Салют, Денис

Москва, 2011, декабрь Корпоратив по случаю Нового (предвещавшего апокалипсис) года у одного из крупных банковских учреждений проходил в Marriott'e, где собрались не только местные сотрудники, но и многочисленные региональные. Украшенные елки, усеянные игрушками, смотрелись крайне искусственно, как и картонные коробочки с «подарками» под ними. Белые скатерти, лилии в вазах и бутылки с вином служили фоном для поддато болтавших друг с другом людей. Чьи-то диалоги получались нарочито скучными, словно их и не предупредили о празднике, и те подумали, что работку-то просто перенесли в другой офис: пестревший лентами и карамельными тростями. Чьи-то, в общем-то, цензуры не проходили. Атрибуты радостной многовековой традиции отлично прикрывали то, что светловолосый паренек, который пришел на веселье в качестве «плюс один» и не имевший никакого к банкам отношения, не мог удержать ноги на месте и вечно утирал пот со лба. Также они укрывали от большинства посторонних глаз пустое и усталое лицо человека с пучком на голове, который того блондинчика и пригласил. Смягчали они и угрюмые на тех двоих взгляды от женщины в туфлях на тонкой шпильке, которой, вероятно, хотелось выпроводить их из помещения, чтобы не портили гостям настроение своими кислыми минами. Прятали они, может, и многие другие глобальные и локальные проблемки, касавшиеся той сферы и тех людей, но мало кто в канун праздника о таком думал. — Выпей еще успокоительного, — сказал Денис. — Да иди ты нахуй со своими пилюлями, — прошипел в ответ Костя. Мирный уже как неделю не травил давно не юный организм разного происхождения запрещенными веществами. Штормило его знатно: злился, огрызался и хлестал вино, не гнушавшись смешения с транквилизаторами. Денис поймал взгляд Леры, что неизменно вертелась рядом и крутила раздраженно мобильник в руке. Возможно, ей не нравилось, что праздник ее протеже, давно в протекции не нуждавшийся, на местечковом уровне превращал в тихие наркоманские разборочки. Костя с Денисом вышли на улицу. Чуть отошли в узкий переулок и встали у стеночки на запорошенную снежком мощеную дорожку. — Сильно хуево? — спросил Денис, выглядевший так, будто и сам находился в состоянии не более утешительном. Костя кивал и кивал, смотрев под ноги. Наступал на подмерзшую лужицу возле арки, и та выдавала однозначный хрустевший звук. Верхней одежды Мирный надевать не стал. — Скажи что-нибудь. Мне нужно отвлечься. Давай, скажи! Падал некрупный снег под уличным светом в ночи, и думать он не желал о том, почему какой-то Костя так печально на него смотрел. — Я что-то такое сделал, — почти неслышно произнес Денис, предварительно с легким усилием разлепив высохшие губы. Он страшно исхудал, быстро потерял результаты интенсивных силовых тренировок. — Что? — спросил Костя спустя время, за которое, видимо, шуточки выдумать так и не смог. — Помнишь Чернышова? — У тебя, Денни, рекорд. Ровно шесть месяцев я о нем не слышал. — Я ему подарок сделал. И рассказал об этом лицам закона, знаешь, — тихо сказал Денис. Костя все кивал, словно ожидал продолжения очередной истории, где Денис что-то эдакое говорил и глазки строил, а Антон мычал да продолжать нести какую-то пургу, мол, холодно нынче было ездить в поездах ночами. Спустя минутку до Кости дошло. — Что? Нахуя? В смысле? Как ты додумался-то до этого? Он даже немного взбодрился. Поймал, видимо, вибрацию мысли «кому-то хуже, чем тебе». Денис выглядел безнадежно разбито, словно искал опровержения тому, какой омерзительный поступок совершил, но не находил. Волшебно, может, полагал, что Костя бы посмеялся и гаденько прокомментировал, что Чернышов с таким отношением к жизни подобного и заслуживал. Только Костя смотрел пораженно и отвращено — в абсолютном шоке и непонимании. — Зачем, Денис? — Полное имя из его рта звучало инородно. — Ты меня не слушай. — Они говорили иногда так, когда делились чем-то тайным и не очень приглядным. Фразочка была условной альтернативой девчачьему «только никому не говори». — У меня долго было чувство, что он надо мной прикалывается. Типа, я ему клоун, блядь, на день