***
Солнце только-только осветило землю, но темнота уже растаяла и по Зелёному кругу растеклась утренняя серость. Стволы деревьев тонули в лёгком молочно-бесцветном тумане. Ярослав провел рукой в воздухе, и на ладони появились капельки. Даже в них, крошечных шариках из воды, таилась магия. Они отдавали её, впитываясь в кожу. Капельки делились магией с Ярославом, а Ярослав — с ними. Капелек вокруг было много. Они висели в воздухе, дрожали, плыли между воздушных потоков — слабых, а потому незаметных. Всё вокруг было пропитано чистой водной магией. Ярослав чувствовал почти каждую каплю, каждый сгусток энергии. Ему не нужно было прикладывать много сил: природа сама открывалась перед ним. Ярослав уловил волны чужой тягуче-плотной магии и вздохнул. Равновесие между водным колдуном и водным миром разрушилось. — Ого, ты уже здесь, — из-за шиповника появился Олег. — Спасибо, что согласился помочь. Не каждый встанет в такую рань. — Я всегда встаю рано, — пожал плечами Ярослав. — Начнём? Скоро туман растает. Олег кивнул и пошёл за Ярославом, туда, где не было тропинок, но росла высокая, почти по пояс, трава. Эту землю уже не защищали руны. В любой момент мог появиться человек и помешать колдовству. Олег был готов морочить любого, водить кругами по лесу, подобно Лешему, только бы получить заветный ингредиент. — Тебе нужна помощь? — спросил он, когда Ярослав остановился. Они ушли достаточно далеко от Зелёного круга и теперь их окружали только чёрные стволы деревьев в белом тумане. — Нет, я сам. Пара пустяков. Ярослав закатал рукава рубашки. Многочисленные шнурки с подвесками звякнули. На запястье правой руки чернели знаки водного колдуна. Олег увидел только один круг и удивлённо выгнул брови: — Я думал, у тебя должно быть минимум два. — Что? — Два знака. Ты же проводил обряд в прошлом году, после него дают второй. Если честно, я думал, ты уже вот-вот и третий получишь. — Нет, — голос Ярослава был холодным. — Я не ездил домой, чтобы получить второй. — Я не знал… — Олег смутился и думал, не стоит ли извиниться. Не решился. — Ты часто пропадал тем летом, вот мы и думали… В то лето Ярослав не выходил из дома две недели. Страхи, от которых он бежал, настигли его и накрыли с головой. Он боялся всего: циничных поздравлений старейшин, вопросов любопытных приятелей и даже собственной магии. Но больше всего боялся снова почувствовать власть, которую ощутил во время обряда. Боялся и больше всего хотел ощутить её снова. — Да нет, — с натянутой улыбкой сказал Ярослав и прошёл чуть-чуть дальше в туман. — Дома я не появлялся и не знаю, когда появлюсь. Олег смотрел, как он снимает обувь, и видел абсолютного чужака. Понять Ярослава было сложно. Понять, откуда в нём, сверстнике, столько силы. Понять, почему он бросил семью у моря, где водным колдунам проще и приятнее жить, и приехал сюда. Понять, почему он становится таким напряжённым и даже злым, если речь заходит о чём-то, что связано с его прошлым. Ярослав закатал джинсы до колен. Влажная трава касалась щиколоток. Туман гладил по рукам, шее и щекам. Ярослав глубоко вдохнул, закрыл глаза — так было проще. Почувствовал каждую блестящую каплю, воду, скрывавшуюся везде — в воздухе, на растениях, под землёй. Но прохлады на пальцах не было. Ярослав подумал о солнце, чьи лучи ещё не могли пробиться через туманный экран, но тепло уже проникало в раннее серое утро едва уловимой пылью. Солнце ласково обнимало сзади, сбоку, защищало. Кончики пальцев похолодели. Ярослав дотянулся до упругих дрожащих шариков росы, рассыпанных по поляне. Получилось!.. Он плавно поднял руки перед собой — роса взлетела в воздух. Расслабил кисти — роса оторвалась от пальцев и тут же прилипла к ним снова. Ярослав улыбнулся. Магия, подвластная только водным колдунам, — возможность касаться воды. Под пальцами земляных роса лопалась, огненных — испарялась, воздушных — рассыпалась на тысячи мелких капель. И Ярослав с соплеменниками могли удерживать хрупкую форму воды. Осознание приятно кололо в груди и разгоняло по венам силу. Ещё одно неуловимое, ясное только посвященным движение — и капли направились друг к другу, собираясь в один большой шар. Самое сложное осталось позади. Управлять шаром было в разы легче, чем миллионом