Салют, Денис

Москва, 2010, июль Организация свадьбы детей друзей еще каких-то ненаглядных друзей Ирины Мирной легло на острые плечи ее сына Константина, что последние годы с переменным успехом трудился в event-агентстве. Она искренне считала, что лучше организатора мероприятий во всем городе не нашлось бы, поэтому ответственно порекомендовала на ту роль. Костя ожиданиям ответил, вопреки тому, что, как и лирическим героям в классических поэмах, никто более в него не верил. Загородная база отдыха полнилась весельем, шампанским и наружностью, которая вполне сгодилась бы для голливудского кино. Гостевые домики, что количеством напоминали целый поселок, были арендованы под торжественное мероприятие. Они будто и сами млели, украсившиеся белыми лилиями и в восторге хлопали глазами-окнами, взирая на живописную, чуть ли не бесконечную живую изгородь. Украшательства попили Костиной крови, но он сумел исполнить главное желание всех собравшихся: оставить невесту довольной. Свадьба получилась по последним тенденциям, никто не опоздал и не обиделся, а важнее всего — девочке не пришлось грузить украшенную сверкавшей диадемой голову в столь знаковую дату. Гостей праздник насчитывал больше пятисот. Шел второй день. Главное веселье, уже перешедшее из разгара в уютные семейные посиделки, сосредоточивалось в середине местности: в одной из просторных беседок. Новоиспеченные молодые закрылись в дальнем домике у озера, предназначавшемся только для них двоих. По другую сторону, в начале ряда деревянных домов, что окнами выходили на дорогу, на первом этаже в лаундж-зоне, курили кальян уставший (жутко заебавшийся) Костя и его старый университетский друг Денис. — Мне после этого ада нужно в санаторий ехать, реально, — сказал он, раздраженно выкинув мундштук в угол. Выглядел он и вправду неважно: с красными глазами и взъерошенными осветленными волосами. В уголке правого нижнего века виднелась маленькая желтоватая точка: след синяка, что остался после ринопластики. С кукольным носом Костя и вправду стал симпатичнее. Стоило бы близким, может, забеспокоиться и вопросом задаться: для чего молодой и вполне гладколицый человек смело полез кромсать кости с хрящами, но никто негативных комментариев не давал — только восторгались. — Да, тебе давно пора в рехаб, — ответил Денис, развалившийся на темно-синем бархатистом низком креслице. — I won't go, go, go, — хмуро пропел Костя, поводив указательным пальцем в воздухе влево-вправо. В углу стояла полупустая, ну или, при оптимистическом взгляде, полуполная бутылка красного вина. Денис потянулся к ней и принялся пить прямо из горла, проигнорировав недалеко стоявшие бокалы. Вечером жуткая, пожароопасная жара, отступила. Тишина, прерывавшаяся сверчками, не давила на уши, а воспринималась, как благодать, ласкавшая болевшие головы. Костя отключил второй свет и подполз к Денису, собравшись поцеловать того в шею. Тот отпрянул и покачал головой. — Чего? — насупив брови спросил Костя. — От меня воняет? Или у тебя мандавошки? — Он засмеялся и отнял у друга бутылку. — Да, здесь, — сказал Денис и ткнул пальцем в свой висок, показательно покрутив. Костя сел на соседнее кресло, сложил колени и закатил глаза настолько сильно, что можно было испугаться, что они так бы и не вернулись в искомое положение. — Денни, у тебя реально фетиш на идиотов? Или ты сам уже такой? — Костя пил мелкими глотками, смакуя напиток во рту. То ли притворялся, что имел тонкий вкус, то ли действительно распробовал нотки гвоздики и черники. — Твой Тоша, по-моему, не в курсе существования гомосексуальности. Или импотент. Экология-то плохая. Выбрось из головы. Денис глубоко вздохнул и уставился на собственные ноги, обтянутые черной джинсой. Кто-то закричал снаружи, нарушил интимную тишину, но звук тут же испарился: сначала превратился в печальное эхо, а затем исчез насовсем. — Мне кажется, я ему нужен, — тихо произнес Денис. — Ой! Мне так тоже все время кажется, а потом: извини, детка, я женюсь! Придешь на свадьбу? Прости, детка, я улетаю в Париж, спишемся! Ой, я просто потерял твой номер и поэтому не звонил три месяца, зато нашел новую жопу. Сорри, детка! — Костя звонко поставил бутылку на пол. Денис грустно улыбнулся. Костя сам был виноват: напирал, навязывался, пугал собственной увлеченностью другим человеком. Если не получал мгновенного ответа на сообщение, то тут же впадал в истерику, начиная закидывать абонента чередой почти по-маньячески беспокойных сообщений. Если еще и учесть, что западал Мирный только на людей значительно старше себя — становилось и вовсе печально. Не все из них умели тыкать на кнопочки так же быстро, как он. Большинство из них и не искало душевной близости, предпочитая суровый мужской секс долгоиграющим романтическим перепискам. — Вообще тебя не понимаю. Скакал по членам, как нормальный человек, а тут в принцессу играешься. — Я вообще не собирался… Блядь, это все другое. Все по-другому, — с печальным видом сказал Денис. — Да я уже понял, что он «не такой, как все». Ладно, сиди и страдай дальше по своему «укройся одеялом» еблану. А лучше за жопу уже схвати, да и все, — сказал Костя и отправился на улицу, чтобы пройти к входной двери, подняться на второй этаж и заснуть крепким после вина и убийственно активных последних двух дней сном. Денис взял трубку от кальяна в руку, положил ногу на ногу и еще долго смотрел в окно, на пустую темную дорогу, помня о дремучем лесу, что скрывался вдали, покрытый чернотой ночи. За четыреста километров оттуда сонно лежал Нижний Новгород с Кремлем и Чкаловской лестницей, широкой Волгой и Блиновским пассажем. За две с лишним тысячи километров вычурно стоял Амстердам с его портами, каналами и музеем Ван Гога, которого Денис не любил. Москва, 2011, апрель В Костиных глазах определенно пряталась скрытая камера, что запечатлевала каждый вздох Антона. Может, засунул