***
Начиналось все так, как и рассказывала та чуднáя женщина, что не гнушалась переработок с выездом для поиска кадров. Вероятно, такие встречи случались уже не раз. Денис в выглаженной белой рубашке сидел рядом с ней и внимательно слушал обсуждение договора. Выглядел он едва заметно напряженно. Валерия день в день оформила его клиентским менеджером. Такая вот получилась печальная ирония. Денис пошутил про командировки в сауну, но Лера лишь цокнула языком. Зато предположительная заработная плата стала замечательной мотивацией чуть ли не побежать на, безусловно, деловую встречу с Кольским. Клиентский менеджер Денис Громов настойчиво делал вид включенности в непрерывный муторный поток условий кредитования для среднего бизнеса. Кольский занимался бизнесом вполне себе крупным, но имел, как сказала Валерия, множество «увлечений». Деталей она не раскрыла. Конечно же, она не доверяла Денису, что еще раз доказывало, в каком она находилась отчаянии. Кольский напоминал бюджетную версию Киану Ривза: разве что, лет на десять постаревшего. Многие оценили бы его на шестерку, но Денис смотрел на Кольского так, словно у него над головой, как в онлайн-игре, висела зелененькая десятка. — В случае подобного досрочного погашения нагрузка будет снижена на четыре процента годовых. Сейчас крайне трудно найти подобные условия. Они исключительно индивидуальные, — твердо сказала Валерия. Тем не менее шариковая ручка в ее пальцах уже готова была лопнуть, разлететься на осколки и метко стрельнуть острым пластиковым кусочком прямо в широкую бровь Кольского. Он откинулся на спинку бежевого кожаного кресла, и улыбка его вышла такой же обманчивой, как и тепло тех солнечных лучей, бивших по панорамному окну. Погодка выдалась прохладной. — Но я ничего не говорил о досрочном погашении, — сказал Кольский в ожидании очередного хода. Воспринимал ли он игру как покер или как детскую настолочку — знал только он сам. В переговорной сидел еще один мужчина: чуть более взрослый и чуть менее ехидный. Он, как и Денис, просто сидел и наблюдал, а редкое, но громкое урчание его живота громогласно заявляло о том, что происходившее интересовало его даже меньше, чем Дениса. Возможно, между Валерией и Кольским бурно плясала старая вражда, от танца которой у тех кружилась голова и глаза наливались кровью. Возможно, проблема заключалась в неудачной любви или банальной обиде. Ни того мужчинку, ни Дениса это не волновало. Кольского же явно занимал не только кредит, договор и хрупкая женщина с ее нестандартными решениями, но и новый клиентский менеджер. Он посмотрел на него и облизнул губы. Денис почти засмеялся, но, все же, сдержался. — Вы устали? — спросил Кольский. — Я тоже. Нужно пообедать. — Он начал подниматься из-за стола. — Я думаю, мы, все-таки, говорили. Четыре процента — это очень мало в нынешних условиях, — сказала Валерия, оставшись на месте. Взгляд ее сделался холодным, а синие глаза вмиг потеряли яркость. — Вы так же считаете? — спросил Кольский, посмотрев на Дениса. — Конечно. Четыре — это неощутимо, — ответил он, приоткрыл губы и вновь улыбнулся, снизу вверх посмотрев в темные глаза Кольского. Тот невозмутимо пожал плечами, взял ручку из пальцев Валерии, коснувшись ее кожи, и поставил корявые подписи на раскинувшихся на стеклянном столе бумагах. Валерия явно не поверила собственным глазам. — Теперь, пожалуй, пообедаем, все-таки, — со слегка недовольным видом сказал Кольский. В конце того дня, когда Валерия получила желанные подписи, Денис работу, а Кольский Дениса на несколько минуток — проблемки закончились у всех троих, хотя бы на какое-то время.***
— Все у тебя, Денни, через одно место, — сказал Костя неделю спустя, юркими пальчиками выстелив две белые дорожки. Родители его последние лет пять строили дачу в Истре, укатывая туда каждые выходные, невзирая ни на погоду, ни на праздники, ни на болезни. Настойчивость оказалась наследственной, потому что сын семейства уже полчаса терроризировал Дениса шутками-самосмейками по поводу должности через постель. — Или ты голыми руками прокладывал себе жизненный путь? — Костя поднял голову и скрипуче посмеялся. Блестки с его лица не сходили практически никогда, под глазами красовались темные круги, а пухлые губы украшало два, расположенных рядом, кольца. Обстановка складывалась привычная. Денис в очередной раз наблюдал за Костиным прожиганием жизни, участвуя в нем постольку-поскольку. Квартира на Парке Победы окнами выходила прямо на обласканный деньгами проспект. Она, подобно ему, светилась: лампами аля-модерн, кухонной итальянской плиткой, дизайнерской мебелью. Может, Денис завидовал. Может, оставался безразличным, хорошо отличая богатство от достатка, а бедность от нищеты. — Ты закончил? — спросил Денис и поправил волосы. — Да. А ты? Или закончил только твой серьезный партнер? — Костя снова прыснул. Он скрутил какую-то бумажку, решив, видимо, что купюрами выпендриваться было не перед кем, и принял свою суточную порцию радости. Денис неспешно, но уверенно сделал так же. Он подобным занимался не слишком часто, предпочитая старое доброе пиво и сигареты, но в тот день отказываться не стал. — Блин, ну расскажи уже! — Я уже говорил. Я пришел, покивал, позевал. Все. Костя закатил глаза и потер длинными пальцами кончик покрасневшего неровного носа. — Ну-ну. Ориентальная ты, блядь, принцесса, — сказал Костя, встал из-за стола и подошел к Денису вплотную, уложив костлявую руку ему между ног. — Мне бы твою морду. Рука расстегнула ширинку. Денис усмехнулся, слегка развел бедра и с силой надавил Косте на плечо. — Спать ляжешь — Бога поблагодари, что у тебя не моя морда и не моя жизнь, — прошептал Денис и увел руку на затылок. Нижний Новгород, 2010, январь Мать Антона, заметно сдавшая позиции за последние десять месяцев, вероятно, старалась не замечать того, что мусорное ведро на кухне ежедневно поблескивало разными стеклянными бутылками от пива. Она не обращала внимания и на то, что в утро будних дней в комнате сына она видела не пустую кровать, а его, на ней преспокойно спавшего. Антон мысленно благодарил ее за такое поведение. Он жил на