Someone call the ambulance There's gonna be an accident¹
Резким движением, в котором безошибочно читается изрядная доля презрения, сельдерей отправляется в полёт — что ни говори, а его хладнокровие на волокнистые овощи не распространяется. Следом указательный палец мужчины погружается в тёплую — по его, разумеется, меркам — «Кровавую Мэри». Действия до аристократического медлительны. Выбор напитка мог бы считаться пошлостью, но, откровенно говоря, здесь нет никакой метафоры — он отнюдь не ищет в непритязательном коктейле сходство с чем бы то ни было. Ему просто нравится строгость, заключённая в сочетании использующихся в коктейле ингредиентов. Водка, томаты, специи. Ничего лишнего — ни грамма приторной сладости или заковыристых алкогольных комбинаций, входящих в состав большинства коктейлей и шотов в баре. Тем не менее, если приглядеться, хотя в его конкретном случае лучше было бы сказать — прогуляться пальцами по стеклянной таре, без вульгарщины всё-таки не обошлось. Ибо форма бокала — вот где выставлена напоказ настоящая пошлость, с которой приходится мириться против воли. В подтверждение собственным мыслям он при помешивании касается пальцем тонкого стекла коктейльной рюмки. И судя по выпуклым стенкам, она куда лучше подошла бы для какой-нибудь «Маргариты». Конечно, со стороны его образ и без соседства с не подходящим для «Кровавой Мэри» бокалом, вероятно, выглядит из ряда вон выходящим — если считать за этот самый ряд бесноватые наряды с учётом медийных трендов, которые, впрочем, он с не очень-то большим интересом разглядывал в опускающихся на город сумерках, пока стоял в крошечной очереди и ещё что-то мог различать. В клубе же в кромешной темноте досадная неоригинальность в глаза больше не бросается, на костюмы откровенно пофиг, но на себе он, разумеется, ощущает вопросительные взгляды. Почему-то ни у кого не возникает претензий к фантазии и вкусу десятка незнакомых между собой людей, одетых в одинаковые розовые комбинезоны по мотивам какого-то хайпового сериала. Слава небесам, он уже не способен их различить за тёмными непроницаемыми линзами, да и функционирование колбочек и палочек ночью затруднено — к барной стойке, как всегда, пришлось пробираться практически на ощупь и благодаря периферийному зрению. За последовавшие вслед за этой операцией жалкие пятнадцать минут, что он ждал свой коктейль и — с максимальной скоростью, на которую способен, но всё равно очень медленно — проталкивался к привычному закутку, к нему с вопросом относительно костюма пристали раз пять, не соблюдая дистанцию, подходя слишком близко, ударяя тепловой волной, заставляющей выступить конденсат на холодной коже рук и шеи. И если от молодёжи отмахнуться было легко, то от возрастного — в воздухе так и тянуло замшелостью — динозавра пришлось практически отбиваться с риском пролить зеленоватый коктейль ещё до того, как ему удастся сделать хотя бы один глоток. Нет, он не вырядился как Нео. И не Леннон. И не Сара Коннор. У них, мать твою за ногу, шапки отродясь не было. И даже не Леон; разве «Кровавая Мэри» в его руках похожа на домашнее растение?! И хотя он обещал сегодня держать себя в руках, очки всё-таки пришлось немного приспустить на носу и зыркнуть толком невидящим взглядом. Сработало мгновенно — что ни говори, его глаза в это время года излучают особенно ледяное презрение. Впрочем, он в тот момент не позволил себе ничего крамольного и противозаконного; ввиду хорошего настроения — в честь самой холодной ночи в году — он сделал навязчивому товарищу небольшую скидку. Да и не тянул он на привычный типаж, Сяо Чжань успел принюхаться. Сегодня в целом — в качестве исключения — сцен устраивать как будто бы не хочется; да, кровопускание состоится, но уж никак не в качестве закуски к коктейлю. Это, разумеется, будет основное блюдо — и сервировать его следует на особой территории и на особых условиях. Так что во избежание лишних вопросов и преждевременного внимания решено занять стандартную стратегическую позицию — он стоит, приклеившись лопатками к стене, практически слившись с самым тёмным углом во всём заведении благодаря своим чёрным немного безразмерным шмоткам. Глаза спрятаны под непроницаемыми очками с круглыми линзами; указательный палец неторопливо помешивает напиток против часовой стрелки. Даже незначительные движения даются с трудом. Не обращая внимания на то, как в центре кровавого водоворота вместе с фактурной томатной мякотью начинают кружиться колкие хрупкие снежинки, он запрокидывает голову, прислоняется затылком к стене и смотрит на танцпол. Туда, где, как ему кажется, тот находится. И в своих догадках относительно месторасположения он не ошибается. Взгляд его, всяко скрытый за не пропускающими свет линзами, вряд ли выражает какой-либо интерес. Перед ним, должно быть, человеческие тела — призывно разгорячённые; чтобы понять это, нет нужды снимать главный аксессуар этого вечера. Этот факт могут подсказать и другие органы, не зрением единым чувствует человек. Некоторый опыт посещения подобных мест тоже имеется; он знает из других своих визитов в клубы в тёплое время года, что, когда к делу подключаются стробоскопы, кажется, что люди не двигаются, а играют в детскую игру из того самого сериала: стоит вновь загореться яркому белому свету, они неподвижно замирают в очередной причудливой позе. Припадочно пульсирующие прожекторы наверняка синхронизируются с давящим и однообразным ритмом дарк-техно, и музыка — это ещё одна вещь, которую приходится терпеть. От неё, увы, не спрятаться за линзами очков. Можно было бы воспользоваться наушниками с шумоподавлением, но… Возможно, стоит уже себе признаться, что после стольких вылазок, как бы ни хотелось держаться подальше, даже в такой музыке он научился разбираться и находить какой-то особый шарм? Ладно, так и быть, он скучал. Совсем чуть-чуть. Если смириться с обстоятельствами, принять их как есть, можно даже ловить определённый кайф от происходящего. Но он здесь, конечно, не ради чистого удовольствия. Наверное, всё дело в том, что его визиты в любой из техно-клубов — отличный пример воспитания условных рефлексов. Ведь стоит ему переступить порог и позволить выразительным басам резонировать в собственной голове, как внутри просыпается предвкушение в сопровождении с ненавязчивым