц, заводя ее волосы за плечи, — но я настаиваю на легитимности наших отношений. Эйнис оторопела. — Будь моей женой, — проговорил он, почти касаясь ее лица. — Я-я-я... — немощно пролепетала девушка, — не нужно, прошу тебя. — Почему? — поднимаясь, досадовал Эймонд. — Я недостаточно хорош для тебя, чтобы быть чем-то большим, чем просто тайной? Он выплюнул слова злобно, яростно. Она не винила его, лишь встала с теплого песка, пытаясь держать себя в руках, но получалось плохо. Руки дрожали, а мысли путались. Соль готова была хлынуть из ее глаз с минуты на минуту. — Эти последствия лягут на меня камнем, — тихо произнесла она, опасаясь реакции. Тревога была не напрасна. Лицо его исказилось в кривой, мерзкой усмешке. — А утехи на пляже с мужчиной, что тебе даже не жених — нет? — Послушай, — мягко начала белокурая, — мои чувства к тебе настоящие, но у нас бы все равно ничего не вышло. — Что? — донесся до нее тихий, почти неслышный ответ. Он не разобрал собственного голоса. На секунду посчитал, будто и вовсе не отвечал. — Наши семьи вряд ли одобрят союз, ты это и сам знаешь, — ответила Эйнис с горечью, — я лишь хотела, чтобы последний миг наш был счастливым. — О чем ты? — недоуменно проговорил Эймонд, подходя чуть ближе. — У нас много времени вместе и мы можем... Он не успел договорить. — Мы покидаем Королевскую Гавань, — перебила она его грубо. Эймонд оцепенел. Казалось, сердце стучало так сильно, что готово было сломать его грудную клетку, вырваться наружу, заливая все алым потоком на своем пути. Он хотел растечься на песке багровым месивом, остаться кровавыми брызгами на бледной коже Эйнис. — Когда? — произнес юноша безо всяких эмоций. Она не стала лгать. — Сегодня утром. Мои сестры и братья скучают по дому. Наша поездка затянулась. Он смотрел в ее глаза, по крайней мере пытался, ведь Эйнис спешно уводила взгляд в сторону. Дядя резко схватил ее за плечи, притягивая к себе. Расстояние между ними быстро растворилось. Он хотел видеть ее, чтобы у нее не осталось шанса спрятать свой полный стыда взор. — И когда ты собиралась сказать мне? — обрушился юноша с тирадой, сжимая хрупкие плечи чуть сильнее, встряхивая. — Прости, — выдохнула Эйнис, — я не хотела делать последние дни горестными. В нем плескалась чистая, неподдельная ярость. Одноглазый хотел сжать ее сильнее, услышать хруст костей, что ломаются под его грубыми руками. Причинить ей боль, заставить почувствовать то, что он ощущал сейчас сам. Но, взглянув в ее испуганные глаза, он ослабил хватку, а через мгновенье и вовсе более не держал. — Знаешь, что я думаю? — прохрипел он. Эйнис молчала, ожидая ответа. — Ты — лицемерная эгоистка, — сорвался Эймонд. — Играла со мной в игру, что была заранее обречена, хотя упрекала меня в подобном. Все знала, но предпочла молчать. Если ты думаешь, что способна отсрочить неизбежное, то я вынужден тебя огорчить, племянница. Рано или поздно тебе предстоит связать себя узами брака, как и мне. Только вот это уже будет не твоим решением. Выбор сделают за тебя, а мужа навяжут. Останешься несчастной на всю свою жизнь, как моя бедная сестра. Его красноречие плавилось горечью уст, стекая на песок. Подползало к Эйнис, впиваясь в ее ноги, проникало под кожу. Он мягко коснулся ее плеча. Ее трясло. — Сейчас у тебя есть шанс обернуть все в свою пользу. Ты просто боишься сделать то, чего на самом деле хочешь, — выговорил Эймонд. — Где твоя драконья кровь? Выкипела? Испарилась? Слова звучали печально, что не прошло мимо Эйнис. Дядя дышал громко, переводя дух. Она отдавала себе отчет, что он прав. Но легче не становилось. Тупая боль разъедала кожу, забираясь все глубже. — Что ты предлагаешь? — обессиленно протянула принцесса. — Мы заключим валирийский союз, как твои мать и отец, как Эйгон Завоеватель и его сестры. Никто и ничто не сможет его разрушить. — Семья не простит меня, — противилась она, содрогаясь вновь. — У них не останется выбора, свыкнутся, — вразумил ее Эймонд. — А нет, то я останусь с тобой. — Я не хочу быть матерью, — шептала девушка. — Как и я отцом, но если все пойдет прахом, и нас заставят, то мы сможем сбежать. — И ты готов пойти на это? — не веря подала голос принцесса. — Да, а ты? Эйнис тихо кивнула. Он улыбнулся, мягко касаясь ее губ. Хрупкие девичьи руки обхватили его, притягивая к себе. Она вжалась в его грудь, вдыхая аромат тела. — На Драконьем камне ведь есть Верховные жрецы? — невзначай поинтересовался Эймонд. — Только один, — ответила девушка, — он заключал брак родителей. — Он сможет нам помочь? — Релаемар беспристрастен. Воля двух валирийцев — его закон. Он не посмеет отказать. Эймонд кивнул, безмолвно соглашаясь. Где-то вдалеке показалось красное зарево. Принц невольно вдохнул. — Я провожу тебя до покоев, — тихо проговорил он. Двое, сцепив руки, направились к Вхагар.