Непревзойдённым запреты неведомы

Первый бой. Последний бой. Вечный бой с тенью. Бой с собою. Вытру кровь. Встану сквозь боль. За собой дверь в клетку закрою.

      Се Лянь управляется за семь лет.              Он считал, что давно забыл, что такое боль — испытал уже все её виды и далеко не по одному разу. Однако в Медной печи приходится вспомнить: и остроту пронзающего сердце меча, и силу сжимающей волосы бледной руки, и холодный тон, из раза в раз напоминающий — если ты не способен справиться с этим, то лучше бы тебе просто сдохнуть и не тратить чужое время.       Подыхать принц не собирается совершенно точно.       Соперников в недрах проклятой горы мало — всего трое, — но каждый из них невероятно силён. Битва мешается с битвой, все против всех. Се Лянь бы не поверил, что одно сражение может растянуться на несколько месяцев безостановочной борьбы: даже их затяжные дуэли с дражайшим наставником редко затягивались дольше, чем на неделю. Вот только теперь именно в такую битву принц и угодил.       Ужасно не хватает Жое — принц слишком привык полагаться на её помощь, и теперь, несколько раз забывшись, получает ранения. А в голове всплывают картины давних уроков: прожигающий недовольством взгляд, россыпь дополнительных ран и ледяное презрение в тоне: «Не будь таким слабаком! Твоё тело способно выдержать и не такое — разве святой Владыка Небес не постарался на славу, подарив тебе бессмертие? Что же ты не пользуешься его даром?»       Первым после затяжной битвы погибает рослый демон — он так много шумел и бахвалился, что остальные, не сговариваясь, объединились против него. Даже смогли сравнительно честно поделить его ци, не став пока уподобляться диким зверям. Впрочем, вряд ли хоть кто-то до сих пор блуждал в иллюзиях: каждый из разбредшихся по тёмным углам, чтобы зализать раны, соперников знает — всем им ещё предстоит показать свою дикость и необузданную ярость. В горе Тунлу иначе быть не может.       За время недолгого затишья Се Лянь успевает немного изучить недра Медной печи. Лишний раз убеждается, что его с соперниками занесло в самый настоящий вулкан. Тот самый, что много-много лет назад оборвал существование процветающего государства Уюн. Более того, вулкан этот только и ждёт шанса извергнуться. Из-за этой постоянной готовности холодно в горе не бывает, жар постоянно припекает даже демонов, и сомневаться не приходится: человек бы здесь не выжил. Настоящий Диюй, воплощённый в мире живых. И вполне понятный выбор: либо ты превосходишь всех и спасаешься, либо умираешь, перед исчезновением напоследок хлебнув горя и боли. Совсем неудивительно, что за сотни лет выбраться отсюда смог один только Хуа Чэн.       Следить за временем в Медной печи сложно. За бесконечно-чёрным сводом Тунлу невозможно увидеть закаты и рассветы, а спать демонам не нужно, да и опасно, — и потому пребывание в этом пустом, мрачном месте, в конце концов, превращается в нескончаемый кошмар. Сколько времени проходит? День? Может быть, месяц? Или целый год? А может, всего лишь бесконечно длинная минута?       Временами Се Лянь чувствует подступающее безумие. Так велик соблазн отдаться в его цепкие руки, позволить разуму помутиться, и броситься вглубь горы в поисках готовой принять в свои объятия лавы… Или безрассудно кинуться на соперника в надежде застать его врасплох. Или взять Чжусинь и сотню раз вонзить в своё сердце, потому что старое воспоминание, кажется, притупилось, а дражайший учитель никогда не допускал, чтобы ученик его позабыл…       Удержаться помогает другое воспоминание. Белая, словно снег, кожа; алые одежды, прекрасный каскад чёрных волос и смотрящий с бесконечной преданностью глаз, так похожий на яркую звезду. Хун-эр прошёл через это. Он тоже был здесь, одинокий, не знающий, ждут ли его возвращения, но не проигравший битву с собственным разумом. Разве может он, Се Лянь, в которого его Хун-эр так беззаветно верит, сдаться? Разве может отступиться? Разве может не вернуться, когда знает, что его ждут?       Через маленькую вечность принцу всё-таки приходится вновь обнажить клинок. Не для того, чтобы навредить себе, но потому, что битва, даже если и не шла активно, на самом деле никогда не прекращалась. В этот раз он сражается один на один с прекрасной воительницей, орудующей мечом не хуже любого Бога Войны.       