When the lights go down I feel your eyes on me I’ll be whoever you need Your everything to see¹
Страх отморозить себе что-нибудь жизненно необходимое становится вполне реальным спустя каких-то жалких минут двадцать-тридцать. Первыми ожидаемо мёрзнут пальцы ног; Ван Ибо время от времени поджимает их, чтобы понять, не окоченели ли они окончательно. Чуть медленнее, но всё равно ощутимо теряют тепло кисти рук. Хотя, казалось бы, не так уж и холодно в помещении, просто оно практически пустое — воздух свободно циркулирует по пространству, ничто не задерживает здесь тепло. К тому же знание о том, все стены «декорированы» чёрной плёнкой, которая на ощупь наверняка ледяная и о которой Ван Ибо время от времени вспоминает, занижает температурные ощущения ещё на несколько градусов. Пару часов назад он щеголял по жаре — шутка ли, смартфон показывал влажную тридцатку в погодном виджете — в майке, а теперь преувеличенно представляет, как изо рта у него вырывается пар — на глубоком выдохе, который он покорно совершает, как того просит Сяо Чжань. Кем является последний, не стало понятнее ни на грамм — всё ещё хренова загадка. Держит марку до последнего, и узнать, чем именно будет это «последнее», у Ван Ибо нет никакого желания. Во-первых, потому что потом наверняка последует разбор полётов. Во-вторых, у него в принципе сейчас очень мало желаний, и ни одно из них не относится к жажде познания и поиску ответов на вопросы. Пусть даже их накопилось достаточно. Может, сказывается температура — извилины, кажется, заиндевели, шевелятся крайне неохотно, перейдя в энергосберегающий режим. Да и кровь явно отказывается обеспечивать деятельность органов этажами выше пояса. Ван Ибо стоит неподвижно, вес распределён на обе ноги, руки покоятся по бокам. Глубокие вдохи и непомерно долгие выдохи — последние практически полностью заглушают тянущую боль — сменяются прерывистым дыханием, когда Сяо Чжань поглаживает пальцами свежие порезы. Если перестать кривить душой, причиной когнитивной спячки Ван Ибо является не столько собачий холод, сколько чёртов Сяо Чжань, колдующий над его безропотным телом, — то подходит ближе, то делает пару шагов назад, но ни на секунду не прекращает касаться чужой кожи. Скорее всего, именно из-за этого с пирамиды желаний Ван Ибо очень быстро слетело несколько ярусов, которых с таким трудом достигла цивилизация путём многовекового развития, и теперь все мыслишки скатываются в чистый неандертальский примитивизм, не замутнённый высокоинтеллектуальными соображениями. Ногти в очередной раз рассекают кожу. В темноте тяжело понять, насколько глубоко, поэтому Ван Ибо не смотрит вниз — следит за расплавленным серебром в некогда карих глазах, прислушивается к командам и дышит, как того требует Сяо Чжань. Дышит, чувствует, вздрагивает, слушает и снова дышит. Хотя, ладно, в связи с лёгкой когнитивной деградацией до уровня хомо неандертали-что-то-там некоторые вопросы очень даже культурного характера Ван Ибо всё-таки мучают. Например: были ли брачные игры доисторических людей настолько же замысловаты? И вообще — то, что между ними сегодня, можно назвать брачными играми? Со стороны Ван Ибо скорее да, чем нет. Потому что от происходящего он преисполнен каких-то призрачных надежд на будущее и точно испытывает удовольствие. Ни на что не похожее. Диковатое. Болезненное, сумрачное, острое. Но однозначно удовольствие. Сяо Чжань одновременно охлаждает только что сделанные порезы, а пальцами другой руки ведёт по другой половине груди. Это самый крупный и ощутимый порез из всех — выдох длится бесконечно. Вскоре саднящее дыхание распоротой кожи оттеняется ледяной, спасительной прохладой, исходящей от ладоней Сяо Чжаня. Ван Ибо не особо задумывается, какими словами следует обозначить чужую нечеловеческую природу. Равно как не знает, как следует назвать устроенные практики. Жаль, конечно, что в Himalaya FM они ничего не записывали про мазохизм. Но разве это про него? Ван Ибо, перманентно отмеченный синяками из-за любви к экстриму, никогда не ощущал тяги к осознанному нанесению себе увечий. Поэтому эта неожиданная, открывшаяся сегодня вечером способность испытывать затуманивающий разум кайф от порезов удивляет и самую малость пугает. Кружится голова. Ван Ибо не спешит рассказывать об этом недомогании — ведь по большей части это связано с тем, как глубоко он дышит последние разы. Ничего необычного, такое с ним случалось бесчисленное количество раз во время упражнений с преподом по вокалу. Когда воздух в лёгких наконец заканчивается, и рука Сяо Чжаня замирает, словно синхронизировавшаяся с чужим ритмом, так и не закончив круг, — Ван Ибо чувствует досаду из-за своих недостаточных навыков и глотает немного воздуха, чтобы выдавить: — Не останавливайся, — и затем вдыхает более обстоятельно, чтобы дать возможность Сяо Чжаню довести начатое до конца. Достаточно пары секунд, чтобы последний вернулся к изначальной точке в центре груди, завершив некое подобие круга и со второй стороны. Ван Ибо едва сдерживает стон, когда Сяо Чжань немного примеряется ладонями, задевая и без того чувствительные от холода соски. Не смену саднящей боли приходят сковывающий порезы лёд и неконтролируемое возбуждение, хотя температура окружающей среды не то чтобы располагает к такому. Может быть, удовольствие, которое получает Ван Ибо, объясняется какими-то обусловленными природой химическими процессами, которые запускает организм, когда что-то извне нарушает целостность тела? Или может быть, всё дело в том, кто именно вспарывает ему кожу? Или в том, как возбуждающе может оказаться передать весь контроль над ситуацией другому человеку? Когда не знаешь абсолютно, чтó будет дальше, но всецело отдаёшься этой неизвестности. Или в том, что ощущает этот другой человек, получающий неограниченную власть над тобой. Когда подчиняет тебя своим желаниям. Или в том, что этот другой человек — пристально разглядывающий обнажённое тело Ван Ибо своими искрящимися льдисто-ртутными глазами. Уверенными движениями томящий истерзанную кожу. Блядски обольстительный. Смертельно опасный. Чёртова загадка. Сяо. Чжань. Другой человек, в которого Ван Ибо столько времени был влюблён. Тот самый Сяо Чжань, который, пройдясь взглядом сверху вниз и вернувшись к лицу Ван Ибо, абсолютно ровным голосом и, не скрывая насмешки, произносит: — Вижу, твои вкусы тоже довольно специфические. Тебя это, прости, возбуждает? Всё-то этот Сяо Чжань видит, однако Ван Ибо не особо стыдится собственных чувств и реакций, пусть и не ожидал их от себя. — Сам в шоке, — незамедлительная явка с повинной и следом попытка хоть как-то отыграться: — А тебя? Порезы — всё ещё не главное? Сказанное, похоже, попадает в цель — Ван Ибо, цепляющийся взглядом исключительно за глаза Сяо Чжаня с тех пор, как наступила темнота, с лёгкостью различает мельчайшие всполохи, символизирующие смену настроения. Предплечья обжигает болью; Ван Ибо, не успевший среагировать и затаивший дыхание вместо того, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть, чувствует проникновение ногтей под кожу остро и всеобъемлюще. — Прости, — невинным тоном начинает Сяо Чжань, — забыл предупредить. Ван Ибо едва не смеётся — в этой вредной выходке угадывается мстительный по мелочам Сяо Чжань, обижавшийся на то, что Ван Ибо не позвал его выпить с коллегами, втихаря прошёл сложный уровень в игре или в шутку ругнулся на старшего. Зубы время от времени вытанцовывают неконтролируемую чечётку — виной тому то ли мороз по коже в буквальном смысле, то ли переизбыток эмоций и ощущений, но эта дрожь не мешает Ван Ибо расплыться в неконтролируемой улыбке. Однако спустя пару секунд она застывает неподвижной гримасой — Сяо Чжань, неотрывно глядя куда-то в лицо Ван Ибо, нечленораздельно хмыкает и начинает медленно сгибать колени, пока не усаживается на корточки. Или, может быть, встаёт на колени — понять, в какой точно позиции находится человек напротив, тяжело. Ван Ибо видит только пристальный ледяной взгляд, который теперь направлен не ему в лицо, а просто вперёд. Остаётся только теряться в догадках, какую именно картину видят чужие глаза. После стольких лет в шоу-бизнесе Ван Ибо и стеснение из-за наготы — вещи несовместимые. Да он и в целом не из робкого десятка. — Я почти закончил, — невинность в чужом голосе смешивается с откровенной насмешкой, но Ван Ибо этого даже не замечает. Произнесённые Сяо Чжанем