маленьких капелек, рассыпанных по чужим стихиям. Олег потрясённо смотрел на происходящее. Стоило Ярославу поднять руки, как туман рассеялся — тот даже этого не заметил. И уже через несколько секунд капли начали соединяться. Ярославу не потребовалось время на концентрацию, на подготовку. Олег не понимал этого — не понимал ни Ярослава, ни его магию. С землёй всё было совсем по-другому. Она требовала прямого контакта, уверенности, жёсткости и контроля. Ты должен стать твёрже земли. Ты должен точно знать, что и зачем делаешь. Земля — упрямая стихия. Зато постоянная. У неё есть чёткие требования, поэтому работать с ней проще. Вода же всегда менялась — и это было её единственное постоянное свойство. Она принимала любую форму и температуру. Ею нужно было управлять — и в то же время она отрицала полный контроль. Противоречивая сама по себе, вода требовала от колдуна такой же гибкости и изменчивости. Ярослав очень рано понял своенравность родной стихии. Она оставляла ему шрамы, чтобы он помнил об ошибках. Она заставляла плакать каждую ночь после своих трудных, порой жестоких тренировок, проклинать отца, дом и море. И всё же возненавидеть её саму Ярослав не смог. «Слава Яриле», — подумал он, когда шар из водных капель стёк по стеклянным стенкам в маленькую бутылочку. Олег тут же закрыл её. — Спасибо. Я в долгу. И знаешь… это выглядело очень мощно. Даже на обряде я такого не видел. — Ну, обряд всё же не то мероприятие, где можно показать всю свою силу, — усмехнулся Ярослав. — Так ты говоришь, роса нужна тебе для зелья? Не знаю, что именно за зелье ты варишь, но состав у него странноватый. — Ты прямо как Злата. Нет, я доверяю Сухопёрышкину. Если он говорит, что зелье поможет, значит поможет. — Кстати о ней. Почему Злата так боится реки? — Лучше спроси у неё, — холодно отозвался Олег, поправляя очки. Ему тема реки тоже не нравилась. Это была единственная тайна, которую Злата ему не открыла. — Вряд ли она ответит. Олег пожал плечами. Секундное молчание. Ярослав заговорил, стараясь не выдавать внезапно охватившее его волнение: — Я столкнулся с ней вчера вечером. Шёл к Серебрянке. Когда проходил поворот, Злата вдруг выскочила на меня. Она плакала. Я не уверен, что она сразу меня узнала. Олег промолчал. — У неё была истерика, — добавил Ярослав. — Жуткая. Я никогда не видел, чтобы человека так трясло. Олег снова промолчал. То, что он услышал, ему не понравилось: ни то, что Злата ходила к реке одна, ни её состояние. Он видел её истерики. Знал, что они случаются редко, но если случаются, то всегда связаны с водой. В такие моменты ей нужен был друг, который защитит. Олега не было рядом. И он вдруг почувствовал жгучую благодарность. — Спасибо, — сказал он Ярославу, когда они уже миновали Зелёный круг. — Правда, спасибо. Ты очень помог ей. Я не могу объяснить тебе, что происходит, — я сам не знаю. Но ты был рядом в очень, очень тяжёлую для неё минуту.***
Ноги ломило. Вода, облизывающая лодыжки, была ледяной. Холод поднимался вверх по ногам к животу, расправлялся в груди и замораживал лёгкие. Но на плечи тёк солнечный свет. Он согревал, оберегал, и Злата стояла неподвижно. Она только чуть наклонилась вперёд, чтобы посмотреть, не намочила ли край юбки. По тёмно-красному подолу в стороны и вверх к коленям растекались бордовые пятна. Ткань неприятно липла к ногам. Злата раздражённо провела по ней рукой. И подол вспыхнул. Ярко. Внезапно. Очень горячо. Злата дёрнулась, испуганно попятилась. Песок под ступнями поехал — она рухнула вниз. Дно выскользнуло из-под ног Златы, и вода полностью её поглотила. Ледяной купол сомкнулся над головой, лишил света и воздуха. Злата открыла рот, чтобы закричать, — и не смогла. Звуки таяли, едва появляясь в горле. Злата хаотично двигала ногами и руками, искала, за что зацепиться, как вырваться из водного плена. Она пыталась вспомнить, что нужно делать, чтобы поплыть. Но в мыслях были лишь холод и страх. Злата застыла в ледяной невесомости. Глаза щипало из-за зеленоватой воды и невидимых слёз. Злата зажмурилась. И поняла, что её подхватила пара рук. Потом ещё одна, слева. И ещё, сзади. Нежные и тонкие как лианы, они обвили талию и лодыжки. Но вместо того, чтобы вытащить на сушу, потянули вниз. Злата