Значит, кто-то в нём живёт

Сяо Чжань вполне успешно функционировал целую неделю: принимал назначенные доктором Ван витамины, ездил на работу, подготавливал почву для скорого возможного переезда к родне в одну из деревенек, названия которой и на карте нет, но интернет там точно есть, иначе «как же они могли бы мне писать о том, что троюродная бабка совсем слаба стала?». Все сочувственно охали, и только Сюань Лу смотрела с неистребимым подозрением. «Что?» — спрашивал после Сяо Чжань. «Да так, ничего, — пожимала плечами она, — не припомню за тобой любви к дальним родственникам». Все с возрастом сентиментальнее становятся, отмахивался Сяо Чжань и с головой нырял в проект, открытый на компьютере. Цзэси он тоже решил скормить эту версию, потому что с него станется требовать фотографий с улиц Тайваня и гостинцев оттуда же — хотя бы магнитиков на холодильник или, что более вероятно, захочет змеиную настойку с рынка Шилин в Тайбэе. И не то чтобы это было невыполнимым — вовсе нет. Фотографии всегда можно подделать, настойку и в Пекине купить. Врать не хотелось совсем, особенно Цзэси — и вот это было проблемой, тем более что тот на раз выкупал, если Сяо Чжань пытался что-либо скрыть. Поэтому когда в среду Цзэси написал, что давно не виделись и надо бы в эту субботу встретиться, посидеть уютно в баре, Сяо Чжань мысленно постучался головой о стену, в чат же с Цзэси написал радостное: «Конечно, давай!», и еле удержался, чтобы не поделиться с Ибо, не написать ему: «это катастрофа!» и не отправить ревущего зайца, лежащего в луже из собственных же слёз. Ну уж нет. Ибо ему не писал, и Сяо Чжань тоже не будет. К тому же, вполне можно было перечитать те два небольших диалога, что у них уже состоялись. Но что если спросить, как там результаты исследования? Но Ибо ведь сам сказал, что как только, так сразу напишет. Отправить ещё какой нелепый стикер и сделать вид, что ошибся? «Ой, это не тебе, это в другой чат»? Или написать честное: «Ты знаешь, если хочешь поговорить о моём бегстве тогда, то давай уже сделаем это?». На этом моменте Сяо Чжань обычно злился — на себя, за то, что расслабился и, кажется, свыкся с мыслью о том, что, алло, внутри него то, что ну никак не может быть внутри мужчины, и как бы он сам не стал ретеллингом космо-триллера «Чужой». И ему бояться надо, а не размякать перед монстром, личины которой он пока не видел, но вряд ли там что-то симпатичное, учитывая все намёки. Может, его подсознательный инстинкт самосохранения пытался уберечь, но, упс, опоздал, дело было сделано, личинка подсажена и активно растёт? И как же не хватало в этой ситуации третьей стороны, с которой можно было всё обсудить, вывалить как есть и послушать, как эта третья сторона пьяным голосом Цзэси скажет: «Чувак, не парься, слушай своё сердце». Почему-то в таких мечтах Цзэси и бабушка каким-то мистическим или психологическим образом объединялись, и Сяо Чжаню становилось совсем тоскливо. Поэтому уже к вечеру пятницы он решил, что врать Цзэси не будет. Если придётся, то расскажет как есть, и будь что будет — в том, что Цзэси никому не растреплет, Сяо Чжань был уверен. Другое дело — решит ли он, что друг напрочь поехавший? С другой стороны, у него есть доказательство. То самое, которое на сон грядущий решило станцевать что-то и танцевало уже минут тридцать, если не больше. А ещё были родители. Мама и папа. С которыми он общался раз в неделю-две. Они рассказывали ему местные новости, он делился дежурным о себе, отвечал, что, нет, девушка не появилась, «какая девушка, когда работы по самое горло, не продохнуть, только сдохнуть, но питаюсь нормально, отдыхаю, спортом занимаюсь, всё успеваю, вот вам моё селфи (в фильтрах)». Спрашивал у мамы, как приготовить