он ее где-то промеж ресниц. Другого объяснения тому, почему тот настолько пристально его разглядывал, не находилось. Спустя неумолимо долгое время, которое продолжались те упорные гляделки, он вздохнул и гнусаво спросил: — Ну как оно? Вопрос немножко поставил в тупик. На ум приходили ответы вроде «хуево» и «никак». Первый приближался к правде больше второго. Антон сидел на высоком стуле напротив Кости, что выглядел, как Сид Вишес перед смертью, но, надо сказать, смертью гламурной: по всем канонам баров на Пушкинской. Новая квартира Дениса оказалась просторной и еще не слишком захламленной. Витал дух переезда: коробки в прихожей, засилье их же на широком балконе, большая кастрюля на кухонной панели, обернувшаяся воздушной пленкой. Антон слабо представлял Дениса, готовившего борщ. Мысль немного развеселила. — Пойдет, — ответил он, не став пускаться в подробности. Да, это он и был. Тот паренек, что притащил Денису неправильный кофе из Макдональдса три года назад. Кое-что, конечно, изменилось — не только цвет его волос. Костя в тот апрельский вечер выглядел лет на десять старше, чем в тот майский день. — А у меня вообще не идет. Антон не видел ничего общего между ним и Денисом, зато, к собственному же сожалению, отметил схожесть с собой. Эдакая обреченность их роднила. Разве что, Антон не имел блесток в кармане, чтобы пригоршней деликатно припорошить апатию. Антон вспоминать далекий май восьмого года не переставал. Дело заключалось не только в Косте. Квартира была на Проспекте Мира, шумевшем и сиявшем через продолговатое кухонное окно. Улица в некоторой степени в большом городе потерялась: вроде и пристроилась недалеко от цивилизации, но бетонными мозгами понимала, что не особенно-то о ней и вспоминали, как бы не кричала. Квартирка тогда, подобно Антону, и представления не имела, сколько всего в ней собиралось случиться, причем с самого первого дня, когда Денис в нее въехал. Он, тем временем, вышел тихонько из ванной и тут же споткнулся о табуретку, стоявшую посреди гостиной. — Территорию нужно метить, правда, Антон? — сказал Костя и достал пакетик с белым порошком. Играло радио. Антон хмурился. Вспоминал рассказы мамочки о злых уличных наркоманах, что за гаражами насильно втыкали шприцы в детские плечи. Конечно, то была городская легенда, чтобы напугать и не морочить более голову воспитательными техниками. Всплывали также кадры из школьных классных часов, где уведомляли о проблеме наркомании в стране сомнительной компетенции социальные педагоги. Только и запугивали подвалами, притонами, разлагавшимися от уколов конечностями и набившим оскомину «Дном» Горького. Ни слова они не говорили о полированной мебели, значке Dior на кофточке Кости и гладкой коже Дениса, ничуть не пострадавшей от наркотической зависимости. Антон, в меру своих тогдашних способностей, признавал, что мало чего в жизни понимал, но одно он знал — социальная реклама была говном. Все спутывалось в гораздо более сложные причинно-следственные связи и не сильно-то хотелось изучать их на личном опыте, но Антон уже находился во вполне однозначной ситуации. — Что это? Костя хихикнул, взял кухонный нож со стола и начал показательно тереть лезвием собственную руку. На сухой стали остались кудрявые волоски, а дальше полезли частички кожи. Он взял немного на палец и сказал: — Вот я так вчера целый день делал и вышел полный пакетик, — сказал Костя, округлил рот и захохотал. От смеха его стало почти дурно. Денис молча наливал водку в рюмку, будто ничего удивительного не происходило. Видимо, в подобном их «тусовки» и заключались: водке, коксе и несмешных приемчиках. — Да расслабься уже, — сказал Костя и откинулся на спинку. Он посмотрел на Дениса. — Вообще, мне завтра на работу, так что давай я обмою твое это пристанище и покачу спать. Не мог, кстати, снять квартиру в нормальном районе? Чего тебя так тянет на восток? Денис пил не особо культурно: без праздничных правил. Заливался, подобно алкоголику, чья толерантность к этанолу выросла до неуместной для приличного человека степени. — Такая судьба, — произнес он, а Костя принялся «метить территорию», бодро раскладывая три дорожки на черном полупрозрачном столе. — А кем ты работаешь? — Антон задал вопрос. — Поминки организовываю. Знаешь, как оно там было… Умер и умер, но мы-то живы! — Костя засмеялся и лукаво подмигнул, убрав светлую челку назад. По радио играла попса. Антон хотел бы не прислушиваться, да музыка тянула за собой, мелодиями обвивавшись вокруг запястья и утягивая в глубину звука — не отделаешься. Поп вызывал легкое недоумение, как бесконечный детский утренник. Похоже, Косте именно это и нравилось. Денис не противился. В начале того вечера он вообще вел себя пассивно, подобно старой ленивой кошке. — Кого ждешь? — спросил Костя, раскрасневшийся и заведенный. Территория им пометилась. Денисом тоже, но он никак не изменился. Все глушил свою водку, словно жаждой мучился. Антона же продолжал брать на слабо какой-то сторчавшийся московский щегол. Взял, конечно. Костя, тем временем, пустился в рассказ о клиенте, что заказывал, к счастью, не поминки, а праздник в честь собственного юбилея. Тому, как Антон понял своими всклокоченными мозгами, исполнялось двадцать лет. — Ему нужен двухметровый торт! Он реально собрался его жрать? Как говорится, не было диабета — не было детства, — сказал Костя, дернув плечом. — Да нигде так не говорится, — сказал Денис спокойно, но выглядел так же встрепано. Глазки заблестели. — Говорится! — Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь, — хмуро произнес Денис. — Да! — вскрикнул Костя. — Чего? — Антону вдруг стало очень смешно. Он взглянул на Дениса, и тот поймал настроение, тоже начал хохотать. Пока Антон с Денисом, наконец наладив контакт, перебирали выдуманные изощренные пословицы, Костя поник и посмотрел в окно. Выглядывал вдали