распахнула глаза. Увидела белую, почти просвечивающую кожу с зеленоватым оттенком, большие, неестественно яркие глаза. Две девушки и ещё одна за спиной. «Ярило! Помоги мне, Ярило!» Три русалки тянули на дно, приветливо улыбались и шевелили губами. Шёпот превращался в тихое шипение. Злата не могла разобрать слов. Она почти не слышала их обманчиво нежных голосов, растрачивая силы на бессмысленное барахтанье в цепких объятьях нечисти. Руки Златы путались в длинных русалочьих волосах — и волосы истлевали, растворялись под огненными прикосновениями. Тело всё падало, падало, падало вниз. Злату рывком потянули вверх. Её трясло то ли от страха, то ли от кашля, разрывающего лёгкие. Ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Казалось, она все ещё там, в ледяном пространстве, которому нет ни конца, ни начала. По спине стекала холодная вода, и Злата принялась выжимать волосы в надежде согреться. Тут она заметила Ярослава. Он сидел рядом, обеспокоенный и растерянный. Злата отметила, что одежда на нём была сухая, но тут же забыла об этом. Чувство безопасности помогло осознать: она только что едва не утонула. Злата заплакала и бессильно прижалась к Ярославу. Рубашка на нём вспыхнула. Одежда быстро разваливалась на чёрные лоскуты. Кожа покрывалась пузырящимися алыми пятнами. В синих глазах полыхал пожар, но Ярослав не двигался. Даже когда пламя перекинулось на длинные волосы, не двигался. Злата попыталась схватить его — схватила прохладную смятую простынь. Только тогда Злата поняла, что проснулась. На щеках теплилось ощущение пламени, и она похлопала по лицу ладонями — ничего. В комнате уже было светло. Злата забыла закрыть шторы на ночь, и утреннее солнце оставило свои следы на её лице. Поэтому горели щеки. Поэтому снились пожары. Но Злату ещё трясло. Она не могла унять дрожь в руках и животе и куталась в простынь, которая совсем не давала тепла. Злата подтянула к груди колени, стараясь согреться и поспать хотя бы ещё немного. Стоило закрыть глаза, как возвращалась река. Проваливаясь в сон, Злата проваливалась в бездну, наполненную зеленоватой мутной водой.***
Кисточка скользнула мимо носа по верхней губе, и снова захотелось чихнуть. Саша изо всех сил сжал челюсти: когда он не сдержался в прошлый раз, весь рисунок пришлось переделывать — полчаса жизни к чёрту. Тут же вспомнились слова матери. Она постоянно ругалась, если Саша чертыхался: не зови чёрта, придёт же! Представилось, как маленькое хромое существо на изогнутых ножках с копытами вместо ступней хихикает из-за кровати — видно только пятачок. Саша уже видел чертей и знал, что у них есть нос — маленький, острый, часто с большой бородавкой на кончике, но всё-таки нос. Хотя мысленно по-прежнему представлял маленькое и чёрное, будто измазанное сажей, существо из детских книжек. — Подними голову, — попросила сестра. — Зачем? — Я шею тебе покрашу. — Сонь, ну может, не надо? — Надо! А то непохоже будет! Где ты видел дракона с белой шеей? Саша покорно вздёрнул подбородок и принялся рассматривать двухскатный деревянный потолок, который знал наизусть: изучал его, когда не мог уснуть. Теперь он сидел на полу по-турецки. Рядом стояли банка с водой, пенал с кисточками и перепачканные краски. В нос забивался запах химии, и хотелось скорее проветрить комнату. — Саш! — голос мамы прозвучал отдалённо и глухо. — Подожди секунду, — сказал Саша, мягко останавливая руку сестры с кисточкой. — Я только узнаю, зачем мама зовёт. Он быстро поднялся, вышел в коридор и, перегнувшись через перила, крикнул: — Что? — Сходи в магазин, хлеб закончился. — Ладно. Мысленно Саша возликовал: наконец есть предлог смыть с лица краску, воняющую клеем и неприятно стягивающую лицо. — Не смывай! — приказала Соня, стоило Саше вернуться в комнату. — Да я ж всех людей распугаю. — Не распугаешь! Я же старалась. Мне что, опять всё рисовать заново? Саша улыбнулся, чувствуя, какой натянутой выходит улыбка: больше этой пытки он не выдержит. Сестра дулась: свела тонкие брови к переносице, сморщила носик, смотрела испытующе, не моргая. Когда она скрестила на груди руки, в голову пришло решение. — Ладно, давай быстро сфотографируем, что получилось, на память, а потом смою. На фотографии ушло долгих десять