***
— Ты проводил обряд в прошлом году. Как это было? — Торжественно. Ярослав опустил кончики пальцев в воду. Ощущение скользкой прохлады, той, что подвластна каждому его движению, каждому приказу, успокаивала. Чувства, мысли, волнение в левой части груди контролировать было сложнее. Они метались, заставляли снова и снова вспоминать язвительные насмешки Гвоздикина, настороженные взгляды недоверчивого Олега, Злату, льнущую к нему. Ярослав не знал, куда деться от навязчивых ощущений, искал спасение в воде, которая никогда не подводила, всегда ласково обнимала, делилась силой, убаюкивала. Рядом на округлом каменном бортике сидела Марина. Она тоже была водой: от неё пахло мокрой сиренью и веяло летним дождём. Она говорила тихо, но уверенно; точно ручей, изгибалась, подстраивалась, но добивалась ответа. Её бледная кожа была такой же прозрачной, как чистая родниковая вода. Только медно-рыжие волосы, сегодня заплетённые в косы, тяжелели ярким пятном. Символ вяжущей рябины, символ земли, неподходящий водной колдунье. — Торжественно значит плохо? — поинтересовалась Марина. — Нет. Просто я этого не понимаю. Это кажется такой… — Ярослав запнулся. — Глупостью? — Да… ты тоже так считаешь? Ироничная улыбка исчезла с Марининых губ. Она подняла голову, принялась вглядываться в кусочек голубого неба и кирпичики многоэтажного дома, высившегося над кронами. — Нет. Обряд усиливает нашу связь с природой. Он даёт нам силу, смысл и травы. Как это может быть глупостью? Ярослав промолчал. Он вспомнил прошлогоднюю Купалу: толпы колдунов, разбившихся по стихиям и всё равно единых, вскинутые к солнцу руки, испачканные в земле колени — но это только несколько предзакатных часов. Когда наступала ночь, обряд превращался в праздник. Танцевали вокруг большого, пылающего жаром костра. Его уютного треска не было слышно из-за смеха колдунов и льющихся одной за другой песен. Ели блины и кормили ими костёр. Играли с венками: девушки пускали по реке, парни ловили — то венки, то девушек. Группками ходили за цветущим папоротником. И не было в этом обряде бушующей стихии, и не было разрушающей, разрывающей изнутри силы, непокорной, неконтролируемой. И не было крови. — Сложно было? — голос Марины в очередной раз выдернул из омута памяти. Да, но тебе будет легко. В тебе не таится магия, которую нужно сдерживать. В тебе нет соблазна вывернуть обряд наизнанку. Нет желания подчинить всё, что находит в реке и на её берегах. — Терпимо, — Ярослав пожал плечами. По спине пробежал холодок. — Серебрянка кажется спокойной рекой. — И в спокойных реках черти водятся, — усмехнулся Ярослав. — Я видела, — губы Марины растянулись в улыбке. — С русалками проще договориться, чем с чертями. Они хотя бы говорят, что им нужно. — Только попросить они могут то, что ты не можешь дать. — Что просили у тебя? Холодок от позвоночника разлился по костям чужим страхом. Неясные образы мелькали, стоило прикрыть глаза. — Приворотное зелье. Сварить пара пустяков, но потом перед старейшиной не отмоешься. Марина хмыкнула. — Мама, кстати, мастер варить приворотное. И как ты выкрутился? — Выкрутился, — уклончиво ответил Ярослав и резко выдернул пальцы из воды. Холодок пропал. Страх пропал. Образы пропали — он успел только узнать место. — Это была та красавица, с которой ты разговаривал на днях? Ярослав быстро прижал палец к губам и подмигнул. Потом, не давая опомниться, поднялся на ноги. — Извини, мне пора. Появилась срочное дело, мне нужно… кое-что проверить нужно. Марина тоже встала, посмотрела на Ярослава испуганно, потом на фонтан, потом снова на него. — Я никому не скажу, — одними губами прелепетала она. — Про русалок. Ярослав кивнул. Даже если скажешь, никто не поверит. Русалки давно ушли из этих вод — по крайней мере, так думали местные.***