что-то, видимо, очень важное. Денис практически не прекращал улыбаться, и почему-то Антон тогда подметил его клык: белый, острый, слегка выступавший над остальными зубами. По радио заиграла «Одиночество любви». Он уже слышал как-то ту песню: пошловатую и определенно однодневную. Удивило, что ее вообще еще крутили. — Пошли курить, — сказал Денис, и Антон отправился за ним. Костя, уперевшийся в кулак подбородком, так и пялился обездвижено в окно: на прямую улицу и здание какого-то института с погасшими вследствие окончания рабочего дня окнами. Вышли на балкон. Антон прижался к холодной стене спиной, почувствовав, что закуривать, наверное, не стоило. Голова кружилась и болела, а сердце клокотало так быстро, что он знатно перепугался. Показывать страх было нельзя. Так заводилось, негласно и между строк: запрещалось бояться, плакать и задавать слишком много вопросов. Душа печалилась от осознания, что только сильные духом пользовались уважением. Антон не знал, почему слабость всегда наказывалась. К четверти жизни он сдался и даже поверил в то, что все остальные и вправду имели твердый характер и ответы на важные вопросы, а он оказался выкинутым на обочину существования только по вине собственной мягкотелости. Он затянулся сигаретой, и дым больно ударил по раздраженным ноздрям. Стало почти так же противно, как если бы нырнул в речку и случайно вдохнул воды. Денис висел на нем тяжелым грузом, и руки его напоминали веревки, накинутые на шею. Воняло водкой и его омерзительным одеколоном: запахи смешались с дымом, отчего стало совсем муторно. Ноги теряли чувствительность, а сигарета безвольно висела между пальцев. Рот высох. Чего Денис к нему прилепился — Антон не знал. Коснулся его бока ослабшей ладонью, чтобы легонько оттолкнуть назад, но Денис тогда понял жест по-своему. Он опустил голову, и скользкий язык его двинулся от шеи до челюсти, достигнув подбородка. Денис поцеловал его в губы, тяжеловесно вжав в стену. Честно говоря, Антон и тогда ничегошеньки не понял, потому что о гомосексуальности действительно имел весьма мутные представления. Она воспринималась чем-то далеким и скрытым, подобно Северному полюсу. Даже он, вероятно, занимал его мысли больше, чем то явление. Денис обнимал его на том балконе и целовал настойчиво губы, которые Антон почему-то открыл. Острая, сильная боль вдруг прорезала голову. Подступила тошнота. Денис отстранился, но все еще оставался близко. Холодные пальцы коснулись шеи, и он прошептал: — Пошли в комнату? Бельмо непонимания отступить не успело, уступив место старому доброму назальному кровотечению. Антон поднес пальцы к верхней губе и поморщился. Лоб покрылся мелкими каплями пота. — Я сейчас отключусь, — тихо, нервно сказал Антон, и Денис округлил глаза, тут же открыл дверь на кухню. Он аккуратно провел его за стол. Костя сидел на подоконнике у раскрытого окна. Песня все еще играла, хотя казалось, что прошло уже больше нескольких часов. Денис поставил перед Антоном стакан воды и сунул в руку салфетку. Подумалось, что, наверное, он залил кровью не только одежду, но и стул с тканевой обшивкой. Посидел так, попил воду мелкими глотками и поглядел на собственные носки. — Да ты ебанутый, что ли?! Крик тот стал почти смертельной, пусть и быстрой пыткой. Хотелось разрыдаться от головной боли. Внешне Антон лишь вздрогнул и, собравшись с силами, поднял взгляд. Денис с абсолютно шокированным, перепуганным выражением на лице сжимал кулаки на Костином капюшоне, который только и был заметен с угла обзора Антона. Где-то там определенно виднелась голова: светлая снаружи и, похоже, темная-темная внутри. От Москвы до Нью-Йорка, Сквозь открытые окна… В тот отрезочек времени многое закончилось: песня, вечер, дружба. Почти закончилась одна жизнь. Денис, отчаявшийся и пораженный, взглянул на Антона, но, видимо, быстро понял, что помощи от пытавшейся не потерять сознание фигуры, не дождался бы. Оскалил зубы и, все-таки, вытянул Костю назад, зло бросив на пол, словно тряпичную куклу. — Как же вы все меня заебали, — сказал Денис. Закрыл окно, выключил радио и ушел в спальню, из которой больше не выходил. Антон наспех умылся в прямоугольной кухонной мойке, выпил анальгин, что валялся в отключенном холодильнике, и помаленьку пришел в себя. Костя кое-как поднялся и вернулся на свое место. Прикрыл глаза и зарылся лицом в сложенных на столе руках. Сидел он так минут пятнадцать, нервно вздыхая и периодически шевеля ногами. Из забавной непринужденной встречи старых и новых знакомых, обстановка перетекла в стухшее макабре, в котором плясали выскользнувшие из старого шкафа скелеты. — Я поехал, — сказал Костя поднявшись. Выглядел он потерянно и озабоченно — видимо, тем страшным горем, что заставило его выброситься из окна. Костя Мирный мог бы оборваться, расквасив голову о твердый асфальт проспекта Мира. Может, того он и хотел. Может, такой и видел свою гламурную смерть. Ненадолго он остановился и усталым, грустным взглядом посмотрел на Антона. — Любит он тебя, как… Как малолетка Билла Каулитца… Прости господи, — хрипло сказал он, взял телефон со стола и ушел. — Попробуй оценить привилегии. Антон заснул на диване в гостиной на пару часов, а к четырем утра поспешно ушел из новой квартиры Дениса, бесславно прихватив пластинку анальгина с собой. Они, к счастью, не пересеклись. В поезде, смотря на безразмерные поля и высоченные тополя, он понял, что выглядели они гораздо ярче, чем по дороге в Москву. Все стало иным, словно резкость зрения подкрутили, добавили красок, а угол расширили процентов на тридцать. Тот случай на Проспекте Мира положил начало метаморфозе, произошедшей с Антоном. Пелена невежества, зашоренности и наивности постепенно начала спадать, отчего, видимо, и внешнее стало казаться более ясным. Тогда с такой стороны он еще не смотрел, продолжая сетовать. Глядя в окно, он обижался