слова трепещут в воспалённом воображении в такт пульсирующему где-то сильно ниже головы — прямо напротив сверкающих глаз — желанию. Пальцы, кажется, тоже живут своей жизнью — правой ладонью Ван Ибо почти уже зарывается в короткие седые волосы Сяо Чжаня, но вовремя останавливается, заметив метнувшийся серебристый взгляд и вспомнив про то, как резко прервали прикосновения с его стороны в прошлый раз. Такими темпами Ван Ибо тоже… скоро кончится. Если немедленно не возьмёт себя в руки. Метафорически, разумеется. Потому что если он возьмёт себя в руки в буквальном смысле, то, пожалуй, кончится ещё быстрее запланированного. Думай о чём-нибудь отвлечённом, практически шепчет себе под нос Ван Ибо, но последовать собственному мудрому совету, мягко говоря, сложно. Да что там, невозможно — чёртов Сяо Чжань самым беспардонным образом облизывает его тело своими проклятущими ртутными глазами, попутно впиваясь пальцами в колени. Чтобы как-то облегчить собственную (не)завидную участь, Ван Ибо чуть ли не впервые за вечер добровольно — если за добрую волю считать небольшое насилие над самим собой — отводит глаза от искрящегося серебра и смотрит наверх, рвано перемещает взгляд по темноте. Но и там его преследуют всполохи переливающейся ртути, словно отпечатавшиеся на сетчатке. Ван Ибо так долго всматривался в горящие в темноте радужки, что теперь они мерещатся белёсыми вспышками на чёрном потолке, прыгают во мраке параллельно с тем, как он мажет глазами по пустоте. Сяо Чжань, словно почувствовав, что внимание Ван Ибо рассредоточилось, интересуется: — Хочешь знать, каким я тебя вижу сейчас? Вопрос, конечно, в высшей степени абсурдный, если учесть, что Ван Ибо просил рассказать об этом уже несколько раз, но легче от этого не становится — в тоне Сяо Чжаня, которым тот озвучил своё предложение, нет уже ни насмешки, ни напускной невинности. Скорее наоборот — в голосе веет мрачной, непоколебимой порочностью, которая как нельзя лучше сочетается с таким же тяжёлым, впервые за вечер потемневшим взглядом, снова устремлённым вверх. Кажется, что даже мерцание воздуха замедляется под этим новым взором — взвесь тягуче и вязко переливается. У Ван Ибо спирает дыхание и немного пересыхает во рту. Он тяжело сглатывает и на автомате облизывает нижнюю губу, когда хрипло соглашается: — Возможно, — и ждёт хоть каких-то крупиц информации, которую не факт, что способен переварить в текущем состоянии, что резко ухудшается под влиянием цепких пальцев — они тянутся вверх, ощутимо надавливая на кожу и мышцы задней поверхности бедра. Осознание, что он практически не дышал, приходит, только когда Ван Ибо слышит властное «вдох». Пальцы Сяо Чжаня в этот момент прекращают путешествие по его ляжкам и замирают у ягодиц. Но, несмотря на полученную команду, вдохнуть нормально не получается. Мозг запаздывает, мышцы напряжены, в лёгких практически нет воздуха — Ван Ибо сначала чувствует жжение и потом лишь проталкивает немного кислорода в непослушные лёгкие, сразу начиная выдыхать. Очень поздно — Сяо Чжань почти уже вернулся к исходной точке. Ван Ибо чувствует, как лихорадочное, едва выступившее на поверхности его кожи тепло сдаётся под напором холода, исходящего от замерших на коленных чашечках чужих ладоней. — Ты молодец, — совершенно неясно, за что именно хвалит его сейчас Сяо Чжань, но почему-то от этого комментария на Ван Ибо снисходит своеобразное умиротворение — все мышцы расслабляются, он немного сутулится и комкано выдыхает, постепенно восстанавливая дыхание. Фраза прозвучала так, словно подводит итог проведённой экзекуции, и Ван Ибо в самом деле держался хорошо. Более того, ему вообще-то понравилось — мысли о том, что ему хотелось прекратить происходящее или что он терпел это ради кого-то другого, не посетило его ни разу. Единственное, что слегка раздражает, это холод. Но то, как ведёт себя Сяо Чжань, как смотрит своими заиндевевшими глазами, заставляя задерживать дыхание; то, как быстро утихает боль, не успев толком закрепиться в рецепторах и оставляя после себя только возбуждение, — всё это определённо стоит того, чтобы пониженный температурный режим отошёл на второй план.Your body is mostly blood Like water, a perfect flood Engulfing me again, oh²
⚯
Ван Ибо остаётся в кромешной темноте — единственные источники скудного освещения гаснут, когда Сяо Чжань закрывает глаза. Какое-то время не происходит вообще ничего. Слышно только редкие звуки с улицы и настойчивый гул кондиционера. Ван Ибо, пребывая в реальности и одновременно не ощущающий связи с внешним миром, продолжает смотреть в ту же точку, где последний раз были глаза Сяо Чжаня, и, не удержавшись, интересуется: — Всё в порядке? — слова получаются нечёткими. Из-за постукивающих зубов и в целом лёгкой заторможенности мышц — от холода. Сяо Чжань обдаёт ноги Ван Ибо дыханием, которое могло бы сойти за относительно тёплое в текущей обстановке, когда усмехается: — Вообще-то, это был мой вопрос. Замри и потерпи ещё немного. Внимание больше не рассеивается — за неимением прочих видов информации оно сосредоточено исключительно на тактильных ощущениях. Это первая ситуация за длительное время, когда его мозг настолько увлечён чем-то ещё, что привычному страху темноты не остаётся никакого места. Сяо Чжань отмирает через несколько секунд после озвученной просьбы. Его руки медленными круговыми движениями начинают оглаживать ноги Ван Ибо, неторопливо поднимаясь к бёдрам. Держать себя в узде становится невыносимо — Сяо Чжань не отказывает себе в прикосновениях, действуя выразительно и с оттяжкой, давит и жмёт, позволяя прочувствовать каждый жест. От такого у кого угодно зачешутся руки — Ван Ибо страшно хочется ответить тем же. Без порезов, конечно; для начала ему будет достаточно изучить тело Сяо Чжаня руками. Желание нестерпимо; от греха подальше он сжимает кулаки, закрывает глаза и немного запрокидывает голову. Дыхание перехватывает, стóит прохладным ладоням двинуться выше и задеть выступающие косточки. Сяо Чжань, зафиксировав на них большие пальцы, поворачивает кисти таким образом, чтобы указательный и остальные оказались выше — они скользят по бокам и прессу, а потом движутся навстречу друг другу, пока не встречаются где-то в районе пупка. Ладони давят на живот, мышцы не заставляют себя ждать — пресс поджимается на чистом автомате. Нажатие не длится долго; пальцы после краткой остановки устремляются выше. Где-то на задворках сознания возникает догадка, что Сяо Чжань встал с колен или корточек; чтобы подтвердить свои догадки, Ван Ибо приоткрывает глаза — в помещении всё ещё темно. В игру вступает воображение; оно отрисовывает силуэт Сяо Чжаня, который стоит напротив, выпрямившись в полный рост и выставив руки перед собой. Ван Ибо смотрит туда, где, как ему кажется, должны быть чужие глаза; реальность смешивается с картинками из подсознания, дорисовывая во мгле окружающей ночи мимолётные зарницы, опасно сверкающие из-под трепещущих ресниц. Реальный Сяо Чжань в это время растопыривает ладони и разводит кисти в стороны, соприкасаясь теперь на центральной линии живота большими пальцами. Задержавшись на несколько долгих секунд на чужой груди, он утыкается в ключицы, мажет по ярёмной впадине и следом обхватывает шею — невесомо, без какого-либо давления. Тем не менее, это всё равно воспринимается как запрещённый приём — даже зубы прекращают свои безудержные танцы. Да, есть у Ван Ибо небольшая фиксация на удушении, которая открылась на съёмках «Неукротимого» благодаря тому же человеку, что сейчас стоит напротив. Хочется, чтобы Сяо Чжань обозначил своё присутствие настойчивее — сжал бы пальцы и на несколько секунд лишил воздуха, хотя Ван Ибо и без того дышит тяжеловато. Увы, хватка не то что не превращается во что-нибудь более серьёзное, а становится практически незаметной. Это связано ещё и с тем, как снижается чувствительность задубевшей от холода кожи. А потом давление на шею прекращается вовсе — по характерным звукам шлёпающих по плёнке ступней Ван Ибо понимает, что Сяо Чжань уже не стоит рядом, а перемещается по комнате. Ворочать языком лениво, поэтому Ван Ибо молча шарит взглядом по комнате, тщетно пытаясь высмотреть знакомую фигуру. Раздаётся несколько щелчков в районе пола. Через несколько секунд сигналит, оповещая о выключении, кондиционер. Ван Ибо торжествующе улыбается. Слышится возня — кажется, Сяо Чжань, уже успевший открыть глаза и