Власть

Есть люди, от которых что-то остается, а есть люди, от которых не остается ничего. «Текст», Д. Глуховский Лионель сам не заметил, как задремал над книгой. Сонеты Веннена неизменно нагоняли на него сон: восторженные чувства и высокопарные слова казались Лионелю донельзя искусственными. Неужели кто-то и в самом деле умел так пламенно любить и ненавидеть? Лионель всерьез сомневался. В свои двенадцать он уже прекрасно понимал — большинство людей лишь притворяется, будто испытывают что-то, кроме бесконечного равнодушия. Старательно показывают окружающим то, что те от них ждут, и верят в ответную ложь. Однако образованному юноше дóлжно разбираться в искусстве, и Лионель терпеливо читал о ненастоящем и невыразимо скучном. Иногда, переполненный чужими словами и мыслями, он задумывался: а что, если это именно Лионель, единственный из всех людей, не умеет чувствовать так, как полагается? Что, если ему одному не дано любить так, как пишет Веннен? Хотелось поскорее стать старше, чтобы внести ясность в этот непростой вопрос раз и навсегда. Втайне Лионель, конечно же, был убежден, что прав именно он, а не какой-то мертвый Веннен. …Из вязкой дремоты его вырвал шелест легких шагов. Лионель открыл глаза и увидел перед собой Рокэ, младшего сына герцога Алвы. Тот стоял у двери и ухмылялся чему-то неведомому. Лионель почувствовал смутное недовольство собой: не следовало засыпать в библиотеке! Со стороны он наверняка смотрелся донельзя глупо. А вот Алва, одетый в черное с синим, выглядел загадочно и даже торжественно на фоне обтянутых темно-красным шелком стен. — Вы тоже однажды подружитесь, — сказал отец три дня назад, представляя их друг другу, и герцог Алва согласно кивнул. Лионель безмерно уважал отца, однако в услышанном всерьез сомневался. Этот младший Алва, диковатый и насмешливый, не нравился ему уже третий день подряд. Он слишком хорошо владел шпагой, и одно это делало его опасным. И глаза у него были слишком яркими, неестественно синими, такие не полагались южанам, и держался он слишком высокомерно, и… Лионель не мог в полной мере объяснить свою неприязнь, однако она крепла с каждым прожитым днем. Его отношение явно никто не разделял: отец хлопал Алву по плечу, мама улыбалась ему так, как редко улыбалась родным сыновьям, и даже брат, ближе которого у Лионеля не было, мгновенно привязался к гостю и таскался за ним, как собачонка. Последнее безмерно раздражало и казалось почти предательством. Своего мнения Лионель менять не собирался. Вот и сейчас он вежливо кивнул Алве и сделал вид, будто крайне увлечен чтением. Втайне Лионель надеялся, что гость заскучает и уйдет — пусть бы и к Милле, неважно! Все равно рано или поздно Алва уедет, и они с братом снова останутся только вдвоем. Однако Алва не спешил уходить. — Скучная книга? — бестактно поинтересовался он, с грацией молодого хищника подходя к креслу, в котором устроился Лионель. — Нет, что вы, — сдержанно ответил тот. — Напротив, очень увлекательная. — Позволите?.. — не дождавшись разрешения, Алва небрежным жестом развернул к себе томик обложкой. Его тонкие пальцы украшала пара колец, слишком массивных для такой хрупкой ладони. Вырывать книгу из рук гостя было бы глупо и невежливо, поэтому Лионель молча, хоть и с огромным неудовольствием, разрешил этот маневр. — Веннен, — Алва коротко улыбнулся, и следовало признать: улыбка крайне шла ему, превращая лицо из хищного в приветливое, даже миловидное. — Мне очень нравятся некоторые его сонеты. «И что мне с того?» — грубо подумал Лионель, а вслух процедил: — Вот как. — А вам, похоже, совсем не нравятся? — Алва склонил голову вбок, и черные распущенные кудри скользнули по плечам. Лионель сам не понимал, отчего отметил такую незначащую мелочь. Еще меньше он понимал, почему ему вдруг захотелось сказать правду этому неприятному и едва знакомому человеку. — Это