автомате, следуя выученному и повторявшемуся паттерну «работа-дом». В университете появлялся только на стратегически важных семинарах, лабораторных и экзаменах. С последними дело шло неважно: зимняя сессия обернулась двумя тройками и одной пересдачей. Почти дошло до комиссии, но старый добрый кофеин в таблетках, что продавала ему участливая аптекарь, помог не довести до столь неприятного мероприятия. Музыку Антон слушал мало. Вечерами он под любимый тайм-киллер в виде пива смотрел Южный Парк. Сильнее прочих Антону нравились серии «Больше дерьма» и «Похищение детей — это не смешно». Перед сном он обязательно их пересматривал, довольствовавшись мимолетным приливом дофамина. День Сурка в какой-то момент перестал разочаровывать и злить, а даже умиротворял той ленной комфортностью. Титул единственной радости жизни закрепился за Денисом. Антон не особенно беспокоился на тот счет, но, все же, происходило что-то странное. В какой-то момент — который Антон смутно проглядел — та дружба начала превращаться во что-то жутковатое. В переносном (но от того не менее ощутимом) смысле Антон стал жить его жизнью. Он воспринимал реальность через призму повседневности другого человека. В понедельник просыпался со знанием, что к девяти утра Денис ехал на работу с Черкизовской до Октябрьской, наверняка раздраженно пересекая длинный переход на Тургеневской. Вечером шел в спортзал, три месяца назад перепугавшись обнаруженного дефицита массы тела. Во вторник после работы уезжал к Косте «тусоваться». На вопрос, в чем конкретно тусовка заключалась, Денис, уже тогда включавший камеру, сделал плохо расшифровываемый жест и улыбнулся. Четверг и пятница стали самыми лучшими днями, потому что они сидели вдвоем, и Антон мимолетно впитывал элементы его жизни из разговора. Денис рассказывал о простых вещах: снах, увиденной на улице кошке, разбитой чашке, повысившихся ценах на проезд и сигареты. Они обсуждали новости, исторические события, ругались на былое и нынешнее. Справедливости ради, далеко не всегда поддерживался формат политического ток-шоу. В одну ночь они, не прекращая хихиканья, придумали фантасмагорическую историю о пещерном демоне, что питался носками, из-за чего люди в итоге стали ходить в разных. В субботу Денис также работал, вечером уходя в «загул», перетекавший в воскресенье. Иногда, если он просыпался раньше шести вечера, они тоже созванивались. Антон временами ловил себя на желании не отключать звонок никогда. Они бы делали свои дела, но всегда бы имели возможность переброситься парой фраз. Антон боялся оставаться в одиночестве, поэтому и смотрел без конца те идиотские мультфильмы на полной громкости. Они продолжали обходить стороной тему личной жизни, хотя Антону казалось, — да и медиа показывало все именно так — что друзья обсуждали такие темы, не брезгуя и самыми интимными подробностями. В целом, самому Антону рассказывать было нечего: внимания на него никто обращал, и он отвечал миру взаимностью. Сидел на диване и тихонько ждал любящую и принимающую красавицу, что свалилась бы с потолка. Денис же просто молчал, и, наверняка, если бы Антон решился спросить еще раз — его бы послали нахуй. В одну из пятниц день Сурка прервался. — Больше ничего не сочиняешь? — спросил Денис. Он прижал к груди колено и нахмурился, но расстроенным или напряженным не выглядел. Свет в комнате его не горел, отчего кожа выглядела голубой, как у героя недавнего киношного бестселлера. — Нет, — тихо сказал Антон и щелкнул ключом на крышке банки пива. — Я сегодня такое услышал, — сказал Денис, и глаза его стали бегать по экрану. — Минуту, сейчас включу. Заиграла музыка, насильственно сжатая программой. Денис откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза и улыбнулся. — Так классно. Это «Русский танец». Я тебе пришлю. Антон внимательно слушал. «Танец» в его вкус не вписывался: ни бита, ни скорости, ни постапокалиптики. Играла устарелая для электронных ушей скрипка. Слегка терялись в ее звучании приглушенные хлопки ладоней. Все равно, на удивление, хотелось слушать и дальше. Наверное, такая музыка называлась красивой. Подобно вальсам, что мягко принуждали томно улыбаться и действительно пускаться в элегантный танец. — Да, красиво, — сказал Антон, и Денис открыл глаза, посмотрев вперед. — Нам с тобой нужно его станцевать, — сказал тот с хитрой улыбкой. Антон засмеялся. Он так часто говорил: «нам нужно это увидеть», «нам нужно туда сходить», «нам нужно об этом подумать». — Я себе это слабо представляю. — Правда, что ли? — спросил Денис и посмеялся. Музыка закончилась. Ответа на вопрос он, видимо не ждал. — Слушай, есть предложение. — Что? — У меня отпуск в апреле на четыре дня. И шальная идея слетать в Амстердам. — Ну езжай, — ответил Антон, допив остатки пива. Взял по скидке темного «Гуся» в магазине и пожалел. Он оказался полным говном: словно хлеб размешали в водке, а после выдали за напиток на продажу. Антон вечно экономил, будто нервно поджидал, что с работы его бы погнали. — Поедешь со мной? Антон ненадолго замер. Предложение вышло очень неожиданным. Ни разу в жизни еще не доводилось оказаться за границей. В голове зашевелились мысли о загранпаспорте, визовых центрах Нижнего и, в конце концов, стоимости подобного путешествия. — У меня денег нет, — сказал Антон. — Забей, — сказал Денис и прикусил ноготь на большом пальце. — Поехали. Я боюсь один. Вдруг меня там ограбят, похоронят и убьют. — А Костя? — Я с тобой хочу. «Я тоже» — подумал Антон и понял, что происходило что-то уж совсем странное. Он прекрасно понимал свое отношение к Денису, зная, в общем-то, что, если бы на его роль пришел кто-то подобный еще и одарил вниманием, он бы расстроился, конечно, но быстро привык. Другая загадка состояла не в том, как Денис, в свою очередь, к нему относился, а в том, как восхитительно тогда Антон не замечал в комнате слона. — Ну, Ден. Это, типа, не очень. Ты мне не мать родная, чтобы платить за меня. — Чего ты меня обижаешь? — постарался серьезно сказать Денис, но уголок рта поднялся. Он откашлялся. — То есть, это, братан, не выделывайся. Погнали. Антон засмеялся. — Да не