действующий как-то слишком бодро и резво по сравнению с прошлыми темпами, тащит нечто громоздкое по полу ближе к Ван Ибо. Последний, весь покрытый инеем, не чувствует даже малейшего дуновения воздуха от чужих резких движений. Может быть, дело вообще не в крови и не в порезах, а в каких-то странных температурных играх? Потому что Ван Ибо готов поклясться, что под манипуляции по перемещению попало не что иное, как огромный радиатор, круглый нагревательный элемент которого начинает рыжевато светиться. С левой стороны Сяо Чжань подтаскивает ещё один обогреватель, совершенно не церемонясь с агрегатом, и дёрганым движением встаёт перед Ван Ибо, начиная беспокойно водить руками по его и без того настрадавшемуся телу. Ван Ибо перебегает взглядом от одного пылающего в темноте источника света к другому. Настроение от них создаётся похожее — диски отчётливо полыхают жаром, глаза Сяо Чжаня пламенеют раскалённым добела металлом. Из-под ладоней последнего, с каждым мгновением всё беспорядочнее гуляющих по телу Ван Ибо, колкими мурашками расходится лёд. Но чужие силы — кем бы или чем ни был их обладатель — очевидно, ограничены; в какой-то момент Сяо Чжань опускает руки и, сделав несколько шагов назад, усаживается на стул. Ван Ибо же остаётся стоять на месте и, чуть нахмурившись, всматривается в лицо Сяо Чжаня, пытаясь понять, чтó тот видит сейчас и нравится ли ему это. В помещении всё ещё темно, но из-за нарастающего свечения радиаторов теперь хотя бы видно аккуратные лодыжки — очевидно, Сяо Чжань сидит в расслабленной позе, положив ногу на ногу. Кисти свисающих по бокам рук начинает припекать в первую очередь — из-за непосредственной близости к ним обогревателей. В коже просыпается чувствительность, на поверку оказывающаяся болезненной: удовольствие от долгожданного тепла медленно сменяется дискомфортом — всё равно что залезть под горячий душ, вернувшись с мороза. Сяо Чжань сидит неподвижно, неотрывно глядит прямо перед собой и, кажется, опять не дышит. Ван Ибо даже не рассматривает голое тело, которое так хотел увидеть ещё раз, потому что… — Ты живой вообще?.. — кашлянув, любопытствует он. — Ты не моргаешь. Вообще-то, Ван Ибо правда беспокоится, и тревога усиливается, когда на реплику не поступает вообще никакой реакции. Это озадачивает — ощущение, что Сяо Чжань даже не расслышал вопроса; он не меняет своей томной позы и едва шевелит губами, когда наконец удостаивает ответом, который можно разобрать с горем пополам: — Просто я никогда не видел… такого. Сейчас бы задать уже набивший оскомину вопрос, но Ван Ибо не успевает собраться с мыслями; следующий вздох получается по-старчески тяжёлым — потому что вместе с возвращающейся чувствительностью уже повсеместно появляется ощущение, что тело — оголённый нерв, неистово пульсирующий под действием внешнего раздражителя. — Когда ты подошёл ко мне в клубе… — на сей раз Сяо Чжань говорит громко, но растягивает слова, как будто перекатывая их на языке, — ты весь пылал — подобно Солнцу, ослепляя и сжигая того, кто посмел поднять на тебя глаза… Ван Ибо от таких признаний озадачен ещё больше, потому что пока не совсем представляет, о чём идёт речь. Вдобавок к не самым тривиальным формулировкам ему в принципе тяжело сконцентрироваться на звучащих словах — он зажмуривается от фейерверков перед глазами, впитывая новые, ни с чем не сравнимые ощущения. — Сейчас ты — калейдоскоп всех цветов, который способен воспринять мозг человека, — Сяо Чжань говорит ещё медленнее, словно понимает, что его потенциальный собеседник заторможенно воспринимает всё, что не связано напрямую с просыпающимся от зимней спячки телом. Увы, замедленный темп речи и произнесённые чуть ли не по слогам слова помогают постольку-поскольку; фразы обрабатываются как будто вразнобой, отчего Ван Ибо фоном посещает мысль, что лично его мозг сейчас не может воспринять вообще ничего. Какие уж там загадочные цвета. От каждой царапины и пореза волнами до самого сознания прокатывается жжение, прерывающееся контрастной щекоткой где-то под коленом — понимание, что виной тому скользящие по коже капли крови, приходит не сразу. Как, впрочем, не сразу осознаётся и следующее: всё, что было до этих пор, — лишь подготовка к тому, что начинается прямо сейчас. Сяо Чжань рывком вытягивается на стуле, садясь прямо и впившись пальцами в собственные колени, и издаёт какой-то свистящий звук, словно дышит, сцепив зубы, а потом выдыхает с тихим протяжным стоном, прикрывая глаза. Для Ван Ибо этот звук, что гулким эхом раздаётся в голове, — концентрат чистейшего, пронизывающего насквозь возбуждения, которым мучится он сам и которое — достаточно бегло мазнуть взглядом по телу напротив — испытывает Сяо Чжань. Жарко. Последние корки льда обращаются водой, уступая дорогу новым ощущениям — по всему телу нестройным многоголосием саднят заново открывшиеся порезы. Ван Ибо, повинуясь инстинкту и бесу любопытства, смотрит вниз — однако различить в полумраке, где именно тонкими струйками сбегает непосредственно кровь, а где — то, что недавно было льдом, не может. Продолжая разглядывать исполосованную кожу, он вздрагивает, когда слышит в тишине: — Твоя кровь — белее снега. Ван Ибо всё ещё мало что соображает, но в этот раз хотя бы способен услышать отчётливо то, что ему говорят. Тем не менее смысл слов остаётся загадкой. Под стать тому, кто эти слова произносит. Он пытается просуммировать только что сказанное с тем, что слышал ранее. Сяо Чжань реально видит цвета? Или верит, что видит. Ван Ибо уже тоже готов поверить во что угодно. Сяо Чжань отрывисто смеётся и поднимается со стула, отвлекая от размышлений: — Тебе вообще нормально слышать подобное? Если бы мне кто-нибудь сказал такое, я бы однозначно решил, что у человека прохудилась крыша. Кажется, крыша тут если у кого и прохудилась, так разве что у самого Ван Ибо. Потому что то, как он совершенно спокойно воспринимает неожиданное приключение, не упорствуя особо в выяснении истины, явно говорит о том, что с психикой у него есть некоторые проблемы. Можно было бы подумать, что он просто воспринимает всё как нечто нереальное, но нет, всё как раз наоборот — сейчас он чувствует реальность настолько остро, как никогда до этого. — Я просто надеюсь, что ты не бросишь меня, не поделившись контактом своего дилера. Вряд ли это может заметить кто-то ещё, но Ван Ибо знает, что шутка выходит неудачной, потому что, как и полагается, есть в ней и доля правды. Сяо Чжань, паршивец, его кинет. Тут к гадалке не ходи, инфа 100%. И это — единственное, что на полном серьёзе пугает. Такой вот пиздец: страхи есть даже у бесстрашного Ван Ибо, и они связаны отнюдь не с тем, что у Сяо Чжаня есть какая-то мутная сила, светящиеся в ночи глаза или фетиш на кровь. Подумаешь, плевать вообще. Но ни разу не плевать на то, что Сяо Чжань может опять сбежать. Как каждый грёбаный раз до этого, когда Ван Ибо казалось, что всё у них на мази. Сейчас, кстати, это приобретает чуть ли не буквальный смысл, и вроде бы ничто не предвещает скоропостижного облома. Надо только отдалить момент истины во избежание этого самого облома; это возможно, если вести себя осторожно и придерживаться нейтральных тем. — Какого цвета? — он поднимает руки перед собой, различая тёмные силуэты собственных пальцев, подсвеченные разогревшимися обогревателями, стоящими между ним и Сяо Чжанем. Возникает иллюзия, будто он касается чужого тела — хотя их, разумеется, разделяет пара метров. Пользуясь случаем, Ван Ибо нагло оглядывает и едва заметными движениями оглаживает на расстоянии взглядом и пальцами силуэт Сяо Чжаня — ноги благодаря желтоватому свету видно довольно отчётливо, грудь же скрыта во мраке, лицо подсвечивается тем же серебристым светом. От нагревающегося воздуха создаётся впечатление, что контуры тела нечёткие и немного подрагивают. Кажется, Сяо Чжань нервничает — прикасается к подвеске, недолго трёт её, а потом наконец отвечает: — Представь себе… полевые незабудки? Или дикие васильки. Ярко-синие цветки на длинных салатовых стеблях… зарывшихся корнями в карамельную почву. Ван Ибо смотрит на свои руки, пока переваривает услышанное. Похоже, только он опустился до уровня неандертальца в своих мыслительных способностях. Васильки, мать его. Просто удивительно, как в текущем состоянии Сяо Чжань умудряется генерировать столь замысловатые сравнения. Ван Ибо таким скиллом похвастаться не может: — Оке-ей, — тупо