все ложь, — слишком честные слова сами сорвались с губ. — То, что Веннен пишет. Люди так не чувствуют. Потому мне и не нравится. — А вы что же, знаете, как чувствуют все без исключения люди? — в голосе Алвы послышалась мягкая беззлобная насмешка. Лионель мгновенно почувствовал себя задетым. Сказанное Алвой косвенно подтверждало обидные подозрения о собственном исключительном бесчувствии. Неужели это Лионель… ненормальный? Ладони повлажнели. — А вы что, знаете? — спросил Лионель и сам на себя рассердился из-за этой мальчишеской запальчивости. — Нет, — с легкостью признал Алва. — Однако я знаю, что некоторые могут чувствовать ярко и открыто. Почти как герои Веннена. Лионель сразу понял, что тот говорит о себе и, вопреки обыкновению, безоговорочно поверил. Такой, как Алва — яркий, вечно ухмыляющийся, завоевывающий расположение улыбкой и парой фраз, безмерно раздражающий, — наверняка умел чувствовать по-особенному, не как человек, а как персонаж из книги. Впрочем, не исключено, что дело было в ином: Лионелю просто-напросто хотелось, чтобы это венненовское бурное безумие чувств оказалось правдой, хотя бы для кого-то. — Если желаете, покажу свое любимое, — предложил Алва и, снова не утруждаясь услышать ответ, опустился на поручень кресла и подхватил книгу, что лежала у Лионеля на коленях. От Алвы пахло летом и теплом, и этот запах несколько сбил с толку. Лионель собирался вежливо напомнить, что Веннен ему неинтересен, но язык отчего-то прилип к небу. Он сидел, смотрел, как пальцы стремительно листают страницы, и думал: «Зачем Алве это? Он ведь старше, он почти взрослый, а я…» Ответ пришел в голову внезапно и показался очень простым. Привыкший к чужому обожанию, Алва понял, что не нравится Лионелю, и от этого рассердился — и решил понравиться насильно. Лионель внимательно посмотрел на сведенные к переносице черные брови: проверить истинность своих догадок не было никакой возможности. И все же против воли он почувствовал к Алве смутную симпатию. Ему еще никто не хотел понравиться, и это было… Пожалуй что и немного как у Веннена. Возможно, этот младший Алва был не так уж и плох. Разумеется, сдаваться чужим чарам сразу Лионель не собирался, однако решил понаблюдать пристальнее и попытаться рассмотреть то обаяние, что видели в Алве другие. — Нашел! — воскликнул тот и повернулся так, чтобы Лионель мог видеть написанное в книге. Черные волосы мазнули по щеке. Лионелю показалось, что они пахнут малиной. Строчки сонета превращались в привычное кружево высокопарности, искусственное, глупое, и лишь одна фраза больно кольнула в сердце. «У бурных чувств неистовый конец».(1) Лионель не смог бы объяснить словами, однако ощутил в этой короткой строке нечто настоящее, далекое от изящных словесных кружев и скорее похожее на яркий и земной запах малины и лета. — Я не люблю поэзию, — признался Лионель, чтобы не выдать свое неожиданно прорезавшееся и отчего-то стыдное понимание. — Могу и сам сочинять, говорят, даже выходит недурно, но… Не люблю. Алву это признание явно задело. Дернув плечом, он захлопнул книгу, вернул ее Лионелю на колени и тягостно замолчал. В установившейся тишине было слышно, как за окном щебечут птицы. — А знаешь… Называй меня Росио, — проговорил Алва, легко поднявшись на ноги. — Меня так дома зовут. — Хорошо, Росио, — Лионель кивнул, привыкая к новому имени — и не понимая, куда исчезла его неприязнь. — Тогда называй меня Ли. Алва улыбнулся. — Договорились, Ли. Это «Росио» было нежным, плавным, словно девичьим, не подходящим к худому, даже угловатому Алве. «Росио», — мысленно повторил Лионель, делая упор на раскатистую «р». В имени внезапно послышались резкость, стремительность и нечто похожее на рокот морской волны. На «р» она ударялась о скалистый берег, на оставшиеся буквы медленно откатывалась назад. Пожалуй, младшему Алве все-таки подходило это имя.