гопник я, — сказал он и добавил, чуть призадумавшись: — Ладно, разберемся. Москва-Амстердам, 2010, апрель Амстердам долго кружился в мыслях, подобно облаку, в ядре которого прятался канун выдуманного праздника. Антон просыпался и засыпал с мыслью о нем, но никогда по-настоящему не верил в придуманный сказочный бал, в котором его бы заносило в узкие каналы и яркие тюльпаны того далекого-далекого места. Даже спустя годы та поездка казалась призрачной: случившейся во сне, а не наяву. Шереметьево стал ночным кошмаром, почти доходившим до степени ужаса перехода на Киевской. Память вцепилась в тот бесконечный угловатый коридор с толпившимися людьми: веселыми и печальными, спешившими и неспешными. В глаза бросился розовый чемодан, что дамочке в брюках с крупной надписью Chanel доходил почти до груди. На нем, в качестве, видимо, опознавательного знака, красовался огромный красный круг, сливавшийся с основным цветом пластиковой ребристой панели. Антон не спал практически всю ночь, прикорнув только в ехавшем на скорости восемьдесят километров в час по трассе М-двенадцать длинном автобусе. Он сел на жесткий стульчик рядом со стойкой регистрации и в приобретенных в одном из грязных нижегородских переходов наушниках включил Тома Уэйтса. Слушал и расслабленно разглядывал многочисленные витрины по бокам и сзади от себя. Матери вновь пришлось наврать. Сказал, что на Москве путешествие и заканчивалось. Она бы не пережила тех трех часов, что сын ее провел бы оторванным от земли на многочисленные километры. Ложь несколько напрягала, но, все-таки, была во благо. Спасалась мамочка работой, где ей разрешили остаться несмотря на пенсионный возраст, а также домашними делами и знанием, что сын оставался рядом. Мысли о переезде Антон потихоньку хоронил. — Таксисты — охуевшие вообще. Кругами возил пятнадцать минут. Я говорю, молодой человек, я сюда не погулять приехал, у меня самолет, — раздалось рядом. Денис присел слева, снял рюкзак со спины и уложил его на пол между ног. — Привет, — сказал Антон, сняв наушники. — Привет, — ответил Денис и пожал ему руку. После случилось слегка неуклюжее сидячее объятие. Пахло от него сигаретами, да и только. Снова не произошло никаких перемен в облике — пальто, разве что, сменилось на джинсовую куртку. В Москве для апреля стояла непривычно солнечная погода, а Амстердам уж точно обещал мягкое тепло взамен надоевшей, сырой и затхлой весны. — Какая у нас программа? — спросил Антон и убрал наушники в карман. — Набухаться, накуриться и нагуляться. Ты извини, я не очень люблю Ван Гога, — сказал Денис и вздохнул. Он вдруг начал прислушиваться к громкоговорителю. — Кто это? Денис засмеялся и встал. — Пошли, это наш. Весь перелет Денис спал, расположившись возле иллюминатора, а Антона грубо зажало между ним и мужиком, что все три часа гонял стюардессу то за кофе, то за шампанским. Уши досадно закладывало. Беспокоили Антона не только те неприятные физические ощущения, но и некий неоднозначный факт. Большую часть расходов оплачивал Денис. Разговор по поводу долга прошел как-то мимо. Посмотрев на ладонь Дениса, — чуть более смугловатую, чем его собственная — лежавшую на подлокотнике, он подумал, что ввязывался во что-то мутное, да еще и по собственной воле. Только даже не хотелось начинать думать — во что именно. Поэтому он и не стал. Кинул леденец в рот и уставился в спинку кресла впереди. Спать больше не хотелось. Амстердам четыре месяца плыл в сознании беспокойным, но долгожданным образом — таким в итоге и оказался: ненастоящим, кукольно-живописным. Будучи подобием декорации для дорогой театральной постановки с первого взгляда, он, все же, к вечеру первого дня показал свое дыхание. Неприглядные граффити на станциях и на стенах зданий, прятавшихся за открыточными фасадами, вызывали улыбку. Да, Амстердам, все же, был настоящим городом, но он не походил ни на какие другие. Несмотря на скудное количество посещенных за жизнь мест, Антон быстро понял, что таких городов больше не существовало. Амстердам слишком отстранялся от всего прочего, приосанивался над ним, поражая непресыщенный взгляд инаковостью если не подобно грому, то подобно редкому, запомнившемуся на всю жизнь детскому сновидению. В барах, что они вдвоем сменяли один за другим, ничего необычного не открывалось. Денис забросил идею становиться одним из туристов-зевак, искавших колоритности, и просто заливался бельгийским пивом, не веря счастью отдыха от работы. Антон следовал его примеру, не особо желая ни болтать, ни озвучивать собственные мысли по поводу окружавшей их обстановки. Зашедши в крошечный отельный номер, что сильно отличался от фотографий люксов, которыми пестрили архитектурные журналы, раскинувшиеся на стеклянных столиках на первом этаже у ресепшена, Антон оглянулся, но рассмотреть все прелести холодной комнаты не успел. Денис достал вдруг пакетик с зеленой трухой из кармана джинсов. Оставалось только понадеяться, что не тащил он его с собой из Москвы через все возможные пункты досмотра. Только учитывая, что Денис не отходил ни на минуту еще со времен Шереметьева, так он и сделал. — Ты сидишь, что ли, на этом говне? — спросил Антон, присев рядом. Захотелось почему-то отстраниться. Денис улыбнулся, то ли в ответ на реплику, то ли заметив замешательство. — Такая жизнь. Я сижу на траве, а у тебя хуевая прическа, — весело сказал Денис, принявшись за размеренное и выученное изготовление самокруток. — Могу налысо побриться. — Вперед. В тот раз вышло получше. Антон уже понял, что от травы никто не умирал, поэтому просто лежал на спине поперек кровати и представлял, как проваливался в мягкий матрас. Шевелиться не хотелось. В целом, фишка была ясна. — Включи свой танец, — медленно и тихо сказал Антон, прикрыв глаза и размеренно вдохнув. — Но плясать я не буду. Он услышал смешок и, спустя минутку, прелестный звук скрипки, которую в ту ночь не портил даже динамик телефона. Денис лег рядом и поставил руку на локоть так, что предплечье встало, образовывая четкий угол в девяносто градусов. — Дай руку, — тихо сказал Денис. Что конкретно он имел в виду, Антон не понял, поэтому