Она сражается отчаянно, быстро наплевав на изящество движений. Она пользуется всем, что у неё есть, и легко отступает, когда нужно: мгновенно понимает, что привлекательная внешность нисколько не трогает противника, и больше не тратит ни сил, ни времени на попытки соблазнения. Необузданная, сильная и упрямая — она проигрывает лишь потому, что Се Лянь никогда не недооценивает противников. Эту простую истину — всегда будь начеку, — Безликий Бай вбивал в него достаточно долго, чтобы уже точно никогда не забыть. Они достойны поединка друг с другом, не жалея сил и выкладываясь на полную, не позволяя себе отступить ни на шаг, не показывая слабости или усталости, раз за разом скрещивая клинки и стремясь задеть друг друга всеми правдами и неправдами, кроме совсем уж откровенных подлостей. Принц даже чувствует в душе что-то вроде уважения, и ловит во взгляде напротив похожее выражение: безымянная противница признаёт его силу, уважает и преклоняется, точно так же, как он сам уважает её.       И даже поверженная, но сохранившая гордость, демоница улыбается свирепо и благодарит напоследок за бой. Се Лянь забирает её ци без остатка и благодарит тоже.       Последний соперник — дух юноши, погибшего на очередной глупой войне, долго не показывается. Он мастерски прячется в тенях, умеет не показываться на глаза и отлично таится. Молчит и внимания не привлекает. И хотя Се Лянь не позволяет себе ни на мгновение забыть о том, что бой всё ещё не окончен, всё-таки исследует недра Медной печи дальше. В этом месте каждый камень может стать причиной позорной смерти — или же спасением. Изучить поле боя, слишком огромное, чтобы захватить даже взглядом — забавно, но спустя столько времени глаза почти привыкают к бесконечному мраку, изредка разбавляемому всполохами бурлящей лавы в разломе вдали, — значит повысить шансы на выживание. Спустя столько времени мысли о «победе» больше не остаётся. Гора Тунлу — место, пропитанное болью и отчаянием, и ни о каком триумфе в ней речи идти не может. Здесь важно лишь одно: выживание. Любой ценой.       Тут и там принц обнаруживает груды костей, истлевшие от времени куски ткани, браслеты и кольца, источающие чёрную, едкую ци, и даже несколько неплохих мечей. Ни один из них не способен сравниться по мощи с Чжусинем, но на всякий случай Се Лянь скрупулёзно сбрасывает всё мало-мальски опасное в лаву, подходя к разлому слишком близко. Алая река жадно заглатывает дары и бурлит сильнее, грозясь однажды задеть раскалённой каплей неосторожно приблизившегося демона.       Но все находки, забытые и неинтересные, неизбежно меркнут на фоне самого главного сокровища.       Эта статуя так огромна, что принц даже далеко не сразу понимает, что это вовсе не странной формы скала. Даже с демоническим зрением, давно подстроившимся под густой мрак Медной печи, сложно охватить её взглядом полностью, и ещё сложнее — рассмотреть детали. Впрочем, Се Лянь уже знает, что это. Знает имя творца. И сердце его, пусть и безнадёжно мёртвое, с новой силой болит от тоски. Ведь его, принца, уже так давно ждут. И он ждёт. Он жаждет. И от силы этой жажды мощь его неистово бурлит в теле, так что Се Лянь почти теряет контроль, почти поддаётся посмертной одержимости, бросаясь, словно яростный тигр, на всё-таки показавшегося мальчишку-духа, видя в том лишь препятствие.       Почти утрачивает разум, но — только почти, всё же не забывая уроков мастера. Не заблуждается из-за юного и слабого вида, ведь сам знает, как сложно было оказаться здесь. Истинный слабак бы не смог. Не всякий силач бы справился тоже.       Их битва длится ещё дольше. Мечи месяцами скрещиваются друг с другом, высекают искры. Короткие вспышки света освещают лица, и иногда Се Лянь даже видит чужой упрямый взгляд, прекрасный каскад чёрных волос, белую кожу и алые от крови одежды. Смутная догадка маячит в сознании, но бой становится слишком яростным, и времени думать о другом нет.       Мальчишка атакует неистово, держится удивительно хорошо, и Се Лянь — нет, не выдыхается, конечно, — но чувствует, что сил его надолго не хватит. Ещё и остатки его души снедает тоска и нетерпение, вынуждая спешить и действовать неразумно.       Вновь приходится вознести скупую благодарность за уроки Безликого Бая. Пожалуй, если бы не вколоченные им в голову ученика истины, Се Лянь мог бы и оступиться.       