У страха были длинные руки с очень большими ладонями. Одна — до омерзения гладкая, склизкая и холодная гладила по спине и плечам. От её прикосновений липла к позвонкам кофта, скользил по шее шнурок с лунницей и казалось, что ты медленно погружаешься в холодную воду. Вторая рука — мохнатая, вся в жёсткой колючей шерсти — забиралась глубже, под одежду, под кожу, под кости. Она ощупывала каждый орган, оставляла порезы и ссадины, вводила в кровь ледяной ужас. Но больше ей нравилось играть с сердцем. Оно то билось в ушах, то падало в пятки. Пульсировало воздушным шариком — вот-вот разорвёт. Чудовище сидело на камне, нависало чёрной тенью и обвивало руками в плотный кокон. Злате хотелось открыть глаза, рассмотреть каждый сине-фиолетовый перелив его шерсти, узнать, какое у него лицо и есть ли оно вообще. Она хотела и боялась увидеть: вдруг настоящее, вдруг не вымысел её измученного страхом и домыслами мозга. Может это разыгралась фантазия, и всё это её плоды — чудовище на камне, ледяной кокон, пробивающееся сквозь него мятное море. Сначала появилась энергия. Она мешалась с могучей, растекающейся пластами в воздухе силой Серебрянки, то растворяясь до последней крупицы, то вспыхивая мерцающими брызгами. Море боролось с рекой и, конечно, проигрывало. Оно, далёкое, солёное, здесь было чужим. Сначала появилась энергия. Укрыла Злату тонким шёлковым платком, уняла дрожь. Потом зашелестели кусты. Такой привычный и осязаемый звук, что сомневаться в его реальности не приходилось. В груди заныл страх. «Не бойся, не бойся» — повторяла про себя Злата. Эти слова, точно заклинание, она произносила весь вечер. Если и была в них сила, то давно исчерпалась. — Злата? Голос был реальнее, живее всего, что было до — энергии, шелеста, даже страха. Злата дрогнула, резко подняла голову. Посмотрела на Ярослава снизу вверх, верила и не верила одновременно. Бледное лицо в обрамлении тёмных волос казалось ещё бледнее. Рубашка — Злата помнила, что она была бирюзовая — совсем потеряла цвет. Темнота растеклась по его облику, делая своим, ночным. Делая его частью речного пейзажа. Неотъемлемой, идеально подходящей деталью. — Что ты тут делаешь? — спросил Ярослав, делая несколько шагов вперёд. Под подошву попало что-то твёрдое. Наклонился. Поднял гладкий, отполированный природой с одной стороны камушек. — Руна, — заметила Злата тихо. — Повезло, что не Рок, — натянуто улыбнулся Ярослав и торопливо поставил камень на место. Мельком окинул берег, примечая, где раскиданы другие камни. Если разорвёшь круг, нарушишь защиту. Если потревожишь Рок, сломаешь круг и не сможешь починить. Ярослав осторожно перешагнул защиту. Теперь он видел, как мелко дрожит Златино тело, как покрываются корочкой красные пятна на обкусанных губах, как она смотрит в одну точку, в свои колени, и молчит. — Почему ты сидишь здесь? Не страшно ночью у реки в русалью неделю? Злата молча покачала головой, а руки сильнее сжали колени. От этого Ярославу стало не по себе. Зачем пришёл? Почему сорвался с места, если никто не звал и не просил о помощи? Ему здесь не рады. Его здесь быть не должно. Он хотел уже уйти. Но не ушёл. Стоял, застывший как стеклянная статуя, и не мог понять, почему. — А ты что здесь делаешь? — Злата вдруг озвучила его мысли. Ярослав удивлённо вскинул брови, но она не обратила внимание. — Я услышал, что ты здесь. Подумал, может… может помощь нужна. — Услышал? Как это? Любопытство вернуло Златиным чертам прежнюю живость. Она посмотрела пытливо. Заблестели глаза, зарумянились щёки. Но ненадолго. Раздался всплеск, и Злата дёрнулась, прижалась спиной к камню. Зрачки забегали в