просто повторил движение. Денис обернул два пальца вокруг его запястья и стал медленно двигать рукой Антона — без такта — просто неторопливо водил ей в воздухе. Дальше он, все же, поймал музыкальный ритм. В сердце отчего-то заныло. Получилось красиво, таинственно, почти божественно. Антон тогда валил все на траву, даже на подкорке не понимая, что дело стояло за чем-то иным. Отключение от реальности в тот момент казалось особенно мягким, почти воздушным. Те две минуты в незнакомом городе, чужой стране, под необычную музыку и с рукой в пальцах человека, которого он так редко видел, Антон потом долго вспоминал. Поначалу проклинал себя за то, что вообще позволил столь интимному моменту произойти, а дальше, скорее, просто тосковал. Денис оказался в крепкой физической форме, потому что прогулка в его понимании обозначала строгий, почти армейский шаг, продолжавшийся по несколько часов без остановки. Антон намекать не умел, а на прямую просьбу передохнуть, Денис только хихикал и советовал заняться спортом. Вечером, часов в шесть по местному времени, они забрели в какой-то район далеко на западе города, что являл собой мрачное зрелище, состоявшее из серых невысоких зданий, стоявших вплотную друг к другу. Даже он ни в какое сравнение не шел с его знакомым двориком в Нижнем. Замечательно подходил для съемок артхаусного фильма. — Рюкзак прижми к себе, — тихо сказал Денис, когда они проходили мимо толпы шумных подростков. Антон последовал совету, но сам не особо спешил осторожничать, озиравшись вокруг и вслух оценивая обстановку. — Goedenavond! — хрипло произнесла престарелая женщина, совершенно не походившая на голландку. Скорее она напоминала цыганку или индианку, разве что одетую не по традиционным национальным канонам, а по вполне европейским (с оттенком небрежности). — We don’t understand, — сказал Денис и уже порывался быстро уйти вперед, но она остановила его, прижав палец к груди. Денис попятился назад, постаравшись отойти от морщинистой руки. Лицо его сохраняло выражение беспристрастное. — А-а, сука блят, — сказала она и широко улыбнулась. Антон снисходительно посмотрел на нее, но внутренне чуть-чуть запаниковал. Светила дурная перспектива остаться без копейки в кармане. — Могу гадать, — сказала она, вытянув руку. Посмотрела на них двоих с только ей известным пониманием. Сказала: — Хорошая мечта. Они сбудутся. — Дай Бог, — пробормотал Денис. Сунул ей еще хрустевшую после обменника десятку и потянул застывшего Антона за рукав куртки. — А какая у тебя мечта? — спросил Антон уже в метро, когда они ехали обратно в центр. Удалось уговорить Дениса не идти снова пешком по темным злачным улицам. Спросил Антон не просто так. Жизнь Дениса выглядела как отработанный механизм с почти всеми необходимыми атрибутами. Он рассказывал, что копил на собственное жилье и хотел посмотреть мир, но о творчестве никогда не упоминал. Антон завидовал и сожалел одновременно. Музыка, к которой он потихоньку возвращался, печалила личной в ней неуспешностью, но радовала своим существованием. Денис ничего похожего, видимо, не испытывал. — У меня простецкие мечты, — сказал Денис. — Не бери в голову. В последний день Антон, пьяный до такой степени, что зрение начинало падать, а к глотке подступало распиравшее ощущение отторжения организмом подобных издевательств, сказал: — Не сходим на улицу красных фонарей? Денис сидел напротив на полу, откинув голову на бок кровати. — Зачем? Вопрос получился столь бескомпромиссным в деланной наивности, что Антон даже не нашел ответа. Может, расплачиваться пришлось именно так. Он увидел Амстердам, но жил там по чужим правилам. Денис владел ситуацией даже в самых простых мелочах. Они вышли на улицу покурить, и Антону показалось, что обстановка стала напряженнее. — Хорошие были дни. Жалко, что фотик не взял, — сказал Денис, но ни тон его, ни ужасно хмурое выражение лица к такой повседневной фразочке не шли совсем. — Мне все равно некому показывать фотки, — ответил Антон. Денис прослушал. Смотрел себе вдаль и почти нервно затягивался сигаретой. Возможно, расстроился из-за конца отпуска. Антон понимал. Он бы тоже с радостью остановил время, чтобы остаться в том другом мире без идиотских рабочих смен, заумных лекций и седой похудевшей матери. В ту ночь, наблюдая за поблескивавшими отражениями фонарей на водной глади одного из тихих каналов, Антон подумал, что не имел права и дальше жить так. Только ничуть не понимал, что следовало конкретно делать. — Мне холодно, — сказал Денис в последнюю ночь, когда растолкал пьяного соседа по кровати от поверхностного сна. — Оденься, — пробормотал Антон. Денис спал в тонкой футболке и спортивных штанах, но на светлой тумбочке слева призывно валялся черный свитер. Денис последовал совету, но через пару минут повторил: — Мне все равно холодно. — Ты заболел? Я могу сходить плед попросить, — ответил он, но отчаянно пожелал, чтобы Денис отказался. Вставать, обуваться и топать на первый этаж представлялось почти смертельным испытанием. — Антон? Он повернулся и увидел лицо Дениса, на которое падал свет от луны, фонарей и яркой рекламной вывески на здании, расположившимся недалеко от их окон. В номере было поразительно светло для середины ночи. Денис выглядел рассерженным. — Что? — Ты реально такой тупой или прикидываешься? — спросил Денис, приподнявшись на локтях. Антон проигнорировал грубый тон и неприятное слово. Скинул с себя одеяло и неловко подвинул его на другую сторону, подумав вскользь, что намекал он на это. Зачем только? Если тупость заключалась в непонимании непрямых просьб, то Антон был первым в списке. — Укройся еще одним, — сказал он и повернулся к нему спиной. — Я и так засну. — Пиздец. — Послышалось рядом, но Антон уже почти уснул. Одеяло вдруг упало на него, неприятно окатив кожу волной прохладного воздуха. Сошедши с аэроэкспресса на Белорусской, Антон глянул на экран телефона и посчитал, что до поезда оставалось около двух часов. Смотрел на бледно-бирюзовое здание вокзала с меланхолией в душе. Хотелось остаться хотя бы в Москве: затеряться, оставить тоскливое прошлое позади. Денис молчал