***
Переписка порядочно длилась несколько дней. Получалась она достаточно естественной: без ебучей надменности, намеков, пропаданий. Арина использовала словечки вроде «флексить» и «зашквар», слушала Мальбэка и Сюзанну, шутила и задавала вопросы. Одним солнечным вторником Антон сидел в кофейне и ждал ее, немного опаздывавшую. Сидел, смотрел на отражение в окне и не видел в нем ни остатка далекой прошлой жизни, где грузил он московскую молодежь техно-рейвами, будучи объебанным кислотой; где сидел в милицейском участке с потными ладонями; где на балконе ранним темным утром ебал мужика, чьи длинные волосы развевались над Проспектом Мира. Перевел взгляд. Сидели в небольшом помещеньице ребятки с ноутбуками на столиках, а плетеные их сумочки висели на спинках стульчиков. Мир изменился. Клубные вечеринки отошли на второй план. Большинство пятничным вечером не летело в громкий подвал, а с оттопыренным мизинчиком шло в бар, где разливали крафтовое пивко. Большинство начинало день не с растворимого «Нескафе», а с апельсинового рафа, прихваченного в одном из подобных местечек. Даже на героине, как в старые добрые, никто больше не сидел. Наркоманы новой волны упарывались синтетической мешаниной, заказанной в интернете. Последний тоже изменился. ICQ больше не пользовались, в MySpace не сидели, о Last.fm не слышали. Те ребята-готы с концерта Kiss (те, что остались в живых), наверное, давно сняли свои цацки, вывели черный цвет с волос и нарожали детей. Арина пришла и смущенно улыбнулась, когда Антон протянул ей букет. После она их мощно занюхала. — Вау, — сказала она. — Обычно пацаны тебя водят кругами по Покровской и потом просят купить им пива. Ты что, джентльмен? — Ох уж эти пацаны, — сказал Антон. — Спасибо, — добавила она и коротко погладила его по руке, лежавшей на столе. Принесли холодный кофе из сезонного меню. Арина начала с рассказа об отличиях арабики от робусты, а закончила какой-то странной историей из детства. Швы у нее, мол, после операции на животе разошлись от смеха из-за шуток соседки по палате. Антон нервно хихикнул. Они разговаривали, и слишком экспрессивно Арина реагировала на слегка приукрашенные рассказы о концертной деятельности. Самооценка поднималась, расцветала рядом с ней. Это-то и напрягало. Когда Арина вышла в туалет, Антон осторожно оглянулся, залез к ней в сумку и выудил паспорт: с обложки смотрел персонаж из какого-то аниме. Не соврала. Она была совершеннолетней. Конечно, в год ее рождения Антон уже закончил шестой класс, что несколько смущало, но, в целом, никто за руку ее не тянул. — Пройдемся? — спросила она, вернувшись. — Далеко живешь? Провожу. — Минут десять отсюда. Они, по законам всех удачных первых свиданий, поцеловались возле ее дома. Это было хорошо: свежо, необычно, приятно. Он не хотел сгрызть ее губы, вылизать рот до глотки, стиснуть, смять, упасть в омут с головой. Только как бы ни были приятны темные поцелуи — ни к чему хорошему они не приводили. Антон знал. По крайней мере, хотел верить. Он, не отошедши от подъезда, написал ей сообщение. Хорошо целуешься, кстати. В ужасе замер, уставившись на переписку. Вскоре заблокировал телефон, отмахнулся от мыслей о мистических совпадениях и ушел в сторону своего дома. Пришел ответ. Арина Корнеева: ты тоже ваушно.)) «Ваушно» — повторил про себя Антон и усмехнулся. Ходило мнение, что тяжелые препараты, продававшиеся в аптеках по рецептам, имели способность как бы лишать человека личности. Оттого многие больные открещивались от их приема в страхе превратиться из загадочного меланхоличного эстета в обывателя, что радовался мандаринкам и пряникам на Новый год. Антон не боялся. Он мечтал, жаждал стать таким. И, когда обнимал Арину на прощание, горячо надеялся, что две тысячи восемнадцатый встретил бы не в одиноком номере хостела с разбереженной душой и комом в горле, а с ней и ее модными друзьями, не слыхавшими ни о Kiss, ни о шанхайских подвалах, ни о пьянчугах в Гольяново. По иронии судьбы, соединились оба сценария. Только случилось это, конечно, совсем в другом месяце.***
Антон — в стремлении произвести впечатление человека галантного — искренне старался не торопиться, но события все равно развивались стремительно. В конце мая Арина — расслабленная, совсем не беспокойная — в голубых шортах и белом топике сидела на кровати в его квартире. Пила ванильную колу и курила свою «заводскую трубу». Так Антон прозвал паровую мини-станцию, бесперебойно поставлявшую никотин в ее хрупкое тело. Попробовал, конечно. Поперхнулся сладостью и отдал штучку законной владелице. — Ты похож на Стаса Шмелева, — сказала она с хитрой улыбочкой. Антон нахмурился. Двадцатью минутами ранее они включили фильм «Нерв». За окном моросило. На полу лежала пустая коробка из-под пиццы. — Я не знаю, кто это, — сказал Антон. Он забрал бутылку с колой и принялся пить сам. Когда-то она пропала с полок магазинов, а потом неожиданно появилась. Жаль, что с «Юпи» не случилось того же. Арина показала фотографию. Антон покачал головой и сказал: — Мне, типа, поблагодарить или обидеться? Она посмеялась и убрала телефон. — Как хочешь. Ты же жил в Москве. Почему вернулся? Антон пожал плечами. — Я просто хочу закончить университет. — А почему отчислился? — Отец умер, вот я и забил. — Соболезную. Нас с мамой мой