тянет в ответ, не в силах придумать ничего умнее. Вот и поговорили, что называется. Впрочем, не сказать, что разговоры кому-нибудь нужны — то, что Ван Ибо опрометчиво принял за дрожащий воздух, имеет совершенно иную природу. Сяо Чжаня, мать его, трясёт. О, нет, это явно не от холода — с низкими температурами там явно особенные и очень даже приятельские отношения. Что ж, Сяо Чжань, может быть, контролировал ситуацию до сих пор и контролирует её сейчас, но совершенно не может контролировать себя. Придётся Ван Ибо эти обязанности взять в свои руки. Потому что надо быть совсем тупым, чтобы не понять, что дрожь непосредственно связана с тем, чтó Сяо Чжань видит и чувствует прямо сейчас. А Ван Ибо хоть и баран, но точно не тупой. А ещё самую малость мстительный — учился у лучших; своей внезапной властью он намерен насладиться сполна. Раз уж кое-кому так нравится кровь, то пусть смотрит внимательно. Совершенно не задумываясь о том, насколько у него чистые руки, Ван Ибо начинает с пробного прикосновения к собственному животу указательным и средним пальцами правой руки, руководствуясь ощущениями. Кожа зудит из-за обильно сочащихся порезов на груди. Под подушечками тепло и влажно, угадывается неповторимая фактура крови — свежая, пока ещё не свернувшаяся. Густая, немного липкая. Приятная. Слышно, как Сяо Чжань громко сглатывает слюну. Что, не ожидал, гэгэ? Это только разминка — Ван Ибо сегодня отыграется за всё и с заделом на будущее. Наблюдать за реакцией на столь скромный жест — бесценно. Это провоцирует внутри странное садомазохистическое удовольствие и пробуждает любопытство, которое невозможно реализовать — посмотрев вниз, Ван Ибо различает лишь обагрившие кожу тёмные кровоподтёки. Что сейчас видит Сяо Чжань? На секунду хочется залезть в чужую голову, чтобы понять, как это выглядит со стороны. Ван Ибо далее действует на ощупь, не поднимая головы и наблюдая за Сяо Чжанем исподлобья — чтобы понимать, движется ли он в правильном направлении или нет. Мерцание глаз и усиливающийся озноб выдаёт чужие эмоции с потрохами. Всё теми же двумя пальцами он вырисовывает вокруг пупка неровную спираль, медленно увеличивая радиус и с каждым новым оборотом убеждаясь, что это более чем по вкусу зрителю. Сяо Чжань напоминает маньячину, впрочем, Ван Ибо по ощущениям недалеко от него ушёл. Когда подключается вторая рука, траектория движения становится более стихийной; Ван Ибо сам не особо понимает, чтó теперь пытается изобразить. Отвлёкшись на секунду, он бегло оглядывает живот — пресс весь покрыт тонкой алой плёнкой. Какие-то участки уже подсохли, по другим продолжают сбегать струйки свежей крови — пальцы немедленно меняют их русла, иссушая или смешивая с другими ручейками. Ладно, признаться по чесноку, этот процесс завораживает его не меньше, чем Сяо Чжаня, и этим открытием надо срочно поделиться: — Чувствую себя извращенцем, но мне это… Стоп… Может быть, всё это завораживает Ван Ибо как раз из-за того, как на его действия реагирует Сяо Чжань? Накрыв пресс и расположив одну руку чуть выше, Ван Ибо, как ему кажется, нащупывает начало пореза около пупка и небрежно ведёт пальцами выше, замирая под грудиной, прижимая ладони к горящим рёбрам. Может ли быть так, что ему передаётся чужое состояние? Потому что, глядя на то, как трясёт Сяо Чжаня, Ван Ибо сам покрывается мурашками и начинает дрожать. Задумавшись и подмечая малейшие изменения в ртутных радужках, Ван Ибо добирается пальцами до своих плеч. Порезы тут ощущаются отчётливее и саднят сильнее; он не удерживается от того, чтобы проследить линии под ключицами — неспешно движется от самого их края к центру. Сяо Чжань резко выпрямляется и прекращает сотрясаться. Теперь он сидит, вытянувшись струной, и только взглядом отслеживает то, как пальцы Ван Ибо наталкиваются друг на друга в ямке у основания шеи. Взглядом Сяо Чжаня определённо можно сводить с ума. — …Но мне пиздец как нравится, когда ты смотришь на меня так, — это последнее, что произносит Ван Ибо прежде, чем хренова загадка, лич, вампир, маньячина, да кем бы ни был Сяо Чжань вспыльчиво срывает с себя цепочку, отбрасывает её в сторону, резко вскакивая на ноги. Преодолев несчастные два метра между ними за долю секунды, он грубовато хватает Ван Ибо за запястья, не позволяя тому больше прикасаться к себе. —Нет. Пиздец… это ты.⚯
You've got me on my knees I'm your one man cult³
Стоило раньше думать о том, как на утро, когда придёт черёд отказать в ответ на просьбу обменяться номерами, придётся извиняться, вслух или про себя признавая, что он тот-ещё-мудак. Теперь на это нет ни сил, ни желания — шоу должно продолжаться, от этого не спасёт даже экстренное торможение. Груз сожалений и упущенных возможностей, консервными банками гремящий за его спиной, обязан замолчать хотя бы на пару часов. Усталость от бесконечного одиночества взяла верх, и то, что начиналось как обыкновенный, ставший за несколько лет абсолютно рутинным поиск подходящего экземпляра для того, чтобы продлить собственное существование, сегодня превращается в фестиваль гедонии. Избавившись от практически завывающей от нетерпения подвески, Сяо Чжань принял весьма чёткое решение — он ведь понимал, что всё неминуемо идёт к такому развитию событий, хотя и пытался отрицать. Он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы прожить пару часов в отрыве от кулона. Зато если сегодня получится закрыть болезненные гештальты, прибегнув к помощи собственной фантазии, это ведь позволит ему двигаться дальше? Поэтому Сяо Чжань без каких-либо угрызений совести мысленно добавляет «Ибо», когда произносит «пиздец — это ты» на выбивающее из колеи признание. Да. Пиздец — это Ван Ибо. Ван Ибо — это пиздец. Его личный. Уже давно. А если же ничего из этой затеи не выйдет, и Сяо Чжань наоборот захочет большего… Может, он наконец осмелится попытать реального счастья с тем, кого представляет на месте Вэй Ичэня? Как бы там ни было, сегодняшняя ночь должна случиться — в качестве финальной точки ли или же генеральной репетиции перед реальным выступлением, покажет время. Так надо — не ради оголодавшей сущности, а ради самого Сяо Чжаня, и потому он не намерен делиться ни единым граммом собственного удовольствия, о котором раньше он запрещал себе думать. Большие пальцы нащупывают выпирающие костяшки на жилистых запястьях; сжав плотнее и потянув вниз, Сяо Чжань вынуждает Вэй Ичэня опустить руки по бокам, чтобы у того не возникло и мельчайшей мысли о какой-либо самодеятельности. — И я тоже — тот ещё пиздец, — невнятно шепчет Сяо Чжань, утыкаясь носом в оранжевую шею с уже подсыхающими кровоподтёками. Едва касаясь, ведёт им вдоль пульсирующих молочных рек под кожей. Только вот сколько ни пытается, не может он надышаться ни сандалом, ни морской свежестью, и, испытывая жизненную необходимость переплестись своими пальцами с чужими, между делом делает шаг вперёд и сокращает дистанцию — расстояние между ними теперь едва ли больше десяти сантиметров. Прямое и долгожданное прикосновение к пусть уже и свернувшейся крови вызывает головокружение и какую-то отрывающую от реальности лёгкость — чертовски мало для человека, который слишком давно не чувствовал ничего похожего, и одновременно до безумия много, если сравнивать с обычными «приходами», которые случались, когда он доходил до замачивания косточки. Неужели дело лишь в чистоте крови его сегодняшнего спутника? Сяо Чжань не может противиться соблазну усилить это приближенное к эйфории чувство; всё случается само собой — ещё секунду назад он целомудренно впитывал сводящий с ума запах парфюма, возбуждения, крови и пота, концентратом скопившийся в ключицах и за ушами, а теперь, прикрыв глаза, поочерёдно касается тех же мест губами. Сначала его прикосновения выглядят несмелыми и едва уловимы, но то, как дёргаются чужие пальцы, говорит о том, что для другого человека всё вполне ощутимо, и заставляет Сяо Чжаня прихватить — сначала губами, а потом осторожно зубами — мочку и уловить, как Вэй Ичэнь от столь дерзкого нападения свистяще тянет воздух ртом. Сяо Чжань на пробу мажет губами по царапине на шее, задевает языком корочку свернувшейся крови — тонкой, едва ощутимой по фактуре и вкусу, а потом отстраняется, чтобы, приоткрыв глаза, выделить несколько десятков секунд на то, чтобы в который раз полюбоваться представшей перед глазами картиной, пробуждающей ассоциации с летними десертами — плевать