Рано или поздно нас всех перемелет, но это неважно.
Просто хочу запомнить это "сегодня" и это "однажды".
Разве чьё-то счастье можно измерить словами?
Смысла нет, кроме того, что мы придумаем сами.
Огромная просторная квартира в компании с приятным человеком кажется более комфортным местом. Хуа Чен не привык звать к себе в дом людей, а тем более студентов. Слухи и прочее его никогда не волновали, просто смысла не было. Зачем? Для чего? Новые люди ему не нужны, тем более в квартире. В месте, которое он и сам не особо и любил. Но тогда как объяснить то, что они с Се Лянем проговорили всю ночь вплоть до самого утра? Как объяснить то, что именно этого студента он пригласил к себе? Почему именно Се Лянь? И, вообще, можно было найти другой, более компетентный способ извиниться. Но какой? Загадка. Хуа Чену всем своим нутром стало жаль уставшего студента. Стало жаль слипшиеся веки, дрожащие пальцы, кожу бледного оттенка. Он не мог поступить иначе. Вернее сказать, мог, да не хотел. Отправлять и без того замученного парня по холодным ветреным улицам было хуже преступления. А будить его было и того страшнее. А, может быть, Хуа Чен выделил Се Ляня из числа остальной серой массы таких же уставших студентов по причине того, что он ему просто приглянулся? Понравился? Трудно было сказать, по крайней мере, сейчас. Просторная кухня с дорогим гарнитуром. Чай из специально выкупленных серий. Его так много, но, кажется, что после этой ночи не останется совсем. Се Лянь слишком любит чай. Хуа Чен разделяет эту любовь, предлагая на пробу всё новые и новые сорта. Дорого и невероятно вкусно. Чай манит и дурманит. Хочется разговаривать без умолку. — Давай на "ты", — Хуа Чену уже порядком надоела эта формальность. Не каждый раз он пьёт чай в компании уставшего студента. — Давай, — улыбается Се Лянь. — Вы... То есть ты вовсе не выглядишь на свой возраст. Ты выглядишь младше. — Правда? — улыбка озаряет лицо Хуа Чена. — Это получается, я твой младший брат, а ты мой гэгэ? Шутки шутками, но ему нужно было как-то скрыть непонятное чувство, возникшее у него в груди. На самом деле ему просто нравилось это обращение, но чтобы ему самому на это намекнули... Намекнули на его возраст, который вовсе не соответствовал телу, это было даже приятно. Вернее, телом вполне соответствовал, но лицо выглядело на несколько лет младше. Изящные гладкие черты, скулы, высокий подбородок... Напоминает подростка, но невероятно красивого. Хуа Чен старше Се Ляня, но подобный комплимент разжигает странные чувства в его сердце. Но кого это сейчас волнует? Сейчас главное почаёвничать, а дальше будь, что будет. — У тебя такая большая квартира, — с восхищением в глазах начинает Се Лянь. — Должно быть, очень дорогая. — Мне здесь некомфортно. Огромные пространства вызывают не менее огромное одиночество, — он прерывается и направляет взгляд куда-то очень далеко, гораздо дальше стен. — Редко бываю дома. Да и не дом это, а место для ночлега. — А мне здесь очень нравится, — глаза сияют подобно тысячам алмазов. Хуа Чен в эту секунду приходит к мысли, что ему очень нравятся эти глаза. Искренние, простые, настоящие. — Если хочешь, оставайся здесь хоть навсегда. Будет не так одиноко. И опять Хуа Чен шутит. Но ведь в каждой шутке есть доля правды. Здесь она также была. — Нет-нет, — с улыбкой смеётся Се Лянь. — Я тогда весь твой чай выпью. И опять улыбка, но уже на лице обоих. Сколько же можно улыбаться? Щёки уже начинают болеть. — Для таких целей мне никакого чая не жалко, — И смеются. Такого искреннего смеха Хуа Чен не слышал никогда. Мягкого, простого, дрожащего. Услада для ушей. Спустя несколько часов, когда за окнами начинает виднеться рассвет, Се Лянь засыпает за кухонным столом. Хуа Чен лишь, улыбаясь, смотрит на прежде уставшего и замученного студента. На душе становится невероятно тепло и нежно. Так, как никогда раньше. Он не стал мыть посуду, убираться. Он кладёт голову рядом и засыпает, чтобы не разбудить гэгэ. Он, вообще, при каких-то обстоятельствах сможет его разбудить?***