бросил. Я его и не знаю. Хотела поступить на дизайн, но не сложилось. Но мне нравится кофе варить. — Она потянулась, и открылся плоский, но нерельефный живот. Ребра были тонкими, совсем не похожими на те, другие. — Тебе не кажется, что сейчас строят культ вокруг этого кофе? Она широко улыбнулась, и зубы ее были ровными, мелкими — никаких выступавших клыков. — Возможно. Но здорово же бывает. Сидишь, пьешь кофе, читаешь что-нибудь. Лампово так, — сказала она. Антон понятия не имел, что значило «лампово». Она вдруг добавила: — Правда или действие? — Антон закатил глаза, но не раздраженно, так — напоказ. — Правда. — Спал с фанатками? — Да. — Правда. Чего следовало спрашивать — Антон не знал. Они переписывались без остановки, и он вполне мог составить досье: родилась в Саратове, мать была, отца — нет, окончила школу с девятью тройками, приехала в Нижний, не поступила, подалась в кофевары. Любила местный хип-хоп, фантастические фильмы и аниме. — Веришь в Атлантиду? — спросил он в итоге. — Ну, не отрицаю, — задумчиво ответила она, ожидавшая, видимо, любой вопрос, кроме поставленного. — Правда или действие? — Действие. Она сняла топик, и Антон увидел то, чего последние лет пять не видел даже в порно. Он его вообще не смотрел. Личного хватало. Они с Громовым в свое время наснимали столько контента, что смогли бы на дрочилах-гомосеках состояние сделать. — Двоечка? — сказал Антон с завороженным взглядом. — В маммолога играешь? — Давай лучше в гинеколога. — Фу, — сказала Арина и засмеялась. «Шуточки» те Антон говорил не потому, что пытался состроить из себя мачо из американского фильма, а потому, что ужасно волновался. Проблема заключалась не только в долгом перерыве от гетеросексуальности, но и в таблетках. Они создавали некоторые сложности с, так сказать, окончанием процесса. В итоге, секс получился абсурдно долгим. В целом, было достаточно приятно, но в начале второго часа Антон не чувствовал ни ног, ни живота, ни шеи. Все ужасно затекло. Арина еще и несколько раз выдула ему в лицо облако пара из вейпа (заскучала, видимо). Захотелось рассказать ей о «сексуальной этике». — Можем позу поменять… — пробормотала она. — Да, — сдавленно сказал Антон и повернул ее на живот. Закрыл глаза, вспомнил ощущение прохладных ног Громова на своем лице, жара его мокрой задницы на пальцах, вкуса его горячей спермы и вскоре кончил. «Сгори, блядь, в аду» — подумал он. — Я еще не все, — тихо сказала Арина. Антон спустился к низу ее живота. Надеялся только на то, что она бы не ушла со словами «дорогой, я тебе обязательно перезвоню». — Я посплю? — сказала она позже. — Спи. Антон ушел в ванную. Она выглядела так, словно принадлежала человеку, что вот-вот собирался надолго уезжать. Одиноко висело маленькое белое полотенце. Стояла душевая кабина с подтеками на стенках. Ни ковриков, ни полочек, ни зеркал не было. Антон считал, что внешнее (чистое, не захламленное) помогало приводить в порядок внутреннее. Возможно, ошибался. Возможно, просто торопился. Таблетки, конечно, лечили, но еще лучше лечило время. В голове стояла старая-старая фраза, сказанная Громовым: И это пройдет, Антон. Антон верил. Все же проходило: острая боль от потери отца, тяжесть лета две тысячи одиннадцатого, тревога от земельки на гробу в Зеленограде. Прошли бы и вина, и пустота, и сожаление, и обида, и эхо того страшно грустного голосового сообщения. В конце концов, никто не собирался залезать в голову во время секса и разглядывать в ее недрах образы стонавшего Дениса. Антон вышел из душа, подошел к кровати и поцеловал Арину в голову, пахнувшую клубникой. Осторожно коснулся мочки ее уха. Разблокировал телефон и полез смотреть серьги в ювелирном магазине. Ведь в нормальной жизни приличные парни достойных девушек делали им подарки — почаще и подороже. Нижний Новгород, 2017, сентябрь Антон с Ариной сидели в «Империи грез» и смотрели «Оно». Изначально Антон предложил сходить на «Маму», чтобы похохотать (о комичности писали в отзывах), но Арина отказалась, так как ее подружкам из твиттера фильм не понравился. Мнение их она почему-то считала крайне экспертным. — Тебе понравилось? — спросила она, когда они вышли на улицу. Шли по Арзамасской куда глаза глядели. Вдыхали начинавшуюся, осторожно подкрадывавшуюся осень. — Грустный фильм. Я в кино, наверное, лет десять не ходил, — признался Антон. Мимо одиноко проезжал красно-белый трамвайчик. В окно на улицу глядел какой-то угрюмый остроносый дедок. — Ого. Почему? — спросила Арина с легкой жалостью в голосе. Вообще-то, он немного лукавил. Антон в кино ходил, но не в обыкновенные места, а в Китайгородские подвалы, где проводились частные показы какого-нибудь берлинского говна, где актеры выпучивали глаза и безмолвно открывали рты в черно-белой обработке. Мирный, являвшийся зачинщиком того ужаса, в травяном угаре смотреть их просто обожал. Только Антон, конечно, не очень хотел это обсуждать. — Много работал. — Может, тебе просто было некого водить? — спросила Арина. Она не очень хорошо выговаривала звук «л», отчего получалось забавное «быво». Голубые глаза заливались солнцем, и искорки так и виделись в них. Антон поулыбался, покивал, погладил ее по плечу. — Давай сфоткаемся? У нас классные луки, — с энтузиазмом сказала Арина и подошла к широкому зеркалу возле