минут. Соня обошла его со всех сторон, сделала снимки со всех ракурсов и только потом успокоилась: ушла к себе, чтобы на всякий случай ещё и зарисовать шедевр. На то, чтобы смыть его с лица, ушло ещё минут семь. И только спустя почти полчаса, Саша спустился по лестнице — с красноватым лицом, зато в хорошем расположении духа. Тётю Иру он услышал издалека. У неё был громкий голос, иногда, по непонятным причинам, срывающийся на скрип. Саша долгие годы пытался выяснить, что влияет на метаморфозу: она скрипела то ли когда злилась, то ли когда пыталась говорить шёпотом. Он уже видел, как войдёт в кухню, поприветствует тётю Иру, выслушает, какой он «хороший парень», и наконец получит свободу. Недавно вместе с папой Саша отремонтировал скрипящие деревянные ступени. Теперь ходить по лестнице можно было совсем бесшумно и незаметно для других членов семьи. Особенно, если эти члены семьи разговаривали в кухне с громогласной подругой. Саша не хотел подслушивать, но деться от слов тёти Иры было некуда: — Он же так хотел проводить обряд. Ты будешь его отговаривать? — Я… Я не знаю. Мне так страшно. Это такая ответственность. Саша хороший мальчик, очень надёжный, но… — мама понизила голос, будто говорила о смертельном диагнозе, — … как он будет со своей особенностью? Саша сжал перила. Они впились в пальцы — Саша приложил ещё больше усилий. Боль должна была отвлечь от раздражения. В груди бурлила лава. Ещё чуть-чуть, и она выплеснется неудержимым пламенем, звериным рычанием, вырванными с корнем перилами. — Хороший парень, — вздохнула тётя Ира. — Если он колдовства не чувствует, так это не проблема. Голова на месте, и не нужно ничего больше. — На месте. Поэтому он поймёт меня и сам откажется. Пусть проведёт Злата. Ей он легко уступит… Саша захлопнул массивную деревянную дверь и вывалился на улицу, споткнувшись о порог. Он со злостью ударил носком кроссовка по ведру, стоявшему на пути. Кусок голубого пластика отлетел в сад. Расколотое ведро завалилось на бок, и из него потекла буро-зелёная жижа с редкими прозрачными пузырями — мама с утра мыла полы. На выложенную серой плиткой дорожку вывалился край половой тряпки. Саша поморщился, протянул руку к калитке. Серая жижа укоризненно сливалась за край дорожки, прямо в землю под кустом пионов. Саша взялся за ручку. Он видел, как голубеет среди зелёных кустов с большими малиновыми цветами кусочек пластика, врезается в землю острыми сколотыми краями. Видел, как мама находит его и разочарованно думает о сыне: испортил вещь, не сдержал гнев, не справился. И с обрядом не справится. Саша вздрогнул. Подхватил ведро вместе с тряпкой, ополоснул ледяной прозрачной водой из шланга — жижа никак не хотела растворяться. Потом полез в пионы, осторожно, на носочках пробираясь через разросшуюся зелень. Нашёл осколок. На нём остались грязные землистые разводы. Такие же буро-зелёные подтеки струились по костям, капали с рёбер, смешивались с кровью. Стоило потоку замедлиться, в голове начали звучать слова матери: «Это такая ответственность». И из истока с новой силой бился грязный болотный ручей. «Как он будет со своей особенностью?» — он живёт с ней уже шестнадцать лет. Жив. Здоров. Идёт по улице, смотрит на чёрные от земли кроссовки и до боли сжимает челюсти. Мать никогда не верила в него. Она любила его — может, даже слишком сильно любила. Но не верила. Она слишком опекала всех своих детей, но больше всего — младшего сына. Не старшего, сбежавшего из дома счастливчика Кирилла, не единственную дочь Соню, а его, Сашу, — ребёнка с особенностью, с недостатком. Родители узнали, что он не чувствует чужое колдовство, очень поздно: Саша уже учился в школе, быстро овладевал азами огненного колдовства под руководством старшего брата и занимался со сверстниками. Он выбегал в коридор вечером и громко рассказывал, в какой комнате находится каждый член семьи: определял это по огненному следу брата, по летнему, знойному теплу родителей. Ему не составляло труда подчинять пламя, контролировать его язычки. Однажды во время тренировки с Кириллом Саша отвлёкся, и огонь полоснул по плечу. Огонь, который тёк по венам крупицами колдовства, оказался слишком горячим и злым, если, выпущенный наружу, пытался пробраться обратно