рождения. Я последовал твоему совету. Он меня ударил. Я выбесился. Беситься я умею. Мне так хуево. Я себя просто ненавижу за это, но нихуя же не вернешь обратно. Так себя, наверное, убийцы чувствуют. Только я же не… — Я! Я! Я! — закричал Костя. — Головка от хуя, Денни. Ты не в себе! И вечеринка твоя — говно. Что с ним сейчас? Обмудок ты ебаный. — Да нормально все с ним! Я тебе, блядь, слюни неделю подтираю, а ты меня стоишь и поливаешь, сука! Денис разорался на весь переулок, — взлохмаченный и растрепанный — срывался на хриплые вскрики и плевать хотел на людей, проходивших рядом. Размахивал дрожавшей рукой перед побелевшим Костиным лицом. Тот нервно покуривал ментоловые сигареты и не моргал, пораженно смотря на озверевшего Громова. — Я для тебя такой же клоун. Тоже подарочек кинуть? Знаешь, Денни, люди в отключке иногда прекрасно слышат. Я человек, а не «ебаный тупой наркоман». Давно хотел тебе напомнить… Сначала Костя тоже поймал повышенный тон, но к концу уже почти шептал. Поглядывал периодически на двух мужчин на другой стороне дороги, что подозрительно смотрели на них; словно готовились то ли милицию вызывать, то ли бросаться разнимать тех двух персонажей мыльной оперы. — Да, давай, Костя, переезжай ко мне! Превратишь мою квартиру в притон, а на восьмой день истории нашей любви пойдешь радостно с пенсионерами ебаться! — Ребят, у вас все нормально? — Со смешком крикнул один из незнакомцев, стоявший с кальяном неподалеку. Должно быть, чувствовал он себя как минимум турецким принцем, раз решил устроить такой экстравагантный перекур. — Да! — В один голос ответили ему Денис с Костей. Замолчали, застыли на местах и с проходившей разъяренностью смотрели друг на друга. Костя подошел к нему вплотную, положил руку на плечо и сказал: — Денни, я тебя очень люблю. Но хватит, я тебя прошу, культивировать свои детские обидки. Ты, может, и принцесса, но даже у них ближе к тридцатнику мозги на место становятся. Опаздываешь. Костя печально на него посмотрел и, забыв про брошенную на стульчике за столом со скатертью куртку, ушел в сторону шумной Тверской, чтобы взять такси, доехать до все той же квартиры на Кутузе, развалиться на плитке душевой кабины под струей прохладной воды и уснуть к утру тяжелым ненатуральным сном. Денис сел на корточки. Смотрел в сторону булькавшей воды в стекле кальяна того турецкого принца. Волосы от снега промокли, а взгляд от тяжелого разговора совсем потух. Может, задумался он о механизмах избавления от детских обидок, жестокой импульсивности в поведении и задранных ожиданиях от своего не менее двинутого далекого возлюбленного. Может, о том, что ни в коем случае не хотел возвращаться назад и притворяться, что интересовали его пьяные восхищенные рассказы о кантональных швейцарских банках. — Эй! Помощь нужна? — крикнул ему тот самый курильщик, что так и наблюдал, как в кинотеатре. Денис грустно улыбнулся, поднялся и перешел дорогу. Величественный и пожилой дом на Тверской за свою историю увидел, услышал и почувствовал прохладными своими стенами слишком много. Невзыскательно он глядел многочисленными окошками на все и сразу: на шумные дороги, узкие улочки, рекламные вывески, темное непрозрачное небо, садившегося в машину Костю и уходивших вглубь переулка двоих людей, что встретились на один раз, вряд ли хорошо запомнив имена друг друга. Екатеринбург, 2013, апрель Весенний Екатеринбург, неожиданно яркий и цветастый, — словно вырвали лист из путеводителя и вдохнули в него жизнь — несмотря на красоту, встретил Антона Чернышова не особенно-то любезно. Небоскребы, хорошенькие и романтические, совсем не походившие на московские, через окно номера отеля безразлично глядели на выжатого человека, час тому назад опустошившего аптеку неподалеку. Антон разболелся просто ужасно, уже приготовившись писать свое очень короткое завещание. Жар с волнением перед выступлением поборолся лучше любого алкоголя. Антон бы и порадовался, но, вернувшись в номер, не заскочив на афтерпати ввиду подстерегавшей неминуемой смерти, он понял, что чувствовал себя в высшей степени отвратительно. Горло