You woke into my night You could see the madness in my eyes¹
Поступившая в ответ просьба пропитана желанием и отчаянием — отчаянным желанием, воспротивиться которому невозможно. Поддавшись, Сяо Чжань собственноручно совершает преступление против крови — крепко, насколько получается, обхватывает пальцами шею, не давая жизни внутри Вэй Ичэня свободно циркулировать по телу. Если бы он мог сравнивать, то обнаружил бы — впервые на своей памяти — практически полное совпадение цветов на лице напротив. Тех цветов, что видят обычные люди, и тех, что — пока ещё — способен узреть только он. Сяо Чжань наклоняется ниже и вблизи вглядывается в чужие черты. Сфокусироваться тяжело по целому ряду уважительных причин и поэтому сейчас от его фантазии не требуется никаких усилий; как же идеально ложится нужный образ на тепловую карту, волей случая оказавшуюся в его полнейшем распоряжении. Крупный прямой нос, неширокий рот с аккуратными губами, очаровательные щёки — такие точные совпадения даже немного пугают. Застоявшаяся под кожей кровь рдеет обречённым безумием, разделённым на двоих; не в первый раз на ум приходит одновременно уместная и нет ассоциация с японскими камелиями — будь прокляты красные цветки, что рекламщики из Шанель так любят подпихивать в ролики с Ван Ибо. Голова кружится так, словно душит не он, а его; мир плывёт круговертью алого — не хватит никаких воспоминаний о дизайнерском прошлом, чтобы суметь подобрать нужное слово для каждого оттенка. По мере приближения разрядки картинка начинает мигать, на доли секунд погружая Сяо Чжаня в вязкий полумрак; в эти мгновения перед глазами застывает искажённое гримасой подступающего удовольствия лицо Ван Ибо — несмотря на абсурдность и явную игру воспалённого (под)сознания, видение уже не кажется выдумкой. В какой-то момент фантазия склеивается с реальностью. Вернее будет сказать, что реальность — та, в которой Сяо Чжань, преисполнившись социальной ответственности, иными словами — струсив, намеренно оттолкнул от себя Ван Ибо, к которому испытывал не самые однозначные чувства, а теперь, кусая локти, отчаянно представляет его на месте незнакомца — схлопывается, сжимается до неуловимо крошечных размеров, поделённая на бесконечность ощущений и стремящаяся к нулю. Сяо Чжань, жадно глотающий выдохи из чужих губ и чувствующий, как одновременно поджимаются мышцы на животе и пальцы на ногах, остаётся один на один со своей ожившей фантазией. В ней он кончает первым, на эмоциях выдыхая заветное имя — так, как умеет только Сяо Чжань, протягивая конечное «о» в стоне, абсолютно бесстыдном и вдобавок кажущемся бесконечным, пока в лёгких не заканчивается воздух. На то, чтобы держать пальцы в захвате, больше нет сил. Более того, сил нет вообще ни на что — Сяо Чжань заваливается вперёд, тяжело дыша, утыкается головой куда-то в ключицы, вцепившись одной рукой в чужие рёбра и пальцами другой касаясь линии роста волос на затылке. Кажется, словно он частично лишился чувств в самом буквальном смысле — окружающий мир оказывается отделён от него звуконепроницаемым занавесом, настолько оглушительно стучит в ушах его собственная, уже полностью ожившая кровь. Чужой оргазм Сяо Чжань ощущает кожей живота спустя, может, минуту или чуть больше; тело под ним ожидаемо расслабляется. Его собственное удовольствие, оттенённое полыхающими багряными зарницами, теперь медленно стынет на обратной стороне век, чернея бездушным обсидианом, создавая впечатление, как будто теперь он и правда ничего не видит. Для привыкшего к цветовому калейдоскопу Сяо Чжаня это отзывается внутри лёгкой тревогой, заставляя вернуться в реальность и открыть глаза в ожидании новой порции визуальных переживаний. Вот только не меняется ровным счётом ничего. Он дёргается резче, чем следует разморённому человеку, чья кровь переполнена гормонами счастья, и это рваное движение не ускользает от Вэй Ичэня: — Ты в порядке? — Я ни хрена не вижу, — Сяо Чжань окончательно выпрямляется и отстраняется, упираясь руками в чужую грудь. Он крутит головой, усиленно моргая, словно это поможет ему что-то разглядеть. Но его окружает кромешная темнота, разительно отличающаяся от того, что он ожидал увидеть. — Как я тебя понимаю, — со смешком отвечает Вэй Ичэнь, явно не понимая, чтó именно имелось в виду. Из-за внезапной слепоты вестибулярка Сяо Чжаня тоже даёт сбой — он едва не катится кубарем, когда не самым изящным образом слезает с коленей Вэй Ичэня, но последний успевает поймать его за руку: — Да что происходит-то? — Я же сказал — я не вижу. НЕ ВИЖУ, мать твою, — зло плюётся Сяо Чжань, сбрасывая с себя руку Вэй Ичэня. — В смысле не видишь? — с явным удивлением переспрашивает Вэй Ичэнь и добавляет: — У тебя же глаза сейчас открыты? Сяо Чжань закатывает те самые глаза, к которым проявил интерес Вэй Ичэнь. Вопрос про то, открыты они или нет, звучит как банальное предложение техподдержки проверить, включена ли в розетку аппаратура, когда ты звонишь им с совершенно другой проблемой. После нескольких шагов вправо Сяо Чжань нащупывает руками стену. — Я. Вообще. Ничего. Не вижу. Так тебе понятнее? — не пытаясь скрыть агрессию в голосе, объясняет Сяо Чжань и, развернувшись на 180°, шаря рукой по плёнке, начинает двигаться в сторону прихожей в надежде нащупать по дороге выключатели. — Понятнее, — судя по распределению звука, Вэй Ичэнь тоже поднялся на ноги. — Если это вдруг важно: у тебя глаза больше не горят. Сяо Чжань молча приостанавливает свои настенные поиски, забывая про напрягающую темноту вокруг. Быстро проверяет собственный пульс, уже и без того понимая, чтó означает «потухший» взгляд, и прикасается к груди, подтверждая, насколько размеренно, бойко, гулко — одним словом, нормально — бьётся его сердце. Пару секунд он тратит на то, чтобы прислушаться; да, косточка в самом деле молчит — ощущается только её сытость и удовлетворенность, хотя он ничего для этого не сделал, так, повозюкался в чужой крови немного. Но не могло же этого быть достаточно? Потрясающе, с досадной иронией крутится в голове Сяо Чжаня, а потом он наобум ударяет ребром кулака по стене и мгновенно зажмуривается, на рефлексе опуская голову; свет — обычный свет обычной люминесцентной лампы — буквально ослепляет. Опираясь о стену раскрытой ладонью, Сяо Чжань приподнимает веки по чуть-чуть, стараясь свыкнуться морально и физически со сложившейся ситуацией. Глаза слезятся, всё кажется слишком ярким и немного сюрреалистичным, за спиной звучит ставшее родным шлёпанье по плёнке. Сяо Чжаня накрывает осознанием, что прямо сейчас его наверняка с любопытством разглядывают. Он машинально поворачивается в сторону стены, сильнее горбясь и оттягивая момент торжественного узнавания. Теперь-то Сяо Чжаня уже тяжело будет не узнать — если делá обстоят так, как он чувствует, не должно быть ни седых волос, ни отвлекающего взгляда… Кожа тоже наверняка посмуглела, обзору ни его, ни чужому не мешают солнцезащитные очки. Ни одна собака не ошибётся. Вся ситуация, мягко говоря, выбивает из колеи — надо было раньше обдумывать, как вести себя после, но разве он мог предположить, что это «после» наступит так быстро и неожиданно. Вариантов ноль, теперь уже поздно метаться. Вэй Ичэнь обходит его сбоку и становится перед ним; сквозь ресницы Сяо Чжань следит за голыми ступнями, невольно замечая редкие, уже подсохшие капли крови и морально готовясь к восклицаниям, удивлённым причитаниям, матерному выдоху или чему-нибудь такому, что положено людям, которые узнали, что только что подрочили не абы кому, а национальной звезде. Но когда Вэй Ичэнь решает прервать тишину, в чужом голосе нет ни капли удивления, лишь неприкрытое беспокойство: — Эй, ты в порядке? А ты, блять, в порядке, хочется спросить в ответ. Неужели этого типа ничего не удивляет? Или уже прикидывает, сколько можно выручить за эту историю у жёлтых журналюг? Не то чтобы Сяо Чжань был тщеславным, но его известность никуда не денется, как бы сильно он сейчас ни хотел от неё избавиться. На месте Вэй Ичэня он, как минимум, был бы ошеломлён. Но Вэй Ичэнь, к счастью или сожалению, не Сяо Чжань. Более того, Вэй Ичэнь — никакой не Вэй Ичэнь. Это Сяо Чжань обнаруживает, когда, окончательно приспособившись к раздражающему свету, распахивает глаза и оценивает своего гостя снизу вверх, пока не встречается взглядом с… грёбаным Ван Ибо, и это не сказать, что сильно радует, скорее фрустрирует и удручает, потому что разбираться с этой «проблемой» он сегодня не планировал. Но что-то подсказывает, что в том или ином виде придётся. Ван Ибо приваливается плечом к стене и морщится, пока складывает руки на груди — та выглядит так, словно они тут готовились к какому-то жертвоприношению и, возможно, даже его совершили. — Ну привет, Сяо-лаоши. Что ж, некоторых желаний следует бояться хотя бы по той причине, что они имеют свойство исполняться.⚯
