Обряд. Песня русалки

      Дверь тихо скрипнула, когда Ярослав аккуратно притворил её за собой. В сенцах пахло сушёной мятой и солнечной пылью. В дальнем углу стояла старая-старая прялка, старше этого дома, старше тех предков, чьи имена Ярослав знал. У прялки было две щербинки на колесе. Ярославу нравилось пробегать по ним пальцами, когда колесо крутится, — медленно, чтобы не стереть кожу, — чувствовать отполированное годами и нитками дерево, представлять, как работала за прялкой его прапрапрабабка, или мать её, или сестра. Знали бы они, с кем свяжет их род через много столетий наследница.       Когда Ярослав смотрел, как крутится колесо, в полудрёме плыли картинки воображаемых предков: сидят девицы под окошком, видят в паутине сероватой пряжи, как встречается их прапраправнучка с Корольком, как живут они в поселении на берегу Серебрянки, ходят к реке, смеются, веселятся. Как раскрывает Королёк свою страшную тайну. Как не сбегает от него прапраправнучка, не боится, следует на край света к морю, не сулящему ни счастья, ни покоя. Почему не бросила? Почему он не оттолкнул её? Прожив у бабушки месяц, Ярослав осмелился задать эти вопросы. Она тепло рассмеялась: потому что любили, потому что друг без друга уже не могли. Какая любовь может пересилить ужас, который предстояло ей, тогда ещё совсем молодой девушке, испытать? Какая любовь могла быть больше любви к будущему сыну, чья судьба была решена задолго до рождения? Какая была любовь, если из-за неё теперь бабушка жила здесь, в Серебряных огнях, одна, а дедушка там, на дне, чужой и склизкий?       Ярослав подошёл к прялке, по привычке провёл рукой по колесу. Вопросы, с готовностью выскользнувшие из глубин памяти, потускнели, потеряли саму свою суть. Знать ответ вдруг стало неважно.       Ярослав дёрнулся — в пальце осталась крошечная заноза. Не успел удивиться, как дверь в дом открылась. Сначала солнечные сени затопила бурлящая река, потом вышла бабушка, шлёпнув по деревянному полу красными тапочками.       — Доброе утро, Рося, — слова сочились желчью. — Как спалось?       — Шея затекла, — буркнул Ярослав. Нелюбимая форма имени ударила наотмашь. — Прости, я забыл позвонить.       — К реке сбегать не забыл, а мне позвонить забыл.       Ярослав молчал. Бабушка констатировала факты: не ругала, не обвиняла, даже ирония исчезла из её голоса. Факты жалили больнее. Ярослав не знал, что можно на них ответить. Как объяснить то решение, которое принял даже не он, а слова, случайно, не по его воле сорвавшиеся с языка.       — Пойдём в кухню, голодный же.       Когда бабушка скрылась за дверью, Ярослав повторил беззвучно «Я могу остаться», словно пробовал на вкус. Как должны были сложиться губы, сколько раз коснуться зубов язык, сколько воздуха превратиться в звук, чтобы прозвучали слова?       — Ты идёшь? — крикнула бабушка из глубины дома.       Когда Ярослав вошёл в кухню, на столе уже блестели от растопленного масла блины, играл янтарным чёрный чай в прозрачном бокале, стояли две пиалы с вареньем — в одной абрикосовое, во второй вишнёвое.       — Он позвонить забудет, а ты сиди и думай, где внучок пропадает, — начала театрально ворчать бабушка, стоило Ярославу появиться на пороге, — что с ним, жив-здоров ли, а то, может, русалки на дно затащили.       — Русалок в Серебрянке нет, — буркнул Ярослав и сел за стол.       — Ну-ну, ну-ну. Не русалки, так Злата.       — А ты откуда про Злату знаешь?       — А откуда, по-твоему, я знаю, что ты у реки был? Никита рассказал, успокоил — внучку ж не до того было. Или ты что, думаешь, если бы я не знала, где ты, я бы сидела, сложа руки? Да я бы все Огни на уши подняла!       Ярослав не удержался и хмыкнул. Подняла бы, в этом он не сомневался.       — Посмейся ещё… Ты небось и с чертями разговоры разговаривал. Опять Белозёрова скалиться на меня будет.       — Завидует, поэтому скалится. Она бы с людьми разговаривать научилась, потом с чертями.       