Несколько месяцев спустя.
Стук его сердца внезапно перестаёт отдаваться под ухом — леденея, Цзыюань подскакивает, распахивая глаза, и судорожно хватает ртом воздух, с ужасом осознавая, что маленькие летучие твари всё не рвутся наружу, распарывая лёгкие и горло лезвиями своих крыльев. А потом затуманенные эмоциями глаза выхватывают родной силуэт, и сквозь бешеный грохот крови в висках проскальзывает шелест одежд — цунами нарастающей паники замирает в нерешительности. Тогда Ху наконец-то осознаёт, что не стоит на коленях рядом с постелью, а сидит на ней, что нет больше ни слепляющей воедино все слои одежд и кожу в придачу крови, ни кажущихся сквозь неё фиолетовыми мёртвых бабочек, что резерв ци полон… Она быстро падает обратно на подушки и прикрывает глаза, пока слабость не оказалась замечена, однако продолжает из-под ресниц следить за А-Тао, просто чтобы видеть живым, пока он, подхватив меч, не выходит из покоев, сладко коснувшись губами её виска. Когда дверь почти бесшумно закрывается, женщина сбрасывает своё одеяло и закутывается в другое, что ещё хранит остатки человеческого тепла и флёр моря и лесных цветов. За окном ещё совсем темно, но снова засыпать слишком страшно: уж больно живо встают в памяти кошмары. Никогда А-Юань не забудет, как в пылу безумной схватки уже весь израненный Фэнмянь, оттолкнув кого-то из адептов из-под вражеского меча, принял атаку на себя — ослабленный потерей крови и истощённым резервом духовной энергии, он не сумел отразить выпад с должной силой и рухнул наземь. Пурпурная Паучиха, едва видя сквозь алую пелену ярости, снесла голову посмевшему его ранить. Будь у неё тогда лишняя секунда, пожалела бы, что прикончила подонка столь легко и быстро, да только некогда было думать о чём бы то ни было, кроме стаей стервятников метнувшихся к её фиолетовому наваждению вражьих клинков. Заклинательница бешено кружила над любимым, отражая град ударов. Мечи кромсали воздух как бабочки её альвеолы после самого идиотского скандала. Пропитавшиеся потом одежды всё больше окрашивались багровым, но Цзыюань не замечала. Она видела только, как коварно проскользнувший мимо её блоков меч обагряет чёрно-фиолетовое ханьфу. И сама не поняла, как в следующий миг оказалась стоящей на коленях над мужем с насквозь торчащим из лапы дорвавшейся-таки до него мрази лезвием. А потом по затылку внезапно прилетел скользящий удар — Юань осознала, что заваливается вперёд, и сил подхватить выпавшее из рук оружие, взмахнуть им ещё хоть раз нет. Не обращая внимания на вспышку боли, она, стиснув зубы от напряжения, проползла немного на руках, чтобы накрыть собой фиолетовую тень и, уже падая с подломившейся опоры, обняла его голову, заслоняя от метящего в глаз лезвия своим плечом. «Хоть бы вытащили поскорее: ему же так дышать тяжело будет», — успело мелькнуть в голове, прежде чем сознание заглотила тьма. Лавина воспоминаний окончательно погребает под собой сознание, заставляя уже в который раз, напрочь позабыв о времени, потерять окружающий мир на долгие часы.***
Чуть больше двух месяцев назад.