и огорчался. Чувствовал себя тупоголовой белой вороной, что суетно глазела на черного ворона, не замечая содержательных жестов крыльями. Казалось, что Денис его обманул, хоть и не мог врать человек, что мыслил в других плоскостях и говорил, видимо, на ином языке. Антон видел в Денисе брата, друга, что позволял оставаться на плаву и не зарываться в собственной депрессии с перспективой смерти — только совсем не гламурной. Денис видел в нем, должно быть, сексуальный объект. Безлико вертелись вопросы: Как давно? Почему? Что еще? Антон и так побито валялся на жизненном дне. Перспектива превратиться в наркомана, снюхавшегося с мужиком, его совершенно не воодушевляла. Коллапсов хватало и без того. Поморщился, вспомнив Костин капюшон. Да, они были похожи. Только даже поехавший чувачок с сопливым носом оказался смелее, быстрее, сильнее — как и все остальные, родившиеся без пелены на глазах. Остановившись на какой-то станции и посмотрев на невысокое здание вокзала, Антон зачем-то принялся убеждать себя в том, что ему показалось. «Когда кажется — креститься надо» — подумал Антон и обязательно бы перекрестился, если бы это хоть что-нибудь поменяло. Нижний Новгород, 2011, июнь В целом, если возможным бы стало отбросить въевшиеся животные реакции (отвращение, в первую очередь), он выглядел даже мило. Он был не коричневым, скорее темно-бежевым: слишком светлым для черного и слишком приглушенно-глубоким для белого. Таракан, неторопливо ползавший по соседней подушке, скорее всего, пришел с миром. В некоторой степени он вдохновлял, танцевавший под ласковое звучание ударных, искусственно состряпанное неделю тому назад в очередной украденной, слизанной с торрента программе. Антон бы с удовольствием протянул таракану палец, позволил ему медлительно обглодать подушечку. Это было бы практически очаровательно. Он улыбнулся. Нет, крыша пока что не уехала, лишь слегка преклонилась — поржавевшая, сырая. Просто нравилось ему о таракане думать, находиться рядом с явлением природы. Антон приподнялся и посмотрел в окно. Стоял очередной солнечный день: тридцатое июня. Дату Антон никогда бы не смог забыть. Наверняка ненадежной памяти удалось бы стереть все подчистую, слови он вдруг амнезию после страшной аварии или захворай болезнью Альцгеймера. Тридцатое же июня две тысячи одиннадцатого года стояло бы еще пару минут перед глазами в мельчайших деталях даже при условии, что Антону срубили бы голову мечом. Так и смотрел бы он, как на свет прожектора на стене, на ту свою комнату: желтую подушку с неопознанного цвета тараканом на ней, паркетный пол, залитый светом; пыльное стекло окна, рыжеватый шкаф и такого же оттенка рабочий стол. Даже полуторалитровая баклажка воды — смятая, с отклеивавшейся этикеткой — вспомнилась бы ему на смертном одре. Началось все с неожиданного телефонного звонка. Конечно, это был Денис: естественно, бесспорно, само собой. Тот самый добрый друг, что каким-то образом, подобно хорошему врачу, решившему заняться благотворительностью, три последних года удерживал крышу на плаву. Тот, что, как оказалось, как и все, альтруистическими порывами прикрывал свои самые обыкновенные желания. Тот, кого Антон последнее время упорно игнорировал. — Приве-ет, — протянулось в трубке. — Не поверишь, где я! У вас тут, конечно, не Кремль, а говно. Скинь свой адрес, я приеду. Антон замолчал. Стало очень (с язвительной интонацией) интересно, зачем он собирался ехать к нему домой. Рука, державшая телефон возле уха, вспотела. — Зачем? — Хочу извиниться за новоселье, — ответил Денис. Антон почему-то немного оттаял. Точно он, естественно, не знал, за что конкретно тот собирался извиняться и каким образом, но снова, в очередной раз попал в ловушку. Казалось, что Денис владел секретным знанием гипноза, что прекрасно срабатывал даже через телефон. Антон подумал, что избегание его, скорее всего, ранило. Забыл, что тот и сам подобным не гнушался. — Я живу не один. Мама придет в семь, — сказал Антон. — Тю. Я успею. Ладно, я тут на региона-альном форуме юных банкиров. Кажется, что выступающему не очень нравится, что я тут разорался. Пока! Пиши адрес! Антон не знал, предполагали ли региональные форумы фуршеты посреди дня, но последнее время вообще мало чему удивлялся. Зря. Что еще в тот день случилось зря, так это отправленное сообщение с адресом. Денис словно затесался где-то между своей конференцией и съемкой на обложку Forbes. Он был одет в белую рубашку и черные брюки, и, если долго присматриваться, могло показаться, что оказался он в них случайно. Будто ежедневно из дверей шкафа сыпались на его голову кожаные плащи да черные футболки, а тридцатого июня вдруг, ни с того, ни с его, упал брючный костюм. Выглядело благородно, но инородно. Денис кинул взгляд на висевшие в прихожей иконы и нахмурился. — Прикольно, — сказал он и достаточно беспардонно прошел в комнату: будто одноклассник, что забежал после школы попить лимонаду. Только они не были школьными друзьями. Кто бы пришел и разобрал, кем же они друг другу приходились. Объятий не случилось, рукопожатий, закономерно, тоже. Денис даже не поздоровался. Присели на постель. Денис склонился, практически улегся на бок и спросил: — Ну как ты? — Ответа он, стало быть, не ждал, поскольку тут же продолжил, параллельно доставал что-то из кармана. — По поводу извинений. Костян в прошлый раз какое-то говно взял, серьезно. Сегодня улов получше. Денис вынул из кармана пакетик. Антон вздохнул. — Мне это не интересно, — сказал он и откинулся на подушку. Таракан уполз, наверняка спрятавшись в глубинах пододеяльника, а, может, и укрылся под пластиковым плинтусом недалеко от прохладной батареи. — Допустим, — сказал он и придвинулся ближе. Антон смотрел на чужую руку, расслабленно лежавшую на простыни. В первую их встречу он допустил мысль, что Денис походил на женщину. Тридцатого июня две