Ярослав обмакнул в пиалу с вишнёвым вареньем блин, скрученный трубочкой, и отправил в рот целиком. Представил, как Белозёрова в её длинном платье, увешанная побрякушками напополам с оберегами, пытается поговорить с чертями, а те опрокидывают её в воду. Даже заулыбался, но вдруг заметил, как неодобрительно качает головой бабушка.       — С нечистью нельзя дела вести.       Хорошее настроение медленно испарялось.       — Людям нельзя, мне — можно, — зло бросил Ярослав и увидел, как сжалась в кулак бабушкина ладонь.       — Ты человек, — её голос стал холодным. — Пока ещё человек. И останешься им, если не будешь совершать глупости. Тебя не для того отправили подальше от моря, чтобы ты сам на дно лез.       — Я не лезу.       — В прошлом году ты две недели сидел дома, потому что почти потерял контроль. Так ты не лезешь?       — Это было год назад. Я вырос. Теперь уже точно всё под контролем.       — Даже Серебрянка?       Ярослав запнулся, но выпалил: «Да!»       Бабушка устало откинулась на спинку стула и как-то разом постарела. Она всегда казалась гораздо моложе, чем была. Сейчас Ярослав увидел, как много мелких морщин на её лице, какие бледные, тонкие и потрескавшиеся у неё губы, как карие глаза делают совсем уже седые волосы почти белыми.       — Когда твой дед жил здесь, он тоже думал, что всё под контролем, успокаивал меня, врал, что всё хорошо, всё в порядке. Я приму всё что угодно, Ярослав, только не ложь.       Злость и стыд смешались внутри. Хотелось броситься к бабушке, обнять её, попросить прощения. Но тело не слушалось, смелости не хватало. Это был детский поступок, и вёл себя Ярослав как ребёнок: сидел на месте, чувствовал вину, но упрямо отказывался её признавать. Отвернулся. От самого себя было противно.       — Я просто хотел помочь, — сказал Ярослав негромко. — Обычное человеческое желание. Не мог же я её бросить. Что я должен был делать?       — Позвать на помощь? Посоветоваться хотя бы со мной?       — Не до того было.       В голове промелькнули события прошедшей ночи. Он даже Марине не сказал, куда так внезапно сбежал. Он мог десять раз позвонить бабушке, на худой конец Олегу, который о Злате знал, конечно, больше чем он, Ярослав. Мог просто разорвать рунный круг и отвести Злату домой. Мог напридумывать, что на неё напала нечисть, чтобы наказание отменили, раз ему так хотелось помочь девчонке. Но не стал этого делать. Ощущение собственной силы, помноженной на силу Серебрянки, опьянило. Близость Златы, почти зависимой от него, воодушевляла. Ему нравилось сидеть у реки рядом с ней, нравилось чувствовать контроль над всем, что его окружало.       — Чего молчишь? В героя захотелось поиграть?       — Да, — голос даже не дрогнул. Только на языке снова, как тогда, у реки, появился вкус крови. Ярослав привычно отмахнулся: если мысли сосредоточены на другом, кислое железо можно не замечать, пока оно не исчезнет.       Бабушка посмотрела на него пристально и серьёзно. Ярослава снова уколола вина. Когда он приехал сюда, на чужую землю, оторванный от родителей и моря, бабушка стала его спасательным кругом. Он впервые увидел её в холодных сенях, где стояла прялка. Среднего роста, с длинными седыми косами, с весёлым, совсем девчачьим взглядом. Приветливая, но такая же чужая, как посёлок, земля, прялка. Бабушка, которую он видел несколько раз в младенчестве, которую сложно было считать частью семьи. Бабушка, которая не присела ни на секунду, пока отец не уехал: кормила и поила его, гладила по обросшим жёсткой щетиной щекам, собирала сумки со свитером и платком для мамы, которые связала сама. Она кружила над ним, как птица над едва-едва вылупившимся детёнышем, и этим напоминала Ярославу его собственную мать.       