Его сердце так слабо бьётся у виска, точно издевательски долго затухает в этом постылом мире, норовя перебраться в иной, лучший. Где не давит на плечи каждую секунду ответственность за репутацию и благосостояние целого клана, где не докучают раздражающая супруга и нелюбимый сын, где ждёт эта проклятая Цансэ. Тело Пурпурной Паучихи скручивает в судороге приступ кровавого кашля. Незажившие раны стрелами пронзает боль, но это ничто в сравнении с кромсающими в лоскуты пылающие лёгкие лезвиями крыльев. Вокруг всё быстрее вертится трясущаяся карусель, взгляд застит густая красная пелена, боль молниями бьёт по нервам — заклинательница теряет пространство. Может только сплёвывать потоки крови с умирающими, едва прорвавшись за пределы сделавшегося их тюрьмой тела, бабочками да цепляться словно утопающая за распоротое мечами Вэней до лохмотьев чёрно-фиолетовое ханьфу, крепко-крепко прижимаясь к скрытой под повязками груди, лишь бы сердце любимого продолжало стучать под ухом, даруя больную, но живучую как гулев Вэй Усянь надежду, пока сознание не оставляет окончательно. Из обморока Цзыюань выползает через силу за ощущением замедленного пульса. И содрогается от того что он стал ещё медленнее. Как будто сердце всякий раз с минуту раздумывает: ударить ещё или довольно? Перед глазами всё плывёт и дробится, поэтому обжигающе холодную руку женщина находит ощупью. Стиснув будто окаменевшие пальцы в своей ладони, она толкает скопившуюся за время обморока ци в застывшие в анабиозе меридианы — секундная вспышка испаряется как не бывало. Мало. Слишком мало! Как будто у одной из сильнейших заклинательниц своего поколения вместо золотого ядра горошина! Демоново батохаки! Неужели у неё не хватит сил удержать своё наваждение в мире живых?! О, с него ведь станется бросить всех и умереть! Вон в смертный сон впал — на боль не реагирует, духовная энергия в анабиозе застыла, даже не подумав хоть чуточку поспособствовать заживлению многочисленных глубоких ранений, дыхание совсем не ощущается. Только редкие удары сердца подтверждают: жив. Пока. А сколько ещё будет жив?! От бессилия хочется выть, рвать, кричать, крушить всё, до чего Цзыдянь достанет. Да только слишком боязно пусть даже на миг оторваться от его сердца: вдруг остановится навечно, стоит это сделать? Поэтому Ху просто прижимается к нему, харкает кровью и бабочками, падает без сознания от боли и удушья, отдаёт скопившиеся за время обморока крупицы энергии и так по кругу. Она никогда не учила молитв, наивно полагая, будто силой и властью отвоюет всё что угодно сама, но теперь отчаянно и неумело молит безответные Небеса, чтобы не принимали Фэнмяня, чтобы не позволили ему ускользнуть от жизни. Почему вообще при смерти он?! Почему не сама А-Юань?! Хотя… Она ведь уже обречена. С того самого момента, когда впервые увидела фиолетовую молнию на охоте на огненного демона. Ну или смерть попросту решила забрать двоих одним ударом. Фэнмянь-то на гибель жены и бровью не поведёт, скорее даже обрадуется: отмучился! Новое цунами разрубающих альвеолы крыльев. А-Ху не знает, часы или недели прошли после того как она, очнувшись в полуразрушенных лекарских покоях, приползла сюда по стенке, да ей и не важно. Она старается не спать, но ослабевшее тело так и норовит подбросить сознанию вязкую дрёму, полную жутких образов, поэтому Юань просто сильнее льнёт к своему проклятью и разрывается от ненавистной беспомощности. Тревожный полусон сменяет полное страха и слабости бодрствование, затем следует приступ, затем обморок, вновь прояснившееся — хотя всё равно мутное — сознание, которое опять сменяется беспокойной дремотой. И снова. И снова. Пока какая-то сволочь не прерывает эту круговерть безумия. Чьи-то пальцы ни с того ни с сего берут Цзыюань за подбородок и пытаются отвернуть её голову от бессознательного мужа. Пурпурная Паучиха тотчас срывает с себя наглую руку, расцарапывая до крови тонкую кожу, и вскакивает, резко разворачиваясь к посмевшему ей мешать. Не отрывающая расширившихся глаз от её насквозь пропитанных красным одежд