какого-то магазина косметики. Смотрелись они любопытно. Антон выглядел, как гопник, забывший адрес парикмахерской. Стиль «спортшик», вдохновленный ребятами с Лубянки, со временем превратился в «мне похуй, в чем ходить». Арина была одета в кожаную куртку, голубые широкие джинсы и массивные белые кроссовки. В ушах сверкали сережки, подаренные Антоном. Месяцем ранее она перекрасилась в блондинку. Когда-то Антон думал, что Мирный с Кольским выглядели, как подросток и папаша. Шутка больше не казалась забавной. — Выложу? — спросила Арина, и Антон кивнул, даже не взглянув. Они вернулись к оставленной на парковке торгового центра машине и поехали домой к Антону. Арина гордо заявила, что собиралась убрать «срач» у него в квартире. Посмеялся, но отказываться-то не стал. — Может, съездим как-нибудь в Москву? — спросила Арина, когда выиграла битву с никак не застегивавшимся ремнем безопасности. Антон поблагодарил свои таблетки. Иначе бы точно от такого вопроса врезался в дерево и осыпал таким образом с него начинавшие желтеть янтарным цветом листочки. — Времени нет.***
Времени из-за учебы действительно было не очень много. Отправился Антон на очное отделение и первые дни чувствовал себя в университете не особенно уютно. Один из преподавателей как-то раз решил продемонстрировать студентам отменную память и рассказал восхитительно смешную историю о том, как Антон десять лет назад посмел уснуть на его паре. Дальше похвалил Чернышова за то, что он взялся за голову «на старости лет». В тот четверг тот самый профессор чертил на истертой доске витиеватые символы, принадлежавшие математическому языку. Кое-что Антон тогда подметил. Находился он в происходившем на сто процентов: в облаках не витал, страшные сценарии будущего не разыгрывал, болей в теле не выискивал. Картинка перед глазами молоком не заливалась, не потрясывалась, на части не раскалывалась. Необычно это было: быть нормальным. На телефон пришло сообщение. Арина Корнеева: сегодня в восемь тогда приеду? Антон быстренько напечатал положительный ответ. Встречались они на тот момент больше трех месяцев. Провели, по правде говоря, замечательное теплое лето вдвоем: гуляли, бегали по кофейням с ресторанами, смотрели кино, смеялись и занимались сексом (пусть и все так же с участием третьего лица в воображении Антона). Она походила на открытую книгу: искреннюю, откровенную. Мгновенно отвечала на сообщения, приезжала по первому зову, бесконечно благодарила. Смотрела еще так особенно: внимательно, пытливо, доверчиво, долго. Антон старался влюбиться. Относился он, в целом, к отношениям с ней, как к «проекту»: дари подарки, говори комплименты, выполняй прихоти, думай поменьше — получишь благодарность, заботу и, что самое главное, гладкую и ровную картинку нормальности. Прагматичность появлению возвышенных чувств слегка мешала. Антон даже расписал для себя плюсы и минусы. Плюс был один, но значительный: мать чуть ли не завизжала от восторга, узнав, что сынок нашел девушку. После прошлогодних откровений разница в возрасте ее ни капельки не смущала. Минус тоже был один: Корнеева бесконечно пыталась разведать о прошлом. Антон, по иронии, юлил, отмалчивался, сыпал «не бери в голову». — Ты же куришь? — спросил какой-то паренек, когда занятие закончилось, и все стали собираться. Изначально он сидел в середине аудитории рядом с каким-то очкастым чудом, что все полтора часа громко хлюпал носом. Антон кивнул, и они вышли за корпус. В далеком две тысячи седьмом курили прямо у входа (иногда вместе с преподавателями). Вечерело. Становилось пасмурно. — У тебя, чел, топовые треки. Я, правда, рэп люблю. Знаешь Оксимирона? — Лично не знаю, — ответил Антон. Потер глаза, что устали от трех часов сосредоточенного разглядывания доски. Странно это было: быть студентом в тридцать один год. Впрочем, многое в жизни Антона было странным. — Ты сам отсюда? — спросил «чел» и громоздко окинул дворик рукой. Видимо, показывал на то самое «отсюда». Антон кивнул. — Тут норм. Клевые телки. — Он весело улыбнулся. Антон решил поскорее ретироваться от того прыщавого Казановы, но тот вдруг добавил: — Я сам с Сахалина. Знаешь, где это? Антон почувствовал острую боль в троичном нерве. Он вдруг задергался. — Нет, — сказал Антон. — Ладно, давай… — добавил он, выдержав паузу. Имени того сахалинского курильщика он не помнил. — Алексей. — Пока, Алексей. До завтра. Удачи с телками.***
Тридцатое сентября началось странно. Закончилось примерно так же. С утра шел дождик, но не ливневый — так, помаленьку капало, и слышались негромкие стуки воды по крыше дома. Необычная стояла тишина: ни рева дороги, ни криков во дворе, ни мяуканья кошек. Антон проснулся ото рта Арины на своем члене. Попытался сосредоточиться, повернуть ее поудобнее, улечься посвободнее, но так ничего и не получилось. Да и навыков ей явно не хватало, а становиться преподавателем по минету Антон в тот раз не очень хотел. — Давай потом, — тихо сказал он. — Не нравится? — спросила Арина с делано грустным выражением лица, когда вылезла из-под одеяла. — Нравится. — Он положил руку на ее щеку и осторожно погладил. — Просто не люблю спросонья. В воображении всплыла картинка, где Громов затаскивал полусонного Антона в ванну и намыленным телом бесконечно по нему елозил. В тот раз Чернышов кончил