поисках источника звука. Ярослав не увидел, но почувствовал, что в кустах на том берегу прячутся черти. Несколько злых насмешливых карликов, пятеро или шестеро. Хрюкают, подвывают лягушкам и сверчкам, бросают в воду камушки. Бросают и наблюдают, кто сильнее напугает маленькую колдунью на другой стороне реки. Самые находчивые морочили голову, нашёптывали образы. Не помехой был амулет, когда так охотно верит каждой страшной сказке его хозяйка. Но с появлением Ярослава морок рассеялся, и чудовище перестало так сильно сжимать сердце, перестало гладить по спине липкой лапой. Злата подогнула коленки под себя, нагнулась вперёд, жадно следила за действиями Ярослава и забывалась. Его движения были плавными: не ленивыми, как у других водных колдунов, а плавными, почти грациозными. Он опустил на колени у самой кромки, легко-легко коснулся пальцами водной глади и замер. Злате пришлось подползти ближе по рассыпчатому холодному песку, чтобы различить беззвучный шёпот. Она выхватывала отдельные слова, которые не встречала ни в одном заговоре. Ярослав говорил с рекой — просто говорил, как с живым человеком. Злата не видела ни блеска, ни волн — ничего, что указывало бы на творящееся колдовство. Ярослав обернулся, будто почувствовав её смятение, и ободряюще улыбнулся. Его голубые глаза светились неестественно ярко. Они смотрели так ласково и в то же время холодно, будто напитались прозрачным лунным сиянием. Оторваться от этого взгляда было сложно. Чем дольше Злата смотрела, тем глубже становился цвет, тем сильнее растекалось вокруг полупрозрачное свечение. — Теперь никто не будет мешать, — сказал Ярослав, и наваждение спало. Голубые глаза все ещё мерцали цветными пятнами на бледном лице, но больше не приковывали к себе. Злата посмотрела на песок. Её собственные глаза резало от внезапно вернувшегося мрака, от мелких тёмно-коричневых крупинок, теперь казавшихся чёрными. Злата быстро отползла обратно к камню. — А что ты сделал? — Поговорил с чертями — это же они развлекались. Они чужой страх хорошо чувствуют. — Потому что сами всего боятся, — Злата улыбнулась, но от мысли, что она так легко поддалась мелкой нечисти, стало не по себе. — Ну да… Ярослав не знал, как продолжить разговор, но чувствовал, что должен что-то сказать. Должен отвлекать Злату, пока она снова не закуталась в страх, не вспомнила, как близко сидит к реке, одна, защищённая только рунами и оберегом. Ярослав чувствовал маленькие сгустки силы в камнях, расставленых вокруг большого камня, и в луннице, прятавшейся за воротником Златиной кофты. Он чувствовал, как полнится воздух опьяняюще плотной, терпкой из-за неуловимого запаха кувшинок магией Серебрянки. Как противиться он, Ярослав, этой силе. И как легко поддаётся её чарам, как отпускает ей навстречу собственные моря. Не было только светлой, тёплой магии Златы. — Я могу остаться. Слова сорвались с губ сами собой. Они крутились в голове шёпотом уже несколько минут, но Ярослав никогда не осмелился бы произнести их. Даже ему, водному колдуну, не хотелось провести ночь у реки, ещё и на русальей неделе. Ночь — время нечисти. При свете луны их мороки становятся осязаемее, а заговоры держат крепче. — Я могу остаться, — повторил он, и слова показались ему даже более правильными и нужными, чем в первый раз. — Нет, конечно, не надо, — Злата быстро замотала головой: для убедительности и для того, чтобы Ярослав не услышал в её голосе страх. Ярослав кивнул, поджав губы. Пошёл к тропинке. Вспоминал тёплый чай, стук бабушкиных спиц, желтоватые страницы книги — вспоминал всё, что ждало его дома. Но горькое разочарование отравляло воспоминание. Чай представлялся безвкусным, а вязание раздражающим. Шея заныла от