Яньли порывается удержать за плечи, но Юй сердито отмахивается: — Какого гуля ты творишь?! Девушка со вздохом качает головой: — Тебе следует сходить к целителю и отдохнуть: не долечилась, уже который день почти всё время сидишь здесь, напрочь забыв о еде и сне, даже… — Прочь! — обрывает её заклинательница. Та дёргается словно от затрещины наотмашь, только с места не двигается: — Ты же вся в крови — сколько уже не меняла повязки? — она порывисто взмахивает руками и с каким-то отчаянием заглядывает в глаза Ху — Тебе необходима помощь лекаря. Пойми, сидя здесь, ты не изменишь абсолютно ничего. Я знаю: ты боишься за отца… Из лёгких будто вышибает весь воздух. — Проваливай! — кольцо-кнут красноречиво вспыхивает — Мне не страшно за него! Не страшно — поняла?! Пускай хоть сейчас подохнет — мне плевать! Яньли смеривает её долгим болезненным взглядом, но всё же оставляет наедине с Фэнмянем. А Юань рушится на пол в приступе выворачивающего на изнанку кашля. «Невыносимо видеть в Яньли эти доводы разума и вежливость при любых обстоятельствах. Как будто мало кругом отголосков фиолетового наваждения!» — успевает подумать она, пока ещё остаётся крупица сил на мысль о чём-то, кроме разрывающей боли. В глазах темнеет, голова идёт кругом от удушья. Полыхающие лёгкие и горло кромсают в лохмотья маленькие крылатые твари. Они рвутся и рвутся наружу нескончаемым потоком вместе с горячей кровью — Женщина только и успевает трясущимися от слабости руками удерживать ворот распахнутым, чтобы скрыть этих существ под слипшимися от обилия пропитавшей их крови слоями ткани. А потом приступ вдруг проходит. Что, даже не лишит сознания?! Подозрительно, тем более, притом что заклинательница сейчас истощена, ранена и с пустым резервом ци. Слишком подозрительно! А-Ху с обезумевшим взглядом падает на колени рядом с Фэнмянем и прижимается ухом к его груди так, словно стремится пролезть внутрь, — его сердце не бьётся. В голове эхом отдаются слова лекаря: «Мы сделали всё возможное. Теперь остаётся только надеяться, что господин очнётся». Она ждёт, отказываясь верить, но чуда не происходит. Нет! Нет, нет, нет, это невозможно! Юань оглушённо отшатывается, со всей дури ударяет кулаком по изголовью постели, в кровь рассекая костяшки. Из груди вырывается отчаянный крик: — Если ты сейчас же не очнёшься, я буду каждый день избивать всех адептов Цзыдянем! — истерзанное бабочками горло прошивает болью, голос дико хрипит. Молчание. На губах застывает горький смешок. Ну да. А чего было ожидать? Разве отзывался Фэнмянь хоть раз на её крик? Занесённая для нового удара рука безвольно опадает на простыню. Цзыюань осторожно убирает упавшие на лицо мужа пряди и содрогается от того как оно посерело, как могильная голубизна расползлась по губам, как болезненно заострились и безжизненно застыли точёные черты. Заклинательница сжимает его руку в глупой попытке согреть дыханием, люто ненавидя своё ядро за то что всю выработанную с последней передачи энергию самовольно бросило на поддержку её жизни, и теперь поделиться нечем. — Я не позволю А-Чэну восстановить Юньмэн, и Орден Цзян навечно превратится в вымершие земли! — голос надламывается. Глаза жжёт, очертания недвижимого тела фиолетового наваждения теряют чёткость. А-Юань стискивает его плечи, чтобы встряхнуть, но тотчас же испуганно отдёргивает руки — идиотка, раны ведь раскроются, и тогда уж точно ничто не поможет! — Я собственными руками распорю глотку твоему драгоценному Вэй Усяню и позабочусь, чтобы весь мир узнал: этот безмозглый мальчишка лишь благодаря ланьскому заклинанию молчания не навлёк на наш клан ещё более сильный удар! Надежда озаряет душу, когда крик срывается в больше похожий на предсмертный хрип кашель, но быстро разбивается вдребезги: слишко мало боли для бабочек и никаких разрубающих внутри ударов их крыльев. Неужели это конец?! Как же так?! Ху судорожно сжимает ледяную руку возлюбленного и комкает заскорузлый от крови и трупиков бабочек ворот одежд там, где истекают кровью осколки сердца. По щеке скатывается обжигающая влага, на