Это же раннее утро. Отвратное утро. Тошнотворное. Му Цин встаёт с мрачным мыслями, с рваными ранами и спутанным сознанием. Страшно. Запястья ноют и зудят, голова болит. Вчерашняя истерика даёт о себе знать. Плакать и одновременно резаться в туалете — самое отвратительное, что только могло существовать. Самоповреждения, как думал Му Цин, должны были остаться в далёком прошлом, когда он ревел в подушку в полном одиночестве, когда никто не пришёл ему на помощь. Когда на душе было так плохо, что он был готов в любую минуту умереть. Помощь? Какая там помощь? Он сам виноват, что довёл себя до этого состояния. Он сам виноват, что бесповоротно влюбился. А сейчас всё повторяется. Он вновь наступает на те же грабли. Снова режется в истерике, снова затыкает рот в туалете, чтобы никто не услышал его воплей. Отвратительно. Дико больно. Он снова влюбился. Влюбился по уши, любовь наполняла его до краёв, он не мог ей противиться, до подушечек пальцев, до ободранных в кровь губ, до исцарапанных запястий. Но он до сих пор продолжал себя обманывать, хотя где-то в глубине души уже давно принял свои чувства как должное. Любовь должна стоять под запретом. Он слишком нежный, когда любит, слишком чувственный. Слишком открытый, добрый, мягкий... Слишком настоящий. Он не должен себе подобного позволять. Его уже ранили когда-то, раны едва зажили, а теперь по новой. В человека, который никогда его не выберет. В человека, который любит другого. В человека, который не принадлежит ему. В человека, находиться рядом с которым, было самым великим счастьем. Но если бы представилась такая возможность, Му Цин бы отказался от данных чувств, да только такой возможности не было. Он влюбился по самое не балуй. Каждой клеточкой души, каждым уголком раненого тела. Но лезть в чужие отношения ему не хотелось. Ему не было места. Фэн Синь был занят. Нельзя разрушать чужое счастье. Каким бы холодным и мнительным порой Му Цин не был, чувство элементарной солидарности у него оставалось. Кто он такой, чтобы своими "недочувствами" ломать уже сложившиеся отношения? Вот именно, что никто. Сосед по комнате, партнёр по курению на балконе... Человек, с которым можно делать вместе, что угодно, но только не любить. Рядом никого нет. Се Лянь уже должен вернуться, но его всё нет и нет. Фэн Синь... Наверняка проводит время с девушкой. Как же Му Цин в этот момент завидовал. Но держал зависть при себе. Так будет вернее, так будет лучше. По факту, они с Фэн Синем не так уж и много контактировали. Курили да спорили. Ругались матом. Разве что тот случай с шарфом связывал их, как нечто большее... В остальном их мало что объединяло. Разные мнения, разные ценности, разные факультеты, разная манера речи. Противоположности. Но ведь они притягиваются? Может быть, и эти два идиота смогут притянуться? Но, если подумать, даже будучи соседями они всё равно были далеки друг от друга. Му Цин обрабатывает порезы, раны щиплет, но иначе нельзя. Затем он идёт курить на балкон. Это уже успело стать традицией. На улице грязно, снег смешивается с дождём и становится отвратительно. Слёзы начинают падать на зажжённую сигарету, затушивая её. Но, услышав шаги, Му Цин успокаивается. Он вытирает слёзы и закуривает другую. Заходит Фэн Синь. Тяжёлые шаги, уставший мозг. В его голове до сих пор крутятся воспоминания о порезах Му Цина, ему тяжело это переносить. Он видит как парень курит, подходит ближе и тоже берёт сигарету. Он видит дрожащие руки и покрасневшие глаза и произносит: — Я расстался с девушкой.Научись быть готовым к подмене понятий,
на слова любви отвечай как можно более грубо;
если люди что-то и умеют по-настоящему —
так это быть чужими друг другу.