под кожу. Было больно и обидно. Кириллу пришлось долго извиняться — не перед Сашей, который быстро повеселел и почти не обращал внимания на ожог, а перед родителями. Кирилл отдалился. Когда ему запретили заниматься с братом, он днями и ночами пропадал на улице с друзьями. Через несколько лет и вовсе переехал в город. Саша думал, что тот злополучный ожог и изменил всю его жизнь. Не успел уехать Кирилл, как наступило время смотра. На занятие к юным колдунам пришли старейшины. Волнения и страха почти не было: в маленьком посёлке все были друг с другом знакомы. Когда в просторную комнату, где учились юные огненные колдуны, заглянуло улыбчивое бородатое лицо Никиты Михайловича, к потолку взлетел радостный возглас. Дети приветствовали старейшину, предлагали сесть то в кресло у стены, то в кресло в углу, а кто-то и вовсе вынес в центр стул, чтобы старейшина никого не упустил из вида. В стороне от толпы стояла Злата, с усмешкой глядя на отца: она-то видела, как накануне он несколько раз перечитывал список учеников, потому что волновался гораздо больше их самих. Саша стоял рядом с ней, хотя они тогда ещё были едва знакомы. Дружить начали точно позже. Уже тогда он чувствовал себя спокойно рядом с ней, грелся в солнечных лучах её магии. Началось испытание. Колдунам завязали глаза разноцветными платками — в тот момент в Саше зародился страх. Он почувствовал, как кто-то положил ладони на его плечи и осторожно подтолкнул в нужном направлении. Шли совсем недолго. Темнота вокруг перетекала в пустоту. Даже звуки — удивлённые вздохи, копошение, скрип подошв — как будто затихли. — Все вы стоите в разных частях комнаты, — сказал Никита Михайлович, и голос его показался раскатом грома. — Я буду называть две фамилии: первый ученик должен описать колдовство второго. Вы должны почувствовать своего… товарища, — он сбился, явно подбирая слова, — найти его по колдовскому следу. Начнём. Зазвучали пары фамилий, за ними описания: тлеющие угли, разноцветные огоньки. Потом ребята сбивчиво объясняли место. Кто-то путал право и лево, кто-то замолкал на полуслове и вместо голоса слышались торопливые шаги — не мог сказать, так решил показать, где стоит нужный колдун. — Переделкин — Солнцева. Вася уверенно ответил: «Летнее тёплое солнце, в углу, около двери в коридор». Саша пожалел, что Злата досталась не ему — её-то он описал бы намного лучше Переделкина. Он равнодушно слушал, как произнесли его фамилию и Варя Чешуева, запинаясь, начала долгий рассказ, со всеми деталями и подробностями, о лаве и вулкане. А потом снова прозвучало «Гвоздикин». Сердце ухнуло вниз. Саша замотал головой, но глаза не видели ничего и никого за тканью чёрного платка. Он сжал ладони в кулаки, напрягся — вулкан перерезала красная трещина, — но ничего. Один-единственный след, который Саша чувствовал, — колдовство Златы, и то такое слабое, что его след терялся, не успевая привести к хозяйке. Саша молчал. — Ну что? Саша? Он молчал. Он не видел. Ничего, кроме обволакивающей пустоты, которая темнотой вбивалась в глаза и голову. Звенящая чернота наполняла мысли, и от этого становилось больно. Горячие слёзы подступили к глазам. Он было зажмурился, но тут же пошире распахнул веки, чтобы солёные капли не побежали вниз по щекам. Теперь они впитывались в платок, незаметные для других. Саша сжимал кулаки так, чтобы болели тонкие косточки, — надеялся унять дрожь в теле. Мальчики не плачут. Или плачут, но видеть этого никто не должен. Никита Михайлович к Сашиному удивлению сказал «хорошо» и продолжил смотр. Снова зазвучали фамилии. Недоумение и озадаченность в голосах колдунов исчезли так же быстро, как забылась неудача «товарища». Те же заботливые руки увели Сашу в соседнюю маленькую комнатку и сняли насквозь проплаканный платок. Девушка, которая показалась взрослой тётей, заботливо вытерла его щёки. Потом дала бутылку с водой. Она всё делала молча и уверенно, будто понимала, что происходит в детской душе, и точно знала, как успокоить волнение. Потом улыбнулась, и Саша наконец увидел, что на самом деле она не сильно старше его самого. А раз так, при ней плакать можно: она же своя, тоже маленькая. Слёзы снова покатились из глаз. Девушка обняла Сашу. Он доверчиво к ней