миг чуть проясняя зрение. Внезапно губы Фэнмяня размыкаются, рубиновая капелька из раскрывшейся трещины медленно скатывается с их уголка. Чуть слышный прерывающийся голос кажется А-Ху раскатом грома: — Я, — фиолетовая тень сотрясается от почти беззвучного от хрипоты кашля, но продолжает, едва справившись с приступом — люб… лю тебя. Сердце замирает в груди, а в следующее мгновение принимается отчаянно разламывать рёбра, чтобы прыгнуть в руки фиолетовому наваждению. Цзыюань пытается позвать целителя, но из горла вырывается только сипение. Она лихорадочно осматривается в поисках чего-нибудь, чтобы привлечь внимание, и замечает у себя на поясе сигнальный огонь — точно, А-Чэн же раздал всем на всякий случай. Убедившись, что за окном ярко загорелся в воздухе лотос, заклинательница оседает на колени рядом с Фэнмянем и льнёт виском к его сердцу. Пульс есть! Ещё замедленный, но живой! «Не обольщайся, тупица, не обольщайся!» — вопят остатки разума — «Осколков ведь потом не соберёшь!» Им вторят всколыхнувшиеся было бабочки в лёгких. Но слепая к доводам рассудка душа слишком жаждет поверить в чудо. Истерзанная в клочья, она вновь с мазохистским отчаянием цепляется за надежду, третьего краха коей А-Юань не переживёт: памятные синие бабочки разрубят своими острыми крыльями её лёгкие без остатка, и она мучительно задохнётся, корчась от острой боли в груди, даже не столько от рвущихся на волю крылатых палачей сколько от самого разбитого сердца. Женщина знает это столь ясно, словно уже сотню раз вот так умирала. Да ведь сердце её уже разбито и кровоточит не переставая, сколько ни пытайся весь мир и себя в первую очередь уверить в обратном. И пусть даже она не позволит себе поверить, жить остаётся недолго. Так может Цзыюань в конце концов позволить себе хоть ещё один миг побыть счастливой идиоткой перед смертью! На периферии раздаются взволнованные голоса, а следом накопившаяся усталость накрывает с головой, утаскивая сознание в темноту. Первое, что чувствует Ху, когда потихоньку начинает приходить в себя, — ласковые поглаживания по спине. Она что-то невнятно мурлычет, подставляясь под нежные руки… Стоп, а чьи это руки?! Цзыюань распахивает глаза и встречает полный горькой тревоги сиреневый взгляд. Жив! — Как ты? — шепчет её наваждение. Голос у него слабый, но уголки губ уже дрогнули в намёке на улыбку. — Тебе-то что за дело?! — шипит она не силах глаз от него отвести. — Переживаю: ты была в тяжёлом состоянии. Переживает? Неужто… Не думать! — Кто бы говорил о тяжёлом состоянии! — Паучиха дёргается вверх, сжимая зубы от вспыхнувшей боли, но упавшая ей на грудь в попытке удержать нетвёрдая рука заставляет замереть, лишь бы не скинуть ненароком — Ты хоть знаешь, как долго валялся во власти смертного сна и сколь глубоко успел в него провалиться? Фэнмянь смущённо качает головой: — Нет. Я потерялся где-то вне времени и пространства, а потом вдруг услышал твой голос, полетел на его звук, не знаю, сказал или только подумал, что люблю тебя, и очнулся здесь. Ч-что? Она спит? Бредит? Рассудка лишилась? Или это он рассудка лишился? — Не переживай: я понимаю, что после того как я оттолкнул тебя в юности, ты меня на дух не переносишь и не собираюсь докучать своими чувствами. Просто хотел прояснить ситуацию, если вдруг признался тогда вслух, а впредь буду вести себя как раньше. Да быть не может! Но ведь никаким посылающим счастливые видения болотным тварям тут взяться совершенно неоткуда, получается… Поймав себя на том, что уже которую минуту, затаив дыхание, неотрывно смотрит на любимого, Цзыюань вся вспыхивает и быстро прикрывает взгляд ресницами, наконец возвращая дар речи: — Дурак! Я по тебе с ума схожу! Ахнув, мужчина замирает на мгновение, а после порывисто притягивает её к себе дрожащей рукой и зарывается в волосы. А-Ху прижимается к нему, крепко-крепко, и чувствует, как колотятся в одном ритме их сердца. — Не оставляй меня! — срывается с губ, прежде чем Юань успевает прикусить язык. — Больше никогда. — твёрдо обещает А-Мянь.***
Чуть больше двух месяцев спустя.