то или иное блюдо, и отправлял свои особо удачные рецепты. И приезжал на лето хотя бы на несколько дней. Но в этом году нет. И надо было придумать сносную причину. Уехал в отпуск с девушкой? И нафотошопить себе какую-нибудь из случайного генератора несуществующих людей. Чтобы мама точно не прочекала поиском по картинке. Интересно, чтобы она сказала на Ибо? «Красивый мальчик, давно вы с ним дружите? Пригласишь его на свою свадьбу?» А папа? Сяо Чжань вытянул из-под головы подушку, мученически простонал в неё и повернулся на другой бок, стараясь шевелиться не слишком резко, а то мало ли. Фасолина натанцевалась и, кажется, заснула. Сяо Чжань ещё какое-то время прислушивался к ней и не заметил, как тоже заснул. Утром открыл уведомления на телефоне и обнаружил свежее сообщение от Ибо. «Можно я заеду сегодня вечером? — писал он, — пообщаться с фасолиной?». Сяо Чжань, не задумываясь, ответил «нет». И потом только опустился на стул у барной стойки на кухне, прочесал пальцами волосы, отпил воды и сказал вслух: да, вот это я да, конечно. Но не писать же теперь «не, я передумал, приезжай?». Что за туда-сюда? Сказал конкретно, значит надо быть конкретным, стоять до конца. С другой стороны, подумал Сяо Чжань, ну чего я проблемы на ровном месте придумываю? Трахаться с Ибо было хорошо, тянет к нему и сейчас, фасолина уже зреет — чего дальше бояться-то и бегать? Всё страшное (и даже хуже) уже случилось, назад не отмотать. Но он же и правда не мог — встреча со старым другом как-никак. WYB: Почему «нет»? Потому что я мудак, подумал Сяо Чжань. И тревожная собака. Нервная. И трусливая. «У меня встреча на сегодня назначена», — написал. WYB: так я после приеду. Ты ж не на всю ночь Без вопроса. Самоуверенно так. Сяо Чжань усмехнулся и, высунув от усердия кончик языка, написал: «Ну вообще-то планирую на всю ночь» WYB: Зачем? «Затем, что хочу» WYB: И с кем ты будешь? Всю ночь «С приятелем. Очень симпатичным приятелем. Обычным земным, не инопланетным» WYB: Ок И отключился. А Сяо Чжань приложил себя ладонью по лбу, посидел так, подышал в пол, а потом встал и пошёл делать завтрак, решив отпустить ситуацию. Завтра. Он будет загоняться об этом завтра. Потому что сначала надо поесть, подышать свежим воздухом — зря он, что ли, в этот дом переезжал? — поковырять макет и подумать, чего же там не хватает, а там и вечер, и встреча с Цзэси. С которым теперь видеться совсем не хотелось. Потому что Сяо Чжань точно будет весь вечер сидеть и смотреть в свою бутылку… аха-ха, хрен там в бутылку он будет смотреть. Закажет воду, ну или лимонад, и будет оправдываться, что антибиотики принимает. А это опять врать Цзэси. Ну невозможно ведь рассказать такую правду. Не в общественном месте, да и вообще. К вечеру Сяо Чжаню стало совсем тоскливо. Настолько, что он написал Цзэси: «извини, сегодня опять облом. Я не в ресурсе. Кое-что произошло. Расскажу, как буду в состоянии. Но ничего страшного. Ха-ха». Цзэси: тебя бросили? Когда и кто успел? «Аха-ха. Нет» Цзэси: ты бросил? Когда и кого успел? «Никто никого не бросал. Ну… почти. Я бросил одного парня, а он опять появился. И он… ну… он мне нравится» Цзэси: и в чём тогда проблема? «В этом и проблема» Цзэси: чувак, я не понимаю. Давай я приеду, поговорим по душам? «Нет, спасибо, мне надо побыть одному. Всё хорошо. Просто я не хочу никуда выходить и ни с кем видеться. Такое тупое настроение». Цзэси: ясно. Ну ты пиши. Если что я всегда готов тебя поддержать, ты же знаешь «Знаю», — ответил Сяо Чжань и закрыл вичат. Посмотрел на чат с Ибо, на скупое «ок» от него и попытался снова подумать о том, что это некто инопланетный. И может, даже с щупальцами — длинными, мокрыми и противными. Клешнями — большими и уродскими. Жвалами, чавкающими