практически все время, и Антон больше не пытался начинать разговор. Напоследок они холодно пожали руки, и Антон, все же, спросил в его манере: — Словимся? Денис повернулся и устало, сонно посмотрел на него. Антон волновался. Вопрос о том, что случилось, так и висел в голове. Застрял между размышлениями о смысле собственной жизни и восприятием мозгами сменявшихся картинок: то пушистых облаков в иллюминаторе, то бетонных джунглей столицы. — Для чего? — спросил Денис, склонив голову. Антон тогда никак не понимал, что же сделал не так. Вспоминал, где и когда мог сказать не то, посмотреть не так. В голову ничего не приходило, да и Денис не казался каким-то ранимым обиженкой. Вряд ли дело было в деньгах — Дениса, в конце концов, никто не просил устраивать те каникулы. Оставалось только ругать себя из-за очередного напоминания о собственной неприспособленности к жизни, человеческим отношениям. Заболел живот. Видимо, выражение лица стало совсем страдальческим, поэтому Денис, не дождавшись ответа на риторический вопрос, добавил: — Спишемся, Антон. Я устал. Счастливой дорожки. Антон злился на собственную зависимость от чужого человека, который большую часть времени оставался картинкой на мониторе. Он смотрел за тем, как тот поспешно уходил с вокзала — неизвестно куда, притом — и понимал, что до безобразного сильно боялся его потерять. В таком случае Антон совсем бы исчез, оторвался от жизни. Несмотря на инициативу Дениса в их общении, Антон все равно чувствовал себя мерзкой липучкой, которую просто жалели и потому так долго не посылали куда подальше. Тогда, видимо, нашелся какой-то повод. Может, Антон и ошибался. Он перешел на кольцевую линию, доехал до вокзала и в наушниках «Русский танец» слушать не стал. Странная вышла поездка. Нижний Новгород-Москва, 2011, январь Тогда, по неточным подсчетам, шел сороковой час без сна. Антон походил то ли на безумного ученого, то ли на кого-то под эгидой «без определенного места жительства». Место своей определенности, тем не менее, не потеряло: все та же комната в Нижнем, в панельке спального района. На столе лежали две кособокие банки от энергетиков, от поглощенного недавно содержимого которых потрясывались руки и не закрывались глаза. Хотел закинуть пару таблеток кофеина вдобавок, но не стал, подумав, что подобный способ самоубийства был не только болезненным и долгим, но еще и ненадежным и безысходно тупым. За сорок часов с перерывами он написал пятнадцать треков, каждый из которых по длительности занимал не менее десяти минут. В моменте они казались гениальными, словно он открыл новый жанр, что взорвал бы не только андеграундную сцену, но еще и точно бы беспрепятственно подошел для глобальных мероприятий, вроде открытия Олимпиады. Ночами, что стали невероятно музыкально продуктивными, Антон забывал, что наутро, с больной головой и сухим ртом, он всегда, переслушивая шедевры собственного сочинения, плевался и фрустрировано выл в подушку от бесталанности. Информационная безопасность и ее древний, как мир, седой и слюнявый преподаватель, все разрушили. Антон завалил экзамен два раза подряд, а на третий сил прийти не нашел. Последовавшие четыре долгих дня после он не вставал с постели, слушая музло. Не закрывал глаз и не шевелил конечностями. Испугавшись пролежней, он, все-таки, вылез из-под одеяла и сел за стол, начав писать отчаянные и часто нескладные мелодии, что били синтезированными ударными, словно тяжелыми кулаками. Телефон лежал отключенным, чтобы исключить даже случайную вероятность ответа на звонок менеджера из бара, в котором он так и не появился. Антон таки совершил ошибку и вышел из комнаты. Застал мать на кухне. Отчего-то удивился, хотя знал, что она часто сидела за столом перед телевизором. — Чего не спишь? — спросил он и подошел к чайнику, нажав на кнопку снизу, что тут же засветилась желтым светом. Чай он пить не собирался, но хотелось куда-то деть руки. — Смотрю «Великолепный век», по ночам повторяют, — сказала мать. Резала какой-то дешевый сыр на потертой доске. Пришло осознание, что всего три года назад все было иначе. Жаловался тогда, сетовал, что не имел большего. Печалился о ранних подъемах, строгом отце уже померкнувшей в памяти Лены и отсутствии свободных денег. В ту январскую ночь он понял, что все радости прошлой жизни ушли, а горести остались, да только к ним еще и прибавилось тотальное бессилие и потяжелевший груз вины, якорем висевший на шее. Свое же нытье душило. — Почему ты не сказал, что тебя отчислили? — спросила мать, грустными глазами посмотрев на Антона, что, все-таки, передумал и налил себе чаю в пол-литровую стеклянную кружку. Он замер. Хотелось облиться тем ебучим кипятком. — А как об этом говорить? — тихо спросил Антон. Мать помолчала и кивнула. — Ничего, отдохни. Можно же восстановиться, да? — задала она вопрос в ответ и слегка дрожавшей рукой поднесла к губам стакан с водой. Сериал, тихо вещавший с экрана, похоже, ее не особо интересовал. — Можно, — немногосложно ответил Антон. — А можно спросить? — сказала мать со странным взглядом. Подобное выражение лица показывало сомнительную перемену настроения, совершенно не подходившую ситуации. Порадовался только одному: не свел хотя бы мгновенно мать в могилу своим новым маргинальным статусом. Кивнул. — Вот ты по телефону с кем-то разговаривал. Потом прекратил. Ты из-за этого такой расстроенный? Или из-за учебы? Или из-за папы? — Слово «папа» она сказала очень тихо. Не словились, конечно. Они с Денисом не списались, не созвонились и не увиделись. Он пропал, а Антон боялся отказа в компании больше, чем ясного и понятного взаимного игнорирования. Он видел, когда тот находился онлайн во ВКонтакте и в Фейсбуке. Вечерами около аватарки в Скайпе в виде кривого рисунка из «Биологического шоу» горел зеленый значок. Антон не знал, чем тот занимался в интернете и представления не имел, чем в жизни. Это постепенно сводило с ума. Он никому никогда о Денисе не рассказывал. То ли мнил его «тайным садом», то ли просто сомневался в его существовании, полагая время от времени, что просто-напросто его выдумал. Ощущение, конечно, проходило во время личных встреч, но они случались настолько редко, что те моменты и в расчет не брались. — Наверное. — Людей нужно беречь. Мать не вдавалась в расспросы и не навязывала советов. Она просто сказала, а Антон просто кивнул. — Наверное. Промелькнула мысль по поводу установления пароля на компьютер, но подозрение быстро отмелось. Вероятно, он просто слишком громко тогда разговаривал. На следующий день, маленько пришедши в себя и даже сбрив отросшую щетину, он уставился на смс-переписку с Денисом, в которой остались только односложные сообщения со времен поездки в Амстердам. 