В первый же день после отъезда отца бабушка рассказала Ярославу половину своей жизни. Не таясь, не понижая голос до шёпота. Рассказала просто так, честно. Без трепета и священного страха, как мама. Без усталой злости, как отец. И сама не зная того, одним разговором исцелила искалеченную боязнью и неразрешённой трусость душу Ярослава. Она вернула к жизни внука, готового умереть раньше времени.       Она разрешила Ярославу жить так, как он хотел. Как нормальный, обычный колдун — так, будто он свой.       — Прости, — сказал Ярослав на выдохе.       Бабушка больше ничего не ждала. Она кивнула — Ярослава снова уколола вина — и встала. Буднично, без тени обиды, принялась громко рассказывать из своей спальни, что вчера вечером её пригласили на совет. Она отнекивалась — уже наготовилась обрядов в своё время — но упросили.       В это время Ярослав лежал на кровати в своей комнате. Он понял, что смертельно устал: и от магии, и от разговоров, и от мечущихся в голове мыслей. Он с наслаждением уткнулся носом в холодную подушку. Хотелось укутаться в одеяло или пушистый плед, расслабиться, задремать, зная, что никакие монстры из-под кровати, никакие злые слова и мысли не проникнут в надёжное логово. Можно было спать долго-долго, пока не придёт мама, не погладит по спине, не позовёт ласково, чтобы разбудить.       Ярослав уже видел синие волны, бьющиеся о каменистый берег. Уже вдыхал запах моря, смешанный из водорослей, соли и воды… как вдруг к нему примешалась пыль. В носу защекотало. Ярослав чихнул — и проснулся.       Недовольный, он лениво перевернулся на спину, закутался в покрывало. Неясная тоска накрыла его с головой. Он закрыл глаза, заставил себя вернуться на берег, ощутить ту же прохладу, тот же запах. Но на этот раз в его грёзы ворвалась бабушка:       — Ну, как я? Пойдёт?       Ярослав с трудом разлепил веки и выглянул из-под покрывала. Бабушка стояла в дверном проёме, кокетливо склонив голову к приподнятому плечу. Она накрасила губы бордовым, распустила серебряные волосы, накинула на плечи чёрный с алыми узорами платок и снова казалась гораздо моложе своих лет. Ярослав, улыбнувшись, кивнул и повалился на подушку.       — Многословно, — оценила бабушка. — Весь в отца. Ну да и на том спасибо.       Ярослав потянулся к стулу, который стоял у кровати вместо тумбы, разблокировал телефон и сразу увидел уведомление о новом сообщении.       — Я ушла! — прощание заглушил оглушительный хлопок дверью.       Ярослав окончательно проснулся, торопливо открыл мессенджер. Разочарование и радость заставили его отложить телефон и несколько раз глубоко вдохнуть. Какое-то время он изучал потолок. Желтеющая в стыках белая потолочная плитка рябила разноцветными огоньками. Ярослав проследил взглядом изгибы узора на одном квадратике, потом на втором, третьем. На пятом он успокоился, ещё раз вдохнул и снова включил телефон.       Сообщение было коротким, с благодарностью и несколькими скобочками — Злата редко писала без смайликов. По дороге домой они успели перекинуться парой слов. Злата была непривычно молчаливой, а Ярослав гадал, почему: то ли не выспалась, то ли смущалась отца, неотрывно следующего за ними по пятам. Она то и дело смотрела на Никиту Михайловича через плечо, и лицо её становилось всё мрачнее. На развилке наскоро попрощались: Златина улыбка вышла натянутой, рукопожатие Никиты Михайловича было жёстким и коротким. Прошло меньше часа, а ощущение льда от прикосновения огненного мага не исчезло. Ярослав усмехнулся: переживает, наверное, как бы морская нечисть не затащила дочь на дно.       Ярослав снова посмотрел на экран, скрыл сообщение Златы. Больше ему никто не писал. Даже мама, с которой он общался каждый вечер. Он боялся и в то же время надеялся, что получит от мамы тысячу сообщений: где ты, как ты, почему не дома. Но бабушка, видимо, ничего не рассказала ей. Это правильно. Не нужно её волновать. Она далеко, она всё равно ничем не поможет.       Но в это мгновение Ярослав почувствовал себя брошенным. Он всё же написал сообщение маме, прежде чем провалиться в тревожный, неспокойный сон.