и тянущими мутную слизь. Не выходило. Вместо этого вспоминалась широкая искренняя, почти мальчишеская улыбка, прямые брови, по которым так нравилось проводить пальцами, и родинки — по одной у переносицы, на линии челюсти и по две на шее, а ещё были на солнечном сплетении, на животе, и каждую из них хотелось проследить поцелуями и любоваться в свете тёплого пламени от камина, как кожа пошла мурашками. Написать ему: «Приезжай. Общаться. С фасолиной»? Но вот тот самый диалог, в котором Сяо Чжань не только намекает на то, чем и с кем будет занят всю ночь, но и по самому Ибо проходится. А тот и не ответил никак. Лучше бы ответил. Лучше бы тоже назвал монстром, инопланетной или ещё какой хтонью, похвалился, что он-то про себя всё знает, а Сяо Чжань про себя — нет. Лучше бы так, чем это молчание, которое, кажется, никак не разбить. Сяо Чжань открыл проект на компьютере, потупил в него минут пять и закрыл. Вышел из дома, прогулялся по мосткам, полюбовался на то, как луна выглядывает из-за конька крыши, позалипал на пустой бассейн, подумав, что хорошо бы и наполнить, скоро жара настанет, и можно будет нырять от неё в прохладную воду. Но фасолина. Сначала бы узнать у доктора, можно ли с ней такое, а то вдруг не рекомендуется. Столько ограничений, когда же начнутся ништяки? Теперь уже никогда, видимо. Но как-то же люди получают удовольствие от того, что у них есть дети? И вот он наверное сможет. Будет учить фасолину рисовать, кататься на велосипеде, заведут кошку наконец, если у неё не окажется аллергии — у фасолины, в смысле. А родителям… родителям скажет, что удочерил. Ну или усыновил. В зависимости от того, кем окажется фасолина. А ещё Сяо Чжань немного всё же надеялся. Что Ибо приедет. Не послушает его, не поверит и приедет. Ну или понадобится ему тут что. Поплавать в бассейне, например. В пустом. Ага. Сяо Чжань до поздней ночи дышал воздухом и пошёл в дом, когда уже ощутимо похолодало, а нос изрядно подмёрз. Всего неделя уединённой жизни уже понемногу вызывала лёгкую тошноту. Ничего, говорил он себе, я привыкну. А в следующие выходные (может быть) приедет Ибо, и будет кого доставать, всё развлечение. Проснулся утром от хлопка входной двери. Посмотрел на часы: всего половина десятого. И кого могло в такую рань принести? Воскресенье же. Проморгавшись, вспомнил, что он не в своей квартире, а дома у Ибо, и значит… Сяо Чжань поднёс ладонь ко рту, дохнул, скривился, подорвался с кровати, чуть не упал, запутавшись ногами в одеяле, метнулся в смежную со спальней ванную комнату, в режиме метеора почистил зубы, побрызгал на волосы, пригладил их со сна. Подумал, что хорошо бы всему с утра помыться, но кто-то уже ходил в коридоре и, кажется, шёл сюда. Кто-то. Понятно же кто. Так, сказал себе Сяо Чжань. Так, сурово посмотрел в зеркало. Вид: лёгкий, небрежный, только проснувшийся и, в принципе, очаровательный. Был бы очаровательный, если бы не мешки под глазами. Никогда ж не было. Отёки? Новый уровень квеста от фасолины? Сделал себе пометку спросить у доктора, что с этим делать, ну и в интернете продублировать запросы. Улыбнулся нервно отражению, вымелся из ванной и нос к носу столкнулся с женщиной. Ниже себя на головы две. Старше себя на… лет десять-двадцать? Так точно и не скажешь. Красивая женщина неопределённого возраста. С ухоженной, очень светлой кожей, гладкими блестящими каштановыми волосами, едва достигавшими длинной шеи, тёмными цепкими глазами, смотревшими изучающе и чуть встревоженно. Округлый аккуратный нос, которым она словно принюхивалась. Розовые губы, чуть тронутые бальзамом, женщина раскрыла в немом удивлении и тут же закрыла. Как и глаза. Отошла на пару шагов и принялась тихо считать. — Извините? — позвал Сяо