подавляемого Ярославом желания обернуться. Река уже осталась позади, он уже переступил с песка на плотно утоптанную землю, но всё ещё чувствовал Златин страх почти физически: протяну руку — дотронешься. Теплели кончики пальцев. Отчётливо чувствовался запах металла. Запах оседал на губах, пощипывал на языке, бурлил низким эхом в ушах. Ярослав слышал, как стынет кровь в венах Златы. Этот звук, почти треск айсберга, служил дурным знаком. Ярослав слышал то, чего слышать не хотел. — Подожди! Злата боялась, что не сможет крикнуть. Голос забился глубоко в горло, то сиплый, то звенящий. Он не мог произнести ничего, кроме покорного шёпота. Говорить громко нельзя — нечисть услышит. Нужно сидеть тихо, как в детстве, когда прячешься за холодильником и караулишь домового. Но если не будет крика, Ярослав уйдёт. Уйдёт вместе с колдовством, что защищало Злату от липких лап страха. Моря и так уже соскользнули с рыжей макушки и плеч, тонким шёлком потянулись за хозяином, оставляя Злату пронизывающему холоду безразличной реки. Крик прозвучал остатками смелости. Когда Ярослав, спотыкаясь, вернулся к краю рунного круга, Злата снова обнимала колени. — Останься ненадолго, пожалуйста, — попросила она тихо и отвела взгляд. Щёки зарозовели от ощущения неловкости: потому что поддалась слабости и потому что Ярослав теперь сидел очень близко. Их бёдра соприкасались. Её пальцы от его ладони отделяла тоненькая песчаная змейка. В повисшем молчании Ярослав слышал, как хихикают на том берегу черти, как беспокойно шепчутся выше по течению две русалки. Чувствовал, как заполняет всё вокруг сила Серебрянки. Её магия становилась всё плотнее, множилась. Чем дольше Ярослав ощущал её каждой клеточкой тела, тем желаннее она становилась. Растворяясь, проходя несколько кругов по кровотоку, энергия Серебрянки превращалась в его собственные моря. Сила росла, готовая выплеснуться через край штормом, затопить всё вокруг… и медленно утекала с каждым выдохом, терялась в реке. Всё начиналось сначала. В этом круговороте до болезненной пустоты в груди не хватало ослепительного летнего солнца. Злата мёрзла так, будто её бросили на улице посреди зимних морозов. Будто не баловал июнь своими последними тёплыми ночами. Будто не было в самой Злате пламени, которым она всегда так охотно делилась. — Почему ты сидишь здесь? — спросил Ярослав, чтобы отвлечься от одурманивающей магии Серебрянки. Злата натягивала на ладони растянутые рукава кофты и молчала. Золотистые волосы почти слились с бежевой тканью — такими казались потухшими и выцветшими. Злата вся была непривычно блёклой, тихой, почти незаметной. — Ты замёрзла, — сказал Ярослав и дотронулся до мелко подрагивающих девичьих пальцев. — Давай разожжём костёр? — И привлечём внимание нечисти? — усмехнулась Злата. Было слышно, как её зубы стучали друг о друга. — Нет уж, спасибо. — Заболеешь. — Дома выпью чая и всё пройдёт. — А когда ты попадёшь домой? — Утром. — Почему? Злата снова промолчал, но, когда в реке раздался очередной всплеск, дрогнула всем телом — Ярослав почувствовал это — и сказала: — Это моё наказание. Я нарушила Закон, колдовала при людях. Это вышло… случайно. Но они видели. Ярослав молчал, давая возможность перевести дух. Когда пауза затянулась, он аккуратно спросил: — Отец отправил тебя к реке? «Ведь знал, что её ты боишься больше всего», — хотелось продолжить фразу. — Нет, — улыбка у Златы вышла ироничная и злая. — Он бы просто меня отчитал, а потом отправил… не знаю, старые свитки разбирать. Это всё Белозёрова. — Но ведь наказать тебя могла только огненная община. — Да, но Белозёрова всё собрание твердила, какая я плохая. Как я могла подвергнуть нас всех такой опасности ещё и перед Купалой. Без