возбуждением, провоцирующим фантомный металлический привкус на языке. Фантомный — но лишь до поры до времени. Потому что каждый вечер в клубе всегда рано или поздно заканчивается одинаково, и это как раз тот тип предсказуемого развития событий, против которого он не имеет ничего и за которым он приходит сюда раз в год. Упоительный раз в год. Сяо Чжань не опуская головы, бросает взгляд на коктейль — удовлетворившись резко понизившимся градусом, он подносит указательный палец к губам и обстоятельно облизывает его, наслаждаясь призрачным вкусом водки, смешанной с томатным соком. Сделав наконец небольшой глоток, он вновь поднимает голову на подрагивающую в ритм музыке толпу и делает вид, словно следит взглядом за танцующими фигурами. Тяжело оценить степень алкогольного и наркотического опьянения присутствующих, но, судя по царящему смраду, выпито достаточно, чтобы влитый в эти тела алкоголь и принятые вещества уже могли считаться за некоторое подобие анестезии. Сяо Чжань, надо сказать, и сам не против лёгкой дымки в голове — той, которую вызовет он сам, а не потому что так должно быть ввиду понятных обстоятельств. Губы ловят кубик льда; Сяо Чжань ненадолго прижимает его к нёбу, медленно перекатывает языком, но тот даже не думает таять, так что приходится помочь: он беспощадно дробит кубик молярами в хрустальную пыль и размашистыми глотками запивает алкоголем. И зачем он только приходит в притоны каждый раз так рано? Ну, помимо, конечно, того факта, что с нормальным зрением передвигаться по городу, где он проводит от силы пару дней в году, удобнее. По факту нет ничего приятного ни в клубной духоте, липко обхватывающей горло, ни в созерцании дёргающихся тел — танцы даже в свете обычного прожектора похожи скорее на предсмертные судороги, чем на что-то способное доставить эстетическое удовольствие. А уж усиливающийся с каждой минутой запах уксуса и вовсе можно посчитать за оскорбление обоняния любого. Но почему-то он вновь здесь — в своём обычном для такого вечера облачении, прячет глаза под солнцезащитными очками, хотя и не по той причине, что некоторые особо стеснительные из пришедших в клуб, — со зрачками-то у Сяо Чжаня всё как раз в порядке. Хотя после закинутой залпом «Кровавой Мэри» в этом утверждении можно немного усомниться. В сладостной попытке оттянуть неизбежное он мажет взглядом поверх очков по интерьеру. Изменилось ли здесь что-то за год? По ощущениям — нет. Мысль о том, что он мог привязаться к этому району вопреки его дурной славе, к потным безымянным телам, не вызывающих никакой жалости, к тому, что именно благодаря подобным заведениям ему удаётся примириться с собственным существованием и достичь — хрупкого, словно тонкий молочный лёд, но всё-таки — равновесия, материализуется в его светловолосой голове внезапно. Разумеется, в следующем году ему не составит усилий сменить дислокацию, обзавестись новыми привычками — таких злачных районов в стране пальцев не хватит сосчитать. Лучше не дожидаться, пока начнутся вопросы. А когда-нибудь они точно появятся. Сяо Чжань чувствует, как сердце сжимается, словно покрывается новым слоем инея. Обманчиво безобидного. Если бы такое — ни с чем не сравнимое — ощущение он испытал впервые, можно было бы обмануться и предположить, что это связано с преждевременной ностальгией по этим местам, но в реальности же его тело напоминает ему, зачем он сюда пришёл. Пока что процесс можно контролировать, но оно голодно, и игнорировать уплывающее сознание с каждой минутой становится всё сложнее. У него уходит больше минуты, чтобы присесть — не без скольжения спиной по стене — и поставить недопитый бокал на пол, а затем вернуться к своей расслабленной позе. Сил долго держать осанку и собственный — не такой уж и большой — вес уже не остаётся, ему в принципе тяжело сохранять вертикальное положение. Жар, исходящий от тел, просачивается турбулентными потоками под очки, достигая особого типа фоторецепторов, который отсутствует у нормальных людей. Время от времени Сяо Чжань указательным пальцем прижимает мостик очков ближе к переносице и старается смотреть перед собой. Потому что излучение чувствуется и периферийным зрением, нагло вторгается в его личное пространство по бокам линз — декоративные очки тут бессильны, а ходить по улицам в окулярах сварщика или героя стимпанкового романа — уровень фриковатости, к которому он пока что не готов. Последние полгода, как это водится, его восприимчивость к тепловому излучению росла по экспоненте. Пришло время платить, с чем он всегда тянет до последнего, то ли из отрицания контроля сущности над его собственными потребностями, то ли испытывая мазохистическое удовольствие от нарастающего ощущения того, как цепенеет жизнь внутри него. Желание прекратить собственные мучения неразрывно связано с желанием прекратить и чужие — тех, кому просто не везёт оказаться здесь. В тот самый день, но не в том месте. Наверное, поэтому он возвращается сюда год за годом — может, он позволит себе лишнего, его запомнят и потом найдут? Изобличат. Накажут. Освободят. От яркого свечения скоро станет физически больно — не спасёт и тот факт, что линзы с обеих сторон покрыты дополнительным защитным слоем, призванным блокировать любое излучение. Чем более восприимчивым он становится к нему, тем медленнее бьётся его сердце, неторопливо качая загустевающую кровь, намекает, что тянуть больше нельзя — от анабиоза его отделяет пара часов, не больше. Пара часов, которые сейчас кажутся вечностью — в таком состоянии у него всегда ощущение, что время неторопливым потоком осязаемо тягуче плывёт вокруг него. Прикоснувшись к шее, Сяо Чжань нащупывает тонкую цепочку из белого золота, немного тянет её вверх и, медленно скользнув по ней пальцами, вслепую находит кулон. Он пару секунд трёт подвеску в виде косточки, пытается согреть и осознаёт тщетность этого поползновения — одеревеневшие пальцы не могут отвоевать у подступающего холода ни миллиметра; подушечки сейчас вряд ли теплее, чем его сердце. Время на исходе — эта мысль всё отчётливее звучит в его голове, пульсирует в такт оглушающим битам; чтобы проверить эту догадку, Сяо Чжань приподнимает очки на пару миллиметров, осматривая для начала ноги танцоров. На данной стадии оцепенения есть весьма вероятный риск ослепнуть, если не соблюдать элементарную технику