тысячи одиннадцатого года он больше так не считал. Широкая загорелая ладонь покрывалась вздувшимися от жары венами, опасно сообщавшая о его половой принадлежности. Она подползла ближе, беспардонно тронула низ живота Антона. Запястье находилось в опасном месте. Лицо сохраняло выражение безмятежное. — Это мне тоже не интересно. Даже тогда, в той напряженной и холодной обстановке, Антон безумно боялся навсегда его потерять. Он хотел и дальше разговаривать с ним, шутить, есть краденые бургеры в подворотнях, обсуждать игры с телепередачами да жаловаться на жизнь. Он хотел наблюдать за ним, учиться у него. Представил, что в тот момент Денис бы встал и ушел навсегда, а на языке бы не озвученным лежало «не уходи, пожалуйста, расскажи про свой форум и скажи еще раз про наш хуевый Кремль, а потом сходим погуляем и просто забудем о том вечере». Только Денис не ушел. Он выпрямился и без определенной интонации спросил: — Почему? Вопрос поражал своей простотой, и, как ни странно, у Антона нашелся ответ. — Я тебя не осуждаю. Я просто не такой. — А какой? — Ну, типа, нормальный, — сказал Антон, как всегда, не слишком хорошо подумав. Денис вдруг засмеялся, откинувшись на спину. Уложил голову на матрас. Раскинул руки и стал медленно водить по простыни. Грудная клетка неспешно вздымалась, просвечивая нижние ребра под светлой рубашкой. Долго он так смеялся, демонстрируя свои странные зубы. Антон добавил: — Мы же друзья. Мы же всегда были друзьями. Денис резко перестал смеяться. Губы его застыли, а шея напряглась. Рев мотоцикла гонщика, который все те бесконечные минуты наматывал круги, казалось, именно вокруг его дома, начинал действовать на нервы. Денис приподнялся на локте. — Антон. Мне вот интересно. Ты с каждым другом ночами пиздишь тет-а-тет? Расскажи-ка. Все тебя, значит, катают по Амстердаму? За каждого ты, я так понимаю, ходишь бить морду? Каждого ты обжимаешь с шепотками о том, что, мол, сходишь ты с ума?! — Денис начал орать. Подвинулся ближе и резко схватил Антона за запястье, грубо его встряхнув. — С каждым, сука, вот это вот? — Он так и продолжал теребить руку Антона, пока тот затравленно ее не вырвал. Приблизился почти вплотную и сказал: — Да мужики, чью жопу весь центр видел, так, сука, не сделают, потому что это — слишком по-пидорски, Антон. Усекаешь? Дальше он просто стал дразниться на повышенных тонах, повторяя старые реплики Антона. — Я скучаю… Ой, а ты уже уходишь? А ты завтра позвонишь? — Денис выдохнул, но орать не перестал. — Ты, как баба, что в дурочку играет, а я ботаник во френдзоне. Ты бы предупредил, блядь, по поводу ролевой игры. Приятных вещей, конечно, не сказали. Пелена, тем не менее, успешно сходила, и прекрасно Антон понимал, что Денис был прав. Не вписывались их отношения ни в какие дружеские рамки, причем очень давно. Если, впрочем, укладывать их в схему гетеросексуальности, то, скорее, именно Антон был асоциальным ботаником, что подружку свою идеализировал до такой степени, что позабыть успел, что та являлась обычным человеком. — Серьезно, я тебе не нравлюсь? Это смешно. — Нет. Извини. Я не собирался водить тебя за нос, — после паузы, собравшись с мыслями, сказал Антон. Не следовало. В целом, много чего делать не следовало: писать адрес, ездить в Амстердам, соглашаться на ночную прогулку три года назад. Тридцатое июня пелену не мягко убрало, а сорвало ее с дикой остаточной болью. Летний день лиственными ботинками с шипованной подошвой въебал по глазам так, что никакие холодные компрессы с зеленым чаем не помогли бы. Денис выгнул спину, нежно потянулся и увел руки за голову. Взгляд его поменялся. — Да-а, — прошептал он. — Конечно. Ты боишься, Антон, что папочка с неба увидит, что ты под мужика лег? Антон скорчился, тут же скрючился и посмотрел на Дениса остолбеневшим, полным ужаса взглядом. Он не поверил своим ушам. Человек, который так убаюкивающе успокаивал его долгими ночами после смерти отца, додумался ляпнуть нечто подобное. Это звучало омерзительно, но он так и не смог ничего ответить. — Наверное… — продолжил тот, нагло посмотрев на Антона, но то уже был не Денис, что-то переменилось: лопнула розовая оболочка доброжелательного «своего парня», оголив какого-то пакостного ублюдка, за ней прятавшегося. — Наверное, вся эта твоя латентность, Антон Сергеевич, от детских травм. Может, он тебя поебывал в детстве? — Рот закрой, — сказал Антон, и голос свой он не узнавал так же, как и человека рядом. Поднималась ярость. — А он тебе закрывал? — спросил Денис и весело усмехнулся: радостно, с ликованием. Клык, который Антон заприметил еще в Москве, поблескивал. Он стал раздражать зрение, поэтому Антон быстро решил проблему, смачно чмокнув его тяжелым кулаком. Кровь полилась изо рта, изгадив презентабельную белую рубашку. Врезал он еще пару раз. Отвечать, конечно, Денис не собирался. Он осторожно держал руку у губ. — Пошел нахуй отсюда. Быстро. Прошло не больше минуты до пронзительного хлопка закрывшейся двери. Антон поднялся и на дрожавших ногах пробрался к прихожей. Воспаленной голове казалось, что где-то между высокой обувницей и твердой стеной с тяжелым тесаком стоял Денис, поджидавший появления цели: хрупкой черепной коробки Антона. Конечно, его там не оказалось. Зато снова падал солнечный свет — прямо на крупную каплю кровавой слюны с лежавшим в ней человеческим клыком возле старого, потертого коврика. Хотелось догнать Дениса и засадить ему его сраный зуб обратно — задом наперед. Вытирая кровь с пола, Антон еще многого не знал о тридцатом июня две тысячи одиннадцатого года. Он никогда не интересовался прогнозом погоды, поэтому не ожидал, что начало июля предвещало ветра, из-за которых он стал бы носить толстовку, что висела на крючке в прихожей. Он не додумался проверить карманы, так что до кульминационного момента так и не узнал, что Денис оставил ему неблагородный