89ХХХХХХХХХ: Я двадцать девятого буду в Москве. Может встретимся? Прежде чем отправить сообщение, Антон пару раз поменял формулировку. Никаких билетов на руках он не имел. Срочных дел с миллионом встреч и контрактов у него, естественно, тоже не предвиделось. Сообщение с честным содержанием, вроде: «обрати на меня внимание и скажи, сука, что я сделал-то не так» выглядело бы грубовато. Спустя двадцать минут пришел ответ. Денис Громов: Ок. :) Антон минут пять смотрел на те две буквы и дурацкую скобочку. Хотелось податься в какой-нибудь конкурс идиотов — желательно с денежным призом. Точно ведь победил бы.***
— Да какое там новое, Антон. Летом чуть в больничку не уехал от жары. Денис быстро миновал многочисленные короткие пешеходные переходы на одной из центральных улиц, в которых Антон не ориентировался. Он зацепил глазом Кремль, что красным, считай зловещим свечением, обращал на себя внимание почти из каждого уголка того района. Время снова текло неправильно — слишком быстро, в Нижнем минуты были длиннее. — С ума все посходили с этими переменами. Я вот вообще не знал, кто мэр. Мне похуй. У меня начальница, по-моему, лично Лужкова знает. Ходит и кудахчет: как жаль, как жаль. Прошли в темный двор мимо украшенных в честь давнопрошедшего Нового года деревьев. Денис закурил. — А ты уже стал суперзвездой? — спросил он и ехидно улыбнулся. Антон покачал головой, до сих пор ничего, кроме сдавленного «привет» не сказав. — Костян вот тоже хочет, правда, все своими путями. Спелся с каким-то шаманом. Один раз накуренный пошел в метро со шляпой распевать йойк. Не спрашивай, что это за хуйня. Сам не знаю. Так ему вместо Грэмми выдали штраф и настучали по шапке. Каламбурчик вышел. Надо вас познакомить, слушай. — Обязательно, но я не хочу штрафов. Денис засмеялся, затушил сигарету и проскользнул вглубь арки. Вел он себя нарочито непринужденно, словно не прошел почти целый безмолвный год. Антон не знал, что бы произошло — не сделай он первый шаг. Возможно — ничего, и ничего так и продолжилось бы, растянувшись на долгие годы, пока они по воле судьбы не встретились бы где-нибудь, запричитав какую-нибудь околесицу про тесноту мирскую. Мысленно Антон поблагодарил мать за совет, данный в нужное время в правильном месте. Уселись за круглый столик в темном помещении ирландского паба: где-то между барной стойкой и типичной зеленой стеной, что, как казалось в сумрачном свете, покрывалась бархатной тканью. Людей сидело мало. Они пили. Антон забросил привычку глушить пиво подобно воде, заменив его исключительно на кофеин с никотином. Депрессантов хватало. Например, собственная реальность давала тот же эффект. Он мог проспать двадцать часов, так и не выспавшись. — Сходил на Guns N' Roses, — тихо, словно и не прекращая какой-то важный мыслительный процесс, сказал Денис. Антон снова не знал, кто это. — А я прочитал Ночной дозор, и меня выгнали из универа. — Поразительная причинно-следственная связь. Так и знал, что Лукьяненко долбоеб, — сказал Денис. — И чем ты теперь занимаешься? — Ничем, — честно ответил Антон, захотев начать жаловаться, но его прервал подошедший официант. — Вам что-то посоветовать? Если что, напитки можно заказать у бара, — сказал он, посмотрев в глаза Антону. На роль официанта он слабо подходил: ни вежливой улыбочки, ни имиджевого фартучка. — Нет, можно бургер, типа? — сказал Антон. Официант кивнул, ничего не записав и не уточнив, какой именно бургер. Возможно, он собирался принести самую дорогую позицию из меню, но Антон не имел ни сил, ни желания с ним общаться. — Мне тоже, — сказал Денис вдогонку. Помолчали. Во время тишины забавные своей маразматичностью вопросы вертелись на языке: Почему ты меня кинул, блядь? Что я сделал-то? Ты считаешь меня идиотом? Я идиот? Не подскажешь, как жить? От первых трех Денис бы точно открестился, а вот последний явно приходился не по адресу. Антону в тот момент отчаянно захотелось узнать какой-нибудь тайный адрес: посетить, как Костя, эдакого шамана в сибирской тайге, что мудро бы взглянул и подарил секретную книжечку, где пошагово расписывалось куда идти, с кем говорить и на какие кнопочки нажимать. Естественно, таких не существовало, к сожалению, даже в твердой бездне Байкальских льдов. Спустя десять минут официант любезно поставил тарелку с бургером на стол перед Антоном. Тот уже собрался уходить, но Денис решил напомнить о себе: — А мой скоро будет готов? Официант остановился, положил покрытую рыжими волосами ладонь на стол, поджал губы и сказал: — Узкоглазых пиздюков не обслуживаю. Денис резко поднял брови. Выглядел он тогда обезоруженным, застрявшим в недостойном положении. Выглядел, будто только сошел с картины в музее и случайно, по неосторожности, оступился о поставленную завистником-недоброжелателем подножку, и плюхнулся лицом в грязь. Возможно, только Антон увидел это так. Тогда он, на самом-то деле, очень обрадовался. Восхитился столь подходившей для собственной разбитости ситуации. Может, он и не нашел шамана, зато увидел сказочную возможность для эмоциональной разрядки. Официант все стоял, так ни разу и не посмотрев на Дениса. Глядел только на Антона в бестолковом поиске, видимо, одобрения. Он поднялся и со всей силы ударил рыжего в нос, из которого тут же полилась багровая в темноте бара кровь. Официантишка схватился рукой за стол, а Антон мысленно поблагодарил покойного отца за то, что тот не стал отмазывать сына от армии. Пусть социальной мимикрии он там научился плохо, да и стрелял откровенно дерьмово, но удар ему хоть