меня хлопот не оберёшься, а тут я, дура набитая!.. Злата распалялась всё больше. Забывая об опасной близости нечисти, она говорила всё громче, пародировала голос, вытянула губы трубочкой, пытаясь передать выражение лица ненавистной старшей колдуньи. Ярослав не мог не засмеяться — Ты не видел, как папа её показывал, — сказала Злата. Её собственный голос потеплел. — В общем, она смогла убедить остальных, что в этот раз мне необходимо серьёзное наказание. — Подвергать тебя опасности — слишком даже для Белозёровой. — Она меня ненавидит. И меня, и отца. И вообще всех, по-моему. Злость на Белозёрову распаляла в Злате то пламя, которого так не хватало Ярославу. Огонёк был слишком слабый, почти незаметный в воздухе, полном воды и запаха ила. — А как ты услышал меня? — спросила Злата, когда злость на Белозёрову поутихла. — Через воду. Это мой дар. Я был у фонтана, услышал чертей, увидел чей-то силуэт. И пришёл. — У тебя есть дар? Я не знала. — Как-то не было момента, чтобы рассказать. А вообще это не тайна, — ответил Ярослав и внезапно почувствовал острое желание похвастаться тем, что дар проявился у него давно, намного раньше, чем у других сверстников. Сдержался. — Тоже хочу дар, — мечтательно вздохнула Злата. — Папа может показывать в огне свои воспоминания. Сандра умеет залечивать мелкие ранки. Даже у Чешуевой есть дар: бесполезный, но есть. Она цвет огня умеет менять. — И у тебя будет. У всех же он проявляется по-разному, в разном возрасте. У моей бабушки открылся, когда родился отец. — У тебя в семье ещё кто-нибудь слышит воду? — Дедушка. У мамы дар так и не открылся. А у отца… — Ярослав запнулся, внезапно поняв, что о даре отца, если дар этот вообще был, он ничего не знал. Перед глазами осталась узкая спина, обтянутая коричневым свитером в светлый ромбик, да море, солёным ветром трепавшее отросшие чёрные волосы. Отец смотрел на бушующие волны, долго, задумчиво, как смотрел всегда, столько, сколько Ярослав себя помнил. Там, на причале, они и попрощались. Конечно, потом были долгие дни в поезде, первая встреча с бабушкиным домом, пропахшим близким лесом, незнакомым чужим солнцем и травами. Но в Серебряных огнях отцу было неуютно. Он ходил угрюмый и молчаливый, посеревший. Он явно скучал по солёному ветру, по шуму волн, и Ярослав не стал досаждать долгими разговорами на прощание. Бабушка тихо ворчала на сына, обиженная его холодностью. А Ярослав понимал. Тогда, полтора года назад ещё понимал, почему так больно отцу отрываться от моря. Ярослав чувствовал то же, когда поезд, мерно раскачиваясь, увозил его прочь от родного причала. Понимал. А сейчас почти забыл уже. Только солёный привкус на губах напоминал о родном городе. Ярослав дрогнул, когда тёплая ладонь задела его чуть ниже локтя. — Извини, — тут же сказала Злата, всё это время хранившая молчание. Ярослав обратил, наконец, внимание на то, что Злата завозилась, села на колени, сложила лодочкой ладони. По её сосредоточенному взгляду он понял, что она пыталась вызвать огонь. «Не получится», — промелькнуло в голове, и сердце наполнилось холодной жалостью. Но в самом центре ладони, там, где почти соприкасались все три линии, заискрило. Момент, когда загорелось дрожащее пламя, Ярослав уже не поймал. Он смотрел, как вспыхивают золотом Златины волосы, как проступают на бледных щеках оранжевые пятна. Он чувствовал тепло то ли от огня, то ли от пятен, до которых так хотелось дотронуться. Он уже протянул к ним руку, как Злата вдруг подняла голову. — Получилось! В голосе звучало ликование. В глазах лихорадочно прыгали жёлто-бордовые блики. Она улыбалась, и в радости своей не замечала, что Ярослав уронил на песок руку и подавил разочарованно-злой вздох.***