подарок в виде «улова получше», предварительно бережно протерев полиэтилен тканью манжеты белой рубашки. Кульминационный момент настал в отделении милиции, где его старый добрый московский друг оставил заявление о нападении, заранее сняв побои. Антон не знал той истории заранее, поэтому не учитывал самого главного. Родившись физически в мае, по сути, родился по-настоящему, он именно тридцатого июня, но не прошлого века, а протекавшего двадцать первого. Жизнь разделилась на до и после в ту пусть и страшную, но, в конце концов, самую важную дату. Тогда он так и стоял возле мусорного ведра, глазел на пропитывавшуюся кровью туалетную бумагу. Таракан, все такой же темно-бежевый, выполз из-за угла, и Антон грубо придавил его ступней, обернутой в черный носок. Нижний Новгород, 2011, июль Кольцо, что Антон выдрал из нижней губы, брошено валялось на белом широком подоконнике. По телевизору шла передача про акул. На экране показалась неспешно плывшая по Карибскому морю рыба-молот, смешившая и устрашавшая одновременно. Вообще-то, она и вправду выглядела милой, если забыть о том, что передвигалась по воде она в поиске живой еды. Матери дома не было. Антон беспокоился за нее, потому что ночью та никак не могла заснуть, дважды выходила на кухню. Один раз зашла к нему в комнату и грустно поглядела. В целом, ничего неприличного Антон в три часа ночи не делал: сидел за компьютером в старых наушниках, не пьяный и даже принявший вечером душ. В кошельке не оставалось денег, прямо как надежд на лучшее. Антон усмехнулся подобному сравнению, когда акула упряталась в глубине воды, скрывшись от оператора National Geographic, или, черт бы вспомнил, какой из трехсот каналов был тогда включен. Уединение с природой через пиксели старого телевизора нарушил звонок в дверь. Всегда так случалось: сидел себе, ловил вибрации успокоения, и вечно кто-то все рушил. Антон подошел к двери и, неосмотрительно проигнорировав глазок, открыл ее. — Здрасте, лейтенант милиции… — говорил слегка картавый мужчина в форме, а мужчин в форме Антон обычно не ждал. Он вообще не собирался принимать гостей, и, честно говоря, побаивался милиционеров. Внезапно чуть успокоился от разумной мысли, что в доме он жил старом, и случалось там за прошедшие годы самое разное. Лет пять назад жильцы жаловались на толпу мигрантов, что ненароком подожгла обои, из-за чего случился местечковый пожар, перешедший, тем не менее, с балкона на соседнюю квартиру. Бытовые ссоры семейных соседей вообще считались обычным делом. — Здравствуйте. — Заявленьичко тут на вас, значит, поступило, да… Антон плохо воспринимал его речь, заплывши во внутренние объяснения визита. Быстро они рассыпались. Заявленьичко. Стал судорожно вспоминать, когда в последний раз слушал музыку без наушников, но тут же понял, что за подобные проступки «заявленьичка» не писались. Антон уставился на милиционера. — Что? — Ну так, вы у нас Антон Сергеич Чернышов, получается. Антон кивнул, побоявшись даже представить, какое выражение застыло у него на лице. — Получается, — приглушенно повторил он. Пришлось быстренько собраться и прийти в себя хоть на капельку. — Какое заявление? Что случилось? — С Денисом Громовым знакомы, так ведь же ж? — Ну, типа, — ответил Антон, подумав, что «типа» вышло лишним. Лейтенант глянул на него искоса, начав рассматривать лицо, затем спустился ниже, хмыкнул и достал собственное удостоверение. Антон мельком посмотрел, но не особо им заинтересовался. Зрение расфокусировалось снова. Он то ощущение, конечно, любил, но в тот момент посчитал, все же, крайне неуместным в него проваливаться. — Типа, товарищ Чернышов, вопросики решать можно-то и без, так сказать, рукоприкладства. Антон вытянул губы и чуть не усмехнулся. «Вот же сука» — подумал он. Да, таким он Дениса и посчитал: мстительным, самолюбивым мудаком, который так оскорбился от вполне справедливого ответа на пургу, которую начал нести. Мог бы в ответ ударить. Не выглядел он слабаком. — Поедемте составлять протокольчик, — сказал мужчина, и Антона словно водой облили. Он еще пять минут назад преспокойненько сидел на кухне и пялился в телевизор, наблюдая за акулой, что идиллически плавала в водах далекого океана. Тогда же его уже собирались увозить в милицию. — А почему вы считаете, что я его бил? — спросил Антон уверенно, хоть глаза и предательски забегали. Милиционер усмехнулся, но не злобно, а даже как-то по-отечески. — Ну а где ж вы были тридцатого июня с шестнадцати часов двадцати минут до шестнадцати часов пятидесяти минут? — Дома. — Так Громов ваш, собственно, тоже тут был. Мы информацию, знаете ли, учитываем. Вы у нас, товарищ, я так понимаю, без четкого графика, хе-хе. Антон был в шоке. Он так и не понял, действительно ли тот сказал «хе-хе». Слегка потряхивало. Денис расписал все до минуты, не поленившись попереться к врачу, а потом в отделение. Видимо, Нижний Новгород ему пришелся настолько не по душе, что он предпочел те достаточно неприятные процедуры прогулке по набережной или ужину в ресторане с коллегами. Хотя, жевать без одного зуба было бы не особо удобно. — Составляйте протокол здесь, зачем мне куда-то ехать? Мужчина снова долго-долго на него посмотрел, разглядывал сверху донизу. Да, Антон выглядел неважно. Он похудел, осунулся за последние месяцы. Глаза покраснели от сбитого режима сна, а губы высохли. Под нижней краснело пятно возле дырки, что пробил ему Денис в той старой, почти прошлой жизни. — Да не боись ты. Заплатишь штраф и побежишь дальше тунеядствовать. Или ты у нас мимо кассы трудишься? Антон понял, что тот перешел на «ты». Что еще стало ясно — так то, что светил ему увлекательный день с поездкой в милицейский участок и протоколами, а также минимум годовая запись об административном нарушении в некоей важной книжечке с исчерпывающей личной информацией, которая, видимо, бережно в городе