саднило, голова не поднималась, шея не поворачивалась. От слегка застоявшегося воздуха в ванной его чуть не стошнило прямо на коврик с принтом под мрамор. Казалось, что все существовавшие на свете инфекции нашли уютный дом в организме пропутешествовавшего мимо уральских гор музыканта. Старался уснуть, но теплота апрельской ночи его не касалась, и он все кутался и вжимался в тонкое одеяло, мучившись ознобом. Сон никак не шел, а перед закрытыми глазами плясали всякие мерзкие исковерканные рожи. В голове звенело собственное имя: так громко, что, казалось, еще немного, и барабанные перепонки бы полопались. Ситуация отвращала еще и потому, что Антон действительно ужасно хотел спать. Последние пару месяцев он брался за любую работу: от клубных вечеринок до написания второсортных мэшапов для южноафриканских медиаинфлюенсеров. Четырнадцатичасовой рабочий день приносил чистоту мыслям, но, в итоге, оборачивался убитым иммунитетом. Когда Антон почти выиграл борьбу с неясными образами, пусть и залил чуть ли не насквозь пóтом хлопковые простыни, зазвонил телефон. Яркий свет экрана больно ударил по глазам. — Чего тебе надо? — хрипло, тихо спросил Антон. Горло словно вилами пробило. Этикет общения — тем более, с тем человеком — отошел на второй план. После той постыдной ситуации в туалете Денис не писал, только лайки на фотографии ставил. Драматичность и эгоистичность Громова порядком надоедала: возник, значит, посреди ночи, когда Антон находился в той кошмарной агонии, молившись только о том, чтобы отпустило хоть немного. — Поговорить хочу. Слушай, я просто хочу что-нибудь исправить. Меня заклинило, наверное, но просто… Слова до Антона долетали крайне неохотно. В комнатке стояла кромешная тьма, так как окошко выходило на пустой двор, в котором, казалось, не было ни одного фонарика. В целом, если бы свет включили — Антон бы все равно ничего не увидел. Он с приложенным к уху телефоном, в который Денис что-то бормотал сверхабстрактное, приподнялся и постарался глубоко вздохнуть. Внезапно накатил глубокий ужас от того, что находился он в незнакомом городе в совершенном одиночестве и с температурой, что, похоже, перешла критические значения. Шутка про завещание потихоньку переставала забавлять. — Вызови мне скорую. — А? Чего? — Я в Екатеринбурге. Мичурина пятьдесят семь. Номер двенадцать. Вроде бы… — А. Ладно, — сказал Денис и бросил трубку. Периодически Антон терял сознание. Тогда он ничего не понимал, думая, что всего лишь лишался мыслей на какое-то время или просто засыпал. Скорая, в итоге, все-таки приехала. Антон понятия не имел, сколько прошло времени, но точно больше двадцати минут — возникла, вероятно, путаница из-за разных регионов. Фельдшер порывалась упрятать Антона в больницу, но помешал ей не только он сам, твердивший в бреду что-то про работу, но и оставленный им дома медицинский полис. Она что-то вколола и положила на тумбочку таблетки. Диагноза не последовало и, даже спустя время, Антон так и не понял, что конкретно с ним приключилось. Рассвело. Температура спала. Антон заснул прекрасным, легким сном, не увидев и не услышав перед ним, наконец, никаких галлюцинаций. Проснувшись, чувствовал он себя паршиво, но достаточно жизнеспособно, чтобы выселиться из отеля и сесть на поезд в Нижний Новгород. Екатеринбург, просторный и залитый солнцем, провожал его учтиво, но не особо сопричастно. Беспокоился, вероятно, за родных своих людей многим больше, чем за укутанного в шарф человека из далекого старого города, совершенно не похожего на него самого. В поезде Антон отрыл диалог и увидел пришедшее в пять утра сообщение. Денис Громов: Ты живой? ( Скобочка почему-то очень рассмешила. Антон Чернышов: Да.))) Спасибо.))) Странно было, конечно, подобное ему писать, но Антон и правда чувствовал благодарность за тот конкретный случай. Может, судьба снова вмешалась со своими клешнями. Может, опять произошла недооцененная массами случайность. Антон уснул, порадовавшись возможности не распугивать остальных пассажиров своим кошмарным кашлем. Засыпав, думал о Денисе: неоднозначном и возникавшем отовсюду, как не затыкай. Знал