Will you with your breath Now freeze me to death?²
Сейчас бы полежать и желательно в обнимку с Сяо Чжанем, крутится в голове крайне счастливого Ван Ибо, но Сяо Чжань, как водится, вносит поправки в этот милейший план — подрывается на внезапной измене и как заведённый говорит о том, что ничего не видит. Ван Ибо на фоне ещё не отгремевшего в голове и теле оргазма не сразу понимает, о чём идёт речь, а потом осознает — в помещении кромешная темнота, обогреватели остыли, и вместе с ними, кажется, «остыли» глаза Сяо Чжаня, о чём Ван Ибо прелюбезно сообщает последнему. В воздухе горько тянет скорыми проблемами, видимо, паника в чужом голосе передаётся и ему тоже — Ван Ибо сейчас чересчур эмпатичный по отношению к настроениям Сяо Чжаня. Щелчок выключателя застаёт его уже на ногах, хотя и по-прежнему стоящего рядом со стулом. Сказки кончились — так ощущается это переключение тумблера. Ван Ибо недолго жмурится, позволяя глазам привыкнуть к свету, а потом бегло осматривает помещение — на изломе ночи кажущееся неприятно странным, пустым и холодным, растерявшим всю свою загадочность и мрачную привлекательность. Под одним из радиаторов валяется порванная цепочка с подвеской. Её обладатель явно находится в прострации — горбится у стены, словно ему больно, и Ван Ибо теряется по второму кругу, нерешительно спрашивая, в порядке ли человек-загадка, но тот вместо ответа трёт свободной рукой глаза и вздыхает с какой-то обречённой усталостью. Со спины Сяо Чжань выглядит почти нормально. Наконец-то отчётливо видно, как он дышит. Всё до прозаичного обычно, если не считать, что задняя сторона бёдер у Сяо Чжаня сплошь измазана в крови, и Ван Ибо при виде этого расплывается в не самой уместной, но крайне довольной улыбке — словно тот факт, что это именно его кровь, является гарантией какого-никакого благоприятного исхода. Как будто они теперь связаны в духе ритуалов древних людей — тупость дикая, а приятно всё равно. Может быть, это отголоски стадии неандертальского примитивизма? Жаль только, что нельзя нежно стукнуть Сяо Чжаня дубинкой, скажем, надувной, издающей дебильный писклявый звук, и утащить к себе в пещеру или в квартиру в Пекине. В общем, в данный момент Ван Ибо наконец-таки на все 150% понимает Лань Чжаня, так отчаянно желавшего спрятать Вэй Усяня в «Облачных глубинах». В принципе эта квартира благодаря дизайнерским усилиям Сяо Чжаня вполне тянет на пещеру; сбежать из неё так просто не выйдет — как минимум, придётся потратить время на одевание. Этим, пожалуй, надо воспользоваться — срочно взять быка за рога, пока Сяо Чжань ещё не очухался и вряд ли может контролировать свои эмоции, а уж как их разглядеть внутри загадки — Ван Ибо более или менее представляет. По его скромному экспертному мнению, совершенно не заинтересованного в данном вопросе и оттого максимально объективного в своих суждениях, есть у Сяо Чжаня одновременно сильная и слабая черта, которой Ван Ибо намерен воспользоваться сейчас же. Дело в том, что Сяо Чжань с самого начала своей певческой и актёрской карьеры обладал непревзойдённым талантом передавать эмоции. Очень, очень широкий спектр эмоций. Причём если многие актёры и актрисы, снимающиеся у китайских режиссёров, делают это традиционно крикливо, прибегая к гиперболизированной мимике, то Сяо Чжань умеет действовать гораздо более тонко — достаточно посмотреть ему в глаза. Собственно, Ван Ибо именно это и собирается сделать незамедлительно — застав Сяо Чжаня врасплох. В столь важный — да что там, без преувеличения можно сказать, кульминационный — момент самой странной ночи в его жизни от жажды разборок его не отвлекут никакие мелочи в виде истерзанной вдоль и поперёк кожи, вяло поднывающей где-то на задворках сознания. Подумаешь, лёгкие издержки производства на пути установления истины, ведь единственное, чего хочет Ван Ибо, как и несколько лет назад, вернувшись в отель и воспользовавшись своей популярностью, — не позволить Сяо Чжаню сбежать и разобраться со всем здесь и сейчас. Решение, как ни крути, получается выигрышным. Ван Ибо встаёт у выхода в прихожую и ждёт, когда Сяо Чжань соберётся с силами. Глаза, снова ставшие медово-карими с едва заметными золотистыми вкраплениями, оглядывают его снизу вверх, прежде чем наконец-то смотрят не куда-то в лицо, не куда-то сквозь Ван Ибо, а именно ему в глаза. — Ну привет, Сяо-лаоши, — с тёплым дежавю внутри груди здоровается Ван Ибо, позволяя приятным воспоминаниям со съёмочной площадки «Неукротимого» пробежать у него перед глазами. На лице Сяо Чжаня действительно расцветает целый букет эмоций. Дегустатор внутри Ван Ибо, столько лет готовившийся выйти на сцену, на самой поверхности различает удивление и щепотку слишком острых на его вкус сомнений. Затем наступает время главного ингредиента — уголки чужих губ тянутся вверх в подобии несмелой улыбки, но, увы, насладиться этим вкусом в полной мере Ван Ибо не суждено — шеф-повар топит собственную радость в гуще раздражения, щедро заливая соусом из отборного, цельнозернового гнева. Ну конечно, куда же без гнева — великолепный в своей неуловимости Сяо Чжань прямо сейчас терпит сокрушительное фиаско. Сяо Чжань здороваться не спешит, ноздри у него раздуваются, как парашюты, и буравит, буравит взглядом так, что Ван Ибо невольно ощущает себя нашкодившим псом, что тоже отдаётся дежавю — отнюдь не таким приятным, как предыдущее. Всё-таки к разговору надо было как-то подготовиться, но подготовки нет, поэтому по-ребячески он прикрывает собственную неловкость напором и нападением: — Ничего не хочешь мне сказать? Это, разумеется, слишком далеко от удачного способа инициировать взрослый, цивилизованный диалог. — А ты? — немедленно вспыхивает Сяо Чжань и передразнивает, некрасиво гримасничая: — Ничего не хочешь мне сказать, Ибо? Или предпочитаешь, чтобы тебя называли господином Вэем? Ладно, в этом Ван Ибо, может быть, и виноват, но, если уж на то пошло, разве самому Сяо Чжаню не было всё равно, как его зовут? — Да ладно, тебе даже не было интересно, как меня зовут. — Вот именно. Наврать мне — было исключительно твоим выбором, — безжалостно заявляет Сяо Чжань, убеждая Ван Ибо в том, что такими темпами они ни до чего не договорятся. И пока он пытается сообразить, как выправить разговор в нужную колею без взаимных обвинений, Сяо Чжань, снова метнувшись взглядом по фигуре напротив, берёт минутную передышку в разгорающейся ссоре: — Сильно болит? — Не так чтобы сильно, терпимо. Отвечая без какой-либо задней мысли, Ван Ибо радуется, что хоть кто-то из них адекватный. Чего он совсем не предполагает, так это того, что Сяо Чжань вовсе не планирует спускать ситуацию на тормозах, сменив тему, а собирается попросту закончить беседу: — Жаль. Тогда умоешься на кухне, а потом проваливай, — обогнув растерявшегося и начинающего закипать Ван Ибо по дуге, Сяо Чжань скрывается в ванной, от всей своей рассерженной души тренькнув шпингалетом. Вот и поговорили, хоть сейчас закидывай их разговор в хрестоматию по межличностному общению, с раздражением думает Ван Ибо, оглядывается вокруг и… с упоением улыбается — уйти прямо сейчас он не сможет, как бы сильно ни захотел. Сяо Чжань уже вовсю шумит водой, словно проблема решилась сама собой, поэтому Ван Ибо идёт в коридор, включает свет и осматривается. Должно быть, из-за долгого пребывания наедине с Сяо Чжанем, ему передалась часть чужой вредности, и, без труда обнаружив пакет с одеждой в стиле рок-звезды, он тратит минут пять на то, чтобы лично удостовериться в том, что рано или поздно им придётся обсудить всё произошедшее и наметить некий план на будущее. Иначе — не видать Сяо Чжаню одежды! Реализовав свой план, Ван Ибо возвращается в коридор, прислоняется к стене перед дверью в ванную и повышает голос, чтобы быть уверенным, что его точно услышат: — Ты всё-таки хочешь, чтобы завтра я был во всех таблоидах? Забивший на съёмки Ван Ибо обнаружен на улицах Аомыня в абсолютно непотребном виде. В сети ходят слухи, что актёр с безупречной репутацией стал участником зверского сатанинского ритуала, — он хмыкает оттого, что в ванной воцаряется подозрительная тишина, и продолжает, преисполнившись уверенности в том, что Сяо Чжань жадно впитывает каждое его слово, пусть даже он несёт несусветную околесицу: — В эксклюзивном интервью, которое актёр Ван дал нашему порталу, раскрывается имя основателя этого дьявольского культа, и вы ни за что не поверите, кто это… Дверь приоткрывается внезапно; без лишних комментариев Сяо Чжань выкидывает в коридор разноцветным фейерверком шмотки и расташапку Ван Ибо и закрывается обратно. — Не будь таким мелочным, гэгэ. Давай поговорим, — со всей мягкостью, на