Сóда Йóин. Энциклопедия маньяков, серийных убийц и их жертв

ТРЕТЬЯ: ...РАЗРЫТЫЙ СКОТОМОГИЛЬНИК БЫВШИХ ЧУДЕС У Сóда Йóин было необъятное портфолио. Великолепие граней без границ. История за историей: о женщине, которую держали под кроватью в деревянном ящике, о могилах с одной датой смерти, о спорткомплексе счастливых пловцов-чемпионов. Питомцев здесь берегли, и они становились поводырями на тот свет. Весной торговцы открывали палатки и шатры. Взрослые любили ретро-песни и поголовно выращивали иммунитет к безумствам. А дети всегда смотрели в сторону леса. Глаза-пуговицы как раз липли к заснеженному окну. Феликс часами напролёт сидел на подоконнике, уткнувшись в фиолетовые колени, барабанил босыми пятками по батарее и наблюдал за улицей. Изучал. Запоминал. На детской площадке по ночам бродили кошки. Иногда они спали, свернувшись под качелями на цепочках. Иногда игрались с дворовыми собаками. В соседских домах-коробках стояла мёртвая тишина, зато подъезд, в котором обитала семья Ли, был суетливым, шумным и много болтал. Жильцы слева с ума сходили по детективным телепередачам. Каждое утро Феликс лежал на матрасе под стареньким одеялом и через стенку слушал истории о виртуозно раскрытых преступлениях. Не верил, но не мог оторваться. Стеклянный стакан всегда был под рукой. Феликс осторожно прикладывал его к серой стене — и к острому уху, — когда престарелая кухарка сверху стучала костылями по полу и велела сделать потише. Раздражала. Феликс порой желал ей оглохнуть, а порой мысленно просил прощения. У матери-одиночки справа была добродушная такса и всегда пищали резиновые игрушки. На первом этаже жил учитель химии: он курил тайно, урывками, чтобы не запятнать свою репутацию, но весь дом знал об этой привычке. — Проснулся? — мама коротко постучала в дверь. — Можно войти? — Угу, — буркнул Феликс. Он и Хëнджин с лихвой огребли нотаций, когда по темноте вернулись от детей, купивших лапшичную за стекляшки. Оба не сумели спастись, хотя очень пытались. Потому что громко кашляли. И невпопад признались, что потеряли варежки. И шапки. И пару капель крови из носа. Результат предсказуем: домашний арест. Феликс в расстроенных чувствах слёг с подскочившей температурой на матрас, Хëнджин — на свою кровать. — Я принесла фрукты, — мама подтолкнула к нему тарелку нарезанных яблок и апельсинов. Так она выражала сожаление. Как и все мамы. — Завтра понедельник. Твой первый день в школе! Пойдëшь с Хëнджином. Феликс не сдержал улыбку и тут же её припрятал. Рановато. Он ведь обижен. Но он увидит Хëнджина. Это подкупало. — Ну вот, улыбаешься. — А вот и нет. Мама вздохнула. Феликс поправил лямку майки, на которой раскинулись зелёные лужайки с кроликами, и трагично отзеркалил вздох. — Актёр. — Актриса, — передразнил Феликс, с трудом не показывая язык. — А у меня есть рюкзак? — Конечно, — до подозрительного энергично закивала мама. — Только я его постирала. Высохнет, надеюсь. Если что, то пойдёшь с пакетом из Уолмарта. Он белый, симпатичный. — Боже, — повëлся Феликс. — Это ты пока не знаешь, что будешь записывать уроки на туалетную бумагу, — лучезарно добавила мама. — Ещё я ощипывала индюшку и заточила тебе невероятное перо. Зачем покупать ручки? А папа украдëт отличный велосипед из того же Уолмарта. Правда, у тележек нет руля, но ты справишься с управлением. Феликс проглотил первобытный ужас и вдруг с радостью осознал: она шутила. С ним. Для него. Как раньше. Маму понесло, и она превратилась в старую добрую ехидну, по которой все страшно скучали. Временами даже она сама. — ...и никакие меховые ботинки не сравнятся с раритетом, который можно найти на свалке... — Хватит, — засмеялся Феликс. — Могла бы остановиться на туалетной бумаге. — Остановиться? — она плутовски подмигнула. — И не рассказать о том, что у тебя фотографическая память, поэтому ты сходишь в библиотеку и быстренько прочитаешь все учебники, а мы с папой согласимся, что вместо них можно купить жизненно необходимый бильярдный стол? — Над столом я серьёзно подумаю, — Феликс не заметил, что мечтательно ел уже третью дольку яблока. — Может, письменный? — А, бесполезная вещь, — махнула мама и поднялась на худощавые ноги, облепленные джинсами. — Ой, опаздываю. Я пошла на работу. Закройся и посторонним не открывай. — Хорошо. Ещё полчаса они совместными усилиями и общей паникой подбирали самый солидный шарф, из которого не торчала пряжа, искали расчëску, переводили часы — стрелки