безопасности; поэтому, когда он скользит взглядом выше, то заблаговременно щурится во избежание этого досадного недоразумения, практически полностью смежив веки, и, разумеется, оказывается прав: танцпол, несмотря на скудное освещение прожекторов, превращается в пожарище, пульсирующее инфракрасным излучением. Прежде чем вернуть очки в безопасное положение, Сяо Чжань мажет взглядом по фигурам, словно художник, испытывая эстетическое удовольствие, хотя и отдающее изрядной долей мазохизма, — разгорячённые тела сияют круговертью ослепительных оттенков оранжево-красного. Персональная домна Сяо Чжаня — в которой, если не поторопиться, можно найти свою погибель — состоит из ярко-красного, как томатный сок в бокале. Червонного, словно масти игральных карт. Лениво-бордового с отблесками оранжевого — сангрия с плавающими в ней цитрусами. Багряного, практически переходящего в коричневый, в честь всех закатов, предвещающих затяжные ливни. Рубинового, как выступающая на фарфоровой коже… жизнь. Расплавленный воздух вокруг танцующих тел дрожит; время от времени языки человеческого пламени волнами прибиваются к тёмным углам помещения, без спросу облизывают кожу Сяо Чжаня, давая ложное ощущение тепла, мёртвой дымкой застывая на его коже. Обманутый органами чувств, он приоткрывает рот и проводит языком по губам, но, увы, не ощущает ничего кроме потрескавшейся, шершавой кожи. Реакции тела замедлены; к моменту, когда его глаза наконец начинает жечь, красные оттенки превращаются в раскалённый белый. Кажется, что даже сердце от такой встряски немного разгоняется, но на деле его биение едва ли достигает ритма, присущего тем, кто не испытывает подобных проблем.❅
I see red, I hasten, I urge to forget Everything in my head²
— Эй, с тобой всё в порядке? — раздаётся где-то на периферии ускользающего сознания. Сяо Чжань даже не пытается сосредоточиться, хотя вопрос задаётся на китайском, а не на обычном для этого места английском; голос звучит слишком далеко, чтобы обратить на него внимание, да и с чего бы кому-то к нему обращаться — вокруг полно тех, кому эта помощь необходима и даже способна помочь. Настойчивое прикосновение к предплечью через несколько секунд — минут? часов? может же быть так, что мир замедляется вместе с ним? — против воли заставляет вернуться из полуобморочного состояния. Первым делом приходит осознание, что пальцы, так нагло и уверенно вцепившиеся в его руку, слишком горячие. Он открывает глаза — и когда только веки успели стать такими тяжёлыми? — и тут же морщится, улавливая боковым зрением беспощадное свечение собеседника. Вероятно, последний воспринимает такую реакцию, как ухудшение состояния. — Тебя вывести подышать? — кричат ему в ухо. Сяо Чжань перестаёт жмуриться и мажет взглядом по незнакомцу, не поворачиваясь в его сторону и не снимая очков. Тот, должно быть, прямиком с танцпола — его тело без спросу дышит на Сяо Чжаня неконтролируемым жаром. Оголённые участки горячей кожи напоминают пылающую солнечную поверхность, то и дело озаряемую вспышками, на месте которых выступают капли пота, что, быстро остывая, меняют цвет от жёлтого к зеленоватому. — Отвали, — не напрягаясь, чтобы перекричать музыку, произносит Сяо Чжань, удивляясь произведенному непрошеным гостем эффекту. Хватка в буквальном смысле животворящая — его обычно еле ворочающийся к такому времени язык довольно-таки неплохо справляется с поставленной задачей. Сяо Чжань надеется, что собеседник после прозвучавшей — крайне вежливой — реплики убедится, что здесь всё в порядке и в помощи никто не нуждается, но для верности дёргает рукой, чтобы избавиться от нежелательного захвата. В конце концов он мастерски умеет отталкивать. Мог бы даже методическое пособие на этот счёт написать. Надежды в кои-то веки оправдываются; предплечье Сяо Чжаня оказывается наконец свободным от обжигающего плена, и только от ощущения на месте недавнего прикосновения холодной пустоты запоздало приходит мысль, что он слегка поторопился — может же быть так, что сегодня удача самостоятельно плывёт к нему в руки? Это же, как минимум, любопытно: так много тепла в одном касании он не чувствовал никогда, а ведь оно произошло не напрямую. Всего лишь к руке и через несколько слоёв ткани, но результативность даже пугает — несколько секунд, а оцепенение словно откатилось назад. На пару недель, минимум. Что же произойдёт, если?.. Сознание, по всей вероятности, продолжает привычно подтормаживать — потому что Сяо Чжань не отдаёт себе никакого отчёта в происходящем далее, только регистрирует постфактум обжигающий контакт кожа к коже: его собственная рука бесцеремонно сжимает чужой локоть, а бесконтрольно заострившийся ноготь большого пальца взбалмошным дельфином ныряет в мягкую кожу, не встречая никакого сопротивления и вспарывая податливую плоть в опасной близости от вены. — Прости, — сквозь зубы цедит Сяо Чжань, сам удивляясь поведению оголодавшей натуры, но не удосуживается вложить в свой голос хотя бы толику раскаяния. — Какого?.. — тихо шипит незнакомец, и это шипение оказывается таким же обманчивым, как и прозвучавшее ранее извинение. Голос низкий и даже бархатистый, Сяо Чжаню такой тембр нравится по вполне определённой причине, напоминая о том, с кем ему не по пути. Странно, но в произнесённой реплике не обнаруживается никакого раздражения, которое могло бы — и должно — сопутствовать подобной фразе, зато отчётливо слышится недоумение. Сяо Чжань скашивает взгляд вниз — с миллисекундной задержкой на месте разреза наворачивается сочная капля, которую он тут же накрывает всё тем же большим пальцем и массирующим движением смачивает кровью подушечку, позволяя жидкости бежать по витиеватым руслам папиллярных линий. В отличие от Сяо Чжаня, его собеседника, похоже, не смущает столь бесцеремонное вторжение в личное пространство — незнакомец не предпринимает никакой попытки избавиться от чужой руки и, вероятно, не задумывается о том, в насколько опасной близости она от его вены. И правильно — какой нормальный человек обращает на такое внимание? Пульсация крови тоже не выдаёт никаких признаков раздражения или страха — бег её ровный, может, самую малость ускоренный. Но это скорее остаточное после танцпола, решает Сяо Чжань. Воспользовавшись ситуацией, он принюхивается дотошнее и думает, что лучше