***

      Олег перехватил пластмассовую лейку в левую руку, убрал со лба мокрые пряди — день выдался душным — и близоруко огляделся: очки он оставил на крыльце. Тут и там из земли торчали кусты помидоров, а вдалеке пятнами расплывались зелёные с малиновым шары пионов. Мама засадила каждый свободный участок земли цветами, и теперь огород украшала кайма из живучих петуний и изящных роз. Последние Олега явно недолюбливали — царапались и кололись, хотя он просто шёл мимо.       Уже давно пора было намекнуть маме, что её любовь к цветам перешла всякие границы. Правда, она наверняка напомнит о его «лаборатории» и о том, что он недавно стащил у неё сушёную гвоздику, но ведь можно было привлечь отца. Олег тут же вспомнил, что отца не было дома уже три дня. В этом году работа забирала у него много времени — слишком много, неправдоподобно много. Олег видел, как после каждого телефонного разговора мама неподвижно смотрела в пол, серая, мрачная. А потом, словно по волшебству, снова становилась собой, домашней, улыбчивой, тёплой. В такие минуты Олег гадал, совпадали ли их подозрения: он был уверен, что у отца появилась любовница.       — Олег!       Лейка грохнулась на плитку. Олег опасливо поднял её, ощупал дно — пластмасса попалась хорошая, не треснула. Потом рассмотрел расплывчатый силуэт за белой железной обрешёткой. Узнать в нём Варю Чешуеву он бы не смог, но в воздухе появился слабый огненный след. Колдовство то разгоралось трескучим пламенем десятка свечей, то угасало.       Олег пустил Варю во двор, потом метнулся на крыльцо за очками. Как назло, на полочке под потолком, где он их оставил, было пусто.       — Отвлекла тебя, извини, — громко сказала Варя. — Мама отправила к вам за мятой, у нас закончилась.       Олег продолжал шарить по полкам и ящичкам. Посмотрел даже на гвозде, куда вешали то ключи, то пучки трав. Очков нигде не было.       — Какая тебе нужна? — спросил он, не прекращая поиска.       — Сушёная.       — Лунная?       Варя не ответила. Олег опустился на колени, чтобы заглянуть за нижние полки. На них стояла старая обувь и несколько банок с вареньем. Одна за другой они перемещались на деревянный пол.       — У тебя всё хорошо?       Олег вздрогнул. Занятый поисками, он не заметил, как Варя подошла к порогу. Обернувшись, он увидел, как она выглядывает из-за столбика, подпирающего крышу, видимо не решаясь войти без приглашения.       — Да, — Олег кивнул и принялся отряхивать руки. — Очки потерял. Точно помню, что оставил на верхней полке. Теперь найти не могу.       — Наверное, домовой утащил.       — Да с чего бы? Я вроде ничем его не обидел.       — Может, скучно ему стало, вот он и решил поразвлечься. Пошли. Вернёт.       Олег поднялся. Где-то в затылке забилось беспокойство: сколько же пыли собрали штаны, пока он ползал по крыльцу! Он и так был потный и взъерошенный, ноги босые, грязные, в дворовых резиновых тапках, потерявших первозданный насыщенный синий цвет ещё в прошлом году. Он никогда не позволял себе показываться кому-либо в таком виде.       — Домовой-домовой, поиграй и отдай, — прозвучал ласковый голос за спиной, и Олег обернулся. Варя повторила просьбу ещё два раза, потом развернулась и помахала рукой. Жест Олег не разобрал.       — Отвернись. Он не покажется, пока кто-то смотрит.       — Да я всё равно ничего не увижу. Ладно, пойдём я пока мяту тебе дам. Так какая тебе нужна?       — Если честно, — помолчав, сказала Варя, — я не знаю. Мама не уточнила. Ей для оберега нужно пару листочков. Какую в обереги кладут?       — Лунную. Она усиливает любое колдовство. В зелье, конечно, будет эффективнее, потому что сочетается с водной стихией, но использовать можно везде.       Варя слушала внимательно, но гораздо больше мяты её интересовал сейчас сам Олег. Любимчик Сухопёрышкина, он казался ей таким же странным, как наставник-зельевар. Всегда погружённый в свои мысли, всегда хвостиком таскающийся за Златой. Всегда собранный. Всегда серьёзный. Всегда такой правильный всезнающий «хороший мальчик», как говорили родители. Варе иногда до тошноты противно было видеть его в школе. Она часто ловила себя на том, что завидует его выдержке и собранности, тому, как одинаково спокойно он справляется с контрольными по математике и с колдовскими испытаниями. Даже сейчас, весь пыльный и потный, не сумевший договориться с простейшим духом, он читал ей лекцию по травам.       Тем временем Олег остановился у небольшого деревянного строения, напоминавшего сарай. Пальцы пробежались по краю двери, и та распахнулась. Олег тут же шагнул за порог и замер.       — Заходи, — его голос звучал неуверенно.       — Я могу подождать здесь, если…       — Да всё нормально, заходи, — Олег дёрнул шторку на квадратном окошке в сторону, и в помещение ворвался солнечный свет. — Это мой угол, зелья здесь варю.       Поэтому беспорядок, не обращай внимания.       — Может, домовой за этот угол и решил тебя проучить?       — Он сюда не суётся.       — Или тебе так кажется, — усмехнулась Варя, проводя пальцем по этажерке с пустыми баночками. Вопреки её ожиданиям, пыли на пальце не осталось.       Маленькие склянки тихо звенели, как будто стояли на дрожащей полке. Некоторые из них были сделаны из обычного стекла, позволяли заглянуть внутрь, а некоторые — из тёмного, непроницаемого. Даже если провести рядом с таким рукой, ничего не почувствуешь. Варя проверила эту теорию: пальцы коснулись чёрного матового стекла. Пустота. Ни капли колдовства не просачивалось.       Рядом со стеллажом стояло продавленное кресло, некогда явно украшавшее гостиную Опёнкиных. Нам нём лежала книга в твёрдой обложке. Рядом, на столе, так, чтобы сидя в кресле можно было дотянуться, кружка. Варя сделала два шага вперёд, чтобы рассмотреть рабочее место. Стол был длинный, с толстой столешницей. Вдоль стены стояли банки, колбы, чашки и подставка с ложками, деревянными и железными палочками. Отдельно лежали ножи разных размеров. В углу стоял небольшой котелок.       — Ты где котёл такой взял? Он как будто из кино какого-то.       — Сухопёрышкин подарил на день рождения, — донёсся сверху голос Олега. Он залез на лестницу и копался в содержимом верхней ниши. — Очень удобно, кстати. Над огнём легко крепится, объём подходящий, склянок на пять зелья наварить можно.       — А ты только для себя варишь?       — Обычно для себя или для родителей. Могу что-то друзьям сварить.       — И приворотные варишь?       — Не варю, но умею.       Варя обернулась, но рассмотреть выражение лица Олега не смогла. Он стоял к ней спиной. Голос его не выражал ни хвастовства, ни горделивости. Ей даже стало неловко из-за глупой провокации, на которую он не повёлся.       — Тебе помочь? — спросила Варя, подойдя ближе к лестнице. — Ты же без очков.       — Нет-нет, всё нормально. Я же наизусть здесь всё знаю. Если тебе не трудно, лучше сходи на крыльцо. Может, очки найдёшь.       Когда дверь за Варей закрылась, Олег облегченно выдохнул. В свою лабораторию он никого не пускал. Злился, даже когда заглядывали мать или отец. Только из вежливости он позволил зайти сюда Варе, рассчитывая, что они не простоят в помещении и пяти минут. Но время шло. Привычный и родной запах сушёных трав, готовых отваров и земли, просочившейся из колдовства Олега и осевшей на полках, безжалостно вытеснялся. Варя, сама того не осознавая, нарушила порядок. Треск свечек ещё долго будет зарастать мелким клевером и полынью, прикосновение к матовому чёрному стеклу до осени будет стираться воздухом.       Олегу стало неуютно. Кто-то чужой вторгся в самое безопасное и самое дорогое сердцу место. Здесь он чувствовал себя спокойно. Здесь он чувствовал себя свободно. Здесь он мог выдохнуть и разрешить себе быть обычным.       Пальцы нащупали маленький мешочек. Олег достал его, отряхнул, как мог, синюю бархатную ткань от пыли и спустился. В этот момент вернулась Варя.       — Нашла! — торжественно объявила она и протянула очки.       Олег в свою очередь отдал Варе мешочек. Он, уже надев очки, успел заметить, как дёрнулся её мизинец, когда она коснулась пыльного бархата.       — У меня живёт паук, вечно оплетает один и тот же угол. Замучился за ним гоняться, — рассказал, сам не зная зачем, и тут же мысленно обругал себя.       — Не гоняйся. Если в доме живут пауки, это хорошо.       Олег кивнул и, пока Варя развязывала крепко затянутый узел, огляделся в поисках полотенца. Но ни полотенца, ни даже кусочка тряпки в «лаборатории» не было. Зато были комочки пыли между бутылочками на этажерке, старая корзина с огарками свечей под рабочим столом — и это лишь то, что бросалось в глаза сразу. Стоило Олегу присмотреться, как он заметил и приоткрытую дверцу шкафа, свесившуюся с ослабевших верхних петель, и забитый в трещинки деревянной столешницы разноцветный порошок — то, что осталось от сухоцветов после ступки. Лёгкий беспорядок, царивший в лаборатории, показался непростительным хаосом.       — Остатки верну, — пообещала Варя.       — Это порция для одного зелья, вряд ли у тебя что-то останется.       — Ты специально рассыпаешь по таким маленьким мешочкам? А почему бархатные? К ним же сухие листья прилипать будут.       — Других не было.       — Давай я тебе сошью? Я быстро шью, к тому же будет тебе плата за мяту.       Олег увидел, что улыбка у Вари тёплая и что она чуть щурится, когда улыбается. Раньше он не видел этого за алой помадой, за пышной копной тёмно-русых волос. Сегодня она была простая и какая-то домашняя: без косметики и украшений, зато с двумя толстыми косами.       — Зачем тебе этот шкаф? Он весь набит зельями?       — Нет, я столько не приготовлю. Там ингредиенты и большие посудины.       Олег приоткрыл дверь и позволил Варе на несколько мгновений вглядеться в темноту полупустых полок, потом закрыл. Она тут же начала оглядываться, высматривать детали. Казалось, она никогда не уйдёт.       — А что в синей склянке?       — Роса.       — Можно?       Олег кивнул. Маленькая бутылочка оказалась в ладони Вари, и та поморщилась.       — В ней что-то есть?       — Нет. Она пустая. В ней нет колдовства. Её собирают на рассвете, когда туман только-только превращается в росу.       Варя вздохнула и поставила бутылочку на место.       — Ты, наверное, все зелья, которым нас будет учить Сухопёрышкин, можешь варить?       — А я не знаю, чему он собирается учить.       — Явно не исцеляющему. А ты его варишь?       — Да.       — Что сложного в нём? Я читала рецепт — очень просто, проще, чем шампунь сварить.       — Там нужно точно следить за пропорциями и за временем. Почти как в ядах. Права на ошибку нет из-за редких ингредиентов.       Варя кивнула. Олег видел, что она оглядывает пространство, пытливо всматривается в каждую трещинку деревянной мебель, будто что-то ищет. Стало не по себе. Олегу снова вспомнились цветная пыль и полурастаявшие свечи, которые он не успел выбросить.       — Кстати, поздравляю с обрядом, — внезапно сказала Варя. — У тебя всё получится, я уверена. У тебя всегда всё получается.       Варя не успела договорить, как в голове Олега вспыхнула фраза. Фраза застряла в горле холодным липким комком, загустевшей сладкой кашей медленно и мучительно спустилась в живот. Ему показалось на мгновение, что сейчас его вывернет наизнанку — и только так он сможет избавиться от страха, от холода в желудке, от фразы.       «А если нет?»       Варя коснулась руки Олега. Он подавил желание её отдёрнуть — всё-таки грязный, пыльный, ещё и паутину наверняка зацепил, пока лазил по верхним полкам.       — Я тебя обидела? Я не шучу. Я правда за тебя очень рада, — Варя истолковала молчание Олега по-своему. Он облегчённо выдохнул и даже выдавил улыбку.       — Нет, я задумался… Спасибо.       Зазвонил телефон. Олег достал его двумя пальцами из кармана, стараясь не сильно испачкать чехол.       — Извини, — сказал он Варе и, взглянув на экран, попросил, — нажми «принять», пожалуйста, руки грязные.       Варя тут же коснулась зелёного кружка. Олег кивнул в знак благодарности, плечом прижал телефон к уху.       — Ты срочно мне нужен, — раздался Сашин голос, едва установилась связь.       — Что-то случилось?       — Да. Я один разобраться не смогу. Я кажется… как сказать…       — Скажи как есть.       — Я в этом не уверен. Вообще не уверен. Поэтому прошу тебя помочь. Я, кажется, начал чувствовать чужое колдовство.       — Как?       — Я же сказал, что не знаю! Может, мне показалось. Я жду тебя у фонтана на площади.       — Через полчаса буду.       Олег положил телефон на этажерку, обернулся к Варе. Осознание накрыло сразу. На щеках её разгорелись малиновые пятна. Она больше не оглядывала лабораторию, уставилась в угол, где стояло засохшее комнатное деревце в квадратной кадке. Носок балетки пытался проковырять дырку в дощатом полу.       — Я тогда пойду, — сказала она, заметив, что Олег закончил разговор. — Спасибо за мяту. Я принесу тебе мешочки.       И сразу пошла к выходу. Олег проводил её до калитки. Больше никто не проронил ни слова. Они даже не попрощались — просто кивнули друг другу и разошлись.       Олег поправил очки. Подхватил лейку, поставил её к уличному крану. Тут и там ему виделись несовершенства: сломанный табурет, который всё время забывали сжечь, покосившийся садовый заборчик вокруг клумбы, неплотно закрывающаяся калитка — какой хозяин, такой и двор. Пока отца нет дома, за двором следил Олег. Чумазый, потный, наверняка лохматый, он даже не подумал о том, что мог хотя бы помыть руки.       