дважды, хоть и, пожалуй, до конца так и не проснулся. Пока Арина готовила завтрак, Антон листал соцсети. Увидел их общую фотографию на ее странице, выложенную полторы недели назад, и сделал репост. — Ты училась готовить? — сказал он, когда попробовал оладьи. — А че там учить? — Арина прижала к себе коленку и залила тарелку медом с ложки. Волосы она собрала в пучок, хотя сама называла это «шишкой». Антон усмехнулся. Настроение слегка поднялось. Замечательно же прозвучало то «че»: такое простое, лишенное ебучего снобизма. — Да ниче, — ответил он. — Вкусно. — Хочешь прикол? — Конечно. Я всегда хочу прикол. Он отпил кофе. Сосала Арина, может, и плохо, но кофе делала отменный. Вообще, отличалась она гастрономическим талантом, почти армейским: могла организовать стол даже в том случае, если в холодильнике ничего, кроме повесившихся мышей и потрепанных жизнью лимонов не находилось. — Я тут живу уже полгода, а Кремль не видела. Антон поднял брови. Нижегородский Кремль не производил на него никакого впечатления. Только она же на прогулку приглашала, а не мнением интересовалась. — Давай сходим. Они доели, поласкались под лучами пробивавшегося солнца и посмотрели несколько серий «Черного зеркала» под ванильную, разумеется, кока-колу. Мозги впитывали ассоциации и постепенно все больше вещей напоминали об Арине: электронные сигареты, голубые шмотки, полевые цветы, кофе, сленг и даже сортирные шутки. Иногда (все чаще) таким образом он вспоминал о ней и действительно что-то чувствовал. Вечером у Кремля собралось немало таких же парочек, тихонько прогуливавшихся и шептавшихся о своем. Антон зацепился взглядом за старичков, что, подобно молодым, держались за руки и шли, болтали. Бабушка с одной рукой за спиной, чуть сгорбившись, медленно рассказывала, должно быть, некие истории, а дедушка заботливо слушал. Они с Ариной поднялись по лестнице, облокотились о камень, посмотрели на реку вдали. Город — древний и мудрый, подобно доброму волшебнику в старой сказке — расстилался длинным и умиротворенным полотном. Он не бесился от внимания и людского обожания, не распускался, подобно Москве. Антон не ощущал к нему сумасбродной ядовитой страсти, но чувствовал безмятежность и покой, лишенный бурь, ветров, громов. — Как думаешь, я правильно сделала, что приехала сюда? — спросила Арина, когда они спустились и сели аккуратненько на газон, прислонившись друг к другу. — Конечно. Мы же встретились. Те слова возымели, видимо, некую мистическую силу, потому что после них Арина сбивчиво наговорила чего-то чересчур откровенного. — Да. Сложно быть одной. Я давно сидела на сайтах знакомств. И постоянно с кем-то встречалась. Я не очень хотела отношений, просто встречалась. Ну, ты понимаешь. Но я постоянно думаю о тебе. Ты не такой, как многие. Многим девушкам нравятся, типа, эти «плохие парни», потому что с ними пиздец, как весело. Но я не хочу прыгать в костер. Я один раз прыгнула. Когда мне было шестнадцать, я встречалась с парнем. Он сначала… — Она глубоко вздохнула и снова взяла в руку свою «паровую станцию». Сделала пару затяжек. — Короче, развел меня на секс. Я не знаю, хотела я или нет. Если совсем честно, то не хотела. Мы повстречались какое-то время. И он изменил мне. И, знаешь, я его не бросила. Мы продолжили это. Он изменился тогда. Стал более человечным, что ли. Я снова доверилась. А он опять изменил. Антон слушал рассеянно. Все продолжал думать о городах, сравнивал их друг с другом. — Какая длинная речь. Я тебе сочувствую. Продолжишь? — сказал Антон. Она немного стушевалась. Скрестила руки на груди и нервно усмехнулась. Честно говоря, Антон не собирался что-либо обстоятельное отвечать. Он не отнесся к истории серьезно: какие-то там подростковые отношения, какой-то нежеланный секс, какие-то, прости боже, измены у шестнадцатилеток. Только многим позже, когда вспомнил тот ее монолог — понял, насколько темным было ее откровение (в части про «не хотела») и насколько по-черному ироничным (в части об изменах). — Просто хотела поделиться. Я говорила к тому, что ты изначально не такой. Я думаю, что я сделала «работу над ошибками», знаешь. И я влюбляюсь в тебя. Просто… Я хочу все обсуждать, понимаешь? Если вдруг что. Ты можешь поделиться со мной любой проблемой. — Хорошо, — с улыбкой сказал Антон и положил свою руку на ее. — Я, пожалуй, уже в тебя влюбился. Лицо ее просветлело. Она почти покраснела. Улыбнулась, и озорство вернулось во взгляд. — Вау. А чем я тебе понравилась? — спросила она. — Глаза у тебя голубые, — сказал Антон, на что она захихикала, словно ожидала чего угодно, кроме такого поверхностного ответа. Только Антон же правду говорил. — А еще? Разговор начинал раздражать. Если бы Антон был поэтом, то писал бы совершенно другую музыку. Список, что ли, она запрашивала. — Ты добрый человек, Арина. Я это ценю. Арина улыбнулась. Антон посмотрел в ее небесно-голубые глаза, бархатистые, светлые, периодически закрывавшиеся веками с пушистыми накрашенными ресницами. Поцеловал. — Мне как-то неловко. — Она тихо посмеялась. — Может, тоже поделишься трагичной историей любви? Антон снисходительно на нее посмотрел. Тогда так и захотелось выдать что-нибудь гаденькое, саркастичное, почти противное: «ты до моей истории еще не доросла». В конце бы обязательно добавил «ты хоть что-нибудь