бы, конечно, облизать палец, да дело с концом, но сделать этого не успевает. Вместо этого он, всё ещё отказываясь верить в происходящее, ведёт пальцами по чужому предплечью вниз, скользя по жилистым мышцам и протягивая большим пальцем кровавый след параллельно спрятанным под кожей белоснежным венам, и наслаждается получившимся узором, но, увы, недолговечным — след остывает быстро, смешиваясь с менее ярким свечением горячей кожи. Воздух пропитан сандалом с едва ощутимым морским шлейфом. Недоумение в чужом голосе сменяется — странным для подобной ситуации — спокойствием и даже какой-то тоской, которые Сяо Чжань ощущает, когда всё тот же низкий голос вибрирует в его голове в бесполезной констатации и без того известного факта: — Пиздец ледяные. Сяо Чжаню, по-прежнему переживающему, помимо всего прочего, локальный темпоральный коллапс, кажется, что между краткими репликами, которыми его одаряет незнакомец, проходит с добротный десяток минут. Хотя он знает, что его восприятие времени и зрительных образов сейчас под стать спутанному сознанию, всё равно удивляется, что ему позволяют нарушать личное пространство так долго. И недоумевает ещё больше, когда в том же замедленном ритме замечает, как незнакомец поднимает другую, свободную от хватки руку и неравномерной по цвету ладонью — ярко-красной по цвету и чуть с желтоватым оттенком на фалангах — накрывает пальцы Сяо Чжаня. Цель этого действия неясна — то ли его внезапный компаньон ищет подтверждения собственным словам, то ли пытается исправить озвученное. Сердце возвращается практически к нормальному ритму, который последний раз был у него месяца четыре назад — когда вышел очередной сингл, и фанаты кинулись стримить его. Но тогда восстановление ритма происходило постепенно по мере того, как СМИ нагнетали интерес, а его собственная студия публиковала информационные подводки к предстоящему релизу. Сейчас же откат произошёл слишком быстро — от этой резкости немного мутит и ощущается лёгкое головокружение, как если бы ему внезапно натянули кислородную маску и заставили глубоко дышать. Только вот кислорода в этом помещении явно маловато, а дышать очень хочется — и если раньше этот факт совершенно не волновал, то сейчас становится критичным. Сяо Чжаня натурально ведёт. Не от выпитого алкоголя — он не ощущает никаких следов выпитых ранее коктейлей. И никак не от того, что его время подходит к концу, приближая к блаженному забвению. Наоборот — по мере того, как его обоняние привыкает к резковатому древесному аромату с ноткой йода, — ему кажется, что внутри него просыпается загустевшая, студенистая воля к жизни, жажда острых ощущений, давно уже забытых. По мере того, как чужие пальцы выписывают узоры по тыльной стороне его ладони, эта взбесившаяся жажда прорывает все возведённые плотины самоконтроля. Конечно, было бы льстивым враньём заявить, что прежде ни с кем и никогда не ощущал подобного, но с трудом верится, что этого удалось достичь столь малой кровью. — Ты что, блять, творишь? — на выдохе шипит Сяо Чжань. Смерти своей хочешь, собирается он добавить, абсолютно не кривя душой во внезапно случившемся приступе откровенности. Но не успевает закончить фразу — закашливается, глотая воздух урывками, дышит как-то с трудом — воздух нехотя толкается в загрубевшие лёгкие. Чужие пальцы моментально — или не очень, если судить по меркам того временного пространства, в котором сейчас обитает Сяо Чжань, — замирают, а потом и вовсе отпускают. Во избежание страшного Сяо Чжань, не дожидаясь того, чтобы собеседник сам стряхнул его руку, слишком быстро для человека, который ещё минут пятнадцать был на пороге летаргического сна, подносит большой палец ко рту и проходится языком по шершавой подушечке, прикрывая глаза и едва сдерживая стон удовольствия, смешанного с разочарованием — слишком молод, отвратительно недефектен и с нулевым содержанием веществ в крови. Следит за здоровьем и, по всей видимости, занимается спортом. И на что он надеялся? Всё это было видно невооруженным глазом и витало в воздухе: кожа светилась слишком ярко, запах крови одуряюще неразбавленный. В общем, к сожалению Сяо Чжаня и, возможно, радости незнакомца, вывод остаётся прежним: не наш клиент. И как бы тот ни нарывался, Сяо Чжань обещает держать себя в руках. Ему ведь раньше это уже удалось, почему сегодня должно быть по-другому? Надо поискать кого-то ещё. Надо, но Сяо Чжань не может заставить собственное тело двигаться; тупо стоит на месте, опасливо скользит боковым взглядом по собеседнику, ловя себя на мысли, что пылающая солнечная поверхность в половине метра от него уже практически не слепит. И всё ещё прикусывает большой палец, пусть даже вкус чужой крови теперь скорее воспоминание, чем реальность. Собеседник тоже никуда не торопится. Мнётся какое-то время, смотрит куда-то; увы, Сяо Чжань, как бы ни старался, не сможет увидеть направление чужого взгляда. Потом странноватый незнакомец кашляет в кулак и наконец выдаёт, так и не убирая руку ото рта и звуча как-то глухо — приходится поднапрячься, чтобы разобрать чужой голос на фоне настойчивого брейкбита: — Ты реально ни черта сейчас не видишь, да? Несмотря на якобы вопросительную формулировку, ответ от Сяо Чжаня никто не ждёт, чужая уверенность слишком явно сквозит между строк, и этот факт приводит в чувство чуть ли не лучше, чем все тактильные приятности, случившиеся несколькими минутами ранее. Раз пошли такие разговоры, здесь однозначно пора закругляться. Очень бойко отлепившись от стены, он заканчивает разговор практически той же репликой, что и начал, слегка повысив градус высказывания: — Отъебись, а? Приспустив очки на носу, он отправляется в полыхающее марево танцующих людей, собираясь ненадолго утонуть в спасительном — во всех смыслах — пекле разгорячённых тел. Сяо Чжань этой ночью единственный на танцполе, кто умудряется получать не дискомфорт, а вполне определённое удовольствие, когда кто-то небрежно задевает его локтем или бедром, чувствуя, как мир внутри него оживает, напитываясь чужой витальностью. Но без дискомфорта всё же не обходится; Сяо Чжань всеми обострившимися — хищническими — чувствами ощущает на себе немигающий взгляд из того же ранее облюбованного им самим угла и думает, что надо было не стесняться в формулировках и выражаться яснее, потому что парень