какой, но поставили. Тем не менее, Антон не особо желал получить в ответ, поэтому быстро направился к выходу. Денис посмотрел на него безумным взглядом, но скоро взял себя в руки, одной из которых успел схватить бургер со стола, прежде чем выбежать из бара. Официант салфеткой утирал кровь с верхней губы. — Блядь, мы же за него не заплатили, — сказал Антон, сидя на лавочке в одном из дворов: том, на котором дыхалка уже приказала долго жить. Денис откусил здоровый кусок от бургера и передал его Антону. — Это мой моральный ущерб, — сказал он. — Тебе мало возмещения? — Антон усмехнулся. В костяшках слегка ныло. — Я хочу жрать, — ответил Денис. Посмотрел на свои ботинки и устало потер висок. — Спасибо, что ли. Антон подумал, что, наверное, такое случилось не в первый раз. Не исключено, что Денис постоянно сталкивался с подобным: косым взглядом сверху вниз или недобрым словом. Антон этого не понимал. В общем-то, он не представлял себе перебирание людей, даже исходившее из их личностных качеств, будучи благодарным за любую адекватную компанию. Снисходительное разглядывание тона чьей-то кожи или разреза глаз ему казалось абсурдным. Впрочем, он тогда вообще мало знал о людях как феномене. — Меня больше смутило, что он меня пиздюком назвал. Мне, блядь, двадцать семь лет, — сказал Денис. Слух резануло. Антон был на два года младше физически, но чувствовал себя лет на пятнадцать — не больше. Жизнь Дениса вполне соответствовала возрасту, жизнь Антона — далеко нет. Захотелось вернуться в бар и врезать рыжему поклоннику шовинизма еще разок. Они доели подарок судьбы в виде бургера и молча посмотрели на замерзшую лужу впереди. — Что я сделал не так? В Амстердаме? — тихо спросил Антон, поняв, что его устроил бы любой ответ. Он хотел решить хотя бы одну задачку со звездочкой. — Да ничего ты не сделал, — сказал Денис, и узкие брови его нахмурились, образовали графичную морщинку на лбу. — Я скоро перееду в другую квартиру. С Черкизона меня погнали. Приедешь на типа-новоселье? Я напишу. Антон подумал, что скоро у него не хватило бы денег уже ни на что. Недолго пришлось бы ждать, и он точно превратился бы в Грегора Замзу, что цепкими лапками отбирал бы пенсию матери, питавшись сладкой газировкой и яблоками, которыми, в итоге, она бы его и убила. — Приеду. — Молодец. Пошли.***
Вместо ожидаемой пешей прогулки случилась поездка на некоем допотопном трамвае-развалюхе с замызганными поручнями и грязноватым полом. Бабулька, сидевшая сложа руки, все косо поглядывала на них, когда те не могли никак определиться, кому полагалось сесть у окна — с пять минут они глухо стукались друг о друга, но так и не пришли к решению столь важного вопроса. Это и послужило причиной почти беззвучно вырвавшегося изо рта бабульки диагноза: «наркоманы…». Она покачала головой, тяжко вздохнула и повернулась к окну — разглядывала наверняка отлично знакомые ей пейзажики. Обвинений в предубеждениях старому человеку раньше времени выносить не следовало — Денис потом стоял, да с полуулыбкой и легким удивлением на лице все смотрел на Антона, пока тот хмурился и вглядывался в его переносицу. — Что? — Что? Подобный диалог, казалось, конца и не поимел — они то тише, то громче, то серьезнее, то шутливее спрашивали друг друга, прямиком до самой Кропоткинской. Антон в тот день выпил совсем немного, но все равно чувствовал себя то ли пьяным, то ли сумасшедшим: оторванным духовно от пола и наблюдавшим за сценой как бы со стороны. Тело же так и оставалось пригвожденным к полу темным бездвижным камнем. Соскочили, доехав до точки назначения, и отправились, собственно, «вперед» — именно такой ответ Денис дал, когда Антон решил поинтересоваться направлением пути. Погода, что выдавала добротный минус, явно не предполагала, что кому-то в здравом уме и твердой памяти взбрело бы в голову бродить по переулкам таким поздним вечером, но лично Антон холода и не чувствовал. В некотором смысле он даже ощущал тепло, исходившее, вероятно, от чего-то рядом — прямо как от приоткрытой зимним утром двери в метро. Шел себе тогда и глядел под ноги, лишившись моральных сил оборачиваться, смотреть вперед или выхватывать детали вечернего города по бокам. Денис что-то медленно, но увлеченно рассказывал — определить начало истории не получилось, но продолжалось все именно так: — Короче, что-то с видюхой тогда случилось. А у меня же бабла не особо было, я нашел каких-то человеков из Гольяново. Они там прямо в квартире все такое чинили за символическую сумму. Студенты, может, не знаю. Прихожу к ним — прям пешком, а они говорят, что все окей, но работы часа на два — сходи, мол, погуляй пока. Ну, я и пошел. Лето было, утро. Захожу в магазин за сигами, а там передо мной три бабки — то ли уже нажрались, то ли еще не протрезвели. Они там мучили девчонку на кассе: это то, это не то, отнеси — принеси. Я стою и думаю, господи, вот бы не доебались до меня, — в тот момент он повернулся, то ли чтобы реакцию считать, то ли чтобы дать тем самым понять, что, все-таки, опасения тогда подтвердились. — Одна поворачивается и такая: ты откуда? Я отвечаю: с Черкизовской. Она смотрит и опять: а реально откуда? Из Таджикистана? Я говорю, что из России. Она там дальше перечисляла все республики, которые знала. Я в конце концов сказал, что я из пизды. Так она мне лекцию прочитала, что нельзя так про родину, какой бы она ни была. — Денис закончил, а Антона слегка скрючило от смеха. — Бля, — сквозь хохот сказал он. На самом деле, Антон и сам не знал, из какого города был Денис. Чувствовал, что он бы ограничился примерно такими же ответами, которыми в седьмом году наградил тех загадочных незнакомок, находившихся безвременно подшофе (дабы, вероятно, не лицезреть трезвым взглядом тот восхитительный райончик, о котором и за МКАДом легенды ходили). Возле какого-то ресторанчика, каких вокруг теснилось несчетное количество, ругались мужички — бурно, с желанием выяснения истин и переходом на личности, но речь их воспринималась такой пьяной и смазанной, что ничего не получалось разобрать. Отвлекся на них, дурных, да снова потерял нить повествования собеседника, а