прижался, сотрясаясь всем телом, но ни разу не всхлипнул. Там, в просторной комнате, никто не должен знать о том, что мальчики умеют плакать. Когда смотр закончился, Саша уже успокоился и негромко рассказывал Кате — они успели познакомиться — о старшем брате. Вдруг стало тихо: это маленькие колдуны, довольные пройденным испытанием, побежали домой. Сашу охватил холод. Катя взяла его за руку и вывела из крошечной комнаты. В кресле у стены сидел Никита Михайлович. Глаза его были прикрыты. Справа, положив руку на его спину, стояла Злата. Слева — незнакомый рыжий парень с сухими искусанными губами. Когда Катя и Саша появились, он проскрипел треснувшим голосом: — Михалыч, — и легонько толкнул старейшину в плечо. Никита Михайлович выпрямился. Саша поймал его весёлый взгляд, различил в каштановой бороде улыбку, и холод отступил. Саша подошёл к старейшине ближе, отпустив руку заботливой Кати. — Я ничего не увидел, — честно сказал он, повинуясь неясному порыву. — Вообще ничего, только её, — и кивнул на Злату. Она тут же округлила и без того большие круглые глаза. — И какое же у неё колдовство? — Как солнце, яркое-яркое, светящееся и тёплое, — тут же объяснил Саша и мысленно возликовал: он описал колдовство гораздо точнее, чем Димка, которому Злата досталась на смотре. — Правильно. А ещё кого-нибудь ты видишь? — Маму, папу и Кирилла. Очень хорошо их вижу, даже если я сижу на втором этаже, а они на первом. — Кирилл — это Сашин брат, — уточнила Катя. Саша быстро закивал. — Хорошо. Хорошо, — задумчиво проговорил Никита Михайлович, глядя в одну точку под Сашиными сандаликами. — Подумаем, что с тобой приключилось. Это не беда. Ты не расстроился, я надеюсь? — и снова весёлость и хитрый прищур, заставляющий улыбаться. Саша расстроился. — Нет, — сказал он вслух, и сам для себя решил, что говорит правду. — Совсем. Катя и Егор — так звали парня с треснувшим голосом — проводили Сашу домой. Никита Михайлович пообещал прийти в гости через несколько дней, но родители, узнав о случившемся, наведались в дом Солнцевых в тот же вечер. Они долго выпытывали у домашнего, в выцветшей майке и трико старейшины, что не так с их сыном. Мать плакала. Отец сидел угрюмый, сложив руки на груди. Саша смотрел на них, выглядывая в дверной проём, и думал, на сколько лет Никита Михайлович старше его родителей, если они ищут в нём помощи и так уважительно с ним разговаривают. Только потом узнал, что Солнцев был на шесть лет младше, стал старейшиной совсем недавно, один воспитывал дочь. Узнал и понял, что в тот вечер Никита Михайлович мечтал об одном: скорее избавиться от незваных гостей. Он не знал ничего о Сашиной болезни и, конечно, не мог помочь. Когда мать залилась слезами, Саша съёжился и хотел было выйти из своего укрытия, как вдруг его окутало ощущение солнечного света, хотя в коридоре было по-прежнему темно. Он обернулся. Злата стояла за его спиной, прижимая к губам указательный палец. Она махнула ему рукой и скрылась во мраке коридора. Саша последовал за ней. В тот момент ему казалось, что её рыжие волосы светятся. Саша улыбнулся, открывая дверь в магазин. Он хорошо, даже слишком хорошо помнил тот вечер в доме Солнцевых. Злата показала ему настольную игру — единственную, которая у неё была, — плюшевого зайца с подпаленным правым ухом. Они играли в догонялки и прятки, находили друг друга по сдавленному смеху, который не могли сдержать, и оба быстро забыли о случившемся на смотре. Когда родители позвали Сашу домой, он не захотел уходить. И тогда Никита Михайлович, глядя то на раскрасневшуюся дочь, то на лохматого Сашу, предложил приходить к ним чаще и заниматься колдовством вместе со Златой — если позволят мама и папа. Родители, доверяя старейшине, без раздумий согласились. В тот вечер Саша обрёл свою особенность, друга в лице весёлой рыжеволосой Златы и наставника, который заменил прежнего учителя — всё больше отдалявшегося брата. Саша вышел из магазина в приподнятом настроении, почти забыв о словах матери. Только серая пыль на носках кроссовок напоминала о подслушанном разговоре. Прошёл на круглую площадь, мимо фонтана… и замер. На него обрушился ливень. Капли стекали по спине, падали с кончиков потемневших волос, собирались в лужи под подошвами. Дождь, ласковый, летний, обступил плотной стеной. Светило яркое солнце. Воздух почти раскалился до нестерпимой духоты. Над асфальтом застыл лёгкий морок. Вокруг было жарко и сухо. Даже брызги от фонтана не темнели чёрными пятнышками — испарялись за несколько минут. Сашу окутало совсем чужое, незнакомое колдовство. Он осматривался вокруг и пытался найти того, кому принадлежал летний ливень. И не мог.***