явно отбитый. Не из-за веществ, а просто по натуре. И такие опаснее всего — идут напролом, не видя препятствий, попробуй им что-нибудь донеси. Но у Сяо Чжаня есть опыт общения с такими персонажами. К тому же здесь всё куда проще — они друг другу кто? Вот именно, что никто. Максимум, случайно встретившиеся в радушном Макао материковые соотечественники. Он в конце концов не ради себя старается — Сяо Чжань ведь тоже не в себе и ручаться за некие абстрактные тормоза, когда доходит до дела в подобных случаях, не может, так что им лучше держаться подальше друг друга, иначе закончиться всё может даже хуже, чем обычно. Сяо Чжань, обозначив себе цель, старается держать парня в пределах своей периферийной видимости, и подмечает, как тот выпивает что-то прохладительное и, вероятно, безалкогольное, уходит в сторону уборных. Чисто для галочки, чтобы быть спокойным, что странный назойливый пацан последовал ему совету отвалить, Сяо Чжань некоторое время бдит за выходом из соответствующего коридора, но то ли тот находит себе новую жертву, знакомство с которой задерживает его в уборной больше положенного на туалетные процедуры времени, то ли тупо пропускает возвращение парня — тела издалека выглядят довольно однообразно, светятся себе разными оттенками, полагаться на тепловое зрение сейчас не комильфо — точность идентификации, прямо скажем, так себе. В желании поскорее избавиться от мыслей о странном собеседнике Сяо Чжань одобряет первого же кандидата, который, удивительное дело, вполне себе удовлетворяет критериям, установленных собственной совестью несколько лет назад: от тела, что недвусмысленно жмётся к нему на танцполе спустя пару минут танцев рядом, откровенно веет предсмертным амбре. Раньше запах, исходящий от молодого человека, однозначно характеризовался Сяо Чжанем вонью или даже смрадом. Первое время комбинация из кислого запаха разросшейся плесени и сладкой гнили испортившихся на влажной тропической жаре фруктов вызывала тошноту и тяжело оседала на языке. Но было бы странно, если бы он от этого сразу научился получать удовольствие, в конце концов это своего рода наказание, разве нет? Со временем, правда, наказание это стало весьма условным вопросом исключительно в его голове, ибо на сам запах Сяо Чжань был натаскан, как собака. И от него больше не кружится — в плохом смысле — голова, он не вызывает тошноту, а лишь провоцирует приятное покалывание. Потому что сейчас это кисло-сладкое едкое сочетание означает только одно: скоро его год начнётся заново, не сопровождаемый никакими угрызениями совести. Запах настолько сильный, что от нескольких минут нахождения рядом с этим типом у Сяо Чжаня закладывает обоняние, не позволяя различать ничего, кроме соблазнительной гнильцы, пока что безнаказанно щекочущей ноздри. Когда-то он думал — все эти юноши так истошно пахнут смертью, так как им предначертано повстречать Сяо Чжаня, или они встречают его, потому что он слышит и видит эту смертную печать? Как бы там ни было, есть в ситуации немного от пресловутого фатализма. Сяо Чжань ли, передозировка веществами, неудачный случай — этот юноша умрёт. Треки, из которых состоит типичный для клуба микс, похожи друг на друга, и практически невозможно определить, где заканчивается один и начинается другой. По прикидкам Сяо Чжаня, всё идёт более чем удачно: расстояние между ним и его внезапно — добровольно, это важно! — нарисовавшимся партнёром сокращается медленно, но верно. Танцем, конечно, это назвать трудно с обеих сторон. Помимо того, что сам Сяо Чжань не только не большой любитель данного искусства, он тяжело контролирует собственное тело в текущем состоянии, даже несмотря на лёгкий откат, случившийся не пойми из-за чего. Как следствие, бóльшую часть танцев Сяо Чжань похож на извивающуюся амёбу, которая периодически ещё и дёргается от воздействия внешних раздражителей, и происходит это ровно тогда, когда кто-то случайно или не очень касается его. С другой стороны, его внезапно обнаружившийся потенциальный партнёр на вечер угашен до полной потери чувства ритма. Вместе они образуют довольно своеобразную пару, впрочем, своей странностью мало чем отличающуюся от остальных. Увы, когда чужие руки недвусмысленно оказываются на пояснице Сяо Чжаня, последний констатирует разочаровывающий факт: он не чувствует и тысячной доли того жара, что исходил от прикосновения вызвавшегося помочь ему незнакомца. Но лучше уж синица в руке и полный контроль над ситуацией, чем кровавая катастрофа в стиле буйствующих гормонов из-за перестраивающейся природы. Надо всего-то придерживаться проверенной временем схемы. Сяо Чжань кивает своим мыслям и уже готов предпринять ответный шаг, позволив собственным пальцам прощупать почву, но в этот проклятый момент к нему кто-то прижимается со спины и льнёт настолько бесстыдно, что подобное никак не может сойти за неудачное движение какого-нибудь бедолаги, потерявшего координацию ввиду выпитого. И он был бы очень рад ошибиться, но по тому, как всё в нём практически сходит с ума, погибая и возрождаясь каждую секунду, что длится этот беззастенчивый контакт, Сяо Чжань, не оглядываясь, может точно сказать, кто именно двигается в такт музыке за его спиной. Приторный смрад подгнивших тропических фруктов соперничает с терпким древесным ароматом, и, конечно, монстр внутри сдаётся раньше самого Сяо Чжаня, потому что, несмотря на то, что парень с печатью смерти всё ещё танцует рядом с ним, не заметивший или просто не смутившийся от появления третьего звена в планах на вечер, всё, что может чувствовать Сяо Чжань, — бьющий в ноздри запах сандала, стóит горячим пальцам переплестись с его собственными. Исключительно в целях быть услышанным Сяо Чжань откидывает голову назад, устраиваясь затылком на чужом плече, и произносит чуть пониже пылающего красным уха: — Что тебе непонятно в слове «отвали»? — чёткость его речи небывалая. Сяо Чжань даже готов поверить, что ещё пару треков в сочетании с живительными обжиманиями, и он сенсационно прозреет посреди клуба, не сделав по факту ничего для того, чтобы это случилось. Кто-нибудь может объяснить ему, что здесь, блять, происходит? Сяо Чжань чувствует, как незнакомец, отвечая, пожимает плечами: — Всё мне понятно. Приятно, что разговор протекает на родном языке, потому что можно выразить мельчайшие