на октябрь-месяц, оставшийся где-то там, за пределами этой квартиры. Самым соблазнительным из фруктового коктейля оттенков является насыщенный малиновый цвет — он победно обагряет уши Вэй Ичэня. Спелый ягодный оттенок буквально кричит о том, что останавливаться ни в коем случае нельзя, ведь ещё столько мест, переливающихся лимонным, грушевым, персиковым, в недалёком будущем должны быть и будут окрашены в густой красный цвет. О том, что любование несколько затянулось, Сяо Чжань понимает по тому, как Вэй Ичэнь сжимает его пальцы своими и заводит руки за спину, притягивая таким образом к себе. Беззастенчиво сквозящее в этом действии чужое нетерпение одновременно нравится и раздражает; в недолгой борьбе этих двух полярных эмоций всё-таки выигрывает первая, вынуждая Сяо Чжаня вернуться губами к тому же месту, где было прервано его едва начавшееся эмпирическое исследование. Не думая дважды, он слизывает кровь, любезно согнанную пальцами Ван Ибо в ярёмную впадину, а потом влажно выцеловывает по-прежнему сочащиеся жизнью дуги под правой ключицей, перемешивая собственную слюну и чужую кровь, оставляя янтарные кляксы, в то время как в голове бьётся только одна идея — мало, как же этого мало. Испытывая лёгкое чувство дежавю и ноль граммов смущения, Сяо Чжань опускается на колени, раздумывая с секунду, как устроиться поудобнее, после чего тянет Вэй Ичэня за кисти вниз — «сядь» — и заставляет последнего усесться на стул, в то время как сам располагается между широко расставленных ног, не размыкая их переплетённых всё это время пальцев. В позе Вэй Ичэня и в том, как подрагивают его руки, чувствуется напряжение; он прочищает горло, прежде чем спросить: — Ты что собрался делать? Чувствуется, что слова даются ему с трудом, и голос звучит тихо — словно Вэй Ичэнь боится спугнуть Сяо Чжаня независимо от намерений последнего. В качестве ответа на вопрос Сяо Чжань расцепляет их прижавшиеся друг к другу кисти и, пробравшись выше, обхватывает чужие запястья, при этом придвигаясь ближе, усаживаясь на пятки и держа спину прямой. Он укладывает руки Вэй Ичэня себе на голову, играя с эмоциями и ожиданиями, после чего накрывает ладонями чужие колени и изучает реакции, скрыть которые невозможно, сколько ни пытайся. Несколько секунд они проводят, не двигаясь. Сяо Чжань наслаждается этими мгновениями, исполненными предвкушения, и знает, что вожделение взаимно. Доказательство — прямо у него перед носом. Тело Вэй Ичэня раскраснелось — этому, должно быть, во многом способствует жара, стоящая в помещении, хотя возмутительное поведение Сяо Чжаня тоже наверняка дало свои плоды. Под пылающей алым кожной поверхностью раскинулась сеть артерий и вен — от напряжения и возбуждения они проступают как никогда отчётливо, перетягивая внимание на себя. В местах особенно глубоких порезов продолжает набухать массивными каплями и подтекать, сразу остывая, нашедшая выход кипенная кровь. Тяжело понять, кто из них первым решает, что пора идти дальше. Сяо Чжань, используя в качестве навигатора линии рассечений на ногах Вэй Ичэня, скользит ладонями по направлению от себя, чувствуя, как напрягаются мышцы. Одновременно с этим в движение приходит и Вэй Ичэнь — он зарывается пальцами в короткие волосы Сяо Чжаня. Когда последний привстаёт с пяток, наклоняясь вперёд, Вэй Ичэнь сжимает волосы у корней — сильно, так, что ещё чуть-чуть и станет больно. Сяо Чжань не сдерживает ухмылки, следя за тем, как меняют своё положение цветовые пятна на чужом лице — Вэй Ичэнь страдальчески сводит брови к переносице и приоткрывает рот. Все желания расписаны предательскими красками у него на лице, но Сяо Чжань не намерен потворствовать никакому сценарию, кроме своего собственного, шалыми раскадровками возникающего в воспалённом сознании. Правда, среди них нет того, что наверняка успел себе навоображать Вэй Ичэнь. Хотя, судя по судорожному выдоху и поджавшемуся животу, последний оказывается не шибко расстроен, когда широким, цельным мазком от пупка до косточки внизу грудины Сяо Чжань слизывает всю выступившую на пути кровь. Это тянет на лёгкий аперитив; он отстраняется, облизывает губы и немного массирует руками внутреннюю сторону бёдер. Вэй Ичэнь расслабленно откидывается спиной на стул, расставляя ноги шире; капли по его животу из порезов на груди теперь скатываются медленнее, ищут новые траектории, осваивая рёбра и бока. Подвинувшись ближе, руками скользнув почти к самому паху, Сяо Чжань медленно высовывает язык и шире открывает рот, а потом прижимается к пылающей коже чуть выше пупка и замирает в таком положении, выжидая неизвестно чего. Вэй Ичэнь, кажется, вообще перестаёт дышать, пальцами правой руки он несмело перебирает волосы на макушке Сяо Чжаня, второй — проводит по собственным волосам и замирает с рукой, закинутой за голову. Процесс приходится ускорить, сжалившись в первую очередь над самим собой — чтобы челюсть не устала раньше времени. Сяо Чжань надавливает на кожу вдоль центрального пореза пальцами, вызывая недовольное шипение, но не обращает на него никакого внимания. От такой настойчивой стимуляции кровь выступает активнее, капли встречаются друг с другом, разливаясь кровавым половодьем, и неминуемо стекают ему прямо на язык. Внезапно Сяо Чжань выпрямляется почти полностью, нависая над Вэй Ичэнем и опираясь на руки, пока втирает языком кровь в нёбо, получая только ему понятное удовольствие: — Ты куда-то спешишь? — издевательски произносит Сяо Чжань, когда Вэй Ичэнь слегка дёргает его за волосы, напоминая о своём присутствии — хотя об этом было бы тяжело забыть. Спроси кто, было бы трудно объяснить, почему Сяо Чжань так нагло делает вид, словно всё это ему вообще не сдалось, но эта пытка доставляет ему неподдельное наслаждение. Хотя над кем совершается эта пытка — большой вопрос. Потому что в реальности ему тяжело справляться с самим с собой — возможно, даже тяжелее, чем сидеть и не предпринимать никаких ответных действий Вэй Ичэню, хотя яснее ясного, что последнему очень бы этого хотелось. Не видя смысла бороться с одолевающими желаниями, Сяо Чжань кладёт руку Вэй Ичэню на рёбра, размазывая и путая между собой дорожки, по которым по-прежнему неторопливо бежит кровь, и медленно наклоняется, чтобы совершить губами и языком подобие победного круга по правой половине «бесконечной» восьмёрки. Конечно, все действия свидетельствуют лишь о том, что и самому Сяо Чжаню тяжеловато держать себя в руках. — Ты, блять… меня убиваешь, — сообщает Вэй Ичэнь, когда Сяо Чжань неспешно вылизывает кровоподтёки и в качестве бонуса прикусывает сосок. Естественно, Сяо Чжань и без подобных подсказок осознаёт, какое впечатление производят его действия, но услышать произнесённое вслух подтверждение на сбитом дыхании приятно вдвойне. Чтобы не растечься в глупой улыбке, Сяо Чжань продолжает гнуть свою безразличную линию: — Возможно, мне стоит прекратить? Чтобы никто здесь не скончался раньше времени… — он умело пользуется своими актёрскими навыками, чтобы прозвучать простодушно и беззаботно, словно с лёгкостью мог бы встать и уйти прямо сейчас. Сяо Чжань немного отклоняется и привстаёт на пятках, но Вэй Ичэнь срабатывает моментально: одной рукой сжимает его волосы в кулак, тянет назад, заставляя запрокинуть голову, а потом резким, уверенным движением привлекает к себе, вынуждая Сяо Чжаня упереться ладонями в грудь, чтобы удержать хоть какое-то равновесие и не завалиться сверху. — Так прекрати. Прекрати, мать твою, издеваться надо мной, гэгэ.I made loving you a blood sport⁴
⚯
Come sink into me and let me breathe you in I'll be your gravity, you be my oxygen⁵