Потому что в один момент, в разгар яростной атаки принца, мальчишка-дух вдруг останавливается и как будто испуганно смотрит, лишь защитившись от удара мечом. Искры вновь освещают его лицо — бледное и прекрасное, — и он, этот мальчишка, зовёт знакомым голосом:       — Выше Высочество!       От этого тона по спине Се Ляня бегут мурашки. Этот голос пробуждает воспоминания, готовые утянуть в омут. Преданный взгляд, мягкая улыбка и робкое прикосновение к руке. Неизменный белый цветок в переломанных каменных ладонях. Тепло, отогревшее почти обратившееся в кусок льда сердце. И благоговейное: «Ваше Высочество».       Эта заминка не остаётся незамеченной — и неудивительно, учитывая, что именно этого мальчишка и добивался. Ухмылка искажает его лицо, освещённое брызгами забурлившей вдруг лавы, и это выражение смотрится так чуждо на родном лице.       Но ухмылка с лица сползает быстро. Чжусинь довольно вибрирует, пронзив чужое горло и вдоволь напившись чёрной вязкой крови. Упрямый взгляд меняется на удивлённый, чернота радужки расцвечивается бледной зеленью. Знакомые черты расплываются в безобразную мешанину кожи, натянутой на кости — и вот уже от «молодого воина» не остаётся и следа.       — Ты совершил две ошибки, — поясняет Се Лянь, с отвращением разглядывая соперника. — Первая: ты думал, что, раз такой редкий тип, я не пойму, что ты за тварь? Ха!       Он выдёргивает меч — Чжусинь дрожит сильнее, словно выражая недовольство, — чтобы обрушить сокрушительный удар рукоятью на голову противника, уже хрипящего от боли. Когда Се Лянь ставит ногу на чужую грудь и давит, вновь приставляя лезвие к чужой шее, дух скулит испуганно и бьётся, что пойманная в тиски птица. Но замирает, когда принц наклоняется ближе и пронзает не мечом, но взглядом.       — Вторая: ты выбрал неверный образ. Увидел в моих мыслях его и решил натянуть чужую личину? Не смеши! Ты, падаль, не стоишь и волоса с его головы. Знаешь, на кого замахнулся? — с каждым словом принц давит на чужую грудь всё сильнее, ломая кости и сминая неживую плоть. — На Непревзойдённого Князя демонов, Хуа Чэна. Разве может такая мелкая дрянь, как ты, сравниться с ним?       Голос его полон ядовитой насмешки, и никто никогда бы не смог уличить принца во лжи. Он и не лжёт, в общем-то — лишь не показывает всех эмоций.       Конечно, он ни на секунду не допустил и мысли, что этот мальчишка и впрямь может оказаться его Хун-эром. Ведь тот дал слово — дождаться своего принца снаружи. И только ему Се Лянь мог довериться беззаветно. Но всё-таки, на короткое мгновение… увидев дорогое сердцу лицо… он всё же замешкался, застигнутый тоской врасплох.       Впрочем, именно эта тоска и придаёт ему сил. Се Лянь больше не собирается заставлять своего Хун-эра ждать.       — За твою глупость следовало бы наказать тебя, — холодно говорит принц, и демон под его ногой затихает, с ужасом уставившись в лицо напротив, не решаясь издать ни звука. Се Лянь не знает, что так напугало его противника, но даже не сомневается, что в этот раз это вовсе не притворство. — Но я больше не буду тратить на тебя время.       С этими словами он замахивается мечом и без единой секунды заминки отсекает чужую голову. Принц не позволяет себе задумываться: смог бы он поступить так же безжалостно, если бы противник сумел сохранить внешность Хун-эра? Знает, что рука бы дрогнула: никто в этом дрянном мире не заслуживает его жалости, но навредить своему единственному преданному последователю Се Лянь не может. Впрочем, это и не жалость — преданность и привязанность на грани одержимости, любовь, жажда обладания, чувство взаимной принадлежности… но не жалость.       С энергией последнего противника приходится повозиться: её слишком много, и даже мёртвый этот притворщик противится судьбе до последнего. Его ци в полной мере передаёт его суть: текучая и изменчивая, неуживчивая и подлая. Поглощать её неприятно, но Се Лянь догадывается, что в противном случае просто не сможет покинуть жерло закипающего вулкана. А покинуть его стоит, и поскорее. Не только потому, что там, снаружи, своего принца ждёт Хун-эр. Но и потому, что вулкан после его победы пробудился окончательно, кажется, готовый в любой миг извергнуться и пожрать всё, что успеет.       