Демон моего сердца

      Маркус лежал на мраморном полу, и его руки были крепко привязаны к металлическим крюкам, специально вделанным в камень по сторонам замысловатой мозаики из нефрита и опала.       Камень холодил обнажённые бёдра и всё это абсолютно не возбуждало, потому над ним стоял его отец.       — Пожалуйста… — выдохнул Маркус и дёрнул путы. Это было, конечно, бессмысленно. Верёвки, пропитанные магией, не смог бы разорвать и куда более крепкий человек.       Было невероятно унизительно лежать вот так вот, обнажённым перед собственным отцом. Но кроме этого было и ещё что-то, нечто за пределами страха, потому что страх всегда означает опасность и шанс её избежать. Шанса не было. Маркус знал, что решение отца невозможно остановить.       Он мог бы назвать это отчаяньем, если бы на дне души не трепетала недоверчивая надежда. Но как бы там ни было от этого чувства слёзы наворачивались на глаза, и он всячески старался избавиться от них, не желая выглядеть перед великолепным магистром Эларном ещё более униженным, чем уже был.       — Сина, заткни ему рот.       — Не надо! — Маркус очень старался говорить спокойно, потому что знал, что на отца никогда не действовали истерики, но голос всё равно норовил сорваться на крик. — Я не зову на помощь, понимаешь? Просто… пожалуйста, отец, посмотри на меня!       Магистр перевёл на него спокойный взгляд уверенных серых глаз. На обнажённом теле Маркуса наливались первые синяки. Конечно, он не позволил бы связать себя просто так, пускай и знал, что борьба ни к чему не приведёт.       Это была комната, в которой магистр проводил магические ритуалы, но Маркус раньше не бывал здесь никогда. Она была просторной, и эта проклятая зелено-синяя мозаика покрывала все её стены, создавая удивительный, пафосный эффект, настолько не вязавшийся с тем, что он сам сейчас делал здесь.       — Не делай этого, — Маркусу удалось произнести это мягко, но руки его снова напряглись, тщетно пытаясь растянуть верёвки.       Сина бесстрастно смотрела на своего хозяина в ожидании приказаний, кляп она держала в руке.       — Пожалуйста, я обещаю, что больше не буду позорить тебя! Я буду держать всё в тайне, я буду осторожен, правда буду!       — Сын, — сказал магистр и одни только его интонации сковали тело Маркуса не хуже магического льда. — Поверь, я не испытываю радости прибегая к таким мерам. Вот как низко я вынужден опуститься, чтобы смыть твой позор. Использовать запретную магию на собственном ребёнке, что знать, что наследие моего рода не умрёт вместе со мной.       Не переставая растягивать верёвки, Маркус смотрел на него. Он не слышал своей магии, потому что отец надел на него ошейник — как на раба. И это было абсолютное бессилие, подобное которому ему не доводилось испытывать ещё никогда.       — Не делай этого. Я умоляю тебя! Не делай этого со мной… Я женюсь на Ливии. Я выполню свой долг, обещаю. Пожалуйста. Пожалуйста!       Магистр издал звук, полный нетерпеливого отвращения.       — Ты думаешь, я поверю тебе, Маркус? Ты — мой сын, я знаю, насколько ты изворотлив. Твой талант лжеца сравнится только с твоей склонностью к саморазрушению. Узри теперь, куда привели твои грехи.       — Это не грех…       Магистр повернулся к сыну, и глаза его холодно блестели в равнодушном свете магических шаров.       — Это уродство, и я избавлю тебя от него. Ты ещё будешь меня благодарить. Да, — он кивнул собственным словам. — Ты ещё скажешь мне спасибо.       Маркус стиснул зубы едва не до треска. Он чувствовал, как его магия клубится у него в груди, отрезанная от внешнего источника, лишённая возможности вырваться наружу. Как она мечется в отчаянье, пытаясь и не имея возможности его защитить.       — Никогда, — сказал он тихо и зло.       Кожа на запястьях порвалась и кровоточила, но он всё ещё не прекращал бесполезных попыток освободиться.       — И я расплачусь с тобой за такую «заботу» при первой же необходимости. Я выпрыгну из грёбаного окна, но не оставлю тебе никакого наследия!       — Ты этого не сделаешь, — отозвался отец, но на сей раз под иллюзией уверенности едва заметно звучало потрясение. — Тебе понравится, Маркус. Вот увидишь.       Маркус уронил голову на пол, ему стало трудно дышать. Он почти верил, что говорил правду. Его смерть и жизнь уже не имели значения. Он собирался умереть здесь, в его комнате, по крайней мере та его часть, которая делала его собой, и делала его настолько неподходящим для семьи Эларн.       Дверь открылась и вошёл ещё один раб.       — Обе руки, господин? — спросила Сина, и магистр кивнул.       Маркус сопротивлялся всё сильнее, но только царапал пятками о пол.       Он уже понимал, что этого не избежать. И то, что собирался сделать отец, было его виной. Он добился этого своим высокомерием, своим упрямством и своим желанием быть самим собой.       Маркус закрыл глаза. Слёзы текли по щекам.       — Отец, — попытался он снова, голос звучал тихо и надломлено. — Я твой сын. Я люблю тебя. Пожалуйста, не поступай со мной так. Мне жаль… Мне так жаль… Маркус уже не мог сдержать слёз. Он плакал, пока безымянный раб опускался рядом с ним на колени. Он вытянул обе руки над его грудью, и Маркус увидел, что ладони раба изрезаны ужасными грубыми шрамами, но у него не осталось сил для жалости.       Что, если он вообще ничего не будет помнить? Если проснётся послушный и покорный, и даже не будет знать, что когда-то было иначе?       — Я убью себя… — прошептал Маркус. - Поднимусь на самую высокую башню и спрыгну.       — … нам продолжать, господин?       — Да, — коротко откликнулся отец.       Кровь пролилась на его грудь, на камни вокруг него. Маркус смотрел на эти алые струи и убеждал себя, что должен быть храбрым. Он читал о храбрости в книгах, о том, что, когда приходит конец, лучше быть храбрым. Он вспоминал вымышленных героев, которых любил, и обещал себе, что в эти последние мгновения будет вести себя не хуже, чем вели бы они. Неважно, что никто из них, возможно, никогда не жил на земле.       — Ты готов, сынок?       — У тебя нет сына, — холодно произнёс Маркус, в упор глядя на него.       Губы магистра на мгновение сжались, но он тут же вернул лицу привычное равнодушие и принялся читать заклятье. Слова звучали размеренно, почти гипнотизировали. Чужая кровь продолжала литься Маркусу на грудь. Он попытался отодвинуться, прекратить это соприкосновение, но путы не позволяли сместиться ни на дюйм.       Он видел, как чёрные хлопья магии начинают искриться в воздухе возле его груди, как собираются в нечто тугое, упругое и почти живое на вид.       Отец продолжал свой монотонный речитатив.       Маркус отчётливо помнил момент, когда это чёрное и лоснящееся изогнулось и нырнуло в него. Что-то ужасное и тёмное заполнило его грудь, тугое и густое, как мазут.       — Мой… — Маркусу показалось, что он слышит голос на грани с тишиной.       Он умирал. Боль, заполнившая его тело, была сильнее того, что, как он думал, можно пережить.       А потом… всё прекратилось.       Тугой спрут в его груди не рассеялся, но он перестал двигаться и замер, как будто начал засыпать.       Маркус лежал неподвижно, пытаясь понять, помнит ли он себя? Изменилось ли в нём что-то?       Он перебирал в голове имена и лица своих мужчин. Красивых, великолепных мужчин, которые побывали в нём, и которые возбуждали его сейчас также, как и всегда. Из горла вырвался горький, хриплый смех. Он смеялся и смеялся, пока слёзы наворачивались на глаза. Никак не мог остановиться, да и не хотел.       — Слабак! — выдохнул он. — У тебя ничего не получилось, магистр Эларн!       И ровно на этом месте Маркус по-настоящему открыл глаза.