Ван Ибо, как уже повелось, смотрит Сяо Чжаню в глаза — две бездны напротив, на дне их вскипает ртутная лава. — Так прекрати. Прекрати, мать твою, издеваться надо мной, гэгэ, — чеканя каждое слово, произносит он фразу, которую ему бесчисленное количество раз хотелось написать в сообщении или сказать в лицо после особо забористого фансервиса. Конечно, последние годы, когда игнор был стопроцентным и казался бесповоротным и окончательным, Ван Ибо тяжело представлял себе, что однажды появится шанс всё-таки озвучить её. И уж точно никогда, ни в одной самой смелой фантазии он не смог бы представить, что это произойдёт в столь любопытной обстановке. Не давая времени опомниться и проанализировать случайно вырвавшееся обращение, Ван Ибо берёт Сяо Чжаня за руку и тянет на себя, подхватывая за левую ляжку и буквально усаживая к себе на колени, немного сводя ноги при этом, чтобы придать большей устойчивости. Несколько напряжённых секунд они молча пялятся друг на друга, пока идущий следом поцелуй — кто именно является его инициатором, выяснить не представляется возможным — не взрывает внутри Ван Ибо настоящую дофаминовую бомбу. Разливающееся по венам удовольствие не омрачает даже тот факт, что всё происходит, когда Сяо Чжань должен быть уверен, что перед ним другой человек. Откровенно говоря, на нормальный поцелуй это походит мало; Сяо Чжань, очевидно, не намерен так просто сдаваться и пытается напомнить, кто сегодня хозяин, а сам Ван Ибо настолько долго ждал этого момента, что, кажется, разучился целоваться — от негодования вкупе с фрустрирующим бессилием прикусывает Сяо Чжаня за нижнюю губу, отчего тот прерывает их разразившуюся было борьбу, трогает языком укус и вдруг смеётся: — Это что, месть? — Если бы я вздумал тебе отомстить за всё, то моя месть… — жаль, конечно, что понять прозвучавшее «всё» может в текущих координатах только один из них, но Ван Ибо готов довольствоваться малым: например, тем, как Сяо Чжань напрягается и весь подбирается, стóит чужим рукам сжать его бёдра и, надавив, подтащить его ближе. Крайне довольный этим результатом и не без лёгкого удивления наблюдая за новым оттенком, вспыхнувшим в глазах напротив, Ван Ибо заканчивает свою идею: — Была бы похожа на что-то такое. Золото, сначала появляющееся мелкими разрозненными разрядами у самой радужки, негласно убеждает Ван Ибо в том, что он на правильном пути — какую бы неприступную крепость ни строил из себя Сяо Чжань, они хотят одного и того же. Безразличие — не более чем прикрытие. — Ты… — начинает Сяо Чжань, но замолкает, когда Ван Ибо вдоволь и абсолютно безнаказанно облапав чужую задницу, идёт дальше и подбирается пальцами к внутренней части бёдер. — Пиздец? — с ухмылкой интересуется Ван Ибо, вспоминая недавние признания. — Ага, — подозрительно быстро соглашается Сяо Чжань, привставая и опираясь на плечи Ван Ибо, обеспечив таким образом больше свободы для перемещений. Этот прямой намёк — продолжай, мне всё нравится, я не против — тяжело не расшифровать и ещё тяжелее не поддаться ему; пальцы гладят настойчивее, с нажимом потирают нежную кожу, даже здесь поразительно прохладную — особенно на фоне удушающей жары от работающих на полную мощность обогревателей. Возбуждение и удовольствие Ван Ибо оттеняются саднящей болью — она пусть и едва ощутима, но ни на секунду не перестаёт напоминать о себе, словно символизируя то, сколь тернист был путь от их знакомства много лет назад до этого волшебного момента, в котором Сяо Чжань, запрокинув голову и отбросив стеснение, выгибается и плавится от удовольствия. Будто бы в отместку за собственное бесстыдство, он давит руками на плечи Ван Ибо, и эти прикосновения немедленно отдаются куда более резкими пульсациями, создавая немыслимый коктейль ощущений и эмоций. Кожа, как и весь организм, устала от длительного воздействия, совершенно не напоминающего ничего из того, что случалось ей переносить ранее, поэтому, несмотря на завидный болевой порог, Ван Ибо зажмуривается, бессознательно прекращая двигать руками, когда Сяо Чжань с ощутимым давлением проводит вдоль ключиц — кромки порезов, тлевшие мерным покалыванием до этого момента, вспыхивают лихорадочным огнём. Слишком сосредоточенный на боли он не сразу замечает то, как Сяо Чжань обхватывает ладонями его лицо и проводит большими пальцами по губам. Открыв глаза, Ван Ибо встречается — если это можно так назвать — взглядом с Сяо Чжанем, который взирает на него из-под ресниц: — Оближи, — и, несильно надавив на нижнюю губу, вынуждает приоткрыть рот. Ван Ибо и не думает отказываться — прикасается языком к подушечке большого пальца, хотя он совершенно не испытывает иррациональной тяги к крови. Невооруженным глазом угадываемый откровенный подтекст во всём как нельзя кстати отвлекает от тянущей боли. Сяо Чжань вновь садится к Ван Ибо на колени, по-прежнему властно прожигая взглядом сверху вниз. Он и обычно-то сильно выше, а в таком положении разница в сантиметрах тем более заметна. Пока Сяо Чжань внимательно следит за тем, как ему вылизывают палец, в его глазах золотистые электрические вспышки превращаются из переменных в постоянные, образуя полноценную желтоватую каёмку вокруг зрачка. И смотрится это до охуенного дико. Ван Ибо, повинуясь неконтролируемому порыву, между строк продиктованному этим властным, абсолютно нечеловеческим взглядом, хочет обхватить палец губами и втянуть глубже, но чёртов Сяо Чжань не позволяет этого сделать — давит на нижнюю челюсть, заставляя держать рот приоткрытым, и свободной рукой проводит Ван Ибо по ключице слева, что, разумеется, вызывает у него негодование. Неприятные ощущения тут же нивелируются открывающимся впоследствии зрелищем: постепенно становится понятно, что Сяо Чжань задумал отзеркалить чужие действия — проводит окровавленными пальцами по своим губами, окрашивая их в алый цвет, а потом чересчур медленно облизывает пальцы, как будто повторяя за Ван Ибо, но со скоростью 0.25х — идеальной, чтобы проследить за всеми деталями. Так продолжается несколько особенно долгих секунд, пока Сяо Чжань, основательно сгорбившись с целью скомпенсировать разницу в росте, не накрывает губы Ван Ибо своими, некоторое время продолжая придерживать его за нижнюю челюсть. Не в первый раз за вечер возникает ни с чем не сравнимое чувство, словно Ван Ибо в самом деле выиграл эту жизнь, как наугад купленную лотерею — ничего толком для этого не сделав. От него и сейчас по факту мало что требуется — тупо наслаждаться моментом, потому что напористость и темпераментность, которых он никогда не ожидал от своего — по идее скромного и обычного — коллеги, превышает многократно его собственную настойчивость, а ведь Ван Ибо не просто так получил все свои прозвища. Соревноваться или доказывать что-то уже нет никакого желания — он бесправно отмирает ещё в том моменте, когда, стóит их языкам сплестись в ленивом и топком поцелуе, без труда различает вкус собственной крови, смешанной с холодной слюной Сяо Чжаня. В это мгновение, кажется, приходит лёгкое понимание того, почему некоторые личности экспериментируют с тем, чтобы облизать что-нибудь призывно металлическое на морозе, невзирая на маячащий вызов службы спасения после подобных экспериментов. Потому что это ощущается как отвал всего, и, наверное, по этой причине Ван Ибо издаёт невразумительный звук, похожий на мычание или сдавленный стон, который однозначно записал бы в позорные, если бы был способен шевелить хоть какими-то извилинами, но, увы, после посетившей эврики относительно морозных забав в голове его обосновывается звенящая пустота. Когда Сяо Чжань так же неторопливо отстраняется, Ван Ибо даже не успевает расстроиться — он заворожённо следит за тонкой ниткой слюны, которая обрывается, когда чужой язык небрежно облизывает губы, невольно заставляя повторить это движение. Сяо Чжань прислоняется своим лбом ко лбу Ван Ибо, и последний, пользуясь их обоюдной передышкой, в попытке восстановить дыхание и немного успокоиться делает несколько глубоких вдохов, внезапно обнаруживая, что в помещении плавит не только их двоих. Причём плавит в самом что ни на есть тривиальном смысле: радиаторы шпарят так, что тянет химозным запахом жжёной плёнки, пока что самую малость, но в будущем можно огрести проблем, если спустить это на тормозах. — Мы горим, — с усмешкой делится открывшимся фактом Ван Ибо. Сяо Чжань, видимо, думает, что данная констатация факта относится к тому, что происходит между ними, немного выпрямляется и пьяненько улыбается в ответ, но Ван Ибо машет рукой в сторону обогревателей: — Палёной резиной, говорю, воняет. Выключай их к чёрту, — и с грустью думает, что скоро опять не будет видно ничего, кроме сияющих глаз. Эта реплика уже оказывается более доступной для понимания — Сяо Чжань ошалело ведёт носом: — Блин, и правда воняет, — он дёргается на месте так резко, что Ван Ибо едва успевает перехватить за поясницу, чтобы не навернулся — это было бы, конечно, очень забавным завершением вечера, но не совсем таким, на который хотелось бы рассчитывать. Вообще-то, эта внезапная остановка тоже не числилась в последнем обновлении планов на вечер, но что уж поделаешь. Хотя то, как именно Сяо Чжань намерен отключить