понимаешь в этой жизни?». Но, конечно же, ничего такого он не сказал. — Ее нет. Я, как ты не скажешь, не хотел отношений. Просто встречался. Антон редко врал так откровенно. Ложь вышла естественной, понятной, очень уверенной. Может, он просто сам хотел в нее верить. Понимал, насколько сильно она грела душу Арине, вмиг посчитавшей себя особенной. Верила она, что ли, в существование людей, что годами относились к жизни так: потрахался, оделся, ушел. Может, они и были. Антон не знал. — Я тебя поняла, — сказала она с хитрой улыбкой. — Пошли. Холодно уже. Они и пошли. Тема наконец перевелась на более легкую. Они авторитетно рассуждали о минусах в жизни США, пусть и оба никогда там не жили. Обсуждали вырванные из контекста факты, вычитанные в интернете. В целом, это было даже забавно. Прошлись по набережной. Романтика вышла сомнительная: на земле валялись пустые пластиковые бутылки, упаковки из-под чипсов и куча скуренных сигарет. Когда Антон отвез ее домой и приехал к себе, то пообещал три вещи: не врать, видеться с Ариной почаще и больше никогда, сука, не говорить фразами Громова. — Какая, блядь, длинная речь! — крикнул Антон, когда зашел в квартиру. С силой открыл дверцу шкафа в прихожей, но не рассчитал, из-за чего она (явно державшаяся на соплях) отлетела. — Пиздец, — прошептал он. Нижний Новгород, 2017, декабрь Дорожка выходила утомительная. Скорость перевалила за девяносто километров в час. Антон радовался тому, что последний день семнадцатого года проходил без льда и сугробов. За боковым окном виднелись наслоенные друг на друга придавленные пасмурной погодой деревья. Антон пейзаж окрестил gif-анимацией, настолько бессменно и однотипно он смотрелся. Навигатором в той бесконечно длинной поездке служил не местами тормознутый голосовой помощник, а собственной персоной Арина, сидевшая рядом и задумчиво глядевшая вперед. Направлялись они в какой-то дом на отшибе в области. В какой именно — Антону не разъяснили, но явно не в нижегородской, раз пошел третий час езды. Арина в тот день чего-то тревожилась или, может, ввиду закончившегося конфетно-букетного периода (только цветы Антон покупать неизменно продолжал), оставила идею о важности этикета со скромностью, посему и превратила салон автомобиля в застарелый диван в подростковой комнате. Сначала она съела упаковку кукурузных палочек, оставив внизу кучу крошек. После выпила три банки кока-колы, один энергетик и закусила двумя упаковками вафель. Антон, мельком поглядывавший на происходившее, вспомнил выдуманную давно нежившим человечком поговорочку. — Не было диабета — не было детства. Арина посмотрела слегка сконфуженно, но потом звонко рассмеялась. — Я уберу, — сказала она. В выполнении обещания Антон, в общем-то, не сомневался. Одеждой в тот праздничный день она напоминала поросенка: надела светло-розовый кардиган и того же цвета штаны. Оттенок ее волос тоже приближался к пастельному персиковому. В машине играла музыка собственного сочинения — впервые за долгое время. Арина затеяла разговор, к которому ранее не приходила. Понимала, возможно, в отличие от многих придурковатых незнакомцев, что тема приближалась к интимной, и обсуждение ее с кем попало казалось почти что оскорбительным. — А как ты вообще это делаешь? В смысле, это же не конвейер. Как приходит музыка? — Она размахивала рукой, когда говорила. Задавала, в общем-то, вопросы правильно. — Нужно разозлиться, — лаконично ответил Антон. — И оно придет. — Значит, мне надо тебя почаще злить? — игриво спросила она. — У тебя не получится. Продолжения не случилось. Арина улыбнулась, потянулась и чмокнула его в щеку. Пахло от нее Armani Si, подаренными Антоном тремя часами ранее. Они ей понравились, но, вообще-то, сюрпризик вышел, по иронии, «с душком». Громов прислал очередной «подарок» на карту прямо в момент, когда Антон за них расплачивался. Он не понимал причин его действий: то ли вину заглаживал, то ли думал, что голодал Антон без его благотворительных подачек; то ли намекал на «поговорить». Антон проигнорировал, только вклад свой пополнил. — Может, тебе ридер купить? — спросил Антон, мельком посмотревший на Арину, что смотрела на какой-то текст прямо с ноутбука. Страсть к чтению она имела современную: покупала книжки, стабильно доходила до пятидесятой страницы, бросала. Антон посоветовал перейти на рассказы, но она только пофыркала. — Не, это просто статья, — сказала Арина. Следом быстро, почти радостно, добавила: — Я думаю, что у меня по Фрейду оральная стадия. Антон промычал нечто невнятное в ожидании продолжения откровений. — Фиксация на этой стадии может приводить к обжорству или анорексии, чрезмерному курению, алкоголизму. — Арина задумчиво прочитала строчку. — Ну, почти сорвала джекпот. У тебя, кстати, анальная. — Почему? — спросил Антон и полез в пачку с сигаретами. Пообещал не курить больше трех штучек в день. В свете проблемы оральная фиксация подходила лучше. — Ну, ты упрямый, закрытый и пунктуальный. — Значит, первый анальник на деревне, — отрешенно произнес Антон. Арина похихикала. Немного сковавшее их напряжение, наступившее тем сентябрьским вечером, казалось, окончательно ушло. В остальном, жизнь текла, как обычно — можно было даже выразиться тем самым словом, которое Антон горячо полюбил — нормально. Зачеты с горем пополам сдались, тема для диплома выбралась. Работа шла спокойно, давно лишенная выхватывания звезд с неба. Они подъехали к украшенному гирляндами дому. Внутри горел свет. Расхаживали люди. Шел мокрый снег.***