От воспоминаний о признании сердце поёт, и Цзыюань сладко прикрывает глаза. Но тотчас же в испуге распахивает их: если сейчас поддаться неге, она непременно уснёт, и тогда окажется в кошмарах, где сердце её фиолетового наваждения остановилось да так решило и остаться, а она бессильна заставить его биться вновь. В кошмарах, что стократ реалистичнее происходящего на самом деле. Женщина плотнее закутывается в одеяло и, уткнувшись в него носом, втягивает воздух, но родной аромат уже без остатка выветрился. Она зябко ёжится. В реалистичности самая жуть её снов: что если они и есть действительность, а Ху попросту не выдержала и помутись рассудком, вообразив себе счастье? Что если А-Тао — хотя въяве у него наверняка совсем другое первое имя — оставил постылую жизнь, а их сын сейчас пытается восставить свой дом из развалин без надежды на помощь? Такие мысли заставляют леденеть от ужаса. Но когда Юань оказывается на грани того чтобы поверить своим самым страшным кошмарам, их вдребезги разбивают кошачьи шаги и дуновение сквозняка из открывшейся двери. Не успев даже подумать о том что надо сохранить лицо, женщина подрывается с постели и судорожно смотрит на любимого — жив, об ужасных ранах напоминают лишь многочисленные шрамы, нежно перехватывает взгляд. По отразившемуся в сиреневых глазах беспокойству Цзыюань понимает: этот эмпат заметил её состояние. Однако он ничего не спрашивает, только дарит ласковую улыбку, и заклинательница ему за это благодарна. Нет, всё слишком детально, слишком живо, чтобы оказаться бредом! Вэни не болотные твари — они на гипноз не способны! Мадам Цзян потихоньку расслабляется, только заставить себя отвести взгляд не может. — Разбудил? — интересуется мужчина, убедившись, что она не хочет ничего сказать — Извини, я не нарочно. Он перебрасывает через предплечье своё ханьфу и берёт стопку документов. Цзыюань недобро сощуривается: опять спозаранку и до поздней ночи с головой в обязанности главы уйдёт! Когда муж присаживается рядом, расправляя свободной рукой одеяло на её плече, Пурпурная Паучиха неожиданно берёт его в захват и валит спиной на простыни, наваливаясь сверху, ставя предплечье поперёк его горла как при победе в рукопашном бою — замёрзший весь до мурашек — нет, нет, не вспоминать, не думать! — и чем ему только нравится коченеть, в самый холодный час ополаскиваясь после тренировки ледяной водой?! А после вырывает бумажки и не глядя отбрасывает их. Выразительные глаза наполняются мягким укором: — А-Ху, — при звуке имени при рождении из его уст приходится спрятать взгляд, чтобы не увидел, как сверкнула изнутри — я должен работать. Вперив полный угрозы взгляд в недра любимых глаз, женщина наклоняется вплотную к А-Тао и рычит ему в губы: — Ты лёг от силы за два часа до того как вскочил. Ещё хоть раз рыпнешься, пока не доспишь восемь — Цзыдянем к постели примотаю! Он обречённо откидывается на подушку, поневоле расслабляясь, и мгновенно проваливается в глубокий сон. А-Юань, проворчав что-то себе под нос для порядка, снимает с А-Тао сапоги и прячет его промороженное ночными ветрами ханьфу под одеяло — пусть согреется. За окном уже брезжит рассвет, поэтому она быстро опускает занавешивающую его ткань. А затем вытягивается вдоль точёного тела, закутывает их обоих в одеяло и украдкой льнёт к сильной груди, чувствует биение живого сердца, и к ней приходит покой. После долгой тренировки пуль с у А-Тао учащённый, так что их сердца колотятся в унисон. Засыпает Ху без тени страха, и сны её безмятежны.