обогрев, вызывает у Ван Ибо даже большее волнение, чем их недавний поцелуй. Сяо Чжань отклоняется назад и рискует сломать Ван Ибо пару рёбер — так крепко он сжимает ногами ему бока. Несмотря на это в ответ нет никакого сопротивления — Ван Ибо решительно настроен поддержать эту внезапную жажду акробатических этюдов, чтобы жадно рассмотреть голое тело перед собой — пока ещё есть какой-никакой свет. — Крепче держи и не вздумай отпускать, — Сяо Чжань, похоже, командует исключительно из желания напомнить, кто сегодня ведёт, потому что сама просьба повисает в тишине откровенно не в тему — Ван Ибо и без того вцепился в прохладную кожу пальцами так, что наверняка останутся следы. Пока Сяо Чжань исполняет свои чудесатые манёвры, весь изогнувшись и опершись левой рукой на правое колено Ван Ибо, в то время как тянется правой к выключателю, в помещении становится просто нечем дышать. Сочетание палящих дисков радиаторов, не менее удушливой темноты, слегка подплавившейся плёнки, давления на и без того воспалённую лихорадкой кожу и — последнее по счёту, но не по значимости — изогнувшегося Сяо Чжаня оказывается убийственным. Да в аду прохладнее. В плохо соображающий мозг приходит — разумеется, дурная — идея: — Может, плёнку тоже нахер? — дурная она потому, что, озвучив её, Ван Ибо сразу жалеет, поскольку запоздало осознаёт, что придётся тратить на уборку время и одними лишь акробатическими умениями Сяо Чжаня, гибкой егозой крутящегося у него на коленях, будет уже не обойтись. Сяо Чжань как раз расправился с одним обогревателем и выпрямляется, чтобы недовольно фыркнуть и выразительно посмотреть на Ван Ибо, как на идиота, всем своим видом выражая негодование. Взгляд у него успокоился: каёмка вокруг зрачка хоть никуда и не делась, но уже не искрит, скорее томно и сыто переливается, добавляя подсвеченной между ними воздушной взвеси лёгкий золотистый отблеск. — Ага, щас, — сменив опору и опершись теперь на левое колено, Сяо Чжань тянется ко второму обогревателю. Нет, ну как же всё-таки хорошо, что человек-загадка по совместительству подрабатывает ещё и вреднючкой! Пожалуй, ещё ни один отказ не доставлял Ван Ибо столько удовольствия. Впрочем, радости его суждено скоропостижно скончаться, потому что седую голову Сяо Чжаня, куда более ловко расправившегося со вторым обогревателем, озаряет не менее тупой идеей: — Надо проветрить, наверное, — Сяо Чжань давит ему на коленку, чтобы выпрямиться, а затем, видимо, встать и открыть окно, но Ван Ибо оказывается проворнее — не меняя положения собственных рук, что по-прежнему обхватывают чужую поясницу, нагло двигает Сяо Чжаня ближе к себе, игнорируя боль, пока… так сказать, не происходит ни много ни мало встреча века. — Эй… Воняет же, — на резком выдохе шепчет Сяо Чжань не своим голосом и не шибко уверенно и, в то время как правой продолжает опираться на левое колено Ван Ибо, хватается свободной рукой за чужую шею, смазанным движением зацепив грудь и ключицы, отчего их — то ли несчастному, то ли чересчур счастливому — обладателю хочется зашипеть, но он лишь сдержанно заверяет: — Нормально всё, — это, конечно, лютое преуменьшение, с какой стороны ни посмотри, но зато уверенности в его тоне может позавидовать любой… — Ты ещё пару минут назад ничего не чувствовал, не парься. — Всё я чувствовал, просто… — что за поразительная манера цепляться за самое бесполезное из прозвучавшего? Ван Ибо не удивится, если Сяо Чжань посещал специальные курсы по отработке этого навыка, — просто был занят. — Должно быть, каким-то очень важным делом, — понимающе кивает Ван Ибо и расплывается в своей классической улыбке, которая, он точно знает, выглядит всегда нахальнее некуда, даже в тех случаях, когда и в планах не было дерзить. К слову, этот случай не из таких — Ван Ибо сейчас крайне сильно хочется подерзить. Жизненно необходимо. — Допустим, важным, но не прям уж очень, — с отчётливо сквозящей в голосе вредностью парирует Сяо Чжань и в отместку елозит задницей, притираясь ближе. На кого точно рассчитана эта месть, сказать трудно, потому что их, похоже, общие мысли озвучивает в итоге именно автор гадких манипуляций, зажмурившись: — Твою же налево. Ван Ибо с этой репликой вынужден согласиться. — Ну, чего застыл? — несмотря на все усилия Сяо Чжаня звучать небрежно, получается чересчур наигранно — очередная отчаянная попытка сделать вид, что всё под контролем. Но Ван Ибо всё равно чувствует себя пристыжённым и немного дурачком — у него на коленях, буквально в его руках человек, от которого он давным-давно без ума, а он сидит и пялится не мигая, не в силах отвести взгляда. — Дела себя сами не сделают, — вкрадчивым тоном сообщает Сяо Чжань и, оторвавшись от чужой шеи, накрывает пальцы Ван Ибо, лежащие у него на заднице, ладонью. Дела, значит. Против таких дел Ван Ибо не возражает, потому что чёртова загадка выглядит как самое греховное из всего, что он видел в жизни и на экране. Настоящее дьявольское отродье, чьё дело сбивать с толку неуверенных, искушать неискушённых, совращать непорочных. Ван Ибо не смог бы отнести себя ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим, поскольку в нём нет ни сомнения, ни маломальской внутренней борьбы с представшим перед глазами пороком. Сяо Чжань олицетворяет бесстыдное желание, в равной степени своё и чужое, разгорающееся с такой неистовой силой, словно и не было этой краткой передышки. Сяо Чжань перебирает своими пальцами пальцы Ван Ибо, а потом зажимает чужую ладонь и лениво ведёт ею по своим бёдрам. Должно быть, бездействие Ван Ибо может показаться тормознутым или робким, но правда заключается в том, что ему просто нравится, когда Сяо Чжань ведёт себя властно. Поэтому он расслабляет правую кисть — чтобы в который раз предоставить необходимую свободу действий — и молча наблюдает за путешествиями собственной руки, зная, что его свободой распорядятся так, как он и не мечтал. Да, Ван Ибо определённо доставляет то, как уверенно Сяо Чжань берёт его в оборот, преследуя свои сокровенные тёмные желания, — так, как, например, ранее этим вечером, когда использовал его для своей кровавой живописи. Или как сейчас, когда превращает в покорный инструмент для достижения собственных целей. С не меньшей силой ему нравится, что цели эти такие же загадочные, как и сам Сяо Чжань. Разве такое вообще возможно предугадать? Ничего из случившегося Ван Ибо не смог бы спланировать заранее; не то чтобы у него хоть раз наблюдались проблемы с фантазией, когда дело касалось Сяо Чжаня и мыслей о том, что бы он хотел с ним сделать. Он просто никогда не думал, что вот это вот всё — такое странное до чёртиков — ему могло быть интересно. Не думал, но факт остаётся фактом — всё, что делает сегодня Сяо Чжань, интересно, приятно и заставляет думать, что это во много раз лучше, чем всё, о чём когда-либо мечтал Ван Ибо. Да, можно со всей ответственностью заявить, что не придумали ещё такую порнуху, которая могла бы сравниться по производимому эффекту, хотя по факту не произошло ещё ничего такого во всеобщем понимании; но даже если и не случится ничего «этого такого» — чего-то более «обычного», более конвенционального из того, что происходит в тех случаях, когда два очевидно заинтересованных друг в друге взрослых человека остаются наедине, — Ван Ибо ещё долго будет проигрывать сегодняшний вечер в своей голове. В этом он убеждается по мере того, как безропотно следует тому пути, что задаёт их рукам Сяо Чжань. Они медленно доходят до колена, а потом возвращаются обратно, так же медленно поднимаясь выше и выше, иногда касаясь кончиками пальцев внутренней части бедра до тех пор, пока не меняют плоскость и не исследуют вместе живот Сяо Чжаня — рисуют воображаемую арку, огибая пупок и переходя на вторую половину, чтобы потом, спустившись, огладить и вторую ногу. В этот раз обратного пути уже нет — дойдя до колена, Сяо Чжань отрывает их руки от своего тела и перебрасывает на левый бок Ван Ибо, резким движением проскальзывая вверх. Сяо Чжань давит на чужие пальцы сильнее и постепенно замедляется, пока Ван Ибо переживает новые болевые вспышки. Они явно чего-то ждут и, видимо, дожидаются, ведь как минимум один из них точно знает, чтó они сейчас делают и чего добиваются. Растревоженные царапины на груди отзываются на нажатие свежей кровью. Взгляд Сяо Чжаня направлен вниз, из-за этой причудливой «подсветки» красный цвет искажается, но спутать свежие подтёки с