тот и не заметил. — Ну, он вообще шебутной такой. Потерял перед поездкой паспорт на какой-то пьянке. Родители ему мозги вынесли, но денег оставили. Никогда этого, кстати, не понимал. Так мы поехали в Сочи, но знаешь что? Он там и деньги потерял, и паспорт — обычный уже. — Тут Денис принялся почти что злорадно смеяться, словно его действительно веселила черта Кости попадать в неприятности. — Там вообще пиздец был. Я, конечно, плохо помню, но мы там познакомились с каким-то парнем местным и тусовались у него дома. Потом, короче, они ушли гулять, а я спать остался. В итоге, приходит его мачеха, вроде как, и орать начинает, что, мол, ее муж сейчас придет. Заставила меня в шкафу прятаться. А я же прямо в их спальне уснул. Думал, помру то ли от смеха, то ли от страха. — Как ты вообще попадаешь в эти истории? — риторически спросил Антон, от скорой ходьбы слегка разогревшийся. — Ну, вон час назад тоже попал. Ты же видел как. Но если б ты поближе ко мне был, все бы так же хорошо и заканчивалось. Пришлось даже усилия приложить, чтобы глуповато не заулыбаться от того подобия комплимента. Возможно — вновь оставалось только молчаливо и неподробно анализировать — Антон оказался для него оазисом спокойствия и адекватности (такие предположения были очень нескромными). — Пришли, — сказал Денис и взглядом показал на какое-то здание. — Темно, конечно. Днем лучше видно. Но я его все равно очень люблю, а ты скоро уедешь. Антон шало посмотрел на красноватый, неровный, почти извилистый дом: попытался сосчитать немногочисленные этажи, но чердачки мешали поймать конкретику. Выглядел он узловато и красочно, даже в ночи — словно вытащили его из какой-нибудь западной экранизации сказки о «Змее Горыныче». Зацепился вдруг за мозаику, что ломала глаза — прохладная такая, глубинно-синяя, почти что миловидная и наивная, но, вместе с тем, благородно живописная. — Это волшебный сад, — сказал Денис, поймав направление его взгляда. Антон кивнул, словно те три слова объясняли всю суть изображения и, без лишних просьб со стороны, протянул Денису сигарету. Та ночь с причудливым замком, разгоревшейся Москвой и отчего-то необычайно жизнерадостным Денисом совершенно не вписывалась в картинку жизни последних месяцев. Возможно, несостыковка и вызывала ощущение стопроцентной галлюцинации: ветерок, буйство огней вдалеке, черное небо и хруст льдинок под подошвами воспринимались совершенно искусственными, словно были не штрихами обычной улицы, а предметами, кем-то сделанными. Вдруг — резко и нежданно — случилось нечто совершенно поразительное. В самом деле, Антон и в кино, казалось, подобных оказий не видел. На плечо Денису смело и беззастенчиво приземлилась здоровенная черно-серая ворона, вцепившись лапами в ткань пальто. Дополнил ощущение неправдоподобности окружавшему миру еще и тот бесспорный факт, что ни стряхивать птичку, ни глаз округлять, ни хотя бы грозно материться Денис не стал. Возможно, Антон попал в осознанный сон, сам того не желая, и очутился в неких астральных мирах — точно ведь не просто сел на поезд и доехал до вот таких сказок. — Прикольно, — тихо сказал Денис, покосившись на птицу, что настороженно озиралась вокруг. Походил он тогда на самую настоящую ведьму — даже не на пирата. — Не хочешь ее согнать? — тихо, боязливо сказал Антон, позабыв о сигарете. — Испугается и насрет на меня. Это в лучшем случае. В худшем — клюнет в глаз. Цепляется, зараза, — шепотком сказал Денис. Ворона, словно услышав оскорбление и страшно обидевшись на человечество, махнула крыльями и взлетела, напоследок в отместку ударив Дениса одним по лицу. Антон поднял глаза и нервно забегал ими по небу, но и следа птицы не увидел, хоть и вертел все головой. Убеждение в иллюзорности происходившего нахлынуло с двойной силой. Вдруг случился импульс. Когда Денис повернулся слегка, Антон взял и — без усилия, конечно — ткнул его в спину указательным пальцем. Осязанию он доверял чуть больше, чем зрению. — Ты что делаешь? — прищурившись, спросил Денис. Застыл тогда, так и не выбрав, что следовало предпринять. Вариантов отыскалось не слишком много, да и все они казались в высшей степени неприличными: рассказ о бредовых играх сознания, тупое «просто» или же недоуменное молчание, что заставило бы самого Дениса задумываться о собственной адекватности. Пожал, в итоге, плечами. Тот подошел ближе — даже слишком — и протянул средний палец, ткнув им Антону в лоб. — Что у тебя здесь? — Ничего, — негромко ответил Антон, все не в силах оторвать взгляд от его глаз. — Мне так тоже кажется. Или ты просто опыты на мне ставишь? В дневничок потом записываешь? — В голосе слышалось легкое раздражение и печаль одновременно. — Что? Денис вдруг крепко его обнял. Антон выдохнул, порадовавшись тому, что не разоблачили его приступ сумасшествия и прижался подбородком к плечу, на котором еще недавно восседала властно гигантская птичка, что по размерам вполне сопоставлялась с тем вычурным домом. Наверное, друзья так не обнимались — родственники, разве что. В самом же деле, если бы у Антона был такой брат — недосягаемый в своей идеальности — пример для подражания мог бы превратиться и в страшного врага ввиду детской зависти и жестокости. — Мне кажется, что я схожу с ума. Типа, без шуток, — сказал Антон, вцепившись холодными пальцами в его плечи. Не хотел же откровенничать, но не получилось. — М-м. От чего? — Не знаю. Я всегда был странноватый, знаешь. — Наивный ты просто, — тихо, с мудростью вековой в тоне, сказал Денис. — Выходить иногда надо за пределы своей черепушки. — Наверное. Объятие Антон разорвал, после чего они в молчании выкурили еще по одной сигарете и расстались. Денис поехал домой, а Антон побрел в скверную квартирку неподалеку от того местечка, чтобы поспать пару часов и поехать домой. Хотелось остаться подольше, но отчего-то он побаивался навязываться Денису, что и так открестился от него почти на целый год. Внезапно, когда он исчез из поля зрения Антона, все встало на места. Секретная Москва превратилась во вполне обыкновенную: взбалмошную и шумную, конечно, но без всплесков сомнительного происхождения энергий.