спешили, они же точно спешили, — и обнимались на прощание. Мама послала воздушный поцелуй и вышла на мороз. Феликс простоял в прихожей ровно три секунды. Сорвался, бросился на кухню, подлетел к стационарному телефону, снял трубку и залез носом в справочник. Шанс на миллион. Шанс чемпиона. Феликс листал страницы, пока не наткнулся на номер, выведенный карандашом. Стал считать гудки, как овец. — Алло. — Это я! — взволнованно заголосил Феликс. — Привет, как здоровье? — Лучше, — Хëнджин звучал глухо, потому что крутил на языке пластиковое колечко — сюрприз в упаковке из-под поп-корна. — Ты как? Феликс подтянул к груди нагревающийся домашний телефон. Лёг на чистый пол и положил трубку около уха. Трепетно отозвался: — Хочу пойти с тобой в школу. Хëнджин усмехнулся. — Не боишься? — Ещё как, — Феликс перевернулся на спину и уставился в потолок. Представил, что лежит с разбитой головой. — Во сколько выйдем? — Сначала мне нужно будет досмотреть Тотали Спайс. Сейчас гляну в программке, когда кончается серия, секунду, — зашуршала свежекупленная газета. Продолжительное молчание. Неуверенное: — Плохо. У нас будет только двадцать минут, чтобы добраться до школы. — Что-нибудь придумаем. — Ты точно хочешь со мной пойти? Мы можем опоздать. — Да, я официально хочу пойти с тобой в школу, — настойчиво повторил Феликс. — Ладно. Если вдруг... вдруг проснëшься рано, можешь сначала забежать ко мне. Вместе посмотрим. Задержав дыхание, чтобы сбить восторженный вой, Феликс вспомнил их первый разговор по телефону и улыбнулся: — Нет. — Забегай сначала ко мне. Феликс тихонько колотил по полу, представляя, как завалится к нему с высушенным рюкзаком и банками сахарной ваты. Не пожалеет последнюю пачку леденцов, возьмёт колоду карт. И тогда они обязательно опоздают, но заметят эту оплошность под вечер. Они болтали, устроившись каждый на своём месте. Среди холодных углов и зимнего света. Будто рядом. Как два чревовещателя, что обменивались тайнами через пластмассовые стаканчики на нитке. Хëнджин наконец рассказывал о себе. У него была коллекция молочных зубов — чужих. Такая старая сокровищница, что он не помнил, сколько ей лет. Была аллергия на солнце. Дома он заплетал косичку и надевал ободок, чтобы потом забавно кудрявиться, а ещё мог распознать горячий шлейф фена, что оставался на волосах. Боялся бога. Ему снились кошмары. В них он попадал к сумасшедшему, вскоре превращался в питательный ингредиент, и из него тянулось дерево, а он смотрел, как оно растёт, и понимал — его тело лежит под землёй. Цветёт. И на забрызганных кровью запястьях поштучно распускались подснежники. — Погоди, — зашуршал Хëнджин и крикнул, по-видимому, подвыпившей маме: — Я посмотрю, кто там! Не вставай и спи. Слышно было, как газета падает на кухонный стол. — Там кто-то пришёл. Повиси на проводе. — Жду. Нужно поискать у родителей монополию и раскраски. Ещё можно взять видеокассету. Щётку, если останется на ночь. В ванной комнате, в смешной розовой кружке стояли четыре щётки и тюбик хвойной пасты — придётся позаимствовать. Феликс размышлял о завтрашнем дне, царапая переносицу, когда услышал далёкое: — ...у нас небольшая проблема. Голос Бан Чана. Это было настолько внезапно, что под грудью лопнули кости — так сильно сдавило горло, так легко забилось сердце. Феликс воровато взглянул на трубку. Он мог представить, как воинственно выглядел испуганный Хëнджин. — ...у меня мама дома, не орите. — ...блин. По уху прошёлся шорох: телефон подняли. — Алло? — протянул Феликс и спешно добавил: — У меня никого. Приходите. Тут же пошли гудки. Феликс распахнул белые занавески в красную ягоду и уставился на улицу. Нервничал. Он то и дело скользил взглядом по бите, которой Оливия отбивала исключительно теннисные мячики, и норовил вооружиться ей, броситься в соседский дом-коробку. И наконец заметил их. Впереди, запинаясь и проваливаясь под снег, шагал Хëнджин. Он был выше всех. Слева скакал Чонин, справа плыл Сынмин. Равнодушный Минхо в огромном шарфе нёс коробку, а под его ногами путался Джисон — сопливый, потому что заплаканный. Бан Чан и Чанбин шли позади, заломив руки за головы, но всё равно будто бы вели всех вперёд. Они стремительно приближались. Феликсу пришлось свалиться с подоконника, пронестись по ледяному полу, отворить дверь и махом их озадачить: — В коробке труп? Минхо посмотрел на него очень враждебно. Потому что Джисон в панике заорал: — Она же жива? Жива? Крышку! Сними