Хватка смерти, дыхание жизни.

Чуть больше двух месяцев назад.

      Душа Фэнмяня птицей в силках рвётся прочь из плена скованного болью тела ввысь, в бескрайнее полночное небо, но что-то гранитной плитой давит на грудь, мешая улететь, рядом хрипло и шумно дышит засевшая на страже тварь — Тао не представляет, что она такое, но твёрдо знает: это существо со слепящими даже сквозь веки глазами не позволит ему освободиться без боя. Лёгкие объяты огнём, и заклинатель просто надеется, что они догорят наконец, что напитанное остатками кислорода из истаявших альвеол пламя поглотит изрубленную плоть, сотрёт в уголья оцарапанные клинками Вэней кости, раскалит и разрушит в крошево каменную глыбу на груди, перекинется на подкарауливающего монстра — тогда бывший Глава Цзян скользнёт сквозь крышу, не удерживаемый более ничем, ведь вражеские войска разбиты, и Пристань Лотоса не без потерь, но выстояла. Ваньинь справится с тем, чтобы отстроить её и поднять на былую высоту, после войны его твёрдая рука будет к месту.       Вот только воздуха в комнате нет — А-Мянь убеждается в этом всякий раз, когда пытается вдохнуть, чтобы помочь жгучим языкам разрастись — поэтому полымя тоже не в силах выбраться за пределы тела. Тянет обречённо усмехнуться, но губы не слушаются. Несколько липких горячих капель срывается с повязок, обагряя простыни, и стены сотрясает надсадный кашель нечисти, булькающий словно что-то застряло у неё в горле. В воспалённый мозг как будто вонзают нож и несколько раз переворачивают. А потом жжение и боль вдруг испаряются — остаётся лишь приятная прохлада и ощущение лёгкости. Тао не чувствует физически касания, но отчётливо понимает, что на лоб легла родная рука. Открывает глаза он уже в чёрной невесомости. Больше их ничего не режет, лишь подмигивают голубые огоньки звёзд вокруг, а одна из них парит рядом, заботливо стирая со лба липкую испарину. При виде этого призрака душа наливается болезненным счастьем. Заклинатель бы всерьёз испугался за свой рассудок, да только Искорку он узнает из миллионов похожих масок, и собственному подсознанию обмануть его тоже не под силу.       — А-Юи… — благоговейно шепчет он — Так вы с Фангом ещё не отправились на перерождение?       Мерцание обретает ясные черты до сладкой боли в груди родного образа. Заклинатель с радостью замечает: именно такой он Цансэ и воскрешал в своих мыслях — ни время, ни горе оказались невластны над его памятью.       — Ждём тебя. — в её улыбке горечь и нежность — И будем ждать ещё сколько угодно, пока ты не умрёшь или не вознесёшься.       Фэнмянь качает головой, чувствуя, как от почти забыто широкой улыбки приятно заламывает скулы:       — Больше нет нужды ждать: я пришёл, чтобы остаться.       Он вдруг обнаруживает себя в кольце невесомых рук, понимает, что сам обвивает руками гибкий стан подруги. Даже не заметил, в какой момент они шагнули друг к другу и обнялись. Девушка так беззащитно смотрит в глаза Тао, взгляд её поблёскивает от влаги. Заклинатель трепетно стирает с пушистых ресниц слезинку, чудом удерживая порыв сцеловать её. А-Юи льнёт к его руке и тихо, но уверенно произносит:       — Будь твоя смерть определёна Небесами, я была бы счастлива вернуться за грань с тобой. Но ведь ты сам отказываешься от жизни.       — Да.       А-Мянь осознаёт это. С самого начала. Целители в Пристани Лотоса мастера своего дела, а изучение прижизненных наработок бывшей ученицы Саньжэнь Баошань сделало их настоящими кудесниками — при других обстоятельствах они своего главу и с того света бы вытащили. Но он отчаянно противился силе лекарств: блокировал ци, не позволяя способствовать регенерации, игнорировал любые внешние раздражители, когда от него пытались добиться реакции, просто мысленно просил своё тело не поддаваться лекарским навыкам, умирать так быстро как только можно. Каждая капля замедлившей свой ток крови чуть только не взрывалась наполненная его стремлением освободиться от оков плоти и питала им многочисленные ранения, рвалась из них наружу, унося по крупице жизни. Призрак не просит объяснений: терпеливо ждёт, пока друг разберётся в своих мыслях и чувствах.       — Я никогда не был так счастлив как в те годы, что мы провели вместе. — признаётся Тао — Внутри я умер ещё когда узнал о вашей с А-Фангом гибели, поэтому не вижу причин существовать в мире живых дальше, когда есть шанс воссоединиться с вами, освободиться от многочисленных правил и обязанностей, открыть для себя новый мир.       Он мечтательно прикрывает глаза. А в следующее мгновение ловит внимательный аквамариновый взгляд:       — Но если ты хочешь, чтобы я жил дальше, я буду жить.       Потому что нельзя навязываться. Никогда и никому. Это лишь испортит всё, омрачит даже самую крепкую и сердечную связь. Два самых важных для А-Тао человека помнят и ждут его — этого достаточно. И если ждут не сейчас, а исключительно когда его смерть будет объективно неизбежна, он примет это.       Дух печально качает головой:       — Никому из нас не нужно, чтобы ты вернулся к жизни лишь ради моей просьбы. Да и не смогу я тебя прогнать, если останешься непоколебим в своей жажде перейти в мир мёртвых. Просто… Наша дружба всегда была важной частью твоей жизни, но не всем её смыслом. Что случилось с не связанными напрямую с нами устремлениями и радостями? И неужели по ту сторону грани не осталось никого, кто дорог тебе, для кого станет ударом твоя кончина?       Мужчина задумывается:       — Политические замыслы я воплотил. Армия Вэнь Чао разбита — на повторную атаку сил не хватит, хитроумных ловушек тоже можно не опасаться: Вэнь Чжулю, единственный годный стратег в командовании, пал в бою. Активно умирать я начал только после того как А-Чэн рассказал, что другие ордена тоже отбились и, хотя сами понесли большие потери, нанесли нападавшим серьёзный урон, так что для переброса войск нашему бывшему другу — при его упоминании сердце пронзает игла, но Фэнмянь привычно не обращает на неё внимания; Цансэ тоже вздрагивает от боли, и оба крепче сжимают объятья — придётся оставить как минимум один фронт совсем без защиты или несколько фронтов с недостаточной защитой, а он на такое не пойдёт. Так что сейчас мы закономерно перейдём в контрнаступление. Мощь Цишань Вэнь велика, однако против объединённого удара даже этот клан не выстоит. С тем, чтобы внести вклад в победу и восстановить Юньмэн, А-Чэн и мои приспешники ставятся и без меня. Я помню все до единой мечты о свободе, о странствиях, о ночных охотах, об изучении новых техник, научных работ и искусства, но время идёт, а они всё остаются далёкими грёзами — я устал ждать подходящего момента, чтобы оставить пост главы, ведь этот момент, похоже, никогда не наступит. На ночную охоту вырваться — уже роскошь! Я порой забываю, что не вся жизнь состоит из нескончаемой бумажной работы и головных болей.       Заклинательница слушает. Чутко, молча, мнится, даже не дышит. Только смотрит в лицо невозможными глазами и стирает такими же прохладно-тёплыми как при жизни пальцами слёзы — и когда только политься успели? Так странно: солёная влага катится ручьями, но никакие всхлипы или сбитое дыхание не прерывают исповедь:       — Многие уважают меня, но лишь за моё правление. А значит вполне удовлетворятся, когда мне на смену придёт другой достойный глава. Как человека меня хоть сколько-нибудь знает разве что А-Сянь. — при мысли о нём уголки губ вздрагивают в намёке на улыбку — Это чудо долгие годы было моим лучиком света. Но теперь выросло, построило свою жизнь и больше не испытывает необходимости во мне. Ему будет больно потерять меня, и всё же он справится, залечит со временем рану: он вырос сильным, и целый мир пред ним открыт. Он, в отличии от меня, любит жизнь и наслаждается ей. А-Чэн с А-Ли тоже по-своему хорошие люди, я люблю их, однако слишком ясно помню, что есть семья на самом деле, чтобы впутывать в этот бал лицемерия и подавления. Лучшее, что я смог предложить им — нейтралитет, поэтому моя смерть не слишком их расстроит.       