***

— Ваше Величество, не угодно ли вам будет проснуться? Лионель распахнул глаза. Над ним, склонившись, нависал главный камердинер и глядел с привычным подобострастием. — Вы изволили приказать разбудить себя в случае особых обстоятельств, — продолжил он. — Капитан королевской охраны доложил, что случилось нечто, требующее вашего немедленного вмешательства, и что дело до утра ни в коем случае не потерпит. Лионель подавил желание грязно выругаться. Милле и сам мог разбудить его, но пройти в спальню короля, минуя старика-камердинера, не представилось возможным даже для него. Дворцовый церемониал безмерно раздражал этими нелепыми и отжившими свое ритуалами, и с некоторой их частью Лионель успешно боролся. Например, одевался он по армейской привычке без помощи сонма слуг и нарочно просыпался раньше камердинера. Однако в случае особых обстоятельств власти над собственной жизнью у него не имелось. — Благодарю, — Лионель откинул одеяло. — Передайте капитану, что я проснулся и в скором времени присоединюсь к нему. Камердинер неохотно оставил его. За окном царила ночь. Интересно, удалось ли проспать хотя бы пару часов? Судя по тому, как болела голова, не прошло и часа. Одеваться по всей форме было излишне, и Лионель ограничился штанами и рубашкой. Он старался не думать, зачем его разбудили, он… Он, конечно же, знал, но позволил себе несколько мгновений свободы от этих мыслей. Свобода также состояла в том, чтобы упрямо не раздвигать гардины и не вглядываться в дышащую весенней промозглостью черноту за окном. В тишине было слышно, как порывистый ветер качает кроны деревьев. Уже выходя из комнаты, Лионель поймал отблеск своего отражения — усталое осунувшееся лицо, тени под глазами, неаккуратно собранные в хвост волосы. И кто только придумал, что короли пышут здоровьем и довольством? За плечом мелькнуло и тут же пропало что-то бесформенное, темное; тяжело всколыхнулись красные с золотом гардины. Лионель крепко зажмурился, затем распахнул глаза, вышел за порог и тихо закрыл за собой дверь спальни. В коридоре ждал Милле. Его лицо было до того бледным и тревожным, что все внутри подобралось, застыло в тревожном предчувствии самого страшного. «Ничего не случилось, — пришлось напомнить себе. — Ты бы первый узнал, если бы случилось. Пока что не конец, далеко не конец». — Заключенный жив? — отрывисто спросил Лионель у Сэц-Алана, что смущенно топтался у Милле за плечом. Все-таки решение перевести старательного мальчишку в охрану было очень, очень неплохим. На брата Лионель нарочно не смотрел. Достаточно было уже того, что он прекрасно чувствовал его злость и страх. — Жив, Ваше Величество, — отрапортовал Сэц-Алан. — И его жизнь вне опасности. Заключенный попытался покончить с собой, но капитан сумел остановить его. Сейчас с заключенным лекарь и охрана. От этого «жив» немного разжался капкан, что уже многие годы сжимал сердце в острых тисках — если предположить, конечно, что сердце у Лионеля было. — И чем же заключенный попытался лишить себя жизни? Неужели сумел добраться до чьего-то кинжала? — Он решил перегрызть себе вены, — отозвался Милле. Голос у него был негромкий и убитый. — Я быстро вмешался, Ро… заключенный не успел нанести себе существенный вред. Сэц-Алан на миг скривился от ужаса, но быстро взял себя в руки. — Что ж, в таком случае я поговорю с заключенным, — произнес Лионель, не дав своему голосу дрогнуть. — Раз он не слишком пострадал. Он пошел вперед, позволяя следовать за собой. Надо было предъявить формальные обвинения и посадить преступника в Багерлее, как и велит закон, и держать в кандалах, а не прятать во дворце под охраной. Однако Лионель проявил недальновидную мягкость к предателю, к государственному изменнику… Даже оставил те комнаты, которые мерзавец прежде занимал во дворце. Видели бы Лионеля сейчас те, кто называл железным и несгибаемым! Однако тварь оказалась слишком хитрой для домашнего ареста. Больше Лионель так не ошибется, никогда, только не с этим