Он вспомнил, как дёрнулся палец Вари, когда он отдал ей пыльный мешочек. Наверняка, ей неприятно было находиться рядом. Хотя она смотрела с таким искренним интересом — не любопытством, которое часто не знало границ, как у Златы, а честным желанием слушать. Будто он, Олег, знал несоизмеримо больше, чем она, Варя, умница-отличница, которая слышала обо всём на свете. И как она поздравила с обрядом, так внезапно и не к месту. В её голосе не было наигранности, на её лице не читалось просьбы «А теперь спроси меня». Варя не проводила ни одного обряда и, быть может, уже не проведёт — наверняка ей предпочтут кого-то из подрастающих колдунов. Кажется, её это нисколько не расстраивало.       Или расстраивало не больше, чем имя Саши Гвоздикина на экране телефона. О Вариной безответной и долгой любви знали все в посёлке. Она сама несколько раз признавалась Гвоздикину, стойко выслушивала отказ и пробовала снова. Олегу было жалко обоих. И вдруг он усмехнулся неожиданно для себя самого: да, в опрятного, чистенького, красивенького Сашу почему бы и не влюбиться. Это не чумазый Опёнкин, повёрнутый на своих зельях.       Холодная липкая каша из страха и отвращения к самому себе снова заклокотала в горле. Олег поправил очки и пошёл в дом.

***

      Злата наспех доедала зажаренную яичницу, когда поймала неподвижный взгляд отца. Его пальцы медленно прочёсывали короткую бороду. Злата хорошо знала, что значит такая поза.       — Что-то случилось?       Никита Михайлович медленно покачал головой. Злата поняла, что он даже не расслышал её вопроса.       — Пап!       Только тогда он посмотрел на неё, взял вилку и начал ковырять содержимое тарелки.       — Думаю про твоё наказание. Что-то не нравится мне, как всё получилось.       — Спасибо Белозёровой, — буркнула Злата. — Представляю, как она будет с пеной у рта орать, что наказание аннулировано, потому что я сидела на берегу не одна.       — Об этом не думай, разберусь. Но меня на самом деле тоже беспокоит Королёк. Зачем он пришёл?       — Помочь. Сказал, что услышал меня через воду — дар у него такой — и решил прийти. Он же знает, как я боюсь реки.       — И что делал?       — С чертями разговаривал, — Злата наколола на вилку кусочек хлеба и начала собирать по тарелке растёкшийся желток.       — И всё?       — А что ещё? Мы разговаривали. Я рада, что он пришёл, он хотя бы меня отвлёк.       Злата прожевала пожелтевший хлеб, запила тёплым чёрным чаем. Отец все ещё смотрел на неё неотрывно, и она принялась следить за чаинками, грациозно падающими на дно.       — И ничего странного ты не заметила?       — Да нет.       Злата выпрямилась. Ей вспомнились мятные моря, укрывавшие её шёлковым платком. Ночью она не заметила, как они пропали. Теперь поняла: не пропали, а расстелились по всему берегу; так широко, что уже нельзя было найти ни конца, ни начала.       — Его колдовства было очень много. Мне кажется, больше, чем колдовства Серебрянки. А что, Ярослав правда такой сильный?       — А ты на обрядах не видела?       Злата пожала плечами.       — Как-то не до того было, я о своём обряде думала, — она с грохотом поставила пустую тарелку в раковину.       — Он контролировал своё колдовство?       — У него и спроси, — вилка со звоном ударилась о тарелку. — А чего это ты так интересуешься? Утром мог спросить у него самого, но нет, ты всю дорогу молчал.       — Не злись, — Никита Михайлович спрятал улыбку в бороду, но Злата успела её заметить. — Я должен знать, в конце концов, кто, чуть что, мою дочь спасать бежит.       Злата вспыхнула.       — Ой, заалела-то как, заалела. Как там бабушка говорила? Что, по сердцу тебе Ярик?       — Перестань.       — Вон какой надёжный парень: от чертей защитит, от реки тоже. Мордашка смазливая.       — Не в моём вкусе.       — Жаль! Тебе больше светленькие нравятся? Чего тогда Сашку мучаешь?       — Пап!       Злата закатила глаза, покачала головой и выскочила из кухни. Вслед ей донёсся довольный смех. Когда папа решал кому-то её сосватать, это всегда выглядело глупо. Её раздражали такие разговоры. Раздражало, как внезапно, невовремя, он касался этой темы, как припоминал ей влюблённости из детского сада.       — А ты чего убежала? Торопишься куда-то? — крикнул Никита Михайлович из кухни.       — К Сандре, ты ж сам сказал сходить. Она ждёт меня к двум.       Никита Михайлович бесшумно выдохнул. Злата на дух не переносила Сандру — это была даже не ненависть, а, скорее, солидарность с любимым Сухопёрышкиным. Её было достаточно, чтобы занять Златины мысли. И пока она будет думать, как пережить грядущую встречу с Сандрой, успеет несколько раз позабыть о его расспросах.