нюансы собственного настроения: — И какого хера ты тогда тут делаешь? — он понимает, что посылает чертовски противоречивые сигналы, когда шепчет в чужую шею и, даже не прикасаясь, ощущает на губах жар кожи, отмечая взглядом поверх очков, как ярко-красная до этого момента ушная раковина покрывается от их близости бордовыми всполохами. — Танцую, сюда же за этим приходят, нет? — в низком голосе как будто что-то изменилось за то время, что прошло с их первой встречи, но невозможно определить, что конкретно. Наверное, всё дело в стремительно улучшающемся внутреннем состоянии самого Сяо Чжаня, который, получив исчерпывающий ответ, понимающе хмыкает и ставит разговор на паузу, пока переводит взгляд вниз и смотрит из-под очков на совершенно не конкурентоспособную в таких обстоятельствах фигуру напротив. Ему просто надо справиться с этим наваждением, сделать правильный выбор, не проводя никаких ненужных параллелей, и отработать по стандартной схеме, думает он, но вместо этого продолжает медленно танцевать, зажатый между двумя парнями. — На танцполе, конечно, мало места, раз ты пританцевал именно сюда, — произносит Сяо Чжань и пытается выпрямиться, чтобы показать, что в ответе он не очень заинтересован, но не тут-то было: его левая рука одиноко повисает в воздухе, когда на шею опускается крупная горячая ладонь с растопыренными пальцами и, надавив, заставляет Сяо Чжаня остаться затылком на чужом плече. На секунду ему приходит в голову идея, что единственная жертва здесь — он, только он и никто другой, но эта мысль не успевает нормально оформиться в его сознании, потому что незнакомец, не прекращая властно обхватывать шею, произносит ему куда-то в челюсть: — Просто здесь прохладно, — и прихватывает чужую кожу губами, отчего на секунду Сяо Чжань настолько теряется в ощущениях, что не придумывает ничего лучше, чем закинуть по-прежнему свободную левую руку за голову, впиться ногтями в оголённое плечо и прочертить ими снизу вверх четыре полосы в несколько сантиметров длиной. На территорию сандала вторгается йодистый привкус морской соли, налипшей на мокрое железо, — в этот раз запах крови слышится куда отчётливее. Сяо Чжань не спеша смачивает подушечки выступившими каплями и так же неторопливо подносит кисть к губам, облизывая палец за пальцем. Он никогда не испытывал такого интереса, оставляя всё на откуп косточке, но сегодня он уже второй раз пробует на вкус кровь одного и того же человека, повинуясь непонятно откуда взявшемуся импульсу. И что хуже всего — ему всё нравится. Даже несмотря на то, что всё это он проделывает вслепую, Сяо Чжань знает, как выглядит, пока проходится языком по каждой подушечке, и убеждается, у его незнакомца со зрением куда лучше, чем у него, — Сяо Чжань чувствует, как слабеет хватка на его шее, из властной превращаясь в неуверенную и растерянную. Когда Сяо Чжань доходит до мизинца, он дёргает второй рукой, избавляясь от захвата уже полностью, и теперь чувствует достаточную свободу, чтобы выпрямиться и повернуться к незнакомцу лицом, только сейчас замечая, как вздымается чужая грудь, полыхая насыщенным сольферино сквозь ткань тонкой майки. Его единственное желание — полоснуть по грудной клетке прямо здесь и сейчас, и он прилагает титанические усилия, чтобы сдержаться. Поправив очки, ткнув мостиком в самую переносицу и сосредоточившись на непритязательных покрытых тёмной краской линзах, Сяо Чжаню удаётся восстановить самообладание. Игнорируя просачивающееся по бокам и пытающееся привлечь его внимание свечение, он хватает чужие запястья, пресекая со стороны незнакомца любые поползновения с целью вновь завладеть ситуацией и медленно скользит от них вверх, оставаясь равнодушным к манящим сплетениям вен. Кровь в них бурлит и рвётся наружу; так выглядит чистое, не замутнённое ничем посторонним желание присваивать, клеймить, обладать. Нарочно миновав по касательной сгиб локтя, большие пальцы Сяо Чжаня поднимаются выше, ныряют в предгорья бицепсов, обводят подтянутые мышцы, в то время как указательный и остальные заставляют своим ледяным касанием поджаться трёхглавую мышцу. Через пару секунд Сяо Чжань добирается до плеч, и ненадолго оставляет руки там, словно закрепляя весь проделанный путь на контрольной точке. Он чувствует, как со спины его касается тот, на кого ему вообще-то хорошо бы уже переключить внимание. И впервые столь удачно и быстро найденный персонаж в буквальном смысле вымораживает. Как бы ему хотелось задержаться здесь подольше; тем более, что от сандала вперемешку с морской солью его сердце трепещет самым небывалым образом. Словно поняв, что мысли Сяо Чжаня вновь вернулись к нему, незнакомец набирает полные лёгкие воздуха и, возможно, собирается что-то сказать — Сяо Чжань точно в этом уверен быть не может, потому что всё ещё старается держать свой взгляд прямо, чтобы не поддаться соблазну. Итак. Нужно поставить точку прямо сейчас. Сяо Чжань обводит большими пальцами выступающие ключицы, придвигаясь ближе, а потом собственнически закидывает руки на чужие плечи, перекрещивая запястья и расслабляя кисти, прижимается своей грудью к чужой и кладёт подбородок на собственный бицепс, подмечая удачную разницу в росте. — Это было последнее предупреждение, — нарочито громко произносит он, собираясь закончить угрозой: — В следующий раз я на этом не… Договорить Сяо Чжань не успевает, потому что внезапно его накрывает осознанием, что какого-то чёрта он видит всё: и мигающий стробоскоп под потолком, и освещение бара сбоку, и людей, правда, с наслаивающейся поверх картинкой теплового излучения. Чтобы убедиться в чертовщине, он, основательно нахмурившись, приспускает очки на носу, осматривает танцпол, замечая дурацкие костюмы, и уже собирается изучить взглядом своих спутников, но чувствует, как оказавшаяся зажатой между телами косточка начинает пылать, прожигая одежду. К привычному сандалу примешивается резкий запах жжёной ткани и мог бы добавиться ещё более мерзкий — жжёного мяса, однако Сяо Чжаню хватает энергии резко податься назад, толкнув танцевавшего сзади него парня, и зажать пальцами подвеску, которая постепенно холодеет от этого касания. — Что за?! — эту реплику нестройными голосами произносят сразу трое. Рассмотреть никого Сяо Чжаню не удаётся. Секундное помешательство, напоминающее сбой воспалённого