хранилась. Голубые глаза милиционера с желтоватыми пятнами у краев белков смотрели уже совершенно не по-отечески. Миролюбивость исчезла. Еще со времен отношений с Леной Антон знал, что с людьми делала такая работа: превращала их в роботов-актеров, что сами руководствовались лишь презумпцией виновности, хоть и предписывалось делать наоборот. — Нет, — произнес Антон, ответив на последний вопрос. Пожал плечами. Да, если отключить эмоции, то это было справедливо. Распустил руки — отвечай. — Хорошо, поехали составлять ваш протокол. В машине, что являлась совершенно обыкновенной легковушкой, а не грозным зеленоватым батоном, Антон пытался отогнать подальше анекдотические бредовые мыслишки. Если бы он, вместо прямолинейного человеческого разговора, содрал бы с Дениса брюки в тот день и исполнил его похотливое желание, то не ехал бы в гребаный участок, где на него зашили бы позорное дельце. Словно пьяница, что на рассвете повздорил со случайным прохожим у пивнушки, он собирался получить штраф за драку. В случае со стянутыми штанами, все бы осталось хотя бы втайне. За окном проносились многоэтажки, стройные ряды домов-расчесок, прямо как в «Доме, в котором». Антон не особенно любил читать, но от той книги не смог оторваться, проглотив за две ночи. После нее он подумал, что приобрел способность задерживать внимание на литературных текстах, а особенно длинных, так что взял другую книжку, название которой уже не помнил, но так и не пробрался дальше первых двух страниц. «Ночной дозор» он и тот читал четыре месяца. Книжки… Да какие к черту книжки, когда творилась такая дурь. Захотелось курить. Здание милиции напоминало старую школу. Мелкие куцые кустики вокруг него то и дело наклонял ветер. Тучи покрывали небо. Собирался дождик. Антон плохо представлял себе процесс, который его ожидал. В коридоре с низкими потолками он стоял и ждал, думая, соответствовало ли все правилам или, предполагалось, что ему должны были сразу наложить наручники на руки или же всунуть в них грабли, отправив на общественные работы на долгие пятнадцать суток. Штрафов платить было решительно нечем, о чем он в коридоре с желтыми стенами и вспомнил. В тот момент он не учитывал непредсказуемости. Антон отлично справился с экзаменом по теории вероятности, но и мысли не допустил о том, чтобы в обычной жизни взять листочек, ручку и просчитать процент возникновения тех или иных сложностей. Не учел спонтанности действий и слов милиции, как и своих реакций. Тридцатого июня же не учел того факта, что он очень плохо знал Дениса и, что еще хуже, плохо знал себя. — В кабинетик четыреста два пройдите, — сказал все тот же лейтенант, появившийся в коридоре с бумагами под мышкой. — Тут у нас, значит, рамочка. Выкладывайте ключи и телефон. Антон раньше не видел подобных футуристических приспособлений, и представления не имел о механизме их действия. Вообще-то, он уже прошел через одну на входе, но так как на нее никто не обратил внимания, она осталась не примеченной. Глядел бы подольше — понял бы, что она была совсем не футуристической, а скорее доисторической, и вряд ли работала исправно. Антон послушно выложил озвученные вещи и прошел. Арка визгливо пищала несмотря на все вынутые железки. — Все доставайте. Антон вытащил все и перестал дышать. Зрение сузилось до размеров того сраного пакетика, что прыгнул в руку вместе с древней скукожившейся салфеткой. Он был слишком маленьким, чтобы почувствовалась припухлость, но слишком большим в контексте ситуации. Светился, что ли, он в прихожей, раз милиционер так тщательно рассматривал глаза Антона да буйный цвет веснушек вместе с мелкими прыщами на его щеках? Он представил, как Денис сидел в своем сраном офисном кресле, печатал отчетики, облизывал приделанный в стоматологии новый керамический зуб и ехидно лыбился. «Что это за месть-то такая несоразмерная, блядь?» — уже позже пронеслось в голове, когда Антон сидел не в пустом кабинетике, а за сраной решеткой, как обезьяна в зоопарке без зрителей. Точнее, один был. Мужчина впереди сидел за невысоким столом и переписывался с кем-то по телефону, не обращая никакого внимания на паренька, у которого ломалась жизнь и без промедления улетала крыша. Прошел час. Антон не понимал, чего его заставляли ждать. — Я тебе не нравлюсь? — Нет. Поговорка такая была: «на нет и суда нет». Определенно, его бы и судить не стали, сразу бы кинули за такую статью в хтоническое Торбеево, где он бы познал радость прогулок под небом, послеобеденных перекуров и мужской любви. Почти наравне с ужасом вышеперечисленного, а также душем раз в неделю, крайне непитательной едой и сломанной, блядь, жизнью, стояла другая проблема. Никто бы не позволил ему слушать в тюрьме музыку. Он не смог бы ее писать. Мог и дальше бы сидеть да уютно зарываться в собственные ужасавшие восприятие ожидания, а также вспоминать прошлое и прощаться с любимыми занятиями, но… Пелена-то спадала. Вспомнил телевизионные сериалы и сделал пометку, что следовало смотреть больше кино — желательно, притом, не в сказочной стране Мордовии. Оно же имитировало жизнь. — Извините? Можно позвонить? — громко спросил Антон. Мужчина, вопреки ожиданиям, где он встал бы и брутально высказал нечто грубое, обратившись не иначе как «щенок», просто ответил: — Да. Руками, которые одолел тремор, Антон залез в контакты и, подобно порядком поднадоевшему дружку, что никогда не поздравлял с праздниками, зато охотно вспоминал, когда приключались проблемы, позвонил Лене. — Алло? Антон поблагодарил всех Богов вместе взятых, а также старую добрую теорию вероятности за то, что она взяла трубку в тот день. — Лена, привет, — сбивчиво заговорил он. — Мне срочно нужна помощь.