крышку! — Потише, — скривился Чанбин. — Привет, Феликс. — Почему вы ходили в нашем дворе? — Нам ведь тоже интересно, кто вы такие, — безмятежно ответил Сынмин, ëжась и разогреваясь короткими прыжками. — И вообще есть дело. Открывайте. Минхо не позволил отобрать коробку из-под туфель и просто выпрямил локти, кивнув на картонную крышку. Джисон зажмурился. Разлепил один глаз, когда Феликс неуверенно потянулся к подозрительной загадке. Остановился. Всё-таки поднял крышку и отшатнулся. — Нужно к ветеринару, — быстро отщëлкнул Бан Чан. Внутри лежала шерстяная тряпка со сломанной лапой — кошка едва дышала. Удивительная расцветка. Как гематома. — Но у нас не хватает денег, — честно признался Чонин, круто разворачиваясь на ноге. — В капюшоне копилка. Все мои сбережения. Хватит на то, чтобы умный человек в халате не вышвырнул нас с порога. Только и всего. Джисон затрясся, послушно вытаскивая из штанов кошелëк-лягушку. — Это моё, — глаз-крестик и глаз-пуговица выглядели ужасно жалко. — Теперь умный человек в халате нас выслушает. Да? Да?! Сынмин подбросил зашнурованный мешочек, сшитый из разных лоскутов. — Что? — недобро нахмурился он, когда Феликс удивлëнно почесал щёку. — У меня только монеты, зато ветеринар, наверное, даже подбодрит нас. Ну, Джисона. Из внушительного бумажника Чанбина не слишком солидно торчали три купюры. Бан Чан красноречиво держал руки в карманах; там что-то гремело, перекатываясь. Феликс не знал, как намекнуть, что у него бедная семья. За него говорили средства для мытья посуды, по половине разбавленные водой, энергосберегающая лампочка, прожжëнная клеëнка, дешёвый кофе, несчастный рюкзак, тающий на спинке стула, и многочисленные листы со счетами, на один-единственный магнит прибитые к холодильнику. — Можно продать твою шапку, — с надеждой предложил Джисон — и по шапке получил. — Простите, я волнуюсь. — Мне на завтра дали немного денег, — аккуратно, как же аккуратно Хëнджин защищал Феликса. — Но я не думаю, что дойду до буфета. Могу добавить. Отчего-то стало понятно, что карманных денег ему хватило бы на всю неделю. Что он хотел угостить Феликса какой-нибудь съедобной легендой школы. А потратит всё на кошку. Которая может и выжить, а может и не дожить до ветеринарной клиники. Благородный жест. — У меня тоже есть запасы, — решился Феликс. — Погодите, я оденусь. Никуда не уходите. И он побежал в комнату. Вскрыл чайный набор, заодно поранив пальцы, вытряс на матрас смятые ценности. Он долго откладывал на компьютер и накопил аж на клавиатуру по уценке. Ничего, потерпит. Одеваясь как попало, Феликс подхватил ключи и деньги. Внезапно почувствовал себя взрослым, что спешит на важное собрание. Растрепался, стоя перед зеркалом, и выскочил в прихожую. — Я готов. В его голове раковая опухоль явно покалечила нерв, отвечающий за самосохранение. Мама задушит. Феликс прокрутил ключ трижды, чтобы не передумать, и понëсся на улицу вслед за всеми. Хëнджин перехватил его у замëрзшего таксофона. Тревожно заметил: — Тебе же влетит. — Только если узнают, — просиял Феликс. — Срежем через лес, — перебил Чанбин, шагающий вдалеке. — Ща, сориентируюсь. Тот кедр мне знаком. Ползëм туда. Хёнджин всё ещё смотрел с беспокойством. Сказал просто, но до странного мудро: — Когда надо, ты не думаешь о возможных ужасах. Вдруг нас ведут в лес, чтобы обокрасть и убить. И оказался прав. У Феликса и мысли не промелькнуло о ловушке. Почему? Он серьёзно предполагал, что его могут закрыть в туалетной кабинке и поджечь её. Мучился, считая потенциальные порезы. Готовил аптечки в разных местах: комод, потайной карман, мамина косметичка. И всё равно шёл за детьми, что несли полумëртвую кошку через лес. В тёплых неудобных куртках, среди тёмного света, холодной реки, высоких-высоких деревьев и зелени под снегом. Потëртая коробка из-под туфель теплела в заботливых руках. Дорога хрустела, будто пряник, а Феликс пытался представить, что навстречу выпрыгивает маньяк. Что дупло второе десятилетие хранит туловище девочки, которую уже не ищут. Что ему самому недолго осталось. Не получалось. Не получалось! Бан Чан застал его врасплох, когда возник рядом и сказал: — Уютно у вас. В доме. Феликс недоверчиво на него покосился. Заметил дурацкий галстук на заколке, мелькнувший под дублëнкой. Наткнулся на хулиганистую татуировку, вбитую перманентным маркером. Уточнил: — Правда? — Да. — Дёшево. — Нормально. Я вообще живу в землянке, — Бан Чан