сознания, прекратилось так же внезапно, как и началось; он вновь способен регистрировать только тепловое излучение. — Хочешь уйти отсюда? — он оборачивается и для проформы спрашивает у замершего в неуверенности кавалера, отчасти спровоцированной резким движением Сяо Чжаня, отчасти — отходáми. Забывшись, он обращается на китайском, а потом, осознав свою оплошность из-за отсутствующей реакции, кое-как переводит своё предложение на английский. Зафиксировав в этот раз некое подобие кивка — не слишком решительного, надо сказать, Сяо Чжань на секунду возвращается взглядом к тому, с кем, он надеется, их пути теперь разойдутся окончательно: — Лучше держись от меня подальше, — цедит он сквозь зубы, отбросив прежний флирт. А затем то ли в попытке почувствовать обжигающее тепло в последний раз, то ли из желания закрепить эффект от прозвучавшей просьбы — а он не сомневается в нём, потому что таким злым его голос бывал только в соответствующих сценах на съёмочной площадке, — свою просьбу он сопровождает ударом ладони в чужую грудь. Развернувшись ко всё ещё ничего не понимающей фигуре, в пользу которой сделан окончательный выбор, Сяо Чжань требовательно сжимает чужое плечо — после всего произошедшего оно кажется ему едва тёплым — и подталкивает несчастного парня вперёд, надеясь, что тот не будет так тормозить и быстро выведет их к выходу. На улице типичная для Аомыня погода — жарко, влажно и душно, но из этого набора климатических характеристик Сяо Чжань ощущает только падающие на лоб тёплые дождевые капли. Они относительно быстро минуют трущихся у бара непонятных личностей; Сяо Чжань, оказавшись на улице, ориентируется увереннее и тянет за руку своего спутника вдоль клуба, чтобы выйти на более широкую улицу и поймать такси. Воспользоваться приложением он всё равно не сможет, а просить сделать это у молодого человека непредусмотрительно. Да и бесполезно — судя по тому, что тот в попытке представиться перебирает несколько имён, собеседник слишком нетрезв. Обычно в этот момент Сяо Чжань старается поддерживать интерес выбранного партнёра к своей личности и предстоящему вечеру вместе, работает над тем, чтобы ослабить чужую бдительность, и испытывает приятное предвкушение. Именно так было во все предыдущие разы. Именно этого он хотел сегодня, но, очевидно, что-то пошло не так чуть ли не с самого начала. Парень, который так удачно подвернулся ему в клубе, носящий усиливающуюся с каждой минутой метку смерти, не вызывает у него никакого интереса, более того, Сяо Чжань готов признаться себе в том, что испытывает изрядное раздражение от всей ситуации — начиная от самой необходимости приходить в этот клуб и заканчивая тем, как прижимается к нему выбранный лично им молодой человек. Надо мыслить рационально — это лучший вариант из возможных, не сулящий каких-либо сбоев и осложнений. Но, увы, Сяо Чжань, поглаживая пальцами костлявое запястье, думает только о том, что кожа парня немногим теплее его собственной и что прикасаться к нему после того незнакомца всё равно что пить сладкий чай, когда минутой ранее умял целую плитку молочного шоколада, — он не чувствует практически ничего. Пустой перевод продукта. В разговоре Сяо Чжань практически не принимает участия — занят собственными мыслями и потому просто кивает время от времени, не шибко вслушиваясь в поток пошлых и не очень нелепостей, что-то он даже понять не может из-за языкового барьера, но зато старательно изображает улыбку и позволяет чужим рукам безнаказанно касаться поясницы. Похоже, его равнодушие интерпретируют как готовность к приключениям. Спустя пару секунд, когда в паре улиц от них уже слышен шум оживлённой даже для такого времени магистрали, его прижимают к стене. Сяо Чжань никак не пресекает происходящее дальше, стараясь не испытывать ненависти к себе за подобное попустительство — ему в любом случае надо сохранить настроение, пока они не доберутся до квартиры, сдаваемой посуточно за наличку. Его ухо обдаёт теплым дыханием: — Твоя седина натуральная? Сяо Чжань закатывает глаза, думая о том, что естественность в его серебристых волосах может быть только с приставкой «сверх», а потом, талантливо подражая шалому настроению собеседника, порывисто шепчет в ответ, надеясь, что использует нужные слова: — Заводит? — Безумно, — несколько задорных кивков, и вот, Сяо Чжань чувствует на своей шее прикосновение влажных губ. Ему от этого поцелуя не жарко, и даже не тепло. Ему никак. И этот эффект, вернее его отсутствие, удручает. Он уже и забыл, когда в последний раз в эту дату находился в сознании. Всегда всё как-то происходило само собой, а теперь он, будучи в относительно сознании, толком не может сосредоточиться на том, что ему необходимо сделать. Это же просто физическая необходимость, надо просто пойти и сделать это. Впав в не подходящий месту и времени кризис идентичности, Сяо Чжань не проявляет инициативы, но и не возражает. Сейчас он соберётся и возьмёт всё в свои руки, а пока что он терпит чужие прикосновения и мажет взглядом по группе людей недалеко от них — они говорят на ломаном английском, иногда переходя на другие языки, — и немного завидует царящей на улице беззаботности. Тела стоящих на свежем воздухе могут похвастаться куда бóльшим разнообразием оттенков, нежели те, что были на танцполе, — кожа светится желтовато-зелёным, изредка достигая оранжевого мерцания — под мышками, в сгибе локтей и у шеи, а кончики пальцев сияют голубоватым светом. От созерцания и неприятных сравнений отвлекает не самое заманчивое предложение: — Будешь? — парень шарит по карманам и вкладывает в ладонь Сяо Чжаня что-то похожее на крошечный зиплок. — Спасибо, мне достаточно тебя, — томно отзывается Сяо Чжань и, чтобы пресечь обычно следующие после такого уговоры и не испортить атмосферу, достаёт одну из таблеток и подносит к чужому рту: — Но ты ни в чём себе не отказывай, ладно? — он кладёт сероватый кругляш на покорно высунутый и светящийся красным язык, — и взяв тёмно-фиолетовыми пальцами за подбородок, прикрывает чужой рот, подразумевая, что не собирается сегодня знакомиться с амфетамином ни в каком виде. Спустя несколько мгновений кислый запах становится преобладающим, перебивая гнилостную сладость приближающейся смерти. — Ты охуительный, — сообщает ему парень и, очевидно, не уловив намёк, тянется к