которую способен, просит Ван Ибо, но в ответ Сяо Чжань рявкает что-то подозрительно похожее на «не в этой жизни». — Ты ведёшь себя по-детски! Из-за двери показывается макушка Сяо Чжаня, только сейчас Ван Ибо понимает, что его волосы поменяли цвет. — Это лучше, чем вести себя как настоящий мудак, — с очень толстым намёком парирует Сяо Чжань. — Подай мне мою одежду. Пожалуйста. — Где она лежит? — улыбку сдерживать очень тяжело, поэтому Ван Ибо крутит головой якобы в поисках. Актёр он или нет, в конце-то концов? — У входной двери пакет, — Сяо Чжань высовывает руку и машет в нужную сторону. Собственно, там-то Ван Ибо и обнаружил пакет ранее, но вот незадача: — Нет тут никакого пакета. Ты точно уверен, что оставил его здесь? — В смысле? — ощущение, что Сяо Чжань хочет сдобрить собственное недоумение крепким словцом, но в итоге молча выходит из ванной и раздражённо топает к месту преступления. На теле его ни следа чужой крови, и это наблюдение несколько огорчает. Не обнаружив ровным счётом ничего, Сяо Чжань несколько секунд выглядит озадаченным, а потом так резко поворачивается, что застаёт Ван Ибо с поличным — последний не успевает спрятать предательски широкую и незаконно наглую ухмылку, которая незамедлительно сообщает Сяо Чжаню всё необходимое. — Где. Мои. Вещи?! — кажется, Сяо Чжань готов метать молнии глазами, и Ван Ибо знает, что при определённых условиях это более чем возможно, но так просто он сдаваться не собирается. — Не понимаю, о чём ты, — Ван Ибо вальяжно прислоняется к стене и чешет подбородок в задумчивости. — Я вообще в этой квартире оказался впервые и случайно. И тут, знаешь ли, такие дела творятся!.. Не могу тебе сообщить всего, а то ты ещё подумаешь, что я с ума сошёл. — Прекрати паясничать и просто скажи, куда ты дел пакет. — Возможно, они уже в другом измерении. Здесь реально всякое возможно, я не шучу, — Ван Ибо поднимает руки на манер безоружного, мол, я тут правда ни при чём. — Ибо, — устало вздыхает Сяо Чжань и тоже приваливается к стене, но в отличие от Ван Ибо — боком. — Гэгэ? — передёргивает Ван Ибо на автомате и подмечает тень разочарования в глазах Сяо Чжаня. — Давай поговорим, пожалуйста, — он тоже поворачивается боком, так удобнее. Сяо Чжань молчит, и это кажется добрым знаком. — Я начну, хорошо? Мне жаль, что я не сказал тебе сразу, что я — это я. Тебе было всё равно, кто перед тобой, мне же — важно, что передо мной именно ты. Меня можно обвинить лишь в том, что я воспользовался твоим безразличием… Ван Ибо чувствует, как начинает нервничать, и с трудом узнаёт собственный голос — на эмоциях он кажется выше обычного. Стоит взять паузу, чтобы перевести дыхание, как воцаряется тягостное молчание, видно, помогать ему никто не собирается. Из-за нервяка дешифратор внутреннего состояния Сяо Чжаня барахлит; понимает ли последний, чтó сейчас пытается донести до него Ван Ибо? Кажется, будто в уставших, покрасневших глазах не осталось ни одной эмоции, в то время как внутри Ван Ибо, наоборот, бушует настоящий ураган отчаяния. Лучшей опцией кажется вывалить всё как на духу: — Наверное, я ужасный человек, потому что, даже если бы представилась возможность всё переиграть, я бы всё оставил так же и поступил так, как поступил, потому что я… — В клубе ты оказался случайно? — Сяо Чжань прерывает его посреди чуть не сорвавшегося признания. — Нет, но… — Ясно. Следил за мной, значит? — Не совсем, — выдаёт Ван Ибо и проклинает собственную честность, понимая, как это звучит. Надо как-то объясниться: — Мне сказала Чжан Цзин. Успеха это не приносит, скорее наоборот — по неведомой причине Сяо Чжаня буквально перекашивает от услышанного. Тон разговора меняется, и Ван Ибо совершенно не понимает, как это произошло. — Неважно, — Сяо Чжань отворачивается и далее обращается к чёрной плёнке, а никак не к Ван Ибо: — Это всё равно ничего не меняет. Будем считать это досадным недоразумением. Ты получил, что хотел. Я тоже. Ты всё правильно сказал — мне было всё равно. Мне и сейчас всё равно, поэтому… Досадное недоразумение? А не охренел ли ты, гэгэ, хочется взбелениться Ван Ибо, но вместо этого в голове возникает самое тупое клише из возможных: — Повернись и скажи мне это, глядя прямо в глаза. — Ты перечитал реплик из второсортных сценариев, — задрав подбородок, заявляет Сяо Чжань, — тебе стоит тщательнее выбирать проекты… — Просто повернись, блять, и скажи мне это в глаза. Что всегда работал только по сценарию, который нам выкатили сраные пиарщики. Что никогда не чувствовал ничего ко мне. Давай. — Не собираюсь я ничего говорить… — Сяо Чжань неопределённо взмахивает рукой в воздухе, по-прежнему вещая шкафу, и задумчиво замолкает. Только спустя несколько секунд тишины становится понятно, что это, собственно, весь ответ; тогда Ван Ибо не видит лучшего решения проблемы, чем отлепиться от стены, сделать пару шагов в сторону ванной и вернуться к той точке их разговора, где он покатился по наклонной.⚯
My conscience begs for time 'Cause you can't fight the clock ticking inside I'm just a bigger baby me, Acting smart, oh, what irony³
В свете ламп вся решительность и дерзость Сяо Чжаня улетучиваются мгновенно, и всё резко идёт куда-то не туда. Но разве его можно в этом винить — одно дело планировать какие-то действия в мифическом необозримом будущем, а другое — понять, что это будущее наступило прямо сейчас. Без спроса и предупреждения — просто «здравствуй, я Ван Ибо». Как на это следует реагировать? Как вообще можно здраво объяснить местонахождение Ван Ибо в Макао? Как долго он собирался водить Сяо Чжаня за нос, скрывая свою личность? У Сяо Чжаня нет адекватного объяснений тому, что Ван Ибо надо от него. Как ни посмотри, к такому исходу Сяо Чжань был не готов, поэтому пока в горле не начало першить от скапливающихся ядовитых упрёков и пока он на эмоциях не выплюнул их в лицо Ван Ибо — о чём явно пожалел бы потом — Сяо Чжань решает свинтить в ванную. Очень взрослое, взвешенное решение, которое он объясняет и себе, и своему неожиданному гостю возможностью расстаться без последствий. Причём объяснение происходит в виде прямого напутствия шагать на все четыре стороны. В мутноватом зеркале в ванной на него взирает абсолютное нечто — Сяо Чжань не уверен, что если бы встретил такого персонажа где-нибудь на улице, решился бы помочь. Хотя выглядит он не настолько кроваво, как Ван Ибо, но всё равно впечатляюще — умыться не помешает. В принципе нет ничего удивительного в том, что единственным и лучшим решением, которое осеняет Сяо Чжаня, стало то, где он прячется в свою раковину — не в самом буквальном смысле, конечно, но раковина тут в самом деле имеется. Сбежать — вполне себе устоявшийся поведенческий скрипт, когда приходится разбираться с последствиями общения с Ван Ибо. Проверенный многократно и ни разу не давший сбоя, так почему бы не придерживаться его и в этот раз? Сяо Чжань включает воду на полную и в раковине, и в душевой, попутно надеясь, что хотя бы это подскажет Ван Ибо, что разговаривать он не намерен, и тот просто свалит в туман, в кои-то веки послушавшись (не самого) умного совета. Зная Ван Ибо, вероятность такого исхода ничтожно мала, но всё же… Хотя, если уж говорить на чистоту, Сяо Чжань и сам не знает, чего ему сейчас хочется. Он, конечно, смалодушничал бы, если бы сказал, что его единственным желанием является то, где Ван Ибо уходит по-английски. Или может быть, уже ушёл? Увы, понять, чем там промышляет этот привязчивый дурачина, выяснить из-за баррикад невозможно. Шум воды заглушает всё, что происходит за дверью ванной, — если там, конечно, вообще что-то происходит. Очень скоро отрезанность от внешнего мира и разрывающие изнутри полярные идеи и мечты начинают раздражать, и это напрямую отражается в действиях Сяо Чжаня — кожу на ляжках он трёт прямо-таки со звериным остервенением, словно в попытке наказать себя не пойми за что. И ведь есть умники, которые считают, что журчание воды должно успокаивать нервы. Ага, конечно. Вот бы этот шум мог отрезать Сяо Чжаня от собственных мыслей! Тогда бы ещё можно было говорить о каком-то успокоении. В конце концов по какой именно причине он так бесится? Что Ван Ибо назвался как-то иначе? С другой стороны, разве Сяо Чжань хоть раз спрашивал имя у своих спутников в это время года? Понятное дело, было бы враньём сказать, что раньше случалось что-то подобное сегодняшнему. Он всегда ограничивался тем, что просто сливал кровь, ждал, пока косточка не насыщалась достаточно, чтобы можно было кое-как дотянуть до следующей осени, при необходимости вызывал бригаду скорой и на этом они расставались. Не было никакого смысла знакомиться нормально — от них всех так разило смертью, что встретиться ещё раз им всё равно было не суждено. Ван Ибо явно понимал, что