прекрасно, что на том мелком спасении жизни история бы ни в коем случае не закончилась. Только не понимал почему. Проснувшись, он увидел, что Денис отправил ему смайлик в виде сердечка, за которым шло другое сообщение. Денис Громов: Я могу что-то сделать? Антон отключил мобильник и отвернулся к стенке, словно так мог не замечать ни телефона, ни проблем. Зарождалось достаточно неловкое чувство формата «и хочется и колется». Нижний Новгород, 2013, апрель Екатерина Чернышова радовалась не только подарку, но и тому, как быстро научилась с ним обращаться. Недавно ей исполнилось шестьдесят семь лет, и Антон долго думал над поздравлением, остановившись на мультиварке. Черное округлое приспособление выглядело достаточно вычурно в скромном интерьере кухни, но со своими задачи справлялось отлично и от чистого металлического сердца радовалось тому, что приносило пользу. Вопрос с питанием становился для матери острым ввиду проблем со здоровьем, что выскакивали подобно мелким грибам после короткого дождика по осени. — Скоро все за нас делать будут, — сказала она. Выглядела получше, чем в прошлом году, но сильно похуже времен до смерти мужа. Родственников, кроме Антона, у нее больше не было. Он, в свою очередь, чувствовал жуткую вину за свое извечное отсутствие, которое никакие мультиварки не сглаживали. Антон сидел за столом и пил кислый растворимый кофе. Чувствовал себя отлично, но после той истории с болезнью стал пугаться перспективе старости. Ночами снилось, что превратился он в хромавшего деда, да притом почему-то сумасшедшего. Ходил по улицам Нижнего и пинал подростков за то, что они матерились. Потом каким-то образом оказывался в Макдональдсе и отбирал у воробьев картошку. Мысли о деменции, отображавшиеся во снах, конечно, не радовали, но влетать, подобно классической рок звезде в тот самый клуб, он очень не хотел. Истратил юность на затворничество и нытье, потому и желал наверстать упущенное хоть как-нибудь. Только все еще волновала его одна и та же тема. — Как думаешь, людям нужно давать второй шанс? Мать присела, скрестила ладони и внимательно посмотрела. — Каким? Антон похлопал глазами. Врал он плохо, а правды говорить боялся. К тому же, не подошел бы Денис ни под какую ложную фигуру. — Просто, — многозначительно ответил он. Лицо матери вдруг изменилось. Выражение сильно отличалось от тех, с какими она готовила еду, убирала дом или смотрела телевизор. Глаза стали глубже, и показалась в них вся многолетняя история ее жизни. — Нужно, конечно. Таким, как мы, может, уже и не надо. Держаться лучше от проблем на старости лет. А тогда… Ничего же не понимаешь. Живешь, как слепой котенок. Денис писал и звонил, но хватало Антона только на «я занят». С таким количеством «дел» он выглядел так, словно успел за пару лет несколько корпораций поднять и попасть в список богатейших людей мира. Только Чернышов ничегошеньки не поднимал, кроме уровня своей тревожности. Конечно, он давно уже принял решение, но все искал и искал валидации в знаках судьбы. — Была у меня подруга в молодости, с нулевого класса. Когда нам двадцать было, я влюбилась в парнишку одного. Ухаживал за мной, гуляли. — Она вдруг выпрямила спину, улыбнулась, вспомнив далекое-далекое прошлое. — Ясно, что потом. Узнала, что они вдвоем закрутили. Так и осталась, без любви и дружбы. Конечно, скандал им обоим закатила. А Тонька извинялась, плакала. Я ни в какую же. А они сорок лет прожили вместе, трое детей. Нет уж Тоньки, умерла два года назад. А могли всю жизнь вместе пройти. Такая она, гордость. Все, солнце мое, ошибаются. История та вышла истинно бытовой, не содержавшей ни наркотиков, ни драк, ни крупных сумм, ни злого однополого секса. Все те подробности были лишь антуражем, очередным сеттингом для одних и тех же извечных вопросов. — Хороший человек-то? — Не знаю. Мать развела руками и вернулась к теме мультиварки. Нога же от мобильника в кармане чуть ли не чесалась. Москва, 2013, май В тот майский поздний вечер свет от луны, фонарей и фар ласкал старинные здания с лепниной, широкие перекрестки и узкие дорожки. Дул легкий, становившийся