Когда солнце едва-едва выглянуло из-за верхушек деревьев, Никита Михайлович уже подходил к Серебрянке. Оставалось миновать несколько поворотов, и он увидит блестящую воду, Злату, бледную после бессонной, полной страхов ночи и несносного, появившегося так кстати, но всё равно раздражавшего Королька. Никита Михайлович быстро понял, что в этот раз смягчить наказание не удастся — слишком серьёзным оказался проступок и слишком натянуты были нервы старейшин перед Купалой. Ни им, ни скалящейся довольно Белозёровой не объяснишь, что нельзя ей к реке, ни ночью, ни днём. Нельзя, хотя прогнали из реки и русалок, и Водяного, и мелкую тварь, что, конечно, уже вернулась, но вела себя покладисто без сильного, властного хозяина. От чертей-то он мог защитить дочь — напомнил надеть лунницу, обложил рунами в защитной цепочке место, где она должна была просидеть всю ночь. Домой шёл спокойный, а как захлопнул за собой калитку, тут же набрал Егора. Тот сразу признался, что звонка ждал, к реке выдвинуться может хоть сейчас и вообще «Михалыч, не брюзжи, выпей валерьяночки». Никита Михайлович успел залпом опрокинуть в себя кружку чая, затопить баню, как почувствовал знакомое колдовство. После разговора с Егором прошло от силы полчаса, а он уже стоял на пороге. — Отчитываюсь: у реки появился Королёк, чертей прогнал — они мороки насылали, пугали Златку — и остался. — То есть как остался? — Сел рядом к камню и остался. Егор ещё долго рассказывал, как прятался в кустах, как громко орали лягушки, как внезапно прибежал Королёк, запыхавшийся и испуганный, но Никита Михайлович его не слушал. У реки Ярослав становился почти всесильным, хотя сам об этом пока не знал. С ним Злата была в безопасности, но само его появление рядом с ней злило и пугало. «Слава Яриле», — первое, что подумал Никита Михайлович, стоило выйти на берег. Голова Златы покоила на плече Королька, запрокинувшего голову назад так, что макушка упиралась в жёсткий камень. Её золотисто-рыжие волосы путались с его каштановыми. Плотная тень, пока не сдёрнутая солнечными лучами, хранила их крепкий сон. Никита Михайлович недолго понаблюдал за тем, как вдыхает Злата воздух через приоткрытые губы, как сопит Королёк, не успевший принять удобную позу прежде, чем сон овладел его телом. Неясная нежность вперемешку с отцовской ревностью наполнил сердце. Никита Михайлович тряхнул головой, подкрался к Ярославу, присел на корточки и легонько потряс за плечо. — Ярик, — сладко позвал он. Тот дёрнулся, открыл глаза и тут же зажмурился. Никита Михайлович сказал, усмехаясь: — Тебе бы, Ярик, по шее дать. Никита Михайлович видел, что половина слов проскальзывает мимо ушей мальчишки. Ярослав осторожно косился на Злату, всё ещё спящую, и пытался, не разбудив её, сесть удобнее. — Ну что, сорвал Златкино наказание? Теперь тебя наказывать будем? — Я просто хотел помочь, — поморщился Ярослав. — Нашёлся, спасатель. Ты бы хоть бабушке позвонил, знаешь, как переживала? — Не подумал. — Не подумал, — передразнил Никита Михайлович и вздохнул. — Ладно, в следующий раз думай. Всё нормально было? Как Серебрянка, не доставала тебя? Он успел заметить, как заострился взгляд Королька, как лицо его приобрело резкие, отцовские черты, но тут же образ исчез, уступая место лицу невыспавшегося ребёнка. — Не доставала. Анчутки бесились на той стороне, но я их прогнал. — Прогнал, значит, — задумчиво повторил Никита Михайлович. Потом, подумав, положил руку на свободное плечо Королька. — Молодец. Спасибо. Поднялся, перешагнул через ноги не успевшего опомниться Ярослава и растолкал дочь. Злата заёрзала, потом замерла, почувствовав под щекой не мягкую подушку, а мосолистое юношеское плечо, и тут же проснулась.