Сяо Чжань не в себе и не может в таком состоянии идентифицировать людей; если представить чисто гипотетически, что Ван Ибо сразу или в течение вечера признался бы в том, кто он, как бы поступил Сяо Чжань? Тут и оракулом быть не надо — он бы сбежал, это уже въелось почище любой вредной привычки. С другой стороны — когда ему было избавляться от этой модели поведения, если, по сути, ничего не поменялось — получилось мало-помалу перестроить быт и профессиональную жизнь, но он по-прежнему боялся сам себя, боялся того, что его может перекрыть и он неосознанно причинит вред кому-то близкому. Не менее навязчивым был страх, как на его изменившуюся в один момент природу отреагирует важный человек. Хотя разве тот факт, что Ван Ибо до сих пор был здесь, не говорит о том, что ему типа… нормально? Гадкие, так и норовящие отравить своей сладостью мечты тут же обретают голос Ван Ибо, и Сяо Чжань не сразу понимает, что это звуки не его запутавшегося в трёх соснах сознания: — …завтра я был во всех таблоидах? — Сяо Чжань перестаёт тереть несчастную ногу и против воли прислушивается: — Забивший на съёмки Ван Ибо обнаружен на улицах Аомыня в абсолютно непотребном виде… В прямом эфире Сяо Чжань наблюдает за тем, как его собственные губы предательски расплываются в улыбке от звучащей бессмыслицы. Чтобы не видеть эту счастливую физию, он смотрит вниз, и взгляд, как назло, падает под раковину. Тут-то и приходит понимание, о чём толкует Ван Ибо. Под небольшим стеллажом в тазу грустной кучкой лежит по всей видимости хэллоуинский костюм. Сяо Чжань наклоняется, чуть не стукнувшись головой о раковину, и перебирает руками вещи — белая майка, широкие джинсы, носки, торчащие из карманов и… Это что, парик? — …актёр с безупречной репутацией стал участником зверского сатанинского ритуала, — то ли Ван Ибо специально понижает голос, то ли это выходит просто потому, что он забывает про громкость, но Сяо Чжаню приходится выключить воду. И было бы ради чего, Ван Ибо продолжает нести лютый бред: — В эксклюзивном интервью, которое актёр Ван дал нашему порталу, раскрывается имя основателя этого дьявольского культа, и вы ни за что не поверите, кто это… Не думая дважды, Сяо Чжань с великодушием императора выкидывает комплект одежды юного дредоносца за дверь. Вот теперь Ван Ибо точно сможет проваливать на все четыре стороны — хоть взять билет до Ямайки. — Не будь таким мелочным, гэгэ! Давай поговорим. — Не в этой жизни, — кричит в ответ Сяо Чжань, сам себе удивляясь, и исподлобья глядит прямо в зеркало, чтобы напомнить себе, как выглядит главный дурак в его жизни. Нет, не дурак, трус. Самый настоящий трус, боящийся сам себя. — Ты ведёшь себя по-детски! С этим, конечно, тяжело спорить, поэтому вместо ответа Сяо Чжань высовывается на разведку. Надо было сразу произвести обмен пленной одеждой, но разве он знал, что Ван Ибо будет осаждать его душев(н)ую крепость? Положа руку на сердце… Разумеется, знал. И в глубине души этому рад — ещё чуть-чуть, и крепость падёт. — Это лучше, чем вести себя как настоящий мудак, — по большей части имея в виду именно себя, бормочет Сяо Чжань и кивает Ван Ибо, который всё ещё выглядит как жертва кровавых обрядов: — Подай мне мою одежду. Пожалуйста. — Где она лежит? — У входной двери пакет, — Сяо Чжань машет в нужную сторону и оставляет руку висеть в воздухе, ожидая, что вскоре в ней окажется пакет. — Нет тут никакого пакета. Ты точно уверен, что оставил его здесь? — В смысле? — не скрывая нового витка раздражения, цедит Сяо Чжань и решает лично проверить, не особо задумываясь о собственной наготе — это не главная проблема явно. Не найдя пакета, который он абсолютно точно оставлял у входной двери, Сяо Чжань наконец замечает крайне довольное выражение на лице Ван Ибо. И этот человек говорил ему сейчас про детское поведение… — Где. Мои. Вещи?! — Не понимаю, о чём ты, — невинным тоном отвечает Ван Ибо, всем своим видом обозначая глубокие раздумья. — Я вообще в этой квартире оказался впервые и случайно. И тут, знаешь ли, такие дела творятся… Не могу тебе сообщить всего, а то ты ещё подумаешь, что я с ума сошёл. — Прекрати паясничать и просто скажи, куда ты дел пакет, — родительским тоном просит Сяо Чжань. Похожая на угрозу просьба никак не трогает Ван Ибо: — Возможно, он уже в другом измерении. Здесь реально всякое возможно, я не шучу. А Сяо Чжань ещё диалог с ним вести собирался. Какие тут могут быть разговоры, если со стороны этого сопляка ноль помощи? Или Ван Ибо так пытается вывести его на разговор о том самом?.. Внезапно сваливается ощущение какой-то безграничной усталости — не хочется ни цапаться, ни вредничать. Сяо Чжань практически зеркалит позу Ван Ибо — опирается плечом о стену и предпринимает последнюю попытку воззвать к чужому благоразумию: — Ибо… Попытка проваливается немедленно: — Гэгэ? — умение строить результативный диалог у них явно на одинаковом уровне, мрачно думает Сяо Чжань и понимает, что, видимо, первый шаг придётся сделать ему. В конце концов, Ван Ибо не в одиночку завёл ситуацию в подобие тупика и, наверное, имеет право на некоторые ответы, но не успевает он обдумывать, как подступиться к волнующей теме, как Ван Ибо предлагает снова: — Давай поговорим, пожалуйста, — а потом, его буквально прорывает скороговоркой: — Я начну, хорошо? Мне жаль, что я не сказал тебе сразу, что я — это я. Тебе было всё равно, кто перед тобой, мне же — важно, что передо мной именно ты. Меня можно обвинить лишь в том, что я воспользовался твоим безразличием, — технически всё верно и звучит весьма здраво, но проблема в том, что и Сяо Чжань здесь не без грешка. — Наверное, я ужасный человек, потому что, даже если бы представилась возможность всё переиграть, я бы всё оставил так же и поступил так, как поступил, потому что я… Сяо Чжань едва успевает прервать словесные излияния, превратившиеся под конец в горячечный шёпот. Беспочвенные самообвинения Ван Ибо в том, что именно он здесь плохой человек, больно царапают где-то под рёбрами; Сяо Чжань вовсе не уверен, что то, что Ван Ибо рассказывает сейчас, делает ужасным кого-то, кроме самого Сяо Чжаня. И всё же хочется понять для начала, как всё вышло так, как вышло. — В клубе ты оказался случайно? — Нет, но… — разумеется, никакой случайностью тут пахнуть не могло, но слышать это неприятно. Сяо Чжань как-то разом сникает — может, он всё не так понял, а Ван Ибо вообще давно в курсе, и его «воспользовался» имеет куда больше смысла? — Следил за мной, значит? — Не совсем. Звучит слишком расплывчато, и Сяо Чжань хмурится не понимая, как это интерпретировать. — Мне Чжан Цзин сказала. Для Сяо Чжаня, и без того проблемного и недостойного в собственных глазах, признание про то, что здесь замешана его менеджер, звучит как приговор — сговорились, значит, за его спиной. За доли секунды в его голове успевает разразиться настоящий мысленный ураган, подпитывающий все страхи и слабости, имеющиеся в достатке. Знал ведь, что нельзя потворствовать их общению, думая, что Чжан Цзин не позволит себе лишнего. Он ведь может уволить её с таким скандалом, что вряд ли она себе найдёт хоть какое-нибудь тёплое место в шоубизе — она ему не подруга, а подчинённая. Хотя кого он сейчас обманывает? Чжан Цзин, которая поддержала его в сложный период и не отвернулась, когда случилась ситуация, давно уже перешла в разряд близкого человека. Да и стиль общения у них уже далеко не из разряда «начальник — сотрудница». Кроме того, памятуя о недавних чаяниях Сяо Чжаня и планах на Ван Ибо, которые сейчас выглядят так же нереально, как посыпанные блёстками единороги, катающиеся на радуге, прозвучавшая реплика тянет на двойное предательство. Эти двое тупо смеялись над ним и его бедой? Сяо Чжань тоже хорош, принял за данность, что Ван Ибо будет оставаться благосклонным, пока Сяо Чжань пытается разобраться в себе и набраться смелости. А в итоге это привело к тому, что сейчас он ощущает себя проданным, как какой-то кусок бездушного мяса. Про его чувства кто-нибудь из этих двоих подумал? Мелочно, но в ответ так и хочется уколоть побольнее. — Неважно, — смотреть на Ван Ибо становится тошно, поэтому дальше Сяо Чжань разговаривает с плёнкой, из-под которой виднеются полки шкафа. — Это всё равно ничего не меняет. Будем считать это досадным недоразумением. Ты получил, что хотел. Я тоже. Ты всё правильно сказал — мне было всё равно. Мне и сейчас всё равно, поэтому… — Повернись и скажи мне это, глядя прямо в глаза. Сяо Чжань едва не фыркает от этой наглости. — Ты перечитал реплик из второсортных сценариев, тебе стоит тщательнее выбирать проекты… Оскорбление пролетает мимо — какой толстокожий экземпляр; по тому, как легко и податливо эту кожу вспарывали ногти, так и не скажешь. — Просто повернись, блять, и