Антон не имел представления о происхождении того дома и причинах, по которым столько знакомых Арины собралось именно там: в той пустой глуши. Место зарождало внутри давно забытое ощущение тревоги. Смотрел на переливавшиеся гирлянды на внешней стороне окон и предчувствовал, что ничего хорошего то миниатюрное бледно-зеленое здание не сулило. Комнат было больше шести. Арина ими не заинтересовалась, быстренько ускакала в уборную (сказалось, видимо, количество газировки). Антон сел на диван в гостиной, где мелькали незнакомцы, налил себе сока и стал лениво их разглядывать. Возможно, впервые в жизни он интересовался людьми, а не количеством ступенек на лестнице или игрушек на елке. Разношерстность контингента вызывала у Антона легкий диссонанс. Телевизор, еда, ковры, провода, звуки уведомлений на телефонах, дым и пар, красные колпаки, праздничные упаковки были фоном для всех тех персонажей. Возле бара, до краев набитого спиртным, мостилась парочка подростков. Они отличались неприкрытым желанием тот бар опустошить, чем и стали заниматься уже в восемь вечера. Девчонка, начавшая глушить вино прямо из горла, рвение проявляла особенно сильное. Обсуждения их, долетавшие до Антона, так же вертелись исключительно вокруг алкоголя: вкуса, разнообразия эффекта в зависимости от конкретного напитка, а также способах нивелирования абстинентного синдрома (они использовали слово «похмелдос»). Сосредоточены они были друг на друге и с Антоном не общались. Далее Антон переключился на «большую троицу». Двое пареньков и девчонка действительно находились во внушительной весовой и ростовой категории. Один, напоминавший Ржавого из «Даешь молодежь», рассказывал однотипные истории, в которых он сомнительными способами зарабатывал деньги. Впрочем, выражался он витиевато и, в основном, нецензурно, добавляя кучу деталей о машинах, отвертках, гаражах и спортзалах. В итоге, Антон так и не понял, чем тот в самом деле занимался. Второй (его друг) — длинный и имевший выражение лица стабильно охуевшее — внимательно слушал первого и периодически хохотал. Третья (девушка второго) все жалась к нему и, в попытках заполучить внимание, приговаривала «малыш, я это…». Антон принимал их, как должное, обычное: не крестил надменным «быдло», но и не рвался завязывать закадычную дружбу. Рядом, на том объемном и широком диванчике, тоже располагалась парочка. Звали их как-то забавно: то ли Миша и Маша, то ли Валентин и Валентина. Антон не помнил. Они были студентами биологического факультета. — Мы заканчиваем универ в этом году. Хотим открыть безглютеновое кафе, — сказала девочка. Запомнил Антон только ее длинные прямые темные волосы. — А в чем проблема глютена? — спросил Антон с равнодушным видом. Паренек сделал выражение лица, всегда Антона раздражавшее: «боже, как этого можно не знать». Только в тот раз он никаких негативных эмоций не испытал. — В том, что из-за него кожа портится и зрение. У большинства из нас есть мутация, которая… Паренек продолжал, но Антон больше не смотрел на него. Переключился на «елочных сторожей». Видимо, дерево стояло не очень устойчиво, отчего намеревалось накрениться и рухнуть. Они придерживали его и глядели друг на друга. Доносился странный обрывок их бесконечного диалога: — Что? — Что? Сердце Антона забилось в каком-то забытом ужасе. Остальные (одиночные) бродили по комнатам и, сталкивавшись с кем-нибудь, принимались шутить или обсуждать общие воспоминания. Антон чувствовал себя нормально, но совершенно несчастливо. Счастливым он был ровно четыре года назад, когда пил шампанское, гулял ночью по Проспекту Мира, а несколькими часами после валялся на кровати и слушал разношерстные, вырванные из контекстов истории. Громов гладил его по голове широкой теплой ладонью и рассказывал всякое: о первом концерте, на котором побывал; о ресторане на тридцатом этаже какого-то здания, открытым его знакомым; о первом сексе и московских легендах. Антон хорошо запомнил последние две истории (или просто впечатление от них). В девятнадцать лет Денис переспал с каким-то музыкантом, что зарабатывал в метро. Карьера, видимо, шла успешно, потому что дело они сделали в его машине неподалеку от Курской. Антон засмеялся и даже заревновать не успел. После Денис — сонный, укутавшийся в пуховое одеяло — рассказывал об останкинской горбунье в красочных сказочных эпитетах. Антон допил кислый апельсиновый сок. Потерялись где-то в безвременье и тот год, и то одеяло, и тот Громов (теплый, уютный, адекватный). Встал и отправился на поиски Арины, но столкнулся вдруг с тем «Ржавым». Он был пьяным. — Слышь, а можно спросить? — сказал он тихо. Стояли они в дверном проеме и, скорее всего, разговор ни до чьих ушей не долетал. Антон кивнул. — А после тридцатника хуй стоит? Антон потер себя рукой по лбу. Глубоко вздохнул. — Да, — ответил он. — Это я так спрашиваю. Ну, я не думал, типа, лезть, там, в вашу с Ариной… — Да Бог с тобой. — Антон похлопал того юного паникера по плечу и прошел дальше. Арина стояла в дальней комнате у подоконника с каким-то сандвичем в руках и смущенно отводила