чем-то ещё невозможно. Ван Ибо безотрывно наблюдает за тем, как его пальцы под не менее внимательным руководством неторопливо растирают капли крови, размазывают её по коже поверх уже засохшей, периодически надавливая на края порезов. Он ловит себя на учащённом дыхании — от переизбытка тактильных ощущений, от держащей в постоянном напряжении боли, от всепоглощающего предвкушения. Внезапно Сяо Чжань, второй рукой по-прежнему опираясь на колено, вжимается в него бёдрами и отлепляет их руки, но не выпуская ладонь Ван Ибо из своей и несколько секунд не предпринимает ничего, заставляя посмотреть себе в глаза. — Даже не вздумай… — с притворной угрозой в голосе приказывает Сяо Чжань и Ван Ибо с ужасом понимает, чтó последует за этим; с ужасом, потому что возбуждён до такой степени, что, кажется, звенит в ушах. И это возбуждение грозится выйти за все мыслимые и немыслимые пределы, когда Сяо Чжань выгибается в спине с одной единственной целью — чтобы было удобнее обхватить их вместе влажными, перемазанными в крови пальцами. За то, что Ван Ибо каким-то чудом удаётся сдержать себя в первые несколько секунд, — благодарить стоит не иначе как небеса, беспредельно щедрые к нему этой ночью. Ну и возможно, совсем чуть-чуть можно поблагодарить блядского Сяо Чжаня и его нерасторопность — тот не делает никаких резких движений, подстраиваясь и приноравливаясь, очевидно, понимая, чем чревата спешка. Ван Ибо завидует чужой выдержке и зажмуривается на несколько долгих секунд, пытаясь совладать с самим собой, но это совершенно не помогает абстрагироваться от происходящего, становится даже тяжелее — когда он не видит ничего, то ещё ярче чувствует, насколько шёлковой на ощупь воспринимается и без того нежная кожа из-за крови в качестве дополнительной смазки. Здесь они почти одинаково горячи, и это открытие приятно удивляет, хотя, казалось бы, чему тут удивляться — было давно заметно, как всё это накаляет не только Ван Ибо, но он, кажется, успел уверовать в то, что нормальные температуры Сяо Чжаню чужды как концепт. — Открой глаза, но не смотри вниз. Ван Ибо плохо разумеет, что обращаются к нему, и с задержкой выполняет указание — с трудом фокусируется на лице Сяо Чжаня, а потом в лучших традициях обратной психологии безвольно опускает взгляд и уже не может его отвести — просто пиздец, как же идеально всё это выглядит. И ощущается тоже пиздец — настолько охуительно, что следить за этим молча становится просто кощунственным. Но Сяо Чжань, недовольно цокнув языком на сорвавшийся донельзя мученический стон, останавливается, заставляя Ван Ибо замереть вместе с ним: — Я неясно выразился? — Сяо Чжань резко убирает свою руку и берёт Ван Ибо за подбородок, заставляя поднять голову: — На меня смотри. В глазах напротив настоящая буря, что в совокупности с придыханием и неприкрытым раздражением в голосе выдаёт Сяо Чжаня с головой — его самого до трясучки бесит эта вынужденная остановка. Но, кажется, ради игры в послушание он готов потянуть время — и Ван Ибо готов тоже. Поэтому, несмотря на то что сейчас нет никакого физического контроля, он неподвижно держит руку в том же положении, в котором её оставил Сяо Чжань. Да, это добавляет дискомфорта и нового вида боли, но он понимает, что ожидание того стоит и точно окупится в не таком уж далёком будущем. Ван Ибо не решается не то что двинуть случайно рукой, а даже сколько-нибудь сильнее сжать пальцы, хотя безумно хочется хотя бы какой-нибудь стимуляции. Но он не предпринимает никаких действий — крайне смиренно ждёт. Разрешения, указания, хоть какого-нибудь маломальского знака, который бы сказал ему — теперь можно. Несколько минут, которые кажутся бесконечными, не происходит вообще ничего. Сяо Чжань продолжает держать его за подбородок, раздражённо полыхая своими адскими глазами с разросшимся золотым ободком, и словно проверяет, сколько сможет продержаться Ван Ибо, не ослушавшись. Только вот Сяо Чжань никак не может знать, что Ван Ибо лишь ожиданием и занимается по жизни, когда заходит речь о Сяо Чжане, так что, можно сказать, он в этом деле настоящий профессионал, и поэтому твёрдо намерен терпеть столько, сколько потребуется. — Ну как, успокоился? — со свистом произносит Сяо Чжань, и только в этот момент Ван Ибо, чересчур занятый до этого момента собственными ощущениями, замечает очередную странность: несмотря на тянущееся бездействие в отношении друг друга, дыхание у Сяо Чжаня никак не хочет выравниваться. Скорее наоборот — учащается с каждой секундой, словно ему более чем достаточно просто лежащей сверху руки и того, как тесно они прижаты друг к другу. Ван Ибо это открытие веселит; он, прилагая немалые усилия, всё же проглатывает едкий комментарий «я-то да, а ты?» и умудряется также сдержать наглую ухмылку, не желая узнавать, как на эту дерзость мог бы отреагировать Сяо Чжань — с того станется обломать всё прямо здесь и сейчас. Поэтому вместо слов Ван Ибо просто кивает, а Сяо Чжань опять выставляет всё так, как будто ему здесь меньше всех надо: — Ну тогда займись, что ли, делом. Карма настигает мгновенно — правда, Ван Ибо волей-неволей принимает часть удара на себя. Не то чтобы он как-то особенно резко дёрнул рукой, перетомлённый ожиданием, нет, просто не рассчитал, что подсохшая кровь из смазки превратилась скорее в подобие клейкой, липкой массы, отчего ощущение вышло далеко не из приятных. Сяо Чжань, наверное, готов был разразиться всеми мерзопакостными словами, на которые и без того особенно щедр сегодня, но так и застывает с открытым ртом, когда Ван Ибо, не отрывая взгляда от глаз напротив, недолго думая резво проходится рукой по груди, собирая кровь, а затем сплёвывает для верности на ладонь и возвращает руку на то место, где ей, пожалуй, самое место, решая не церемониться. Ван Ибо всё ещё ждёт каких-то комментариев, но Сяо Чжань не высказывается ни по поводу недавней оплошности, ни относительно поменявшегося темпа. Оскорблённым или недовольным этой самодеятельностью он тоже не выглядит — лишь запрокидывает голову и, отпустив наконец подбородок, скребёт ногтями по царапинам — безыдейно, как придётся — и, если судить по ощущениям, которые с трудом различимы на фоне замаячившей где-то на горизонте разрядки, небрежно рассекает кожу поперёк сделанных ранее узоров. То ли порезы в этот раз более глубокие, то ли Ван Ибо успел превратиться в пучок оголённых нервов, но так или иначе боль пронзает как никогда ощутимо и держит на грани, не позволяя шагнуть за неё, временно отрезвляя. Грудь жжёт так, что Ван Ибо сжимает челюсти и одновременно с этим усиливает хватку. Сяо Чжань наклоняется вперёд, меняя положение и зверски впиваясь второй рукой в предплечье. На секунду Ван Ибо думает, что перестарался и Сяо Чжаню такой напор вкатывает куда меньше, чем ему. Автоматически замедлившись и со всем вниманием, на которое способен в текущем состоянии, присмотревшись к чужой реакции, он понимает, что выводы были более чем ошибочными — Сяо Чжань закатывает глаза от удовольствия, перемещая обе руки к основанию шеи Ван Ибо и цедит почти что по слогам: — Ещё сильнее. — И ты тоже, — отвечает Ван Ибо, практически не контролируя себя. Сформулировать яснее собственные желания ему уже не по силам, но Сяо Чжань каким-то образом понимает, о чём его просят, хотя и не сразу. Сначала он открывает глаза и несколько секунд буравит взглядом, а потом скользит ладонями выше, обхватывая шею крепче, надавливая сильнее, и наклоняется ниже, как будто собирается вот-вот поцеловать. Ван Ибо по инерции облизывает сухие губы в ожидании, но Сяо Чжань так и не переходит к действию — ловит приоткрытым ртом судорожные вздохи, время от времени переходящие в хрипы, дышит в ответ не менее загнанно, перемежая дыхание короткими стонами. Под выжигающим взглядом глаз, в которых тёмное золото уже полностью вытеснило ртуть, Ван Ибо плывёт, находясь на грани обморока, — от лихорадочной боли и недостатка кислорода у него явно помрачился рассудок. Настолько, что сквозь шум подступающего удовольствия ему кажется, что он слышит собственное имя, которое тянет Сяо Чжань, когда доходит первым, отпуская шею, после чего упирается лбом в плечо и обнимает одной рукой за загривок, пока другой держит за бок. Эта горькая галлюцинация, олицетворяя собой всё самое сокровенное и выдавая желаемое за действительное, вместе с прорвавшимся в лёгкие потоком воздуха становится для Ван Ибо последней каплей.