скажи мне это в глаза. Что всегда работал только по сценарию, который нам выкатили сраные пиарщики. Что никогда не чувствовал ничего ко мне. Давай. — Не собираюсь я ничего говорить… — Сяо Чжань вяло отмахивается от чужой назойливости и замолкает. Сдались Ван Ибо его признания — услышал, небось, от Чжан Цзин историю о несчастном Сяо Чжане, страдающем странным недугом не от мира сего и к тому же вздыхающем по молодому и успешному сопляку, а теперь этот сопляк пришёл лично в этом убедиться — это же здорово должно потешить эго, но Сяо Чжань не даст ему такого повода. Или они просто решили продать его какой-нибудь жёлтой газетёнке? Отбросив лишнюю скромность, это была бы история на миллион, и какой-то особенной заслуги Сяо Чжаня в этом нет, просто череда совпадений, не самых удачных — по большей части. Ван Ибо, видимо, тоже не собирается продолжать беседу — отходит к ванной, присаживается на корточки, копается в вещах. Вот и всё, думается Сяо Чжаню, пранк наконец-то подошёл к концу. Он устало прикрывает глаза, откинувшись затылком назад, в ожидании, когда Ван Ибо оденется и уберётся восвояси. В голову лезут самые тупые и клишированные реплики, которые можно было бы использовать для разговора с Чжан Цзин. Может, хотя бы с ней получится избежать выяснения отношений? Например, попросить юриста прислать ей уведомление о расторжении контракта в одностороннем порядке и дело с концом. За мыслями, которые являются не чем иным, как побегом от копошений Ван Ибо и от необходимости как-то переварить и примириться с произошедшим, Сяо Чжань упускает момент, когда эти самые копошения прекращаются. В живот ему утыкается что-то непонятное. — На, возможно, это покажется тебе криповым, но я ни о чём жалею, — многообещающе бросает Ван Ибо, когда Сяо Чжань открывает глаза и встречается с ним взглядом, и выпускает из рук то, что оказывается смартфоном, Сяо Чжань едва успевает подставить раскрытые ладони. — Я в душ, — скрывшись за дверью, Ван Ибо оставляет Сяо Чжаня наедине с мерцающим на разблокированном экране чатом.⚯
Capitulate and let me in 'Cause I am a fire and you are dry as bone You are taking your time You are killing me slow⁴
Ситуация, честно говоря, критическая, но по факту сейчас Ван Ибо мало чего может с ней сделать — ему лишь остаётся ждать вердикта от Сяо Чжаня, потому что если он правильно понял, то именно после того, как он назвал имя Чжан Цзин, всё резко похерилось. Хоть и не сказать, что до этого разговор прямо клеился. Пару минут Ван Ибо безмолвно пялится на собственное отражение, собираясь с мыслями. Чувак в зеркале выглядит так, словно собрался помирать; причём ещё неизвестно, от чего именно — от тоски или потери крови. Выводам способствует, с одной стороны, страдальческое выражение лица и крайне живописный общий вид, с другой. И всё-таки с Ван Ибо точно что-то не так — стоит взгляду упасть на живот, мысли уезжают на экспрессе совершенно не в ту сторону. Ещё и без обратного билета. «Кровь с молоком» — так бы назвал Ван Ибо сей впечатляющий образец современного искусства, который они сотворили с Сяо Чжанем совместными усилиями. Он точно грёбаный извращенец, раз несмотря на катастрофу, которая то ли уже случилась, то ли только должна случиться, думает не пойми о чём. Извращенец хотя бы потому, что, если бы не отдал минутой назад Сяо Чжаню телефон, точно бы запечатлел отражение в зеркале на память, спрятав подальше в запароленные папки. А, чёрт с ним, один раз живём; он пошёл ва-банк ещё в тот момент, когда бездумно сорвался в Макао. И слетевши с катушек, продолжал ставить на красное в течение всей ночи. Плевать, чтó подумает про него Сяо Чжань, хуже уже вряд ли может быть. Если у Ван Ибо не останется никакого физического напоминания о, пожалуй, лучшей ночи в его жизни, он себе не простит. Как-то так рассуждает Ван Ибо, когда вновь появляется в коридоре. Сяо Чжань стоит абсолютно на том же месте, только теперь уткнулся в чужой телефон и мерно скроллит переписку. — На секунду, ладно? — Ван Ибо протягивает руку, и Сяо Чжань, безошибочно интерпретировав этот жест, возвращает ему телефон. Оказавшись перед зеркалом, не особо прицеливаясь, Ван Ибо судорожно жмёт большим пальцем на кнопку по центру — без малого миллион раз, выкидывает приложение камеры из оперативной памяти и отдаёт телефон обратно Сяо Чжаню. Преступление вышло идеальным, если не брать в расчёт, что уши у Ван Ибо после его совершения горят адским пламенем — сильнее, чем все порезы вместе взятые. К слову, от воды последние тут же начинает щипать. На мыло Ван Ибо смотрит с видом великого мученика, но понимает, что это неизбежно. Интересный получается расклад: он в этой ванной зависает второй раз за вечер и снова не может обойтись без набора матерных выражений, за которые бабуля точно лишила бы его статуса любимого внука и звания жениха на выданье. На то, чтобы отмыться, уходит прилично времени, зато кожу перестает тянуть от засохших крови и спермы. Другое дело, что и потревоженные порезы саднит сильнее. Несколько минут Ван Ибо тратит, чтобы рассмотреть те, которые можно увидеть без помощи зеркала — их не назовёшь глубокими, но некоторые, например, те, что Сяо Чжань, вероятно, сделал, не слишком контролируя себя, выглядят так себе. Что теперь с этим добром делать-то? Можно, конечно, доехать до первой круглосуточной аптеки и основательно закупиться медикаментами, но для этого придётся нацепить вчерашние шмотки. Ван Ибо к брезгливым себя не относил, излишней тягой к чистоте не отличался, но и такого количества единовременно травмированной кожи у него в жизни не случалось. Ответ на вопрос появляется внезапно, буквально материализуется — вместе с аптечкой, которую Сяо Чжань зажимает в правой руке, и это… Однозначно ещё одно «бля-я-ять» в копилку красноречивых реакций этой ночью — протяжное, произнесённое с чувством, толком и расстановкой. И вроде разумная часть Ван Ибо понимает, что цели провоцировать ни у кого не было, но — что с извращенца-неандертальца возьмёшь? — эффект получается именно таким. Сяо Чжань, видимо, не удосужившись толком провести поисковые работы, успел надеть ширштаны — чужие, те самые, что недавно сам же и выкинул в коридор. Ван Ибо едва успел отойти от картинок, что мерзопакостное воображение ещё некоторое время продолжало подсовывать ему после увиденного в зеркале, а тут такое… Джинсы надеты на голое тело и держатся, если не вдаваться в подробности, на честном слове. Тупость это всё страшная и неконтролируемая; у них — если были вообще какие-то «они» — всё катится в полные тартарары, а он находит время капать слюной. Причём, раз уж под душевой водой не разобрать, Ван Ибо не ручается, что выражение является лишь метафорой. К счастью, Сяо Чжань не задерживается надолго, исчезает за дверью; Ван Ибо выдыхает и расслабляется, упираясь рукой в стену и подставляя лицо под воду, выкручивая похолоднее. Однако расслабляться рано; как выясняется несколькими минутами позднее, экзекуция ещё не закончилась. Сяо Чжань как ни в чём не бывало приходит снова, в этот раз — с полотенцем и раскладным стулом, пристраивает его у стены, вешает на крючок видавший виды текстиль, а сам становится у раковины и начинает потрошить аптечку. Ван Ибо своими подплавленными мозгами не особо понимает, что происходит и к чему это их приведёт; Сяо Чжань сейчас для него вновь загадочнее некуда, единственное, что безошибочно считывается, — витающее в воздухе напряжение и, к сожалению, не того рода, что предпочёл бы сам Ван Ибо. Со стороны, наверное, их обоюдная пантомима выходит под стать диалогам ранее — шикарная донельзя: Сяо Чжань в десятый раз перекладывает медикаменты с места на место, то достаёт вату, то бинты, то возвращает это хлопковое добро на место; Ван Ибо — ничем не лучше — усиленно косит взглядом в сторону раковины и делает вид, что моется, с упоением намыливаясь в n-ый раз, уже не обращая внимания на жжение, только лишь опасается, что скоро он домоется до такого ультраскрипа, что тот выдаст его с головой. Но прикрытие идёт прахом ещё раньше — подрастеряв бдительность и неудачно повернувшись в сторону Сяо Чжаня, Ван Ибо натыкается на абсолютно прямой взгляд. Он открывает рот, чтобы сморозить какую-нибудь глупость, но закрывает вхолостую, потому что слышит: — Я позвонил Чжан Цзин. Что из этого вытекает, не совсем понятно, но Ван Ибо решает не перебивать. Сяо Чжань как-то не к месту улыбается и поясняет: — С твоего телефона, раз уж мой, по сообщениям очевидцев, канул куда-то в параллельное измерение. — Стоило посмотреть под мойкой в кухне, — сжалившись, сообщает Ван Ибо. Сяо Чжань, видно, только сам умеет напускать загадочности, а решать головоломки не приспособлен. — Понятно, — вяло реагирует Сяо Чжань, упаковав в тридцать слоёв