веселился, но явно не врал. — Родители ухаживают за ягнятами, когда не пьют. В такие дни у нас тоже неплохо. Мы варим мыло, а вокруг пахнет сливочным маслом, потому что сестра печёт пирог. Он внезапно помрачнел: — Ты что, шапку посеял? — Угу... Бан Чан недовольно насупился. Захотел предложить что-нибудь вязаное, что-нибудь своё — но у него ничего не было. Поэтому он лишь потрепал Феликса по волосам и ухмыльнулся: — Бесстыжий. Но что посеешь, то и пожнëшь. Глядишь, скоро шапка где-нибудь вырастет. А там и до шапочной плантации недалеко. — Ты шутишь точь-в-точь как моя мама. — Приятно знать, спасибо. Бан Чан вдруг мягко затормозил, пропуская Феликса вперёд и кивая: — Иди, твой друг ждёт. Хëнджин и впрямь постоянно оборачивался, выискивая открытую макушку, отвлекался на болтовню, но сразу же концентрировался на важном. Не король, но принц. Бан Чан добавил, подумав: — Волнуется, наверное. Ничего. Ускоряйся. — А ты? — А я привык ходить позади. Феликсу не хотелось его бросать. Это было бы бесчеловечно. И он не отошёл, но ежесекундно махал Хëнджину, указывая то на туманное солнце, то на поваленное дерево, за которым мог гнить мертвец. Бан Чан оценил. Хмыкнул. — Спасибо. — Я просто контролирую ситуацию, — слëту придумал Феликс. — Знаешь, зачем нужен хвост собакам? — И зачем? — Выравнивать походку. Вот и мы с тобой, — он без испуга боднул Бан Чана в бок, — держим строй. Там вот речка течёт. Если кто-нибудь в неё свалится, мы заметим и спасëм. Я, правда, никогда не нырял в ледяную воду. Ты умеешь плавать? — Да. Только Чанбин не умеет. — Оу, — Феликс оступился, проваливаясь по колено в снег, но думая лишь о возможном утоплении, — его мы вдвоём не вытащим. Знаешь, в голове есть сосуды, и их может запросто парализовать. Забыл слово... спазм. Да, спазм. Если такое случится, то человек потеряет сознание. Очень страшно. Нужно будет поторопиться. Я стрессоустойчив, не переживай, если не смогу сам спасти, то точно вас оповещу. Феликс даже не осознал, что покорил Бан Чана. Вывихнул темой смерти, но покорил. Лес темнел. Напоминал разрытый скотомогильник бывших чудес: всюду лежали кости птиц и зайцев. На ветке повисло крыло — даже Феликсу пришлось пригнуться, чтобы не задеть перья за живое. Сложно было представить, что за лесом ютились полупустые дома, скрипели качели, ходили люди. Вскоре вышли в поблëкшую цивилизацию. Чанбин гордо стукнул себя по груди и взревел: — Это я вас вывел. — Провëл, — поправил Сынмин. — Да, провëл, — тут же согласился Чанбин. — Мы ж не терялись. — Врёшь, — прищурился Минхо. — Я видел, как ты паниковал. — Моя энергия закончилась, — просипел Джисон, который раз десять рухнул в сугроб. — Видел, как душа вылетела из тела. Теперь она болтается по небушку, не выловить. Эй, мир! Мы выбрались! Зажуй жвачку! Как там кошка? Сделали привал у сетчатого забора, в дыры которого были вдавлены какао-банки. Откинули крышку. Пригляделись. — Дышит. — У неё кровь вишнёвая, — поразился Хëнджин. — Поторопимся, — скомандовал Чанбин. Белая больница и ветеринарная клиника расположились рядом. Близнецы, не отличить. Наугад стучаться в поцарапанные стеклянные двери никому не хотелось — запыхавшиеся, растрëпанные дети напоминали игрушки из глубин шкафа или лесных животных. Их прогонят, если они начнут ломиться куда попало. И коробку отнимут, чтобы выбросить её в мусорный контейнер. — Безлюдно. — Нет, там врач курит, — Хëнджин незаметно указал на безразличного к зиме мужчину. — Без куртки. Смотрите, какой халат красный. — Двинулись, — щëлкнул Бан Чан. И без неловкости настиг окровавленного врача, в лоб спрашивая: — Что из этого ветеринарка? Здравствуйте. Сигарета вспыхнула: мужчина затянулся. Не нужно было на него смотреть, чтобы знать — он взрослый. Это угадывалось по хриплому дыханию. В его свободной руке мялись документы, сцепленные скрепкой и заколкой-сердцем. — Там, — врач безразлично махнул на уродливое здание напротив. — У входа корзина с бахилами. На всех не хватит. — Понял, мы разуемся, — нетерпеливо отсалютовал Бан Чан. — От души. И развернулся, по пятам утаскивая остальных за собой. — Жуткий тип, — прокомментировал Чанбин. Феликсу так не показалось. Он напоследок улыбнулся врачу, и тот внезапно отзеркалил улыбку. Криво. Насильственно. — Ладно, жуткий, — спешно согласился Феликс. Они замерли перед входом. Синхронно вдохнули — и зашли. Мгновенно попали в ворох шерсти, белизны и звона колокольчиков на ошейниках. Плитка