***

Отец Лены носил презабавное имечко: Игорь Мышкин. Фамилия, может, подходила его дочке, но точно не ему. Походил он скорее на Хрюшкина или Поросюшкина. Выглядел так, словно питался исключительно майонезом последние лет десять. Маленькими глазками своими смотрел он на Антона, прямо говоря, как на говно. Естественно, прекрасно Игорь знал, кто перед ним сидел в том донельзя малюсеньком кабинетике. Вряд ли незамеченными он оставил те пять лет, что Чернышов терся около единственной и любимой дочурки. Времена изменились. Приличный паренек, к которому Мышкин вряд ли тогда испытывал истинную неприязнь или, тем более, ненависть, превратился в его глазах в Журова из «Груза 200». Антон не представлял, какие уж красочные эпитеты подбирала Лена, чтобы отец ее согласился сорваться, притащиться в отделение, договориться о чем-то с коллегами, отозвать новоиспеченного преступника в отдельное помещение и начать беспечно его разглядывать. Вероятно, он пытался подобрать какое-нибудь приличное слово для старта разговора или, например, обдумывал ход действий, но Антон не мог залезть в его голову. Складывалось впечатление, что заперли его в школьном классе с самой злой учительницей один на один. И правда, выглядел он тогда, подобно нашкодившему школьнику, что посмел покурить в туалете на переменке: теребил пальцы, глядел под ноги и старался дышать поглубже, чтобы соплей не напустить. — Как тебя угораздило? Конечно, если бы Антон в тот момент находился в душевном равновесии, то экспрессивно бы рассказал, как. После, вероятно, получил бы по башке за откровения, плевок в глаз и посыл пойти подальше. Некоторые вещи не оправдывались даже любовью к детям. О равновесии, безусловно, речи не шло. Тряслась и плавилась картинка перед глазами. Антон, к тому же, уже плохо разграничивал свою личность с тем столом, за которым они сидели. Он не понимал, кем он являлся и существовал ли вообще. Возникла догадка (неверная, в общем-то), что Денис как-то умудрился сунуть ему кислоты, и завис он просто-напросто в каком-то бесконечном бэд-трипе. — Это не мое… Разве я бы притащил это сюда? Это же очевидно… — сбивчиво говорил Антон, старавшись не материться. — Громова? Да он на другом конце света прописан. Разбираться никто не будет — ты сюда это притащил. Антон все крутил одну и ту же мысль, — совсем не о Денисе и его загадках — а о том, что следовало просто сунуть руки в карманы или просто надеть другую толстовку. В конце концов, следовало просто вытолкать Дениса за дверь, но никак не трогать его. — Что мне делать? — спросил Антон. — Вот смотрю я на тебя и думаю, — начал он. Запнулся, хмыкнул, потер переносицу. — Хорошо, что ты тогда не согласился. Я про Лену. Испортил бы ей жизнь. Она дура, лежала целыми днями, ревела. А я вот смотрел на это и думал, мол, неужели есть ради кого убиваться? Да нет же. В тот момент о Лене Антон думал в последнюю очередь. Он давным-давно ничего не знал о ее жизни, кроме факта наличия мистического невидимого мужа, которого та шустренько где-то добыла. Другое ощущение времени, что ли, она имела, раз быстренько забыла пять лет отношений и побежала к другому. Какими целыми днями? Шестью? История, конечно, ранила. Вместе с тем, в сравнении с перспективами Антона на ближайшие несколько лет, являлась самым нелепым поводом для переживаний. — Наверное, — глухо, почти неслышно сказал Антон, чтобы не молчать. Мышкин почему-то коротко посмеялся. Антон искренне не понимал причин для веселья или злорадства, словно он сделал и вправду нечто отвратительное по отношению к его дочери или к нему самому. Люди расставались — ничего смертельного. Лене вообще очень повезло: у нее был живой отец, статус в обществе, отношения, и, что самое главное, она не знала Дениса Громова. — Отца пожалел бы. Он-то все видит. — Да я, в общем-то, из-за него и подрался. Мышкин долго на него посмотрел и покивал. Вероятно, что-то в нем смягчилось (так, на секундочку). — Через залог пойдем, — сказал Мышкин. — Это же все равно суды… — Не суды, а суд. Угомонись уже, а то обоссышься тут еще. — И как… Мышкин поднял обе руки, согнув их в локтях, и стал трясти. Выглядело так, словно кто-то, не знавший языка жестов, пытался объясниться с глухим. — Чернышов, Лена меня умоляла тебе помочь. Не знаю почему. Даже думать не хочу. Я свою дочь люблю. И слово держу. Ты, Чернышов, математик, хоть и неудавшийся. А я не благотворитель. Мое дело — помочь. Твое — поскорее разбогатеть. Ты же у нас не виноват, — говорил Мышкин, и смысл его слов терялся. — Я… Понял… — голос предательски дрожал. — Яиц у тебя нет. Угомонись, говорю тебе. Не высовывайся из дома пока. Давай. На выход. Всецело Антон в тот день понял только одно: идти наперекор Денису было страшно, унизительно и очень-очень дорого. Путей к богатству Антон не видел никаких. Мог бы, может, отправиться к Денису в банк, где тот ебучий пидорас выдал бы ему кредит, кокетливо поставив сто процентов годовых в договоре. Во время поездки домой, где его поджидала долгая рефлексия и нервный срыв, Антон написал сообщение Денису, на которое тот, конечно, не ответил. 89XXXXXXXXX: Чтоб ты сдох. Мышкин, в итоге, оказался прав в своих не особенно-то увещевательных, но вполне правдивых обещаниях. Оставалось только разбогатеть. Не отошедши от приключения, Антон плохо спал и без конца думал о Косте Мирном, что, возможно, и знать не знал, к чему косвенно оказался причастным. Представлял ли он, что устроил его собутыльник за четыреста километров от Кутузовского проспекта? Скорее всего, нет. Вероятно, его гораздо сильнее заботили собственные проблемы в лице двухметрового торта и причин для кокаинового самоубийства. Многим позже Антон пришел к следующему умозаключению: если человек годами игнорировал знаки судьбы, то в момент — обычно наиболее для того не подходивший — терпение ее лопалось, она доставала острый крюк и принималась за жопу тащить его на правильную дорогу. Тем июлем благодарил он не судьбу, а семью Лены Мышкиной, ангела-хранителя и некоторую благосклонность судебной системы.