свои настоящие эмоции, отчего Ван Ибо щурится, преисполнившись подозрений. Подозрения только укрепляются, когда Сяо Чжань протягивает полотенце: — Ты скоро кожу с себя снимешь, вылезай. — Боюсь, в этом мне не сравниться с профессионалами. Сяо Чжань от этого заявления моментально скисает; в нём сейчас вообще ничего не осталось от нахально-дерзкой версии из клуба. — Это шутка, если что, — миролюбиво уточняет Ван Ибо. Уточнение помогает постольку-поскольку; какое-то время они оба молчат, Ван Ибо успевает пройтись полотенцем по волосам, следом затянуть его на бёдрах и сложить руки на груди: — Так что тебе сказала менеджер Чжан? — Тебе бы порезы обработать… — Пощади, плиз, — Ван Ибо моментально пресекает вялые попытки увильнуть от заданной темы. — Я тебе уже всё сказал. Твоя очередь. — Забыл, что ты любитель торгово-рыночных отношений, — ощетинивается в ответ Сяо Чжань. — Я тебя умоляю, с тобой по-другому, похоже, нельзя. Итак? Ты позвонил Чжан Цзин, и она что-то тебе сказала, отчего ты сразу присмирел и вообще выглядишь побитой собачонкой. Определения выходят так себе, но Ван Ибо тяжело контролировать себя — тягомотина, которую разводит сейчас Сяо Чжань, начинает основательно подбешивать. Чтобы подчеркнуть серьёзность своих намерений, он подходит ближе, бессознательно пытаясь надавить на «противника» физически, потому что, несмотря на разницу в росте, ощущение создаётся такое, словно это он нависает над Сяо Чжанем, а никак не наоборот. Время безраздельного властвования последнего завершилось, когда был включён свет. — Если вкратце, то главное её утверждение звучало, как «ты — идиот». — Я? — Ван Ибо от удивления упирается пальцем себе в грудь, по закону подлости попадая ровно в царапину, но не обращает на это внимания. — В смысле… она почти нон-стоп орала «Чжань-гэ, ты — идиот» и в промежутках между этими воплями пыталась эту гипотезу доказать. В принципе, доказать удалось, — Сяо Чжань, придерживая брюки за шлевки, достаёт телефон из заднего кармана и кладёт его на полочку над раковиной. — И? — Ван Ибо буквально погибает от всей этой нарочитой неторопливости и — самую малость — от грозящих свалиться с задницы Сяо Чжаня джинсов, когда он отворачивается и наклоняется, чтобы взять стул и разложить его. — Стой смирно, — говорит Сяо Чжань и улыбается, гадёныш. Потом подтягивает брюки и садится сам, вооружаясь бутыльком с какой-то химией и ватой. — Так, — пыхтит Ван Ибо, который тоже уже мало похож на свою покорную версию, — пока я не взбесился окончательно и способен воспринимать хоть какую-то информацию, просто скажи — всё пиздец плохо или пиздец хорошо? — Полотенце придётся снять, — вместо релевантного ответа оповещает Сяо Чжань и прежде, чем Ван Ибо успевает рыпнуться, развязывает полотенце. Затем нарочито медленно льёт раствор на вату, так же неспешно проходится по рассечениям на бедрах и глядит снизу вверх: — Хорошо, плохо — понятия относительные. Как по мне, то всё хорошо. У Ван Ибо возникает вполне себе обоснованное впечатление, что вернулся прежний Сяо Чжань: — Просто хорошо? — подхватить этот вайб, толком не понимая, о чём они говорят, оказывается легко. — Пиздец как хорошо. — Это… радует. — Заметно, — цокает Сяо Чжань и нажимает на порезы сильнее: — Не отвлекайся. Я тебе тут собираюсь рассказать грустную историю. — Ну тогда я весь внимание. — Набери Чжан Цзин, ей тоже есть чем с нами поделиться.⚯
Voices in my head again Beating me in a war I can't win I can hear them now Trapped in a game inside my own skin And I don't know myself anymore They're pulling me under⁵
— Чем обязана, актёр Ван? — раздаётся прохладный женский голос на другом конце. — Цзин-Цзин, ты остыла? — на всякий случай интересуется Сяо Чжань, чуть повернув голову в сторону трубки, которую Ван Ибо держит в руке экраном вверх, и с невскрытой упаковкой бинта в руке. Сяо Чжань поздновато понимает, что надо было сразу предупредить, что она на громкой связи, потому что Чжан Цзин моментально сбрасывает маску безразличной вежливости и шипит на ультраскоростях, лишь добавляя абсурда: — Ты, мать твою, всё ещё морозишься? Просто пойди и признайся ему, а потом займитесь чем-нибудь полезным… — Цзин-Цзин, ты на громкой связи, — пытается остановить скороговорку Сяо Чжань, но ничего не выходит. Попытка тонет в чём-то похожем на «Поимей совесть, мне рано вставать!..». Несмотря на недовольное бурление в трубке, отчётливо слышно, как Ван Ибо прыскает, отчего Сяо Чжань поднимает на него глаза — на чужом лице цветёт такая наглая улыбка, словно Ван Ибо услышал всё, что ему было необходимо. — Ты там плачешь или смеёшься? Очень надеюсь, что первое, потому что мне, например, сейчас вообще не до смеха… Ван Ибо решает проблему радикальнее, подносит телефон ко рту и громко говорит: — Здравствуйте, менеджер Чжан. Торможение происходит экстренное: — Актёр Ван?.. — а затем Чжан Цзин подвисает под звучный аккомпанемент вскрытой упаковки с бинтом. — Он самый, — Ван Ибо явно веселится и опускает телефон на прежнюю высоту — где-то на уровне своей груди. — Ты на громкой связи, — повторяет Сяо Чжань, переглядывается с Ван Ибо, словно они какие-то сообщники, и не может сдержать улыбки. — Спасибо, что предупредил. — Я пытался, но ты когда входишь в раж, тебя тяжело перекричать, — как же приятно трепаться с Чжан Цзин вот так по-обычному, хотя, безусловно, надо будет отвезти её на обед в качестве извинения, что позволил себе усомниться в том, что ей можно доверять. — Ты просто плохо старался или хотел меня подставить, — Сяо Чжань решает промолчать, кто и кого тут подставил на самом деле, — почему-то у Ван Ибо вышло с первого раза. — У меня большой талант к тому, чтобы справляться с крайне неадекватными личностями. — Ха-ха, хорошая шутка, Ибо, я оценила, у меня же не такое отмороженное чувство юмора, как у некоторых… — ясно, Чжан Цзин села на любимого конька шутеек про проблему; Сяо Чжань на это закатывает глаза и в то же время показывает Ван Ибо жестом, чтобы расставил ноги. — Рада, кстати, что ты живой! По крайней мере, пока что. — О, — воодушевляется Ван Ибо и улыбается так широко, что щёки устремляются куда-то прямиком к ушам, — Сяо-лаоши меня нехило так потрепал, но потом компенсировал. Чжан Цзин на это звучно фыркает и заявляет: — Даже не хочу знать, что именно вы называете компенсацией… — а потом понижает голос, — жду подробности в нашем чате, Ибо. Глаза Сяо Чжаня рискуют после этого разговора закатиться и больше не выкатиться, поэтому он, аккуратно заправляя конец бинта и тем самым обработав полностью правую ногу, прерывает пространные разговоры: — Давайте к делу. — Давай, — одновременно отзываются Чжан Цзин и Ван Ибо. Последний ещё и приподнимает брови с намёком, мол, вперёд, начинай. Судя по тому, как молчит Чжан Цзин, она тоже считает, что начать должен Сяо Чжань. — В общем, — он прочищает горло, не зная, с чего начать, но потом вспоминает про косточку и вытягивает ногу, чтобы залезть в карман джинсов. — Это подвеска, которая… питается человеческим теплом. Например, кровью. — Как она у тебя оказалась? — Мне прислали её как промо, — пожал плечами Сяо Чжань, сунув кулон обратно и принимаясь за вторую ногу. — По виду упаковка абсолютно ничем не отличалась от других спонсорских товаров, к тому же она действительно является удачной копией реально существующего украшения. Так как Чжан Цзин мучила меня и себя восстановлением чуть ли не поминутного тайминга всех событий, предшествовавших появлению посылки, мы склонны связывать косточку и её поведение со странным разговором, который произошёл в больнице, где лежали сотрудники, пострадавшие во время инцидента в Хэндяне. — То есть эту подвеску прислали во время съёмок «Неукротимого»? — Через некоторое время после съёмок, — Сяо Чжань делает небольшую паузу, а Ван Ибо в ответ поджимает губы и хмурится. — Тогда рекламные контракты стали предлагать один за другим, хотя сериал ещё не вышел. Она не привлекала внимания — обычное украшение, ничего зловещего. Я примерил, как и всё остальное, что пришло в тот день, и забыл. Не было никаких внезапных туч, молний и грома, как показывают в кино. Не произошло ничего. — Ага, ничего, — хмыкает Чжан Цзин, — кроме того, что сразу после примерки Сяо Чжань свалился со странной болячкой и запретил мне приезжать к нему, соврав, что у него лёгкая простуда. Лёгкая простуда с нечеловеческой температурой. Это я уже потом узнала и вопила так, что ещё чуть-чуть и пришлось бы дурку вызывать. Сяо Чжань, не поднимая глаз, чувствует на своей макушке тяжёлый взгляд. — Я просто провалялся несколько дней в отрубе; всё нормально закончилось. — Позволь, я поясню для актёра Вана значение некоторых терминов. Нормально у нас — это когда, выйдя с больничного, многоуважаемый лао Сяо стал