под ногами сверкала, а белëсые стены вызывали тошноту. Около регистрационной стойки копошились работники: они нагружали автомат круглых жевательных резинок. Джисон тут же очаровался. Впервые застал такое зрелище. Феликс со страхом взглянул на тикающие часы. Заметил, как Хëнджин тоже неотрывно наблюдает за стрелкой, высчитывая, сколько осталось до маминого линчевания. На лицо пауком заполз ужас. Феликс вскользь погладил его запястье, успокаивая. Шепнул: — Мы вернёмся вовремя. Бан Чан уже торговался с женщиной в голубом костюме. Валил козырями, скрывал рваную кожу рук, пихая кулаки в карманы, и просил дать шанс. Безуспешно. Естественно: распахнутая молния, кроссовки, что проело время, сколы на каждом зубе. Никакого доверия к лохматому беспризорнику. Бан Чан начинал злиться. — Можно вопрос? — озарëнный Феликс встал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Хëнджина. — Что такое? — Ты говорил, что у Бан Чана плохая репутация. Откуда узнал? — Из больницы, — Хëнджин наклонился поближе, продолжая задумчиво смотреть на часы. — За городом. Он там лежал когда-то. Не со мной, но мне рассказали. — И что рассказали? — до Феликса доносилось агрессивное требование, перекрикиваемое женским недовольством. — Что-то страшное? Хëнджин не успел ответить, потому что вспомнил. Получил ту крупицу мозга Феликса, что отвечала за познания о виктимологии детей. Наложил больничный, старый-старый рассказ на жизнь, как ужас на ужас, и рванул вперёд. Пронёсся грязными ботинками по сиянию плитки, вцепился в Бан Чана, в ледяные локти, и с трудом оттащил его от стойки, на которую едва не полилось из горла озадаченной женщины. — Ты не пёс, чтобы кусаться, — Хëнджин сам лаял, и лаял невероятно холодно. — Отойди. — Да она не всекает, что ли? — Бан Чана шатало. — Мне что, кошкой ей в лицо ткнуть? — Не нужно. — У нас есть деньги — у нас есть пострадавшая, чë ещё ей надо? Феликс считал себя стрессоустойчивым. Искренне. Много раз доказывал: в одиночку ставил уколы в левый висок, не вопил, когда кто-то прыгал с крыши, спокойно шёл сквозь лес и через мамины наставления: никому не открывай дверь. Но он стоял, вкопанный в вымытый до блеска пол, и терялся. Рыба на горячем берегу. Помрачневший Хëнджин боролся с Бан Чаном. Первый симптом победы — носовое кровотечение, как от удара об угол умывальника. У обоих потекла багровая слизь, но Бан Чану было хуже: на него нападали со всех сторон. Сынмин накрыл ему глаза, налитые алым — дезориентировал. Чанбин готовился ставить подножку и валить на живот. Даже Джисон опомнился и помог удержать, накинув на шею нить от сладких бус и потянув её ввысь. — Ты всё испортил, придурок, — зашипел Минхо, который держал коробку так любовно, будто кошка не вздрогнула пару секунд назад от разрыва сердца. — Опять. Опять, Чан. — Я вызвала охрану, — предупредила женщина, вжатая в стойку. — Уходите. Феликсу показалось, что стало тихо, но это пульс подскочил. На самом деле Хëнджин шумно ободрал лицо, когда врезался в стену. На самом деле изо рта кошки с речным звоном потекла розовая бархатная пена — и остановилась, не успев добраться до края картонной лежанки. На самом деле Минхо сумел выдавить сухое: — Она уже умерла. Делать нечего, уходим. А Чонин смог вплотную приблизиться к Бан Чану и жгуче выплюнуть: — Ненавижу тебя в такие моменты. Нешуточный разлад вспорол брюхо земли, вызвав апокалипсис под ногами. Скорость, с которой всё произошло, напоминала обвал: быстро, неповоротливо, с пробитием головы. Феликс побежал на выход, к снегу. Услышал, как надрывается Джисон. Увидел, что тень Чанбина уходит далеко вперёд, чтобы не пустить слезу из-за чужих воплей. Минхо, Сынмин и Чонин хороводом покачивались у коробки, как у костра, а Бан Чан и Хëнджин вражески спорили. — ...я бы не вскипел, если бы ты не начал меня оттаскивать, как какую-то плешивую собаку. — ...