губам, но Сяо Чжань запрокидывает голову, чтобы переключить внимание и дать больше доступа к собственной шее. Подумав, что она по цвету скорее всего сейчас ближе к глубокому синему или даже ночному фиолетовому, Сяо Чжань проводит в таком положении несколько минут, неотрывно пялясь куда-то вверх — в ответ на него смотрит чёрная, давящая своими масштабами небесная громадина с едва различимыми разводами, должно быть, облаков. Луны он не видит. Если бы он обладал таким зрением днём — какой бы он увидел солнечную поверхность? Последовавшая за этим мысль приводит его практически в бешенство, и он бросает взгляд в ту сторону, откуда они пришли. Что ты хочешь-боишься-надеешься там увидеть, Сяо Чжань? От бесконечных сравнений, ни одно из которых просто не может быть в пользу выбора, который он сделал ранее и который называет правильным, от собственного идиотизма и от мысли, что они слишком медленно продвигаются по стандартному плану, Сяо Чжань становится более решительным и пытается как-то помягче оттолкнуть парня, чтобы вечер не был изгажен ещё больше. — Потерпи до гостиницы, я поймаю машину, — взяв парня за плечи, он меняет их местами, прислонив спутника к стене, надеясь, что парень будет стоять смирно. В качестве ободрения и обещания Сяо Чжань его пару раз треплет по щеке, почти рассмеявшись своим удивительным навыкам обольщения сегодня. — Стой здесь, ладно? Сяо Чжань, нахохлившись и по-прежнему в шапке-бини, несмотря на двадцать девять градусов жары, пересекает переулок, спрятав руки в карманах кожанки, когда рядом тормозит автомобиль. Скосив взгляд, Сяо Чжань подмечает, что цвет капота равномерный, что означает, что завели её недавно; по этому и ещё нескольким признакам он догадывается, кто это может быть, ещё до того, как слышит насмешливое: — Где твои актёрские способности, гэгэ? — Сяо Чжань на это заявление хмурится, почти что напрягается, но потом слышит: — Я имею в виду, ты бы хоть попытался сделать вид, что он тебе правда интересен. О, ну раз уж речь зашла об актёрских способностях в таком контексте, то их Сяо Чжань продемонстрирует прямо сейчас — нет, его вообще никак, ни на малейшую долю процента, ни на секунду не интересует этот странный незнакомец. В этом он пытается убедить не только навязчивого парня, но и себя тоже, изо всех сил игнорируя взывающую к нему молодую, горячую кровь. — Да ладно, ты ведь тоже сразу почувствовал, — без малейшего намёка на вопрос или сомнение заявляет ему наглец. Сяо Чжань-то почувствовал, а вот что там мог почувствовать этот несчастный — без понятия. Переборов соблазн ещё разочек увидеть выглянувшее посреди ночи солнце, он смотрит поверх очков перед собой и не меняет шага, не ускоряясь и не замедляясь; да, это его ответ на происходящее — равнодушие, призванное оскорбить и отвергнуть. Это же как-то так работает? — Ну хочешь, я вас подвезу. Вам нужна машина, у меня она есть. Я такой вариант не рассматривал, но это может быть интересно. Почему бы и нет? Сяо Чжань едва не фыркает от такого предложения. Нет, возможно, оно ему приходило в голову тоже. Так сказать, соединить приятное с полезным. Но как-то это слишком даже для него. С одной стороны, наличие трезвого наблюдателя может помочь ему вовремя остановиться, однако внесение в уравнение дополнительных переменных может также привести к непредсказуемым последствиям. — Так что? Подкинуть вас? Мы поговорим, ты узнаешь, что я славный парень и тебе нечего бояться. Я тебя не обижу. Но насчёт твоего ухажёра такого же обещать не могу, — Сяо Чжань не может разобрать по голосу, шутка это или нет, и размышляет об услышанном несколько секунд, когда незнакомец решает добавить: — Ну ладно, окей, уговорил, его я тоже трогать не буду. Обещаю. Я же не монстр какой-то. Чего ты боишься? Сяо Чжань застывает посреди улицы, не дойдя метров двадцать до шоссе, и разражается смехом. О нет, ты совершенно точно не монстр. И разумеется, ты не сможешь никого обидеть. Сяо Чжаня уже мало кто и что сможет обидеть, если только он сам этого не захочет. Машина останавливается вместе с ним. Всё, это полный финиш, думает Сяо Чжань, мазнув взглядом по седану. Сопротивляться — этой нахальной настойчивости, пылающей коже, вопящей крови и запаху сандала, навевающему приятные ассоциации, — больше нет сил. Пусть это всё отчаянно напоминает ему прошлое, которого всё равно не воротишь, но можно же в честь этого прошлого сделать исключение? Он оглядывается, пытаясь отыскать брошенного несколько минут назад спутника, и обнаруживает его не без труда — потому что рассчитывал, что тот будет жаться у стены один, а оказалось, что Сяо Чжаню уже нашлась замена. Такой исход радует, и это очень неправильно, но о причинах этой радости сейчас думать неохота. Ладно. Что мы имеем? Что мы теряем? Прямо сейчас самочувствие превосходное. Возможно, те полчаса, что в сумме он провёл в компании первоклассной крови, выгадали ему ещё пару дней. Неприятно, если сегодня не выгорит и придётся устраивать себе дополнительный выходной, но у всего есть издержки. Может же и он хотя бы разок позволить себе небольшое приключение? То, что нахал на своей машине и абсолютно трезв, знает, куда они поедут, сможет запомнить внешность Сяо Чжаня, — делает их в некотором смысле равноправными участниками предстоящих событий. Даже если он останется до утра и узнает Сяо Чжаня — решение уже принято. Во имя собственной карьеры и успокоения совести, если от неё хоть что-то осталось, Сяо Чжань торжественно клянётся вести себя хорошо и не переходить черту. После чего нащупывает ручку пассажирского сидения и запрыгивает в салон. — Мои вкусы довольно специфические, — на всякий случай предупреждает он, сразу пристёгиваясь, словно в принципе не рассматривает вариант, что его признание может что-то изменить в этой настойчивости, пахнущей теряющимся в сандаловом лесу океанским бризом. — Это я уже понял. А что там твой кавалер? Не позовёшь его на огонёк? — в голосе столько довольства, очевидно, парень уверен в том, что он выиграл в некой лотерее. Но победа эта, Сяо Чжань знает точно, весьма сомнительного свойства. — Блять, просто поехали, пока я не передумал, — вжимая очки в переносицу и кутаясь в куртку и высокий воротник водолазки, нарочито зло говорит Сяо Чжань, хотя и позволяет губам растянуться в улыбке, пока никто не видит.