Демон моего сердца

Это случилось снова. И снова. И снова. Джавер больше не сопротивлялся, ничего похожего на его слабую борьбу в первые несколько дней. Это стало рутиной. Урел вспарывал Эшрану руку, его отводили в другую, хорошо охраняемую камеру, где находился Джавер. Джавер раздевался, пока ещё было время, и это начиналось. Здравомыслие Эшрана висело на волоске, и этим волоском был Джавер. Джавер обнимал его. Джавер целовал его как… Как будто это было по обоюдному согласию. Из-за этого почти казалось, что то, что Эшран делал с ним, было тем, чего он хотел. Он делал это для Эшрана, чтобы Эшран оставался в здравом уме, и иногда это почти срабатывало. Эшран день за днём насиловал Джавера, он причинял ему боль и говорил ужасные, непростительные вещи, чтобы заставить Джавера сломаться. Джавер ни разу не сломался, он никогда не раскаивался и никогда не умолял. После этого он целовал Эшрана и позволял Эшрану вымыть его. Это стало ритуалом, очищением. Маги всегда оставляли Эшрана в камере — теперь эта камера была камерой Джавера, поскольку его больше не держали с другими Стражами, как и Эшрана — и позволяли им побыть вместе. Привести его в порядок, подержать на руках, попытаться помочь ему одеться в те лохмотья, которые у него оставались с дозволения магов. В этой камере было темно и сюда вообще не проникал свет. Она находилась на этаже с изоляторами, где раньше содержались беспокойные маги либо для их собственной безопасности, либо в виде наказания, и тут не было окон. Эшран потерял способность различать день и ночь, время смешалось воедино. Эшран трахал Джавера, казалось, несколько дней, когда он сказал это в первый раз. Внутреннее принуждение удерживало его на грани до тех пор, пока маг, контролирующий заклятье, не решал иначе. Чем дольше это продолжалось, тем больше Эшран терял рассудок, впадал в ярость, гнев и раздражительность, с которыми не могли справиться никакие слова, никакое количество любви. В тот день он причинил Джаверу больше боли, чем обычно. Он бил его, душил и наслаждался каждой секундой этого. И когда он кончил, Джавер был на грани обморока. Эшран кричал так громко, что грозил разорвать себе горло, достаточно громко, чтобы заболели его собственные уши, достаточно громко, чтобы Создатель и его Дева услышали это, но недостаточно громко, чтобы кому-то из них стало не всё равно. Он вычистил Джавера, уделяя дотошное, целенаправленное внимание каждому месту, где он причинил боль своему другу. Ему никогда не разрешали лечить его, никогда не давали никаких бинтов или мази. На его теле всё ещё оставались раны от первого раза, которые ещё не зажили. Иногда Джавера лихорадило, и Эшран беспокоился о внутреннем кровотечении, инфекции, до которой он не мог дотянуться или увидеть. Он заставил себя запомнить каждую новую отметину, синяк, след от укуса и порез. Полумесяцы от глубоко вонзившихся ногтей, тёмно-фиолетовые синяки на бёдрах Джавера, это было уродливое месиво на некогда прекрасном теле. Джавер слишком быстро терял вес. Он всегда был бледен и страдал от обезвоживания. Эшран тихо отчаивался, когда оставался один и пытался придумать, как принести ему еды или, что более важно, воды. Если бы он был магом, ему не составило бы труда добыть воду. Создать лёд и растопить его. Он ненавидел магов за их магию, за то, чем он когда-то восхищался и о чём мечтал. Когда он закончил приводить Джавера в порядок, насколько мог, он откинулся на спинку стула. Джавер нахмурился из-за нарушения их распорядка. Это было время, когда Эшран обнимал Джавера, они целовались и гладили кожу друг друга, говоря о том, как они скоро выйдут на свободу, как Стражи снизу придут за ними, в любой день кто-нибудь может прийти за ними. — Что? — осторожно спросил его друг. — Джавер, я… — у Эшрана неожиданно перехватило горло, дыхание спёрло, потому что даже произносить это было больно. — Я больше не могу этого делать. Джавер нахмурился и подошёл ближе, но Эшран отодвинулся, притворяясь, что это имеет какое-то значение в такой тесной комнате, притворяясь, что он не чувствует запаха гнили, пота и мускуса, высохших отходов. — Прекрати это, — предупредил Джавер дрожащим голосом. — Не смей. — Они используют меня, чтобы сломать тебя. — Ты грёбанный идиот, — прошипел Джавер. — Они используют меня, чтобы сломать тебя! Они все ставят на то, сколько времени пройдёт, прежде чем ты будешь умолять о смерти! Я слышал их! Им похуй на меня, это с тобой они играют, Эшран! — Я не могу продолжать это делать. — Эй! Эй, посмотри на меня, ублюдок! — Джавер схватил Эшрана за подбородок и дёрнул его к себе с той малой силой, которая у него ещё оставалась. — Ты поклялся мне, — выдохнул он, задыхаясь от напряжения. — Ты поклялся, что прикроешь меня! Эшран тихо всхлипнул. Он устал. Так сильно устал. — Пожалуйста… — Пожалуйста, что? Разрешить тебе сдохнуть, блядь? Оставить меня здесь гнить и быть забытым? Пошёл ты! Ты поклялся! — Я скорее умру, чем снова причиню тебе боль! — Ты не причиняешь мне боль, они причиняют! Скривив рот от отвращения, Эшран отвернулся. — Они используют моё тело. Я не могу… Я больше не могу этого выносить. — Ты — единственное, что поддерживает мой рассудок. Пожалуйста, не оставляй меня, Эшран. — Поддерживаю твой рассудок? Я насилую тебя, Джавер! Вот что это такое! — Это не так, — заверил его Джавер, неуклюже забираясь на колени Эшрана, несмотря на то, что Эшран сопротивлялся. — Это не так, я клянусь, это не так. Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю. Я всегда любил тебя… — Джавер, остановить. — …с тех пор, как мы впервые встретились. — Пожалуйста, Создатель, пожалуйста, остановись. — Все остальные смеялись, и ты так мило покраснел… а я полюбил тебя. Эшран снова не выдержал, и Джавер обнял его слабыми, дрожащими руками. Он плакал в грудь Джавера, пытаясь игнорировать хрип, который слышал внутри, бешеный ритм измученного сердца под кожей, которую он неоднократно повреждал с момента их заключения. — Я должен был сказать тебе там и тогда, — сказал Джавер, покрывая поцелуями грязные волосы Эшрана, — Между нами всегда должно было быть так. Когда Эшран покачал головой, Джавер поднял лицо и отчаянно сблизил их рты. Резкий, умоляющий поцелуй, в котором между ними осталась лишь кроха чего-то хорошего. — Пообещай, что не бросишь меня, — слабо выдохнул он. — Это не причина уходить, Эшран. В мире недостаточно причин, чтобы ты сдался, ты слышишь меня? Эшран кивнул, не в силах солгать Джаверу в лицо. Бывали дни, когда он не видел Джавера. Целые дни, а может быть и недели, когда он оставался один в комнате без окон, со спёртым промозглым воздухом, врывающимся в его лёгкие и выходящим из них, и это вызывало у него зуд изнутри. Эшран стал бояться этих дней почти так же сильно, как тех, когда к нему приходил Урел с маленьким кинжалом в руке. Один в темноте, Эшран пытался заставить свой разум замолчать и обрести внутреннюю силу. Он пытался изо всех сил придерживаться таких понятий, как храбрость и героизм. Иногда он молился. Иногда он опускался на колени на холодные камни и так сильно сжимал руки, что у него болели предплечья. Он лепетал, умолял и раскачивался взад-вперёд, пока слёзы не потекли по его щекам, пока он не свернулся калачиком, коснувшись лбом земли, с головокружением от усталости и разочарования. Были дни, когда Урел приносил ему еду, мыло и свежую одежду. Дни, когда маг приносил ему Элискир. — Мой питомец, — приветствовал он, внося свет в кромешную тьму комнаты, маленькое мерцающее голубое пламя, от которого болела затылочная часть головы Эшрана. — Пойдём, позволь мне тебя вымыть. И Эшран позволял ему. Он давно, много месяцев назад, научился не сражаться с Урелом. Всегда было проще позволить ему поступать так, как ему заблагорассудится. Он бы вымыл Эшрана с головы до ног. Ему нравилось, когда Эшран был тихим и податливым, безвольным как кукла и кротким. Подстроиться было несложно. Он вымыл бы и высушил его, затем одел. — Сядь у моих ног, пока я расчёсываю тебе волосы, — сказал бы он, и Эшран сделал бы именно это. Урел расчёсывал его, как длинношерстную собаку, как животное с густой шерстью, и иногда также гладил Эшрана. — Такой хороший мальчик, не так ли? — говорил он, и Эшран закрывал глаза, заставляя себя хранить молчание. За любое неповиновение или попытку неповиновения Урел мог причинить вред Джаверу. Только Джаверу. — Милый маленький Страж. Мы все очень благодарны за твою доброту, поэтому к тебе так хорошо относятся. Если у него было на то настроение, Урел вставал и заставлял Эшрана опуститься перед ним на колени. Он держал ладонь перед ртом Эшрана, вытянув пальцы, как будто чего-то ждал, а затем поливал её Эликсиром. И он говорил тоном, изображающим великодушие: — Вот. Возьми немного. Такие дни были редкостью, и Эшран в равной степени ненавидел их и предвкушал. Ещё не было случая, когда у Эшрана хватило бы сил отказаться. Он слизывал жидкость с пальцев Урела, брал их в рот и проводил языком по ладони, как животное. Во многих отношениях он был благодарен за то, что Урел проявлял такую фантазию. Он знал, что сделал бы всё ради Пыли. Не было ни малейшего шанса на самодисциплину, когда эту бутылку откупоривали и эта песня мягко, заманчиво проплывала в воздухе. Затем его тело брало верх, так же быстро и решительно, как любая магия крови. Зависимость была рабством, как всегда говорил Джавер. Оставшись в тёмной, душной комнате, Эшран отказывал себе в роскоши плакать, отказывался молиться и постепенно всерьёз терял счёт времени.