я ещё и виноват? Феликс рухнул на каменную ступень и спрятал лицо в ладонях. Замер. Он пытался повторить эксперимент Оливии, который всегда помогал ей прийти в себя. Пытался чувствовать — глаза стекали меж пальцев, капая на колени, уши плавились и падали на плечи, чтобы не слышать, нос раскололся надвое, забился мясом и прекратил чуять медикаментозный дух ветклиники. Но почувствовал дым и лёгкий щелбан. — Быстро вы, — врач в окровавленном халате всё равно каким-то чудом сливался с белым городом, — я только третью закурить успел. — Смеётесь? — разозлился Феликс. Но злиться на мужчину, безразлично тянущего сигарету среди горстки убитых детей, было просто-напросто бессмысленно. — Мертва? — Мертва. — Жаль, — врач кинул окурок в снег. — Надеюсь, ей там уже не больно и не страшно. Бывайте. Ветер крутился в барабанных перепонках. Антология патологий Сóда Йóин пополнилась очередной историей. Переполнится, перекормится, задохнëтся. Зрачки поблëскивали от слёз. Ангельское сияние перебегало от одного края глазного яблока к другому — прыг-скок, прыг-скок... У Феликса в голове без конца падал снег. Ноги путались. Кажется, вокруг менялись деревья. Значит, куда-то шли. Шумели гадости и упрëки, осуждения и мысли. Ругались так же яростно, как когда-то смеялись. — Где похороним? — Сынмин звучал устало. — В лесу, где же ещё, — ответил Минхо, запрятавшись в глубинах большого шарфа. — Что-то кошка очень плохо выглядит. Может, она выпала из окна, потому что уже была при смерти? — Не знаю, — скривился Сынмин. — И никогда не узнаю. Нас даже не выслушали. Замолчали ровно на мгновение. — Блин, — Бан Чан смотрел на самый верх, с тщательной жестокостью обкусывая губы. — Ребят, я облажался. Я так облажался. Клянусь, гнев не контролируется, но не только же меня выбесило это пренебрежение? Мы что, настолько мерзкие? Ну да, от меня не пахнет, как от того надушенного убийцы, который жил в подвале школы. Да, я хожу в дырявых кроссовках, но, может, мне просто редко бывает холодно? Почему она смотрела так, будто я со свалки вылез? А ты, — он резко обернулся к Хëнджину, с трудом, на выдохе говоря: — Молодец, не растерялся. Я не хотел тебя обвинять. Я дурак. Хëнджин не ответил, а затем вовсе отвернулся. Он был бледнее и острее, чем обычно. Высыпания на щеках пылали лихорадочными точками. Феликс тут же оказался рядом с ним, тайком царапнул запястье — это действие становилось талисманом на успокоение, — и заклинательно ему сказал: — Давай всегда дружить. Тогда мы никогда не будем плакать. Чуть расслабившись, Хëнджин посмотрел на него сверху вниз. Обвëл взглядом щёки и мило, тихо, невесело рассмеялся: — Ты, к сожалению, уже заплакал. — Разве? — Да. — Нет, — Феликс с удивлением потрогал мокрые ресницы. — И правда, даже не заметил. — Расстроился, — с грустью кивнул Хëнджин. Лес приглашающе мелькал хвойными ветками. Дети снова нырнули из цивилизации в заснеженную крепость, больше не ругаясь. Коробку оставили у необъятной ёлки. Толкнули поближе к корням, забросали лесными ягодами, склонились над ней. Минхо пробормотал: — Прощай, Дуни. Наконец-то позволил и себе расплакаться. В мироздании были звёзды и совсем не было сердца. В мироздании не существовало благородство и торжествовала убогость. Мироздание — это прикормленная животрепещущая артерия под взглядом проклятого города. Под подсолнечным дыханием разложения. Под клейкими стопами жертв. Детей. Бога. Под снегом. Под ним всë едино. — Вы домой? — поинтересовался Сынмин, сдирая слёзы носовым платком. — Или с нами? Феликс неуверенно покосился на Хëнджина. Он поддержит его выбор. Не без отчаяния и разочарования, но он пойдёт вслед за ним до самой двери — и сам же задвинет щеколду. Потом снова будет сидеть один на подоконнике и целыми днями липнуть к замороженному стеклу, не говоря ни слова. — Думаю, — Хëнджин упорно игнорировал немигающего Феликса, — нужно проводить кошачью душу. Хотя я больше люблю собак. Зайдëм в шатёр со сладостями? Наповал. От счастья чуть не разъехались рёбра. Кошелёк-лягушка, бумажник, копилка, лоскутный мешок, монеты и купюры полетели в общую казну. Решили жить до последнего. В капюшоне Чонина появились пачки хрустящей дряни, карманы оттягивали бутылки сока, поп-корн пригрелся в джинсах, а руки еле удерживали леденцовые ряды и шипучные взрывы. Джисон рассматривал мармеладки и смеялся от их уродства. Агар-агар на вкус был как мыльные пузыри. Вскоре показалась лапшичная. Феликс взволнованно пружинил, шагая позади всех, и соображал, через сколько часов ему придётся бежать домой, прихватив Хëнджина за руку. — К обогревателю, — приказал Бан Чан. — А то сейчас зубы сточите. Внутри было чисто. Относительно. Отовсюду торчали металлические пруты, потолок осыпался, а по углам носились неизвестные тени, но здесь, кажется, пытались навести порядок. У выключенного обогревателя валялись игры: мяч, скакалка, карты, судоку. Около входа в комнату появилась маленькая шкатулка с наклейками для ногтей, косметическим лосьоном и таблетками от живота. На