Вот только гора так и остаётся запертой, даже когда Се Лянь, давясь чужой ци, всё-таки поглощает её полностью. Холодный камень не двигается ни на цунь, оставаясь глухим к полному ярости крику.       Поначалу принц мечется вокруг, в гневе ругается и размахивает мечом. Пару раз швыряет Чжусинь вверх — лезвие вонзается в камень, и тот нехотя крошится, да что толку? Это всего лишь пара лишних царапин на каменном своде.       Следом Се Лянь пытается использовать духовные силы: вкладывает всю мощь в удары, обрушивается на бесконечную черноту, укравшую у него солнечный свет и лицо Хун-эра. Но и здесь его ждёт неудача.       И лишь чувствуя, как пространство вокруг словно сжимается, Се Лянь, наконец, понимает, что значили по-глупому возвышенные сравнения Непревзойдённого демона с бабочкой. Сам принц, словно скованный по рукам и ногам, неспособный вырваться, сейчас напоминает скорее запертую в тёмном пространстве гусеницу. Гусеницу, которой предстоит вырваться из кокона, чтобы, увидев, наконец, небо и, почувствовав забытый вкус свободы, расправить воображаемые крылья и помчаться навстречу миру. Вот только этой гусенице для обретения свободы и заоблачной мощи нужно всё-таки сначала вырваться из Медной печи, а вовсе не из простого кокона.       Се Лянь не может.       Может быть, проблема в том, что мир его не волнует — пусть хоть дотла сгорит, — и единственная его причина продолжать жить (не существовать, больше нет) — это другая бабочка, уже преодолевшая это препятствие и расправившая свои прекрасные крылья.       А может, Се Лянь просто недостаточно силён? Недостаточно хорош? Слишком многое о себе возомнил?       «Слабак, так и будешь топтаться на месте, неспособный научиться?» — рычит в голове голос, который принц и рад был бы забыть, да только слишком уж он засел в воспоминаниях.       «Хочешь сдаться? Убожество, скройся с глаз моих и поскорее сдохни».       «Я был неправ, дорогой ученик. Прости мою грубость, Сяньлэ, ты ведь знаешь, что я желаю тебе лучшего».       «Только я во всём мире способен подарить тебе жалость, но не смей ею злоупотреблять, Сяньлэ. Не будь таким бесполезным».       Безликий Бай, конечно, никогда не жалел «ученика» по-настоящему. Не щадил и не давал спуску. И даже его редкие вспышки почти отеческой нежности ничем хорошим никогда не заканчивались, раз за разом принося лишь боль и разочарование. Так наставник медленно, но верно отучил Се Ляня верить. Верить в богов, в справедливость, в сострадание и в привязанность. Научил сражаться до последнего, не уступая ни на мгновение; научил уважать сквозь ненависть и ненавидеть сквозь уважение. Научил, что эмоции — мёртвый груз, тянущий на дно. Лишь одно чувство он вытравить не смог, как ни старался, — и это чувство заставляет Се Ляня продолжать бороться, сцепив зубы, и рваться к победе. Потому что он обязан вернуться. Он обязан вырваться из своего плена, чтобы стать, наконец, действительно свободным и жить в бесполезном, но не совсем безнадёжном мире рука об руку с его Хун-эром.       Даже если мир совсем не волнует Се Ляня, его причина жить и победить здесь и сейчас — слишком важна, чтобы отступить.       Так что, даже теряя силы, физические и духовные, принц раз за разом рвётся вверх, бьётся что мошка в бумажное окно, неспособная разрушить свою преграду. Мошка рано или поздно найдёт лазейку, тонкую щель в ставнях. Се Лянь свою лазейку пробьёт.       Он сутками продолжает молотить по каменному своду, радуясь каждой мелкой трещинке и отколовшемуся куску породы. Иногда — часами лежит на грязной земле, совершенно обессиленный, и вспоминает разбросанные тут и там кости. Они остались от простофиль, которые рискнули зайти в Медную печь, но так и не смогли выйти. Его былые противники уже успели сгнить, так что даже мяса на их костях не осталось, и теперь неотличимы от глупцов прежних времён. А сколько среди тех костей неудачников, подобных самому Се Ляню? Победивших всех противников, но так и не вырвавшихся из недра вулкана?       Поддаться унынию просто. Так просто представить себя, однажды совсем обессилевшего, лежащего, как сейчас, на земле, распластавшись, как раздавленное насекомое, и просто… сдавшегося. Отступившегося, ослабшего и отказавшегося двигаться. Тогда тьма навечно поглотит его, а через сотню лет ещё какой-то отчаянный дурак наткнётся на его кости и подумает: какое ничтожество.       