взгляд от двух девчонок, что сидели на полу и без стеснения целовались. — Все, хорош смущать старшее поколение, — сказал им кто-то, когда вошел Антон. Стало смешно. Так проходил вечер: в разглядываниях, воспоминаниях, мелких разговорчиках. Арина познакомила Антона со своей соседкой. Она была низенькой и слегка полненькой. Подметил не потому, что его волновала внешность незнакомого человека. Просто Арина раскрыла через нее не самые светлые свои черты. Она бесконечно с ней фотографировалась: то у елочки, то у окошка, то у стеночки. — Можно выложу? — спрашивала Арина. — Нет, я здесь плохо получилась, — отвечала соседка. — Что ты придумываешь? Ты же красавица, — говорила Арина, хотя получалась ее подружка действительно плохо (на ее фоне). — Ладно, если хочешь, — сдавалась соседка. Антон, конечно же, никак не вклинивался. К двенадцати часам омелы не нашлось, так что поцеловаться пришлось возле елки. Арина напилась шампанского и какого-то приторного сидра. Антон чувствовал запах спирта вперемешку с теми духами. Она погладила его по задней стороне шеи тонкими пальцами и прошептала на ушко: — Я люблю тебя. Антон не захотел портить вечер: юлить, отмалчиваться и далее по списку. Он тогда не захотел пускаться в очередные размышления о смысле любви. Он захотел спокойно продолжить свой нормальный Новый год. — И я тебя, котенок. Котенок мирно и крепко уснул, улегшись через часок после признаний на кровати в одной из комнат того домика. Двадцатью минутами ранее она полезла целоваться с намеком на продолжение, но Антон мягко отстранил ее, сославшись на дикое желание спать. Не солгал, действительно устал, но сон не приходил. Словно червячок залез в мозги и ковырял там клеточки, с осуждением заставлял задуматься о положении дел в нормальной жизни. Антон сопротивлялся ему. Он сдался нежеланному бодрствованию, потянулся бесшумно за телефоном и стал листать ленты во всех возможных соцсетях. Дошел даже до фейсбука, которого в ту ночь возненавидел: и лицо, и книгу, и пришибленного Цукерберга. Он зашел во вкладку с «друзьями» и среди предложенных нашел Феликса Лебединского. Конечно, он прекрасно помнил его напуганное веснушчатое лицо. Зашел на страницу, увидел в графе учебного заведения институт Щепкина и подумал, что после окончания юнцу следовало устроиться в театр непременно кукольный. Феликс, видимо, к фейсбуку чувства имел исключительно теплые. Честное слово, его страница содержала больше трех тысяч фотографий. Самая ранняя — Антон ради интереса быстро листнул до конца — датировалась две тысячи пятнадцатым. Получалось, Феликс выкладывал по две фотки в день. «Мрак» — подумал Антон. Тридцатого октября две тысячи семнадцатого Феликс выложил в бесконечный интернет фотографию, увидев которую, Антон почувствовал, как «ровное» настроение улетучилось. Феликс сидел на заднем сидении какого-то автомобиля, — ночью или поздним вечером — весело улыбался и прижимался кудрявой головой к сидевшему рядом Денису. Последний выглядел более сдержанно, смотрел в камеру типичным сучьим прищуром. Антон скрупулезно и внимательно, сосредоточившись на своем постыдном занятии, просмотрел каждый пост на странице Феликса. Денис не появлялся больше нигде. Следовало бы остановиться, тихонько, как мышка, попить водички на кухне, вернуться и постараться уснуть в мыслях о завтрашнем возвращении домой и ритмичном продолжении нормальной жизни. Только Антон не остановился. Перешел по ссылке на инстаграм, предусмотрительно оставленной Феликсом в одной из записей. Там нашлась еще одна (так же единственная) общая фотография, выложенная семнадцатого октября. Они сфотографировались в зеркало на верхнем этаже «Атриума». Стояли, прижавшись друг к другу, и ударялись кулачками. Выглядели подобно лучшим друзьям, но Антон прекрасно понимал, что светские обсуждения состояния офиса и сложностей обучения в театральном прерывались сованием хуев друг другу в самые разнообразные места. За ними не было видно ни единого человека. Громов, видимо, целый этаж на пять минут выкупил, чтобы Антон вот так проводил новогоднюю ночь: с нервным тиком и желанием убивать. Чернышов не имел никакого комплекса Бога — он просто хорошо знал натуру Громова. Про таких людей говорили, мол, «я ему слово, а он мне — двадцать». Отказался трахаться — держи «заявленьичко». Попросил не бухать — держи прожженную наволочку. Выложил фотографию с женщиной (вполне безобидную, нисколько и не намекавшую на отношения) — смотри, ревнивый мой, как мы с «насекомым» обнимаемся. Лицо Антона, казалось, приняло цвет флага Китая — не тусклее. Вгрызся в одеяло и вытянул из него несколько ниток. Он не думал о том, что Арина могла проснуться и заметить те проявления тотальной ебанутости у своего «любимого». Отложил телефон и попытался наконец заснуть, занявшись подсчетом: не овец, а ударов топором Феликсу по голове. Занятие приносило удовлетворение, но сну прийти не помогало. Прошло с полчаса ментальных измывательств над Феликсом, и Антон сдался, снова начав изучать второе фото. Впервые увидел подпись: как там Рождественский писал. Рождественский — Антон полез изучать творчество — чего только не писал: и о войне, и о родине, и о любви, конечно же. Когда Антон читал произведения на последнюю тематику — мысленно доставал воображаемый труп Феликса со дна