человеком. Увлекшись своими размышлениями, он не заметил, как Милле нагнал его. — Что ты делаешь, Ли? — спросил он так, чтобы никто не слышал. — Что ты творишь? — О чем ты? Милле сжал кулаки, явно борясь с желанием устроить драку. — Ты знаешь, о чем я. Что ты делаешь с ним? За что мстишь? — Ты не хуже меня знаешь, в чем состоит обвинение, — холодно проговорил Лионель, не сбавляя шаг. — Рокэ Алва подозревается в государственной измене, и небезосновательно. Разумеется, Милле не верил. Лионель и сам не хотел верить, но выбора ему не предоставили. Росио преподнес все со свойственной себе изящной прямотой. Так, впрочем, и не разъяснив некоторые детали незаконченного ритуала… Впрочем, эти подробности Милле не требовались, а Лионелю все было ясно и так. В самом деле, они с Росио читали одни и те же книги. — Он не изменник и не предатель, — проговорил Милле. В его обычно веселом голосе сквозило глухое отчаяние. — Он ведь наш друг. Твой друг и… не только. Сэц-Алан пошел медленнее, явно не желая выступать свидетелем размолвки. Лионель ухмыльнулся. Не то чтобы он имел иллюзии относительно осведомленности брата — они с Росио никогда не утруждали себя слишком старательной игрой в прятки, но не думал, что тот однажды решит высказаться прямо. — Я не спал в ту ночь, — горячий шепот обжег ухо. — Я видел… Видел вас. И позже… О, Лионель помнил ту ночь, о которой вспомнил Милле. Прекрасная была ночь, прекрасная — и, пожалуй, все изменившая. — К слову, раз уж мы о ночах, — Лионель замедлил шаг и внимательно посмотрел в глаза, так похожие на его собственные. — Не объяснишь, как тебе удалось своевременно зайти к Росио и спасти его от смерти? Вопрос прозвучал до отвращения ревниво. Неужели Лионель готов возненавидеть брата за один лишь смутный намек на близость с Росио? Ответ напрашивался неутешительный. Они все сходили с ума, и Росио, и Лионель, и вся Оллария, якобы излечившаяся от бесноватости. — Дурное предчувствие, — отрезал Милле. — У тебя больше таких не бывает? Помолчав, он прибавил мягче: — В этот раз я успел вмешаться, но он попробует снова. Росио… Я же вижу, что он болен, его ум повредился, причем давно. А ты ломаешь его сильнее, словно нарочно! — Не думаю, что предоставлю ему возможность снова себя убить, — ответил Лионель, спокойно игнорируя обвинения. Может ли один безумец свести с ума другого? Нет, ведь оба и без того уже безумны. Сказанное, естественно, только рассердило Милле сильнее. — У тебя нет ни одного доказательства, ни единого! Одни подозрения! Признай хотя бы это. — Мои подозрения чаще всего оказываются верными, — отозвался Лионель. Они наконец дошли до заветной двери, и следовало отделаться от всех, даже от брата. — А что до подозрений при отсутствии доказательств… Мы до сих пор не знаем, зачем он ездил в Надор и с кем там встречался. А теперь извини, я хотел бы поскорее покончить с делами и поспать еще пару часов. Он жестом отпустил дежурившую у двери охрану и пожелал явно решившему задержаться Сэц-Алану доброй ночи. Милле не тронулся с места. Дождавшись, пока они останутся вдвоем, он вцепился в локоть Лионеля и выдохнул: — Просто скажи, кто следующий. Я? Или Арно? Хорошо, что мама не дожила. Она ведь так тобой гордилась, куда больше, чем нами… От мысли о матери, преждевременно ушедшей, в груди стало тесно. — Милле, — Лионель с усилием вывернулся из захвата. — Мы поговорим об этом позже. Ты поймешь мои мотивы, обещаю. А сейчас я лишь прошу тебя не лезть в то, о чем ты ничего не знаешь. Лицо Милле некрасиво исказилось, и он отступил в сторону. — Слушаюсь, Ваше Величество Лионель повернул ручку двери и шагнул в покои, которые занимал Росио. Сердце заколотилось так быстро, что голова чуть поплыла, будто от выпитого на голодный желудок вина. — Ты всегда был бесчувственным, но теперь… Теперь от тебя ничего не осталось, — горько бросил Милле ему в спину. — Если Росио в самом деле заговорщик и предатель, то знаешь… Я понимаю его. Лионель пожал плечами и захлопнул дверь.