спинке облезлого дивана стоял необычайно живучий кактус. — Как зовут? — вдруг спросил Феликс. И Бан Чан действительно ответил: — Крис. Радостная мелочь. Бывало такое, что — важно. Для Феликса это, пожалуй, стаканчик мороженого на завтрак, всепрощение, мечты и грëзы, новая статья о поимке маньяка, хорошие песни. Сны о лете — тёплый солнечный свет, что оставался на одежде даже после пробуждения, радужные осколки, застрявшие в приоткрытом окне, бабочки и кузнечики. Важно, и всё. — Кто голоден? — для приличия спросил Чанбин, превосходно зная ответ. Феликс не замечал, что темнело слишком быстро. Он немного поиграл в карты, поболтал о похождениях Теда Банди, был посвящён в клички всех кошек, праздношатающихся поблизости, внезапно попал в состав жюри и судил незнакомых ему жителей. Потом его затошнило от съеденной лапши. Феликса отправили в самую продуваемую комнату, в которой случайно отыскался Джисон. — Ты почему здесь сидишь? Джисон торчал у электроплитки, скрестив ноги. С кастрюлей на голове. Выглядел страшно защищëнно и чуть-чуть жмурился. — Сломал что-то? — позеленевший Феликс навалился на окно. — Уф. — Не, — Джисон поправил кастрюлю и, испугавшись, тут же вернул руку к плитке. Под ладонью раздавались хлопки. — Чë-то горячо. Это нормально? — Зачем ты держишь крышку? — Хëнджин сказал, — он нахмурился. — Что-то не так? — По-твоему, поп-корн сможет её пробить? Джисон погрузился в глубочайшие раздумья. От его упорных мыслительных процессов затошнило ещё сильнее. Феликс ухватился за стену и стëк на пол, наблюдая за эмоциями напротив. Дремучее непонимание, в конце концов, сменилось озарением. — Обманул, — поражëнно воскликнул Джисон, — он меня обманул. — Не мельтеши, пожалуйста, — тихо отозвался Феликс. — А, прости, каюсь. Забыл, что тебя свалит любой чих. — Хëнджина тоже. — То есть? — Джисон перестал закатывать рукава тяжёлой куртки. — Его нельзя лупить? — Нежелательно. — А прикрикнуть? — Вряд ли подействует, — и Феликс справедливо рассудил: — Сожги поп-корн. — Оу-у, кровожадненько. Так и поступим. Ты соучастник. Месть совершилась и тут же обернулась вспять — от запаха кипячëного масла и горелой кукурузы позеленели оба. Подняться не смогли. Их вытаскивали за шкирки и волочили на свежий воздух, не забывая периодически стучать охлаждëнной ложкой по лбам. Сынмин принёс два стакана воды. Хëнджин злорадно и необычайно заразительно хохотал, спрятавшись на чердаке среди энциклопедий, справочников и ненужной макулатуры. Джисон громко глотал воду. Он поднял руку и не глядя — очень классно, — отбил кулак Феликса, а затем ещё раз, приговаривая: — Мы были потрясающими. Были? Я так сказал? Мы что, трагически погибли под кукурузными пулями? Сынмин недовольно покачал головой и сердито глянул на Чонина, который неудержимо смеялся. В лапшичной было хорошо. Весело. В одной комнате тасовались карты, а в другой колдовали над кактусом, украшая его лентами и блёстками из набора для принцессы. Поставили у горшка пластиковые туфли и, довольные собой, помчались баловаться дальше. Хëнджина всë-таки прижали. Он упорно извинялся и выглядел до безупречного невинным. А потом опомнился и сказал два слова: — Время, Феликс. Тогда накатил ужас. Феликса никогда не обливали из ведра, наполненного ледяной кровью, но он был уверен — это оно. Или хуже. Запаниковали все. Они никогда не спешили домой, потому что их не ждали, но им понравилось торопливо выныривать из лапшичной, пускаться наперегонки и зверски клокотать при упоминании домашнего ареста. Нужно каждого пригласить на чай. Была черта. Она разделяла мироздания. Утром за неё смогли ступить, а под вечер она превратилась в бесконечный монолит. Первым остановился Бан Чан, чтобы не врезаться в эту таинственную грань между существованием и жизнью. Джисон покатился по снегу. Сынмин замер так резко, что потерял очки. — Кажется, всё, — запыхавшийся Минхо достал наушники. — Привели. — Долг выполнен, — взревел Чанбин, разбудив спящих собак. В некоторых окнах загорелся свет. — Спокойной ночи, — старательно замахал Джисон, пытаясь выбраться из сугроба. — Надеемся увидеть вас живыми. Помогите, э-э, молю. Бан Чан с уже знакомой грустью оглядывал постройки. Он никогда не жил бок о бок с соседями, которые не стремились ежесекундно выпить океан спирта и закусить континентом свежерубленного ягнёнка, которого ещë вчера оберегали от ветра. Бан Чан подошёл к Феликсу. Схватился за руку и вложил внутрь