Заклинатель замолкает, чувствуя, как на душе стало немного легче. Он ни с кем не говорил столь открыто, с тех пор как в последний раз виделся с друзьями. Искорка нежно смахивает с его лица остановившиеся слёзы, и он подобранным котёнком льнёт к её руке, украдкой касаясь губами чуть мозолистой от меча ладони. Юи задумчиво склоняет голову к плечу:       — Скажи, Тао-гэ, а отношение окружающих к тебе подтверждено ими или это твои домыслы?       — Ну, мне всегда казалось, что это естественно и очевидно. — отвечает А-Мянь после минутного раздумья — Тем более, я не замечал в их поведении явных противоречий моим выводам. Думаешь, что-то упускаю?       — Просто люди часто скрывают, что думают и чувствуют. Вспомни, ты ведь сам постоянно так делал. И, полагаю, продолжаешь делать: взять хотя бы твою любовь к детям — отражается она как-нибудь в твоих словах или обычном поведении?       — Только любовь к А-Сяню: нашей связи не мешает ни общая кровь, ни придворный яд, а моя ненависть к Мадам Юй нас и вовсе объединяет. — взгляд наливается теплом, и оно отражается в глазах духа.       Фэнмянь возвращается к нити разговора:       — Признаться честно, я никогда не думал об этом в таком ключе. — а стоило задуматься, сразу появилось ужасно много вопросов.       Призрак грустно улыбается:       — Я помню, как ты уставал, будучи ещё наследником. Дай угадаю, сейчас ещё хуже?       Тао опускает глаза:       — Не то чтобы… — он осекается под понимающим взглядом и просто говорит честно — Да: работы прибавилось, а без тебя и Фанга стало совсем муторно.       — Мы ведь были единственными, от кого ты принимал помощь? — Фэнмянь порывается сказать о других членах управленческого аппарата, но А-Юи опережает — Не считая выполнения министрами и кто там ещё в это всё вовлечён минимума их прямых обязанностей.       Мужчина обречённо качает головой:       — Искорка, я не могу доверить вопросы, от которых зависит благополучие Юньмэна, а порой и других орденов, людям, в которых хоть каплю сомневаюсь.       — Понимаю. — спокойно отзывается девушка — Я к тому, что от тогдашнего главы хоть какого-то участия в делах ждать было как от козла молока. А теперь у тебя есть преемник, которому ты без сомнений готов оставить клан даже в тяжёлое время.       — А-Чэн создан, чтобы возрождать из руин. — Тао невольно прикрывает глаза ресницами, пряча сверкнувшую в них гордость — Не во всём я с ним согласен, но верю: он справится, пускай по-своему. Вот только после нашего разговора я сомневаюсь, что ему придётся справляться одному. В конце концов найти смерь я всегда успею. Могу только увидеться с Волчонком?       — Увы, он недостаточно сильный дух, чтобы появляться на грани, иначе пришёл бы вместе со мной. — Цансэ печально улыбается, а потом проводит ладонью по его плечу, гладя — Но если хочешь, я могу что-нибудь передать ему.       А-Тао любуется любимым призраком, выжигая в памяти каждую чёрточку. Покрасневшие глаза увлажняются сквозь светлую улыбку. Она так же запоминает его, прежде чем притянуть для прощального объятия и прошептать на ушко:       — Не страшись: мы никуда без тебя не уйдём. В день твоей свадьбы мы поклялись сохранить для тебя и Ханя искру нашей дружбы, сохранить вас в сердцах, чтобы вы в любой момент могли вернуться. В жизни или в посмертии мы всегда сохраним место для тебя.       Они крепко прижимаются дуг к другу, и заклинатель чувствует, как невесомость вокруг, Искорка и он сам медленно тают.       — Скажи Фангу, у меня никогда не было и не будет друга лучше него. — шепчет А-Мянь отчаянно льня к испаряющемуся духу.       Родные руки гладят его по голове, делаясь всё менее ощутимыми с каждым мгновением. Когда они почти истаивают, из теряющего контуры сияния раздаётся:       — Мы гордимся тобой.       От этих простых слов душу пронзает сладкая боль, что выливается в горячие слёзы, и Тао даже не думает таить их. Удостоверившись: А-Юи уже не слышит, он шепчет ей вслед:       — Я люблю тебя. — и будет вечно хранить эту любовь в сердце как самое важное и сокровенное.       Звёзды потухают, оставляя в абсолютной темноте, а чуть погодя возвращаются боль, скованность тела и каменная тяжесть на груди. Но теперь воздух в помещении есть, и духовная энергия буйно струится по меридианам. Прислушавшись через пронзающий виски меч к гомону вокруг, заклинатель различает торопливые шаги, звон склянок, знакомые голоса, тихие всхлипы Яньли, звонкий как колокольчик смех А-Сяня. Проснувшееся обоняние улавливает запах целебных трав. Кто-то берёт за руку и направляет к золотому ядру поток ци, поддерживая отрабатывающий за всё время простоя — неясно пока какое — резерв. Фэнмянь пытается поблагодарить, но получается только издать надсадный хрип и пошевелить губами. Ему, похоже, отвечают что-то, однако слышится всё словно со дна глубокого озера — слов не разобрать.       Через несколько секунд проворная рука обвивает плечи и приподнимает, а растрескавшихся губ касается край чашки. Прохладная вода такая вкусная. Каждый глоток болезненно и приятно отзывается в пересохшем горле. Сосуд пустеет слишком быстро. Вэй Ин перебрасывается парой слов, наверное, с врачевателем после чего даёт ещё попить, а потом снова укладывает. А-Тао успевает оставить лёгкий поцелуй на его костяшках. Тёплая ладонь опускается на лоб, стирает влажной тканью пот и запёкшуюся кровь, принимается слегка поглаживать.       — А-Ли. — губы трогает нежная улыбка.       Каким же порывистым делает полубредовое состояние. Кабы не оно, Фэнмянь бы промолчал. С другой стороны, он ведь… Мысль обрывается, потому что к щеке внезапно прижимаются мягкие губы. Надо же! И она сделала это не ради формальности, просто потому что… захотела? Додумать он не успевает: вымотанное болью и убаюканное лаской сознание уплывает.       Когда заклинатель в следующий раз приходит в себя, кругом тихо, только стук многочисленных молотков доносится издали. Боль уже немного притупилась, а вот давление на грудь ощущается по-старому. Тяжело подняв будто по песку прошедшиеся веки, заклинатель осматривается: густые сумерки, пустая комната… Хотя как сказать, пустая. Не считая Пурпурной Паучихи, неведомо что делающей в одной постели с ним. Оказывается, груз на груди это её голова. А-Мянь пытается отстранить женщину, как она неожиданно заходится в приступе судорожного кашля. Мужчина как может быстро переворачивает её, чтобы не захлебнулась кровью, и подставляет тряпку, так как ничего вроде миски поблизости нет. И замечает в алой жидкости непонятные фиолетовые вкрапления, в которых, поглядевшись, узнаёт бабочек, похожих на ту, что погибла во время их поединка в далёкой юности, или ту, что Юй забавы ради лишила возможности летать, когда он относил в лес змейку. Даже оттенок оказывается таким же мерцающие-синим, когда Тао осторожно освобождает одну от облепившей крылья крови. И все прощаются с жизнью, едва вырываются из своей живой тюрьмы.       