Злата застёгивала юбку дрожащими руками, когда зазвонил телефон. Где она оставила его, вспомнить не получалось. Под пение гитары она встряхнула одеяло, переложила обе подушки, потом присела рядом со столом, пошарила по полке перед зеркалом и наконец поняла, что звук доносится из открытой дверцы шкафа. — Алло? — звук собственного голоса показался чужим. — Злат, привет! Я писал, но ты не отвечала. Это срочно. В общем… — Саша замялся. Несколько долгих секунд в трубке звучало только его дыхание. — Я хочу тебя попросить. Может, возобновим наши занятия? Как раньше, помнишь? Будешь моим наставником, так сказать. Вместо Никиты Михайловича. Злата замерла, не убирая телефон от уха. Она — наставник? Она, с красным от слёз лицом, с отпечатками складок постельного белья по всему телу, растрёпанная, в лифчике в фиолетовый цветочек и синей мятой юбке. Она, не умеющая контролировать себя и свои страхи. Злата не может учить, пока сама сомневается в своих силах. Но Саше она сказала «Хорошо». — Спасибо! — в голосе слышалось ликование. — Спасибо-спасибо! Тогда завтра вечером? Мне с Соней сегодня сидеть, родители в гости уходят… Злата слушала Сашину болтовню и спрашивала себя, почему согласилась. Потому ли, что боится подвести друга? Потому ли, что отец вряд ли снова будет наставлять мальчишку, а Саше помощь необходима? Или потому, что хотела доказать — себе и всем вокруг — что она сильная, что никакая река для неё не помеха? Река. Когда в голове появилось это слово, короткое, страшное, от живота вверх по позвоночнику пробежала неясная волна. Это была не дрожь. Ощущение привычного постоянного страха, с которым Злата давно научилась жить, почему-то всколыхнулось в ней с новой силой. Чувство отличалось от паники, что накрывала рядом с Серебрянкой: было глубоким, знакомым. И всё же заставляло делать то, что сама Злата делать не хотела. Если колдовство не хочет повиноваться ей, она найдёт на него управу в нём же самом. Почти машинально Злата положила телефон на полку, рядом со шкатулкой, выскользнула из комнаты и тут же тихо, чтобы скрип петель не изменил её решение, не заставил очнуться, прошла в комнату отца. В спальне было темно и прохладно. Солнечные лучи не могли пробиться сквозь тяжёлые шторы шоколадного цвета. Мебели почти не было: односпальная кровать в углу, рядом маленькая квадратная тумба, на которой лежала тетрадь с записями отца по делам огненной общины, большой платяной шкаф у стены. Злата подошла к нему. Пальцы замерли в сантиметре от железной круглой ручки. Отец никогда не запрещал ей входить в его комнату, если его не было: мало ли что понадобится. Но Злата не пользовалась этим правом. Они с папой входили в спальни друг друга, только дождавшись разрешения, и никогда не нарушали этой договорённости. Злата переступила с ноги на ногу. Сделала шаг назад. Ничего плохого в том, что она собиралась сделать, не было. Никто не запрещал пить жидкую удачу или сбрызгивать раны целебным снадобьем. Злата делает это, чтобы лучше контролировать силу. Злата делает это ради Саши. Так кстати память показала реку, отголоски тревожных утренних снов и Сашин ликующий голос. Злата не могла подвести. Не могла. Не могла больше чувствовать себя слабой и позволить огню и страху одержать над собой верх. И она открыла узкую дверь у самой стены. Там, на полках для одежды стояли зелья.***