бумажник. — Вот. Ваши деньги не потратили. Вроде. Спасибо, что пытались помочь. Развернулся и, насвистывая песенку, направился обратно в лапшичную. За ним сразу же потянулись. Они голосили, сбито прощаясь, и играючи ушли в темноту. Так легко и естественно. Стало тихо. Феликс даже слышал, как падает снег. Он неловко помялся, прежде чем предложить: — Зайдëшь ко мне? У тебя кровь у носа запеклась. Вдруг мама заметит. — Хорошо. — Можно ей позвонить. — Ладно. Над головами летел самолёт, напоминающий красноглазое чудовище. Тело колотило дрожью. Лифт не работал, ступени были скользкими от слякоти. Феликс прокрутил ключ, открыл дверь, пропустил Хëнджина и начал разуваться, когда его предупредительно толкнули в плечо. Он поднял голову и ударился об яркий взгляд мамы. Пила. Снова пила. — А мы вас заждались, — мелодично протянула она. — Мы? — удивился Феликс. — Нас? — подхватил Хëнджин. Госпожа Хван не слишком плавно показалась в проёме, потряхивая бутылку шампанского. На кухне витал дым от ванильных сигарет. Женщины уже не чувствовали его. — Госпожа Хван слышала, как ты пришёл к ним в гости, Ëнбок, — сказала мама. Госпожа Хван утвердительно кивала, усиливая своё головокружение. Её знатно штормило. — Вот мы и решили тихонечко тут посидеть. Чем занимались? — Смотрели телевизор, — соврал Хëнджин, расчëсывая нос и соскребая красные пятна. — И уснули. — Здорово, — синхронизация обеих мам пугала. Они и представить не могли, что их дети, хворающие, как единый заражëнный организм, бегали через лес с мёртвой кошкой, попали в ветеринарную потасовку, сидели на холодном полу у включённого обогревателя и не хотели идти домой. — Мойте руки, я разогрею вам ужин. Хëнджин бросился в уборную. Феликс, рассеянно улыбнувшись, рванул за ним и захлопнул дверь. — Они видели кровь? — Нет, кажется, — Феликс стянул куртку и запрыгнул на стиральную машину. — Чуть не попались. Склонившись над умывальником, Хëнджин повернул кран и подставил нос под струю воды. Его трясло. Феликс медленно прижался виском к стене, сквозь дрëму наблюдая за брызгами и рассматривая открытую шею. На ней ютилась прослойка шрамов. Неглубокие, хаотичные порезы. Странное место для того, чтобы причинить себе мучения. Неудобное. — Откуда они? Вода в последний раз окрасилась красным. — Папа, — отдышавшись, бросил Хëнджин и приложил к лицу бумажное полотенце. — Я надеялся, что они исчезнут. Стиральная машина гудела: в ней перемешивались футболки и пачки конфет, которые забыли вытащить. — Тебя напугал Бан Чан? Тогда, в ветклинике. — Нет, — протянул Хëнджин. — Не очень. Просто он начал кричать. Не как ты, не как Джисон. Иначе. — Понимаю. — Жаль. — Ну и день, — Феликс мягко потянулся, разминая кости. — Останешься на ужин? — Нет. Надо маму дотащить и спать лечь. Они договорились встретиться за час до школы и вместе посмотреть Тотали Спайс. На кухне было не продохнуть от курева и духа горького вина. Хëнджин помог маме одеться, сам приобнял Феликса на прощание и пообещал подать сигнал из окна, когда вернётся домой. Посветит фонариком, если станет грустно. Три быстрых вспышки, три долгих, три быстрых. Спасите от смерти. Феликс научил. Он зубрил азбуку Морзе и поклялся выучить Хëнджина всему, что знает. — Я приберусь, — сказала мама, пятую минуту бесцельно ковыряя прожжëнную клеëнку. — И ужин мне разогреешь, — напомнил Феликс, — да-да. — Актёр. — Актриса. Я пошёл спать. В комнате он присел около кровати, закрыл глаза и стал катать по полу стеклянный стакан, пытаясь разложить сегодняшний день по тарелкам, чтобы съедать мгновения в минуты — недели, месяцы, — слабости. Жаль, что “сегодня” не печаталось в газетах. Можно было бы вырезать каждый фрагмент и развесить на прищепки по всей квартире. Феликс услышал шорох. Сразу проснулся. Поднял стакан, прижал к стене и приложился к нему ухом. Знал, что будет больно, но не смог удержаться. — ...как страшно, когда умирает собственный ребëнок, — мама вновь разговаривала сама с собой, некрепко зажимая рот, — и как страшно, что он умирает ребёнком. Ничего не случилось. Стакан не выпал из пальцев, слёзы не полились, в груди не разверзлась невидимая рана. Феликс молча перебрался на кровать и уткнулся в подушку. Приложился к тонкой ткани, будто она была щекой Оливии. Посильнее зажмурился, чтобы увидеть её лицо. Вспомнил последние слова старшей сестрëнки. Мечтательно улыбнулся. «Даже если ты потеряешь меня в толпе, однажды я обязательно вернусь, Феликс».