Если ты сразу не развернёшься и не уйдёшь,
у меня начнутся адские боли,
но есть вероятность, что ты останешься
и будешь говорить о чём-то неважном.
Холодная осенняя ночь. Ветер всё громче завывает через закрытые окна. Становится страшно. Фэн Синь не может уснуть всю ночь. Он прожигает взглядом потолок, пытается избавиться от мыслей и уснуть, но не получается. Страх душит его, рёбра болят, кажется, ещё одна подобная мысль и они превратятся в обломки. Нужно покурить. Главное, не выкурить всю пачку за раз, иначе будет отвратительно. Хотя сейчас на душе не лучше. Разве что в физическом плане вполне неплохо. Но душа рвётся наружу: подальше от дождя, страха и сигарет. Хочется помочь, хочется снять маску невозмутимости, подойти и сказать: — Знаешь, я так боюсь, что с тобой может что-то случиться... Но мысли остаются мыслями, а страх — страхом. Рёбра болят, живот крутит от противного вкуса табака. Не этого сейчас хотелось... Хотелось притянуть соседа к себе, обработать запястья и любить. Бесконечно долго, бесконечно красиво. Яркие чувства. Чувства, которые Фэн Синь не испытывал очень давно, но которые переполняли края его души, которые не могли спокойно смотреть на царапины на запястьях. На кровь. Один лишь вид крови на запястьях вызывал у него животный ужас. Он — медик, он не должен её бояться. Он привык с ней работать и всегда хвастался перед сопляками, которые лишь на словах были такие храбрые. Но сейчас... Было действительно очень страшно. Запястья Му Цина. Эти бесконечно нежные запястья с нездорово-бледной кожей. Изрезанные запястья, которые вызывают страх и боль. Страшно от мысли, что Му Цин мог в тот момент что-то с собой сделать. Может быть, если бы не их звонок, он бы прикончил себя и так бы и не вернулся... Мысли. Идиотские мысли. Фэн Синь сильный и мужественный, когда дело касается всего, но только не любви. В любви он нежный и бесконечно добрый. Постоянно себя накручивает, постоянно придумывает невесть что, хотя никому никогда не рассказывает. Кажется, именно над этой чертой Му Цина он шутил в один из их споров. А, может быть, ему и правда нравится Му Цин? Может быть, он не ошибся, когда принял для себя решение расстаться с девушкой, чтобы открыть для себя новые дороги, прежде всего, с ним? И почему такие страшные и одновременно правильные мысли продолжают его терзать ночью? Засыпает же он только ближе к утру.***
Се Лянь не может назвать себя хорошим другом. Он не уследил за Му Цином, не помог ему вовремя, не поддержал. Хотя тот и не пытался открыться. Вернее, пытался, да только недолго. Он слишком много думает, слишком мало просит помощи. Се Лянь страшится: а вдруг за эту ночь с другом может что-то случиться? В итоге, он не смыкает всю ночь глаз, пытается отыскать покой в учебниках, в незавершённой горе домашнего задания, поэтому не спит вообще и приходит на пары уставшим и невыспавшимся. С синяками под глазами и неспокойной душой. На парах всё так же. Благо есть перерывы между ними, которые парень проводит спящим на подоконнике. Ши Цинсюань, явно не ожидавший такого от друга, сначала пытается его согнать с подоконника, ведь он первым хотел на него сесть, но, в итоге, свыкается с мыслью, что ему придётся сидеть на лавочке в ожидании. Пары длятся нудно и долго. Даже Ветерок устаёт разговаривать. Се Лянь сегодня не соображает и, даже пытаясь что-то писать, его руки продолжают дрожать, а сознание теряться. Это ж каким нужно быть хорошим другом, чтобы так переживать. И вовсе не ужасным. И вовсе Се Лянь ни в чём не виноват. Всем помочь невозможно, как ни пытайся. Хотя от осознания этого меньше страшно не становится. Се Лянь старается держаться и не спать на парах. Но они так медленно протекают, что ни галдящий Ши Цинсюань, ни куча заданий перед носом не помогают ему выглядеть бодро. В итоге, он засыпает на истории искусств. Ветерок, заметив, что друг реально уснул на паре, пытается его растолкать, разбудить, ведь пора домой. Ему ещё добираться до общаги: квартиры собственной, как у самого, у него нет. Но его прерывает подошедший вплотную Хуа Чен. Тёмно-коричневая кофта источает кисло цитрусовый аромат, в глазах мелькают блики, отдалённо похожие