***

      Саша боялся ошибиться. Если ему показалось, если колдовство не водное — или вовсе не колдовство, — значит всё будет по-прежнему. Значит, мать снова будет причитать, что он слабее других. Значит, он, как и раньше, будет мальчиком с недостатком.       Олег опаздывал. Саша огибал фонтан круг за кругом. Круги считал, чтобы отвлечься. В голове распускались нежно-голубыми цветами мечты — он излечится, он проведёт обряд, и это будет лучшее событие в посёлке. Он сможет превзойти Злату, и она наконец сдастся, окажется в его объятиях. Он сможет доказать матери, что он сильный.       Олег вышел на площадь, и Саша тут же вцепился в его локоть. Молча уставился на место, где собственные смуглые пальцы сжимали чужую руку. Трава, цветы, ломкая иссушившаяся кора — Саша искал под бледной кожей хоть что-то. Но ничего не чувствовал.       — Рехнулся, Гвоздикин? — буркнул Олег, но руку не отнял.       — Подожди, — проговорил Саша. — Расскажи, как чувствуется твоё колдовство.       — Земля. Сейчас, скорее всего, сухая и голая.       — Почему сухая?       — Злюсь потому что.       — Я тебе помешал?       — Скорее, спас. Потом расскажу.       Саша отпустил Олега. Они сели на бортик фонтана. Спина быстро покрылась холодными пятнышками крошечных брызг. Саша подробно рассказал, как на него обрушился невесомый летний дождь. При этом он всё время оглядывал площадь и людей, проходящих мимо.       — Похоже, ты правда почувствовал колдовство, — заключил Олег. — Но летний дождь… Я такого колдовства не встречал. Может, это кто-то… Кажется, мы не зря пришли. Сейчас тебя проверим.       — Ты чувствуешь его? Где?       Олег нахмурился.       — Не его. Сейчас сюда придет Варя Чешуева.       Саша протянул разочарованное «а-а-а». Олег вдавил в переносицу очки с такой силой, что перед глазами замелькали жёлтые пятна.       Варя и правда через мгновение вышла с аллеи. Проходя мимо, она приветливо кивнула Саше. Он не ответил, рассеяно глядя мимо её плеча. Обычно он так же кивал в ответ, на этом они расходились. Он чувствовал себя рядом с ней некомфортно. Каждую минуту хотелось извиняться перед за то, что он не отвечает взаимностью на её чувства. Он жалел Варю и в то же время злился: наверное, так же раздражающе нелепо выглядел сам Саша, когда пытался навязаться Злате.       — А её ты чувствуешь? — спросил Олег тихо. — Она огневичка. С ней тебе должно быть проще.       Саша посмотрел вслед Варе и покачал головой.       — Ту энергию я сразу почувствовал, вообще не напрягаясь. А с Варей такого нет, никогда не было. Как она ощущается?       — Сотни маленьких свечек.       — Ничего даже отдалённо похожего. Злата говорит, что в Варином колдовстве нет единства. Она хороша во всём понемногу. Наверное, поэтому её не назначили проводить обряд. Мне очень повезло, а то…       Саша замолчал, замер, перестал дышать. Лава в венах клокотала, но он пытался её успокоить, чтобы она не затопила нечто другое, более холодное, спокойное и живое.       Олег сразу почувствовал колдовство, о котором говорил Саша. Яркая водная энергия наполнила раскалённый воздух весенним дождём. Саша не ошибся ни в одной детали, предельно точно описал всё: каждый блик, каждый мерцающий перелив, каждую каплю, пропитанную солнцем.       — Чувствуешь? — прошептал Саша, нашарив рядом ладонь Олега.       — Да. Она за твоей спиной.       Саша обернулся. Из-за брызг фонтана он смог различить облако длинных багрово-рыжих волос. Волосы качнулись в сторону, отброшенные рукой с тонким запястьем. Девушка обернулась, подняла голову.       И солнечные зайчики ослепили обоих.