прохладным ветерок. Витало в воздухе предвкушение неизведанного ранее. Антон, подобно ребенку, оказавшемуся в чужом дворе, выискивал глазами нечто волшебное, отличное от уже увиденного, но так ничего и не находил. Рука его, возможно, слишком громко хлопнула дверью машины такси. Мокрый, слегка поддатый после диджей-сета в Гараже, чувствовал он себя взволнованно. Водитель долго копался в телефоне, не начиная поездку. Антон все время сталкивался в зеркале со своими глазами, и казались они еще крупнее обычного. — Проспект Мира? — поразительно громко спросил таксист. — Да. — Как дела у вас? А вы вообще отсюда? Я, знаете, два месяца назад приехал. Работал раньше на стройке… Спустя пару минуток Антон понял, что в активном собеседнике тот мужичок не нуждался, поэтому и отключился от его трепа с, вероятно, полупридуманной автобиографией. Многие люди мусолили свои жизни или дискуссии на злобу дня с незнакомцами, но Антон — что в десять лет, что в двадцать, что в почти тридцать — никак не мог понять зачем. Автомобиль катился по туннелю, освещенному бесконечным желтым светом, что ядовито пускался в глаза, как выращенное в лаборатории солнце. После сета Антон угостился травой у паренька, что неустанно расспрашивал о музыкальных «секретах» и методах получения популярности. Антон выдал парочку банальных советов, вытащенных из статеек в интернете. Не объяснялись такие вещи. Никто не имел списка действий. Оно просто получалось. В возрасте того мальчишки, в общем-то, он точно так же сетовал на то, что злые дяди и тети не хотели делиться вселенским секретом успехов. Все в жизни Антона складывалось хорошо. Разве что, вместо спокойного сна он выбрал поездку на ебучий Проспект Мира. Последние несколько дней Денис не давал покоя: названивал и написывал, ничего не говоря по сути, а только умоляя встретиться. Антон мог не соглашаться. Вряд ли бы Денис прибежал на Римскую, привязал его к кровати и заставил выслушивать собственную сбивчивую исповедь. Только Антон согласился со звучавшей в голове фразочкой: Все, солнце мое, ошибаются. До сапсана оставалось пять часов. Глядя на высоченный бескрайний город в окно машины, Антон внутренне посмеивался над собой. Тогда он жертвовал всем: от комфорта до самоуважения. Так поступали либо влюбленные, либо конченые идиоты. Чернышов пока не мог определиться, к какой категории себя отнести. Вышел из машины у подъезда, но прошел чуть вглубь: в маленький скверик, что тогда пустовал. Со стороны проспекта доносились жужжащие звуки. Антон Чернышов: Спускайся. Закурил и поднял взгляд на небо. Ожидал увидеть звезды, но их, скрывшихся за тучами и городским смогом, конечно, видно не было. Вспомнил отчего-то, поймав романтическое настроение, старую детскую энциклопедию, в которой так и не продвинулся дальше раздела о космосе, затерев его до дыр. Поморщился от колющей боли в сердце: то ли сигарета провинилась, то ли подошедший к скамеечке Денис. Образ его сильно отличался от того раза в клубе. Одет он был в спортивные штаны и белую объемную футболку. Встал перед Антоном и скрестил руки на груди, но не сердито — скорее от неловкости. Антон поздоровался. Денис молча сел рядом и вытянул ноги. Забавной, все-таки, казалась его одежка. Словно заскочил он домой после спортзала водички попить, а дальше выбежал себе во дворик, чтобы очередной будний день закончить разговором с человеком, которого встряхнул, разорвал и склеил обратно. — Я рад, что ты живой, — тихо сказал он. — Ты мне это сказать хотел? — Нет. Я хотел попросить прощения. Я хотел исправить то, что я сделал. Это невозможно, я понимаю. Просто мне очень стыдно. Мне очень-очень жаль, Антон. Если тебе что-то нужно — я все сделаю. Пожалуйста. Антон отвернулся и посмотрел на высокую липу, листья которой трепетали от ветерка. Красивая она была: величественная такая, очень старая. — Ладно. Объясни мне. И давай попроще, я же такой тупой, — спокойно сказал Антон, хоть в голосе и слышалась легкая дрожь. На Дениса, что подполз поближе, он не смотрел, сосредоточившись на несовершенствах коры того древнего дерева. Вслух бы не признался, но