на маленьких бабочек. — Не буди. Ему нужно поспать. — Но не здесь! — не унимается парень. — У него общага закроется. На что Хуа Чен отвечает вполне спокойным тоном. — Я всё улажу. Можешь идти, — он прокашливается, плотнее вжимается в тёплую кофту, а затем добавляет. — Хэ Сюань ещё не ушёл. Можешь к нему заглянуть. Ветерок лишь округляет глаза, пропуская последнюю фразу мимо ушей и уходит, добавив при этом. — Не обижайте Се Ляня. Он хороший. Просто день вчерашний выдался неудачным. — Иди уже. На что очень громко бурча, Ши Цинсюань покидает аудиторию. И только дождавшись, пока след надоедливого Ветерка окончательно простынет, Хуа Чен тяжело вздыхает и приносит мягкий тёплый плед, которым укрывает спящего Се Ляня. Иногда волнение забирает столько сил.***
Когда Се Лянь открывает глаза, он в ужасе понимает, что рядом никого нет. Что все уже давно разошлись по домам, аудитория опустела, а он так и уснул прямо посреди пары. Но как же тепло от пледа... Так стоп, какого пледа? Он же в университете, откуда здесь взяться пледу? Но вскоре он понимает, что недооценивал молодого преподавателя по истории искусств, ведь в его комнате было всё, включая плед. В ней даже, как потом окажется, можно спокойно жить, не задумываясь о том, что там снаружи. Се Лянь в ужасе. Он проспал столько времени. На улице уже темно, холодно. Общага, должно быть, закрыта. Чёрт, надо же было уснуть в такой неподходящий момент... Пахнет свежезаваренным чаем. Зелёным, должно быть, с мятой. Хуа Чен подходит осторожно, не так, как ходит обычно на парах. Он ставит чашку на парту, а сам садится рядом. — Выспался? Чай будешь? — Спасибо вам огромное, я вам очень благодарен, но мне пора бежать, может быть, успею до закрытия... Хуа Чен осторожно кладёт руку поверх его и с полными сочувствия глазами произносит: — Уже поздно. Ты не успеешь. Прости. Неужели этот спокойный внешне преподаватель внутри может быть столь нежным и заботливым? А, может быть, он просто добр к нему? — А почему вы меня не разбудили? Вам же идти надо, наверное? Вас ведь ждут? На что получает лишь ледяное: — Будь у меня тот, кто бы меня ждал, я бы не засиживался допоздна здесь. Сказал как отрезал. Глаза спокойны, руки не дрожат. Отпивает чай, а другую кружку протягивает Се Ляню. Противиться становится тяжело: он слишком любит чай. — Вкусный. Вы тоже любите чай? — обыкновенный на первый взгляд вопрос, но глаза блестят. — Да. Мне кажется, многие его недооценивают. А тех, кто его любит, я всей душой уважаю. Приятный голос слышится в такт со свистом ветра на улице. Спокойный, неторопливый, но причина, по которой он его не разбудил, так и остаётся загадкой. Они ещё долго разговаривают на самые разные темы, пьют чай и смеются. Оказывается, даже Фэн Синь и Му Цин могут быть неправы. Хуа Чен далеко не такой высокомерный, каким может показаться на первый взгляд. Во время разговора Се Лянь узнаёт, что преподаватель живёт очень близко с университетом, в хорошем квартале города. Хуа Чен лишь стучит пальцами о парту: — Я могу предоставить тебе комнату на ночь. Мне жаль, что так вышло, но ты выглядел слишком замученным, чтобы так просто тебя разбудить. Это в знак извинений. Можем выпить чаю там, если ты меня не боишься. — Конечно нет! — просиял Се Лянь — Вы и никогда не казались страшным, наоборот, очень добрым. — Добрым? — на секунду задумывается Хуа Чен и переводит взгляд в сторону окна. Если подумать, таким его считают впервые. — Вы ведь совершенно не подумали о себе и столько времени ждали, пока я проснусь. — Се Лянь пытается сохранить спокойствие и не наговорить лишних комплиментов, а потом о них жалеть. — Ничего страшного. Мне стало жаль тебя. Должно быть, помогать всем в ущерб себе тяжело. Больно видеть, как ты себя губишь. Одна из основных причин, почему Хуа Чен не разбудил Се Ляня. Другая же оставалась секретной, но столь идиотской. Спящий он слишком милый, невозможно потревожить покой этого уставшего и чем-то обеспокоенного человечка.Пусть никто не узнает что с тобой стало,
только след от винтовки навсегда останется на плече.
И надо что-то писать, непонятно лишь что и зачем,
всё, что ты напишешь, было сказано кем-то другим.