слышать странные звуки. К началу вашего промоушена они превратились в настойчивый шёпот, взывающий к нему. Естественно, Сяо Чжань посчитал необязательным обращаться за помощью. — Я бы тоже ни к кому не пошёл, — с сомнением произносит Ван Ибо, — голоса в голове — не самая прикольная штука в досье медийной личности… — Я не говорю о том, чтобы сразу идти к мозгоправу, Ибо, — не скрывая своё недовольство, перебивает Чжан Цзин. — Можно было с кем-то поделиться, начать издалека, спросить как-то завуалированно. — Я рассказал тебе, — напоминает Сяо Чжань, доставая из аптечки новый бинт. — Ага, дотянув до последнего, дождавшись, когда от тебя у всех мороз по коже был. Знаешь ли, Ибо, Сяо Чжань не сразу научился контролировать эти процессы. Сейчас это может показаться забавным, но летом, уже на новых съёмках, когда стали случаться маленькие ледяные происшествия, ситуация складывалась плачевная. Благо, никому не пришло в голову связывать Сяо Чжаня, что ближе к вечеру по температуре напоминал ледышку, и лужи подтаявшего льда на каждой локации. — Как вы поняли, что дело именно в кулоне? — Я к тому моменту носил подвеску постоянно, потому что, как-то случайно надев её, понял, что голоса звучат тише. Но это было временно — косточка молчала, пока ей было откуда черпать силы. — Что происходит, когда твоих сил ей недостаточно? — О, это я узнала, сидя в первом ряду — зрелище было эффектное. К осени Сяо Чжань стал терять зрение после заката… — Я помню слухи про куриную слепоту. Сяо Чжань всегда считал верхом тупости, как легко все повелись на эту байку. Не меньшей тупостью он считал и своё поведение. Несмотря на то, что он не совершил ничего противозаконного, то, как вскрылось его враньё, до сих пор оставалось его слабым местом, поэтому он с определённым облегчением выдохнул, когда Чжан Цзин понеслась дальше. — Да-да. На мне он опробовал эту версию, чтобы потом затирать её остальным. Прогрессирующая болезнь глаз, перенапряжение глазного яблока, бла-бла-бла. Только вот этих объяснений оказалось недостаточно для того, чтобы я не пошла в полицию немедленно. К тому моменту он убедил меня поставить маячки друг другу на телефоны — якобы в целях безопасности, словно знал, что подобное может случиться. И оно случилось — ровнёхонько после вашего фанмита в Таиланде, когда, едва выйдя со сцены Сяо Чжань тупо исчез, не захватив ничего, кроме телефона. Я приложила все усилия, чтобы обставить это как нечто обыденное. По-тихому забрала его вещи, села в машину и поехала за точкой. И честно сказать… я охренела. Наш голубчик обнаружился на пустынной улице в десятке кварталов от Импакт Арены, с ног до головы измазанный в чужой крови. На некоторое время воцаряется неуютная, практически скорбная тишина. — Окончание концерта далось мне с трудом — стоило усилий сохранять моторику и двигаться нормально. Косточка верещала так, что я не слышал аплодисментов, а потом я просто пошёл туда, куда она меня звала, — Сяо Чжань старается сохранять нейтральные, почти что беззаботные интонации, пристально глядя на левую ногу, которую он бинтует в этот момент, и пытаясь не думать о том, какое недоумение, страх или неприятие вызывает эта история у Ван Ибо. Того, что ему на щёку ляжет широкая, горячая ладонь, он ожидает меньше всего. — Я до этого никогда не задумывался, но никто не убирает кровь после аварий. Даже самых крупных. Она просто остаётся там — тёмной лужей с неравномерными бордовыми сгустками. И если асфальт достаточно нагретый, а крови натекло много, то она ещё долго не сворачивается, пропитывая протекторы проезжающих машин. Зафиксировав конец бинта, Сяо Чжань берёт небольшую передышку — утыкается головой в живот Ван Ибо, пока тот зарывается пальцами ему в волосы. — В общем, — вновь берёт слово Чжан Цзин, не подозревая о разыгрывающейся сцене по другую сторону сотовой связи, — мы потом ещё несколько месяцев удаляли всплывающие видосы и чистили новостные порталы, пришлось сместить фокус скандала. Мы вообще не ожидали, что тебя эта волна тоже заденет. Наши пиарщики связывались с твоим агентом, но всё равно прими мои личные извинения. Это была моя идея и реализована она была с моей подачи. — Всё в порядке, — прочистив горло, с небольшим опозданием реагирует Ван Ибо, и Сяо Чжань чувствует лбом, как напрягаются мышцы от каждого звука. — Получается, ты чувствуешь кровь? — Косточка чувствует, — поправляет Сяо Чжань, не поднимая головы, Чжан Цзин этот бубнёж, похоже, не разбирает и, не дождавшись ответа, переходит к своим личным выводам: — Мы не знаем точно, как это работает. У меня была теория, которую Сяо Чжань не поддержал, но в итоге — учитывая вашу ситуацию — я склонна думать, что это всё же имеет право на существование. По крайней мере, ничего умнее на форумах я не нашла… — Чжан Цзин открыла в себе талант исследователя паранормального, — фыркает Сяо Чжань, выпрямляясь и снова принимаясь за дело. — Ой, вот давай не будем, если бы не я, ты бы сейчас куковал, проводя животворящее кровопускание какому-нибудь доходяге. Разве ты сам не сказал, что косточка начала чудить ещё в клубе, когда ты случайно прикоснулся ей напрямую к коже Ван Ибо? — Всё так, — подтверждает Сяо Чжань, думая о том, что если бы во время предыдущего звонка Чжан Цзин не перебивала его гневными «ты такой идиот, идиотина просто…», то, возможно, не просила бы повторять то же самое. — Правильно ли я поняла, что ты сегодня обошёлся вообще без крови? — Технически — да, я не прикасался косточкой к крови Ибо, но прикасался к ней сам. Сяо Чжань почти успевает добинтовать живот, прежде чем подозрительно молчащая Чжан Цзин наконец цокает: — Ибо, я всё-таки очень настойчиво прошу — мне нужен подробный отчёт. Во имя науки, ты же понимаешь… Пресс под руками подрагивает от смеха, Сяо Чжаню, чтобы воззвать к чужой совести, приходится шлёпнуть по бинтам и шёпотом произнести «только, мать твою, попробуй». — Итак, принимая во внимание имеющиеся данные и, разумеется, все проштудированные форумы, умные и не очень, я решительно заявляю, что того мужика просто огорчили твои заявления, и он лишь хотел тебя научить уму-разуму, но не думал, что ты такой тупица и всё дойдёт до таких масштабов. По крайней мере, если попытаться представить его как добряка, а не злого колдуна. Ну и если мы, конечно, в целом принимаем существование всякой магической хренотени. Принимаем же? — Принимаем, — легко соглашается Ван Ибо. — Тяжело не принять, когда Сяо-лаоши полночи пепелил меня взглядом. — Верно, это уже явно выходит за пределы реальности, — задумчиво говорит Чжан Цзин и издаёт странный звук: — Бр-р-р. К этому я так и не смогла привыкнуть. Всегда казалось мне стрёмным, словно душу из меня вытягивают. Извините. Пока Чжан Цзин молчит, видимо, представляя себе тот самый взгляд Сяо Чжаня, который он сам так и не смог за все годы увидеть, Ван Ибо небольно тянет его за волосы и заставляет откинуть голову, чтобы встретиться глазами, и на грани слышимого шепчет: — У тебя охуенные глаза, — а после громко произносит уже для всех: — А что за мужик? — Когда я приносил цветы и фрукты пострадавшим в инциденте во время съёмок, — Сяо Чжань отвечает, продолжая глядеть Ван Ибо в глаза, попеременно смотря то в один, то в другой, — я напоролся на мужчину. Самого обычного, если ты меня спросишь, как он выглядит, я тебе не отвечу — в нём не было ничего примечательного. — Ага, ничего примечательного, как и в самой косточке, — не удерживается от ремарки Чжан Цзин. — Он сказал, что его племянница следила за мной на Xfire и мы как-то сцепились языками — съёмки встали на несколько дней, я переживал, что всё вообще прикроют и мы не оправимся от скандала. Наверное, сработал эффект попутчика — я вывалил свои карьерные переживания в образном виде, чтобы не утекло в прессу, а он мне в ответ на всё это сказал, мол, неужели все мои переживания ограничиваются лишь работой, жаждой прославиться и стать известным. И спросил: разве эфемерная любовь общественности заменит любовь и уважение важного человека? — Вот-вот, именно, — комментирует Чжан Цзин тоном человека, познавшего эту жизнь полностью. — Я даже растерялся, — продолжает Сяо Чжань, возвращаясь к обработке порезов, — и, как обычно, сказал, что отношений у меня нет в приоритете, что раньше тридцати пяти я не сунусь ни в что серьёзное, потому что это может повредить карьере. Он на меня так посмотрел — пугающе и как-то недовольно, словно я оскорбил его лично, но потом улыбнулся и спросил, не будет ли наглостью попросить меня оставить автограф и написать любимый чэнъюй племянницы. Мне было не по себе, и расписаться казалось мне хорошим окончанием странного, неуютного разговора. Автограф я поставил прямо на подобии договора — другой бумаги не нашлось, он страшно извинялся, но