Сложнее — вынырнуть из тёмной пучины. Заставить себя подняться, сесть для медитации и исправления сбившегося потока ци, восстановления сил, чтобы после — снова продолжить молотить гору, сдирая ладони и костяшки до костей. Сложнее, но Се Лянь знает одно безотказное средство. В моменты, когда тьма подбирается к его мёртвому сердцу слишком близко, принц закрывает глаза и возрождает в памяти прекрасное лицо, мягкую улыбку и непоколебимый голос: «Во всём свете не сыщется никого сильнее Вашего Высочества». Одно только это воспоминание заставляет забурлить давно остановившуюся кровь, восстанавливает истощённые силы, и тянет вверх, наружу, на свободу. И Се Лянь продолжает биться, уже не чувствуя себя глупой мошкой, но зная: он — будущий Непревзойдённый демон, и он обязательно вернётся к тому, кто так неистово в него верит.       Вулкан кипит, разливается рекой, но лава не подбирается слишком близко. Тунлу — кузница превосходящих по силе всех прочих демонов, ей не нужно уничтожать будущее бедствие, которое, несомненно, отбросит на зажравшийся мир длинную тень. У бурлящей лавы даже можно найти нечто вроде покоя, рядом с пламенной рекой медитируется лучше, а силы возвращаются скорее. Словно у этого кипящего потока жидкого огня есть свой собственный разум, который ждёт, когда же, когда его гость пробьёт, наконец, дорогу наружу им обоим. Тогда лава окутает этот мерзкий мир своим сжигающим всё покрывалом, а Се Лянь, Непревзойдённый Князь демонов, Белый Ирис, накроет устрашающей чернотой те уголки мира, до которых огненная река не доберётся.       И однажды… сквозь бесконечно-чёрный свод горы пробивается тонкий луч света. В первые мгновения Се Лянь даже не верит своему счастью. Думает: снова подводит разум, снова обманывает, заставляя видеть желаемое вместо реального. Но с лучом света в душное жерло вулкана пробивается тонкая нотка свежести и желанной прохлады. Обласканный этим потоком, принц на несколько мгновений замирает, подставляет лицо свету и студёному воздуху, и знает, что наконец-то он справился. Остался лишь последний шаг.       Чжусинь, снова пущенный в дело, почти поёт, а крохотное отверстие в скале становится всё больше и больше. Окрылённый, Се Лянь не жалеет сил и торопится, запрещает себе остановиться хотя бы на минуту, опасаясь, что дыра в Медной печи затянется, стоит только ему замешкаться. Предвкушение придаёт сил — и духовных, и физических. Принца подгоняет забурлившая сильнее лава, теперь едва не обжигающая пятки, да смертельная усталость — когда знаешь, что осталось совсем чуть-чуть, и нужно закончить прямо сейчас, а иначе не закончишь уже никогда.       Неудача наконец-то отступает, и врата мира вновь распахиваются перед давно заблудшим и отбросившим всё человеческое, отверженным больше-не-божеством.       Освобождение из Медной печи не похоже на момент триумфа. Победитель не стоит в ярком сиянии, обласканный солнечными лучами и окружённый восхищёнными и любопытными взглядами. Се Лянь, некогда великолепный наследный принц, сейчас вымаранный в грязи и крови, облачённый в жалкие обрывки бывшего когда-то прекрасным и изящным пао, на котором теперь не осталось ни единого светлого клочка, с давно превратившимися в беспорядочную копну волосами, чувствует себя комом грязи посреди белого океана снега. Впрочем, этот ослепительно-чистый снег слишком быстро покрывается чернотой от дыма и пепла, вырвавшегося на свободу вместе с принцем, и тает под давлением удушливо-жаркой волны воздуха.       Рождение Непревзойдённого не имеет ничего общего с вознесением. И это делает Се Ляня счастливым.       Он плевать хотел на то, как жалко сейчас выглядит, ведь знает: теперь во всём мире не найдётся того, кто смог бы его одолеть. И вся эта мощь — заслужена. С боем вырвана из чужих глоток, с кровью на израненных костяшках закалена. Эту силу, пока скрытую, но легко ощущаемую каждым цунем тела, у него никто и никогда уже забрать не сможет. Се Лянь побывал на дне мира, и сбросить его ниже уже ни у кого не выйдет. А на вершину при надобности он взберётся сам.       Больше никто и никогда не сможет стать для него помехой. Он и правда непобедим. Что же до убогого и откровенно жалкого вида… Бабочке тоже требуется время, чтобы расправить свои прекрасные крылья после освобождения.       Вдыхая холодный, почти чистый воздух свободы, Се Лянь готов расправить свои.