Москвы-реки, воскрешал его и проворачивал сотворенные зверства в ускоренном режиме. Антон не был уверен на сто процентов, когда они начали постигать ямбы с амфибрахиями с перерывами на еблю: до сдачи Антоном поста медбрата в образной наркологической клинике на Проспекте Мира или после. Может, Громов и не врал, и вновь совпадения сыграли злую шутку. Может, Громов и врал, причем, в первую очередь, Феликсу, который, видимо, перекладывал те стишки на их «отношения». С ними (стишками) складывалась проблема — точно такая же, как с попсой. Лучше бы Антон закрыл вкладку и скурил прямо в постели оставшиеся семнадцать сигарет, чем действительно стал читать «Только тебе». Отчего-то Антон вцепился в самые простые строчки и отрешенно на них посмотрел. Никогда мне тебя не забыть, И пока живу на свете я, Не забыть тебя, не разлюбить. Таблетки действительно помогали. Они позволяли чисто и трезво смотреть на реальность «в моменте», очищали картинку перед глазами. Они способствовали в хорошем смысле равнодушному настроению. Они делали возможным радоваться мелочам: мандаринкам, пряничкам, скидочкам, посылочкам, оценочкам в университете, беленьким сугробам и гирляндам. Они гарантировали способность подняться с постели, сходить в туалет и приготовить себе обед. Только некоторые раны имели свойство не затягиваться никогда, даже с пластырем в виде препаратов, нормальной жизни и одобряемых каждым встречным-поперечным отношений, в которых с некоторых пор признавались в любви. Антон не лил слез с момента, как ему продали первые упаковки лекарств в феврале. Отпускало же, отходило, переставало так сильно болеть. Видимо, до поры до времени. Он вытер лицо ладонью и зашел в диалог с Денисом, посмотрел на столбик голосовых сообщений, отправленных им год назад и быстро набрал текст: Только мой, да? Пиздишь, как дышишь. Ненавижу тебя. Ты — ебаная мясорубка. Ты же изменял мне. Или нет? Тогда почему? Зачем? Нахуя, Денис? Нахуя ты шлешь мне эти деньги? Они мне не нужны. Он, конечно же, стер его, так и не отправив. Залез в галерею на телефоне и открыл две фотографии. На первой Громов пил кофе утром на кухне и смотрел в окно. Тусклый свет падал на его профиль: плоское лицо, маленький нос, пухлые губы, собранные волосы. Вроде как, сделана она была в сентябре пятнадцатого года. На следующей Громов заметил, что его фотографировали и радостно, почти лучезарно улыбнулся в камеру. Ком подкатил к горлу вновь. Здравый смысл кричал о том, что милейший человек на втором снимке был взрослым мужиком, что когда-то жестоко его предал — язвительной, мстительной, эгоистичной мразью. Неизлечимая шизофрения, что в народе звалась сердцем, тихо говорила о том, что он просто заболел, а человек рядом так и не смог помочь, спасти, вытащить. Зато смог трусливо сбежать в нормальную жизнь, от которой в ту ночь тошнило, да и только. Наступил не девятый, не тринадцатый и даже не пятнадцатый год. Пробил две тысячи восемнадцатый и ничего не изменилось. Так много произошло снаружи, но внутри так и остался образ самого неоднозначного человека на Земле. Антон не любил Арину. Антон любил его.***
Поездка обратно, как и планировалось, случилась днем первого января, хоть и какая-то сделавшая расстроенный вид девочка долго расспрашивала причину столь скорого отъезда Арины и ее «секси парня» (она так и сказала) и уговаривала их остаться. Ехали еще дольше вчерашнего. Молчали, но не напряженно. Впрочем, напряжения Антону хватало с головой. За целую ночь он не заснул ни на минутку: ворочался на кровати и проигрывал нелепое мысленное слайд-шоу, где четыре фотографии быстро сменяли друг друга под заевшие три строчки из стиха. Глаза болели. В какой-то момент Антон готов был посадить Арину, водительских прав не имевшую, на свое место. Показал бы быстренько, что делать, а сам поскорее бы уснул. Арина переключала радиостанции. Антон старался поменьше моргать. Когда подъезжали к Нижнему, и Антон полнился мечтательными представлениями об удобной и привычной постели, Арина нашла «Русское радио», решившее вдруг вспомнить былое. Антон не являлся фанатом MTV в пик его популярности, но одну песенку, конечно же, знал. Вызывала она неприятнейшие воспоминания, где лилась кровь носом, и где Костя Мирный собирался полетать над Москвой, как ебучая ведьма Маргарита. Текст «Одиночества любви» воспринимался крайне остро из-за недосыпа и прошедшей ночи, что, казалось, спустила всю положительную динамику лечения в унитаз. Черт с «маленькими девочками», что верили «маленьким мальчикам». На припеве стало намного хуже: Ну а кого мы любим, С тем никогда не будем. Может, автор песни вкладывал в текст собственную никому на хуй не сдавшуюся трагическую историю или недопостмодернистскую аллюзию на продажные отношения. Антон автора не знал. Он эгоцентрично — подобно всем прочим — перекладывал спетое на себя. — Переключи, — тихо сказал он. — Почему? Не любишь Винтаж? По-моему, Плетнева горячая баба. Антон даже задумываться не стал о том замечательном выборе лексики и оценке неизвестной Плетневой его девушкой. — Я тебя попросил, — резче сказал он. Арина издала звук, имитировавший кашель и переключила станцию. Заиграл лаундж, от которого спать захотелось пуще прежнего. В целом, в тот момент Антон уже не так боялся отключиться и упасть лицом в руль.