В Зелёном круге никого не было, поэтому Олег бросил к гитарам рюкзак и лёг на поваленный ствол. Тело заваливалось то в одну, то в другую сторону, пока не удалось найти точку равновесия. Теперь Олег смог расслабиться: положил очки на сухую землю рядом, закрыл глаза, сцепил в замок руки на животе и усмехнулся: эта поза всегда напоминала покойников, зато лежать было удобно. Через ткань тонкой рубашки спина чувствовала каждый шершавый изгиб коры, её несколько равнодушное, но душистое тепло. Пару часов назад предлесье покрывала утренняя влажная серость, Ярослав собирал капли в бутылочку, которая теперь пряталась в рюкзаке. Олег вспомнил свой восторг при виде водного колдовства, вспомнил, как легко оказалось работать с Корольком, и ему нестерпимо захотелось снять обувь — так же, как делал Ярослав. Когда голые ступни коснулись земли, в которой мягкими покалываниями прятались сухие еловые иголочки, Олег снова закрыл глаза и замер. Теперь перед его взглядом мелькали другие картины. Энергия, вязкая, терпкая, как запах дуба, волной пронеслась от пяток до макушки. Она позволяла слышать лес. Слышать голос в шелесте листьев и треске надломившихся веток. Видеть то, что видит лес. Олег ещё не мог различать детали. Он скорее догадывался о происходящем за пределами Зелёного круга по очертаниям и следам колдовства. Сейчас он тоже видел только образы. Видел, как трещат рядом с кустами искры, как нагревается под горячими касаниями воздух. К поляне приближался огненный колдун, но понять, кто, Олег не мог. Он просто знал, что к Кругу бежала Злата. Он сам позвал её. Олег уже улыбнулся, довольный тем, что смог предсказать появление подруги. Зашелестели кусты. Злата вывалилась на поляну, и улыбка Олега исчезла. — Что случилось? Злата подняла блестящие синие глаза, а потом быстро-быстро замотала головой из стороны в сторону. Спутанные золотисто-рыжие волосы беспорядочно падали на грудь и прятали лицо, которое казалось близорукому Олегу сплошным красным пятном. — Злата. Но она не реагировала на зов. Сжимала в кулаках края синей юбки и молча тряслась. — Всё хорошо, — твёрдо сказал Олег и протянул к ней руки. Но Злата не шагнула в объятья, как это бывало раньше. — Я… Я… — заговорила она, задыхаясь слезами. — Я Закон. Я нарушила Закон. Руки Олега безвольно повисли по бокам тела. Он почувствовал, как огненная Златина энергия, неконтролируемая, свободная, разливается по поляне безудержным морем. Хозяйка никогда не давала ей столько воли. — Я нарушила Закон, — повторила Злата уже тише, не захлёбываясь воздухом, но и голосом не своим, а глухим и бесцветным. — Люди видели, как в моих руках зажёгся огонь. Я не знаю… Я не хотела этого. Это всё зелье. Я, кажется, выпила что-то не то. Босыми ногами Олег чувствовал, как земля наполняется теплом. Тепло накапливалось в каждой крупинке почвы, в каждой травинке и иголочке, переливалось через край. Земля не могла выдержать огненный поток. Ещё немного, и она сдастся. — Хорошо, — сказал Олег, так же твёрдо, шагнул к Злате и обнял её. Почувствовав, что её трясёт, он ещё сильнее сомкнул кольцо рук, так, чтобы дрожи не оставалось места. — Успокойся, ты сделала это не специально. Это главное. Всё хорошо, всё поправимо. Ты запомнила их лица? Злата кивнула. — Значит, Сухопёрышкин напоит их забвением. Всё поправимо, не плачь. Главное — успокойся. А сам подумал: «Главное — верни себе контроль над огнём. Главное — не подожги поляну». Злата обмякла. Олег усадил её на поваленное дерево, отпустил. Она горбилась, смотрела вниз, но уже не тряслась и почти не всхлипывала. Она молчала, собирала волны пламени, растёкшиеся в разные стороны. Олег бесшумно выдохнул. Злата успокаивалась. Успокаивались огонь и земля. Олег подхватил оставленные рядом с деревом очки, надел их и только теперь увидел, что манжеты длинных рукавов Златиной блузки были опалены. По ним тянулась узкая чёрная кайма с неровными краями. — Я хотела только вернуть контроль над колдовством. Я выпила зелье, у папы в шкафу есть. Я, наверное, что-то перепутала, — начала говорить Злата. Олег заметил, что огня вокруг стало гораздо меньше. — Хотя оно было красноватое, как рассказывал Сухопёрышкин… И сначала всё даже было хорошо! Я успокоилась. Вышла из дома уже, пошла к тебе. И тут… я не знаю… Во мне вдруг стало так много огня. Я просто не могла, не могла его удержать!.. Он вырвался… Раздалась гитарная трель, и Злата тут же замолчала. Она подняла молящий взгляд на Олега. Он осторожно взял её запястье и перевернул ладонь, сжимающую вибрирующий телефон. Злата едва успела прочитать надпись, как подавилась воздухом, всхлипнула и уткнулась в Олега. Телефон соскользнул на землю. На экране продолжали светиться белые буквы: «Папа».