повторял, что племянница бы ему не простила. Я, конечно, не помню точных формулировок, но приблизительно разговор был в таком русле — я ведь всегда одно и то же говорю на все эти вопросы про отношения. Мы потом пытались поднять записи с камер, но это было спустя почти год, нам их, конечно, никто не предоставил. Спустя несколько месяцев пришла подвеска. — Ты помнишь чэнъюй? Чжан Цзин на другом конце радостно хлопает в ладоши: — Актёр Ван зрит сразу в корень! Почему мы раньше не привлекли его? — 一叶障目, — не обращая внимания на восклицания Чжан Цзин, отвечает на вопрос Сяо Чжань, поднимаясь на ноги, чтобы было удобнее работать с царапинами на плечах и груди. — Угу, понятно, — несколько раз кивает Ван Ибо, видимо, подразумевая, что ему известно это выражение, а потом тянется свободной рукой вниз, останавливается у самого кармана и спрашивает одним губами «можно?». Сяо Чжань старается игнорировать тот факт, какой горячей кажется чужая рука в кармане джинсов, надетых на голое тело, и зачем-то напрягает пресс и мышцы бедёр, чтобы удержать брюки на месте — от чужого поползновения они норовят сползти окончательно и бесповоротно. — Итак, позвольте подвести итог, — Чжан Цзин явно наслаждается моментом собственного триумфа, — наша косточка просто жаждет жизни и любви и призвана помочь глупому карьеристу не упустить это светлое и к тому же взаимное чувство. Но так как её носитель по идиотской причине, связанной частично с её появлением, решил принять обет безбрачия, подвеска с голодухи питается жизненной энергией владельца и таким образом истощает его. Никакая фанатская любовь даже после самых удачных релизов и крупных концертов не восполнит жизненный ресурс и не оттенит душевного одиночества, поэтому рано или поздно сила внутри Сяо Чжаня заканчивается. Тепло широкой ладони продолжает безошибочно ощущаться и в тот момент, когда Ван Ибо не прикасается к Сяо Чжаню, но потирает кулон между большим и указательным пальцем. Вряд ли это поглаживание должно восприниматься как ласка, но косточка утробно гудит, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение, которое немедленно отдаётся вибрацией где-то в грудной клетке Сяо Чжаня. — Это подталкивает носителя к смерти, — продолжает Чжан Цзин, — в том или ином виде — своей собственной или чужой. В качестве подтверждения для первого варианта я бы привела твоё собственное утверждение, что ты с каждым годом всё больше намеренно оттягиваешь момент подпитки косточки, практически погружаясь в анабиоз. Это не очень здоровая хрень, как ни посмотри, какими бы благородными причинами ты ни прикрывался, — похоже, Ван Ибо разделяет мнение менеджера — Сяю Чжаню приходится приложить значительные усилия, чтобы как ни в чём не бывало избежать чужого взгляда. Теперь, когда они стоят лицом к лицу, сделать это проблематично. — Что касается второй части… то это можно подтвердить тем, что ты способен определять то, что человек скоро умрёт. — В основном, по запаху, — шёпотом поясняет Сяо Чжань для Ван Ибо, для ясности помахав перед носом рукой, стараясь отвлечь от предыдущих заявлений. — Иными словами, — без паузы вещает Чжан Цзин, — косточка, сообразно человеку, способна испытывать два типа влечения — к жизни, созиданию и наслаждению, пламенной чувственности, с одной стороны. С другой же стороны находится влечение к смерти, увяданию, разрушению, ледяной безжизненности. Это, если что, не мои оригинальные идеи, всё уже придумано до меня. Эрос и Танатос, бла-бла-бла, — Чжан Цзин позволяет себе громкий зевок. — Менеджер Чжан специализировалась в универе на античной философии, прежде чем сменить образовательную траекторию, — приподняв брови, пользуется внезапной паузой Сяо Чжань, получая в ответ медленный кивок от Ван Ибо, который, похоже, воспринимает всё слишком серьёзно. — И не стесняюсь этого, — сообщает Чжан Цзин, но получается не слишком гневно — язык у неё слегка заплетается, а темп последующей речи падает: — В общем… на шее у Сяо Чжаня — микрокосм, гиперболизированная модель конкретного человека и его желаний, которая по мнению того мужика должна помочь ему расставить жизненные приоритеты. И помогла бы, если бы Сяо Чжань не шкерился от собственных, вполне конкретных желаний! Надеюсь, вы меня внимательно слушали и не успеете простудиться, пока всечёте, почему косточка реагирует столь бурно именно на Ван Ибо. В качестве прощания менеджер Сяо Чжаня и близкая подруга в одном лице одаривает их особенно громким зевком и, не сказав больше ни слова, отключается.♡
Наступившую тишину время от времени прерывает бульканье антисептика, которым Сяо Чжань смачивает вату, и ещё более тихое шхр-шхр-шхр, когда он отматывает бинт. Ван Ибо заглядывает в зеркало, когда ему предлагают перебинтовать шею, критически осматривает порезы — совсем крохотные — и отрицательно качает головой, возвращаясь в исходную позицию. Теперь у Ван Ибо есть выбор аж из двух косплеев на занимающийся день; помимо версии юного растамана, в его копилке только что появился весьма импозантный вариант мумии-эксгибициониста — очень в духе грёбаного извращенца. — Спасибо, бинтуешь ты лучше, чем собираешь чемоданы, — ухмыляется он, а потом предпринимает единственно верное действие, которое способно сдержать чужое негодование в ответ на эту дерзость. Несмотря на то, что они уже целовались ранее, невозможно сравнивать предыдущие разы с тем, что происходит теперь — когда Ван Ибо знает, что Сяо Чжань точно понимает, кого сейчас целует. Приятно видеть, как чужой взгляд плывёт и причиной этому является именно Ван Ибо. — Теперь я понимаю всех тех, кто сохнёт по полным отморозкам. Сяо Чжань на это заявление закатывает глаза, но одновременно улыбается. — Подумай насчёт того, чтобы объединиться с Чжан Цзин, выпустите книжку температурных каламбуров в соавторстве, — наконец говорит Сяо Чжань, так и не совладав с улыбкой. Ван Ибо тоже не может сдерживаться — проводит большим пальцем по чужим губам и целует ещё раз. — Завяжешь? — спрашивает он, едва отстранившись, и замечает, как прищуривается Сяо Чжань, кажется, не совсем понимая, к чему относится эта просьба. Ван Ибо мотает на ус потемневший взгляд и хочет подразнить ещё немного, но решает не мучить Сяо Чжаня — по меньшей мере сегодня. Он поднимает руку и раскрывает ладонь с подвеской — замок сломан, поэтому застегнуть её не представляется возможным, только повязать — и то, если получится. Выступивший румянец на щеках Сяо Чжаня кажется втройне очаровательным, если учитывать всё случившееся между ними сегодня. — Собираюсь напитать тебя своим теплом до бесконечности, — по чесноку сказать, Ван Ибо пытался перевести ситуацию в более нейтральное русло, но, наверное, ему лучше просто… — Помолчи, а? И спиной повернись. От пальцев Сяо Чжаня, касающихся его шеи, по загривку проносится табун мурашек, наполняя сладостным предвкушением. — Поехали ко мне в отель? — под давлением даже совсем невинных прикосновений Ван Ибо выдерживает в молчании секунд сорок, не больше. В конце концов рядом с Сяо Чжанем он всегда становился болтливым дурачком, так какой смысл изменять привычкам? — И кем ты меня, прости, представишь на ресепшне? — занятый цепочкой Сяо Чжань произносит слова медленнее, но хотя бы не говорит сразу «нет». — Я тебе дам дредошапку, — не теряется Ван Ибо, — и скажу на ресепшене, что мне было так скучно, что ко мне должен прийти аниматор. А то развлечения у них тут — ни холодно, ни жарко, знаешь ли. — Ага, знаю, — отвечает Сяо Чжань. — Всё, — и выходит из ванной. Ван Ибо смотрит на себя в зеркало, подмечая лёгкую растерянность. И так уж совпадает, что он всё ещё смотрит на своё отражение, не зная, не слишком ли он давит на Сяо Чжаня и как ещё раз озвучить недвусмысленное предложение, когда рядом с ним материализуется новая китайская версия Боба Марли. — Ты одеваешься или нет? — строго поджав губы, интересуется Сяо Чжань и, очевидно, заметив в зеркале, как у Ван Ибо на лице расцветает кривоватая улыбка, добавляет: — Только не думай, что я буду соглашаться на подобное постоянно. Спустя полчаса, когда Ван Ибо ждёт, пока Сяо Чжань закроет все замки, он успевает отправить Чжан Цзин короткое сообщение: «Птичка наконец выпорхнула из клетки. Спасибо». Уже в лифте Ван Ибо вспоминает, что забытые всеми очки так и остались лежать среди солонок и перечниц, о чём и сообщает вслух. В ответ Сяо Чжань пожимает плечами, уверенно нажимает кнопку цокольного этажа, перехватив мусорный пакет поудобнее. И улыбается. Человек-почти-не-загадка. Расслабленный и счастливый — чтобы понять это, Ван Ибо даже не приходится расчехлять дешифратор эмоций. Он просто знает.♡
Your body shakes, it's like tonight We can take the world Your pulse, it races with mine And I swear we can take the world⁶
• F I N •