Теперь понятно, чем Паучиха болела последние месяцы. А еле удерживавшая заклинательницу рука подламывается, и та падает Фэнмяню на плечо — кашель тут же делается мягче, тише, а вскоре и вовсе сходит на нет. Красноречиво. Найти здравое объяснение невозможно, но ведь он никогда не понимал Мадам Юй от слова совсем. Несколько минут заклинатель нечитаемо смотрит в потолок, пытаясь принять увиденное, затем переводит взгляд на, к счастью, пока что не приходящую в сознание Пурпурную Паучиху и прячет впитавшую кровь с прилипшими телами бабочек тряпицу за постель. Что ж, личная ненависть — не повод убивать. Тао начинает неуверенно поглаживать её по спине, слушая, как дыхание очищается от хрипов, выравнивается, делается глубже, и пытаясь хоть малость привыкнуть к ощущениям. Хватит ли у него сил не сорваться? Хватит ли актёрского мастерства убедить? Должно хватить. Хм, а признание вслед Искорке произнесла только душа или тело тоже? Если второе, то можно сказать Юй, будто бы оно было адресовано ей. Мерзко, да. Но иначе нельзя. Паучиха вырывает из горьких дум, дёрнувшись и распахнув глаза. Так, нужно начать разговор и держаться менее формально:       — Как ты?       — Тебе-то что за дело?! — шипит Мадам Юй.       Да уж. Фэнмянь и без того с трудом поверил в её, если можно это так назвать, любовь, теперь же и вовсе начинает сомневаться в правдивости своей догадки. Ладно. Как бы то ни было, он солжёт про чувство к этой женщине. Откажет — ну, сказать, что это прекрасно, было бы слишком эгоистично, ведь как бы сам Тао ни относился к Пурпурной Паучихе, А-Ли и А-Чэна её смерть глубоко ранит, но во всяком случае, мужчина будет точно знать: он ей ничего не должен. В ответ признается, что влюблена — значит её жизнь и здоровье действительно ответственность Фэнмяня, и он сделает всё что сможет, чтобы их сохранить. Так, надо закинуть удочку:       — Переживаю: ты была в тяжёлом состоянии.       — Кто бы говорил о тяжёлом состоянии!       Паучиха дёргается вверх, и от этого простого движения её лицо отчётливо искажается от боли. Тао пытается удержать её, но каменно тяжёлая и непослушная после долгой неподвижности рука попросту падает на чужую грудь. Вот только, едва это происходит, Юй Цзыюань замирает, кажется, даже дышать перестаёт. И следующий её вопрос уже больше напоминает человеческую речь чем пародию на змею или тигрицу:       — Ты хоть знаешь, как долго валялся во власти смертного сна и сколь глубоко успел в него провалиться?       Не знает. Пока стремился воссоединиться с тайной любовью и лучшим другом, отринув остаток отмеренных судьбой лет земной жизни, это не имело значения. Судя по тому, что получилось проскользнуть на грань, заклинатель дошёл до самой тяжёлой стадии смертного сна, возможно, даже на краткое время расстался с жизнью, однако Юй он об этом никогда не расскажет. Поэтому мужчина смущённо качает головой:       — Нет. — и переходит к главному. — Я потерялся где-то вне времени и пространства, а потом вдруг услышал твой голос, полетел на его звук, не знаю, сказал или только подумал, что люблю тебя, и очнулся здесь.       Пурпурная Паучиха шокированно замирает, пронизывая его больным неверящим взглядом. А Фэнмянь, отодвинув на второй план усилившееся мрачное предчувствие, быстро придумывает объяснение, почему до этого разговора не выказывал никакой любви:       — Не переживай: я понимаю, что после того как я оттолкнул тебя в юности, ты меня на дух не переносишь и не собираюсь докучать своими чувствами. Просто хотел прояснить ситуацию, если вдруг признался тогда вслух, а впредь буду вести себя как раньше.       Неожиданно в глазах напротив сверкают слёзы. Несколько минут женщина просто смотрит на Тао, давая во всей красе разглядеть казавшееся невозможным явление, а потом резко заливается краской, прикрывает ресницами по-прежнему отчётливо ощущающийся на лице взгляд и выпаливает:       — Дурак! Я по тебе с ума схожу!       Что ж. Глава Цзян останется верен своему решению. Он быстро прижимает своё бремя к груди, чтобы не дать увидеть обречённый взгляд.       — Не оставляй меня! — мутно-серые глаза смотрят как никогда живо, со страхом и надеждой.       — Больше никогда. — ведь теперь это его долг.