было даже приятно находиться в той жертвенной позиции: мог язвить и чуть ли не капризничать — Громов бы все равно возле него метался. — Тебе не все понравится, что я скажу. Я думал, мы после того концерта переспим, да и разъедемся. Как оно обычно бывает. Но ты ничего такого не делал, и мы, вроде бы, разговаривали. И мне впервые понравилось, когда вот так… Просто. Невинно, что ли. Честно, ты не обижайся, но я с тобой себя чувствовал супергероем. Рассказываешь тебе херню какую-нибудь, а ты в рот смотришь и удивляешься. Как будто с луны свалился. Но ты мне потом сказал, что у тебя там чуть ли не жена, и я расстроился, конечно, но подумал, мол, да и похуй. Необычно это все. Звонки эти. Но ты же вцепился в меня. Была такая штука, которая гостей в соцсетях отслеживает. Ты же не вылезал с моих страниц. Потом все эти «я скучаю». Про девушек моих спрашивал. Я и подумал, что ты хочешь… Я заморочился, отвез тебя в Амстердам, но получил там одеялом по ебальнику. Я и отвалил. Хуйня же какая-то. Но ты же сам опять появился. Думал, может, ты боишься чего. Может, у тебя там ВИЧ какой-нибудь. Да я чего только не думал. Денис замолчал. Антон выслушал внимательно и как-то испуганно зацепился за ту историю с программой для слежки. Если он все еще ей пользовался, то получалось все просто гротескно смешным. Антон повернулся и увидел его покрасневшие глаза, напряженные плечи, какую-то вселенскую грусть в выражении лица. — Зачем ты это сделал? Денис стал мять свое предплечье, выкручивая нервно кожу. — Не знаю я, — обреченно ответил он и поставил стопы на скамейку, по-детски обняв колени руками. — Разозлился. Мне казалось, что ты издеваешься надо мной. Морочишь специально голову. Я, блядь, не игрушка и не мышь подопытная. Подумал, вот, сейчас его жизнь потреплет, говна нажрется и поймет, как с людьми себя вести надо. Но я это все думал тогда, когда мне кровью глаза застлало. Это был очень, очень, очень импульсивный поступок. Я живу в аду все эти два года. Мне очень, очень жаль. Антон полез за другой сигаретой. — Мысли у меня не было над тобой издеваться, — отстраненно сказал Антон. — Но я понял, как себя вести. — В голосе слышался сарказм. — Ты мне сейчас рассказываешь, какой я ненормальный. — Антон внимательно посмотрел в его глаза. — А с тобой что не так? Не застилает нормальным глаза кровью, — прошипел он. — Костя сказал, что я культивирую детские обидки. Дашь сигу? Антон поднял брови и покачал головой, но «сигу», все-таки, дал. Пять лет назад такая щедрость завела его куда-то очень не туда, но мало кто учился даже на своих ошибках (может, и не совсем ошибках). — Какие, блядь? Денис как-то замешкался, взглядом забегал, но потом вздохнул и начал повествовать о трудном детстве да игрушках, прибитых к полу. Ничего хорошего в том рассказе Антон не услышал: склоки, безотцовщина, издевательства, нищета да сотрясение мозга, полученное от мамочки. Говорил он сухо и безэмоционально, словно пересказывал какую-то бытовую страшилку в натуралистическом жанре. Шанхай тот с его покосившимися домиками Антон представлял отдаленно и с неверием. Перескакивал Денис с одной темы на другую, припоминая всплывавшие в памяти эпизоды. Когда дошел до истории, где сестренка спьяну чуть не выколола ему глаз шариковой ручкой, Антон сказал: — Хватит. Замолчи. — Здесь тоже ничего хорошего не было. Как ты появился, так и стало получше. Может, совпало, — сказал Денис. — Я же о тебе ничего не знаю, — скорее себе, чем ему, произнес Антон. Тот как-то нервно хихикнул, но отвечать не стал. Конечно, те истории его не оправдывали. Только не видел Чернышов еще людей, что после тяжелого опыта ступали по миру с просветленной осознанностью своих чувств и действий. Громов еще хорошо держался: многие другие бы с такой биографией давно бы сотню человек перерубили. Может, Антон просто попал под горячую руку не самого стабильного психически человека. Может, некоторые вещи просто случались. Может, иногда следовало просто простить. Руки Дениса покрылись мурашками. Дьявол предстал дворовым пацаном, что не вписывался в общество и все время чего-то искал: принятия, избавления от одиночества, доброты. Стало как-то по-простецки грустно. — Я думал, что ты убьешь меня тогда. В феврале. Но я бы не стал сопротивляться. — Замолчи. Заткнись, Ден. Денис посмотрел озадаченно, но просьбу выполнил. Вместе с ним неожиданно затих и проспект, словно подслушивать стал ту напряженную беседу. Сумбурно Антон пытался проанализировать сказанное и повспоминать старые разговоры с их намеками и странностями, но все растекалось и никак не собиралось в единую картинку. Пазлы рассыпáлись, беспорядочно раскидывались во встрепанных мозгах. — Тупо говорить, что я так больше не буду? — спросил Денис, развернувшись к нему корпусом. Антон кивнул. Денис, в общем-то, больше так и не делал. Антон встал со скамеечки и подошел к полюбившемуся шероховатому деревцу, прижавшись к нему спиной. От ветра оно клонилось. — У меня скоро поезд. Денис, уже стоявший рядом, все мялся и мялся, словно слова подбирал. Антон вдруг взял и погладил его по голове: провел от макушки к затылку, почувствовал пальцами исходившее тепло. Денис обнял его и положил ту несчастную голову на плечо. — Извини за клуб, — шепнул Антон ему на ушко, и Денис ткнул легонько пальцем его в ребро. Они тихо засмеялись, и чудесным образом липы перестали шуметь. Проспект Мира же, наоборот, вернулся в обыкновенную свою кондицию, подкрутив звук проносившихся по нему машин до привычного уровня. Помирил, стало быть, двух старых «друзей». — Поцелуй меня, — негромко сказал Денис. — Пожалуйста. Антон нахмурился и огляделся вокруг в нежелании быть замеченным. Двор и вправду был совсем пустым. Он коснулся шеи Дениса и осторожно поцеловал его: без страстей и грубостей, даже слегка наивно. Сердце все кололо и кололо, словно ногти Дениса, что втыкались в кожу на спине, сминая футболку, доходили прямо до него. В моменте весь мир показался таким неважным, вторичным и неинтересным: проспекты, деревья, города, прошлое и будущее. Подумалось вдруг, что, может, и не было тех страшных, бурных, безумных двух лет безмолвной вражды, как и внутренних кризисов, тяжести предательства, непонимания. — Все. Хорош, — сказал Антон, отстранившись. Денис вдохнул щедро открытым ртом прохладный предрассветный воздух. — А ты мне точно позвонишь? Антон засмеялся. Размечтался как-то: ужасно захотел застрять навечно в том дворе, закрепив навсегда ощущение беззаботности, скинутого с плеч груза — не только своего, но и чужого. — Ага. И букет из ста и одной розы пришлю. Пока Антон ждал такси на углу, Денис стоял рядом с руками в карманах и молча глядел на дорогу. Напоследок они обнялись, но уже без интимности. По пути в отель, где лежали вещи, он думал, что людям правда стоило давать второй шанс. Мать, что являлась тогда единственным взрослым авторитетом в жизни, права ошибаться не имела. Чувствовал всеобъемлющую и необъятную благодарность, неизведанную ранее душевную легкость. Пусть не самыми лучшими путями, но жизнь через фигуру Дениса раскрывала его собственную личность почти восхитительно ярко. Машина оказалась дешевенькой, отчего ее трясло, когда неслась она по заковыристым шоссе того бешеного, но жутко красивого города: почти такого же, как Денис. Конечно, все стало совсем уж очевидно. Антон влюбился — горячо и безапелляционно — в человека, в которого, он верил, не влюбиться было невозможно. Когда подходил к гостинице, то так засмотрелся на пришедшие сообщения, что случайно ударился плечом о какое-то дерево. Пышнотелая липа, конечно, казалась живой, но уступить дорогу, все же, не могла. Антон и вспомнить не мог, стояла ли она там днем или же нет. Денис Громов: Хорошо целуешься, кстати. Только дрочишь грубовато. В жизни Антона с некоторых пор происходило немало интересных и светлых событий, но тот вечерок во дворе, несмотря на оставшийся тяжелый осадок, он очень любил вспоминать. Денис предстал перед ним таким другим: откровенным, искренним, нежным. Он знал, всегда знал, что таких больше не существовало. Врали, все они врали, те успокоители, что твердили о семи миллиардах людей на Земле, среди которых нашлись бы, мол, сотни других «особенных». Не нашлись бы.