Чжань. Женщина открыла глаза, и Сяо Чжань вздрогнул. Светились зелёным. Натурально светились. Он попятился. Женщина тоже. А после и вовсе сорвалась на бегство, крикнув перед этим: — Звони этому засранцу! И не открывай двери! Мне! Спрячься! Живо! Сяо Чжань оторопело смотрел на то, как она захлопывает за собой дверь в конце коридора и зло бьёт в панорамное окно уже его спальни. Как вы так быстро туда и тут, хотел спросить он, но она снова шарахнула по стеклу и закричала низким, очень низким и грудным голосом: — Закрой двери и шторы! Быстро! — Д-да, сейчас, — заикаясь, сказал Сяо Чжань и дёрнул за шнур, опуская шторы. Добежал до входной двери и только повернул все замки, как она затряслась от ударов. Сяо Чжань подтащил стул и подпёр им дверь. Посмотрел по сторонам и стал двигать обувной шкаф и почти допёр его до двери, как внизу живота скрутило от боли. Он сделал быстрые вдохи-выдохи, потом медленнее и медленнее, стараясь не реагировать на удары по двери. Окна. Это, что бы это ни было, может разбить окна и пробраться так. Спрятаться. Женщина орала, что надо спрятаться. И вызвать «засранца». Засранца. Какого ещё блядь засранца? Ибо. Надо звонить Ибо. Печень. Они тогда говорили, что мать больше всего любит печень. И жрать беременных. Бля, какой пиздец. Он снова подышал, потому что трясущимися руками не удавалось не то что по номеру нажать, но и телефон разблокировать — включал и сразу выключал. С попытки десятой, а по всем ощущениям, сотой, он наконец набрал Ибо и теперь слушал, как существо за дверью бьёт в такт гудкам. — Сяо Чжань? — спросил Ибо встревоженно. — Что у тебя там происходит? — Тут. Женщина. Какая-то женщина. Сказала звонить засранцу. И спрятаться, — через вдохи сказал Сяо Чжань. За дверью взвыло и, кажется, приложилось всем телом. Дом содрогнулся. — Я еду, — звенящим от напряжения голосом сказал Ибо. — Прячься. Ты сможешь спрятаться? Сяо Чжань быстро кивнул. Вспомнил, что Ибо не видит, сказал «да» и отключился. Спрятаться. Ему надо спрятаться. Но куда? Тварь за дверью затихла. И это был очень нехороший знак. Сяо Чжань нутром чуял, что ни хрена не хороший. Потому что огромная тень, выше его раза в два, начала прогуливаться взад-вперёд перед окнами и тихо, ласково даже свиристеть. И когда эта тень сгибалась, то наверху у неё покачивались длинные палки-ветки-провода. Сяо Чжань не знал, что это и дальше хотел бы не знать. Но вот эта хрень была очень похожа на то, что он видел на голове у своей фасолины, у своей маленькой фасолины, с которой уже, ну, нашёл общий язык. А тут это. И впереди что-то мотается. Жвала? Щупальца? Клешни? Что это такое?! Сяо Чжань, казалось, прирос к месту. Не мог двигаться. Только слушал и слушал это свиристение. И в горле пересохло. Если бы он решился сейчас закричать, то не факт, что вышло бы. Тварь замерла у окна. Ну пиздец, отстранённо подумал Сяо Чжань и глянул под стол — забраться в шкафчики? Уместиться среди посуды? Тварь услышит. Если она унюхала, что он с фасолиной, то и там найдёт. Нигде не спрятаться. Так, подумал. Нельзя паниковать. Надо иначе. На цыпочках, косясь на тень за шторами, подошёл к полкам со специями. По стеклу проскрежетало, и Сяо Чжаня передёрнуло — едва сдержался, чтобы не зажать уши. Не до того. Надо спрятаться. Продержаться до приезда Ибо. Но как же Ибо с ней справится? Справится. Они же одного вида. Они жрут друг друга. Не думать. Не об этом сейчас. Сяо Чжань лихорадочно выгребал все пакетики, разрывал их и рассыпал перед собой, на стол и стены. Чихал и доставал следующие, стараясь не допускать и мысли о том, что будет, если он не успеет, и тварь нападёт; что будет, если Ибо не успеет, и тварь нападёт; что будет, если Ибо и тварь встретятся. Не думать, не думать, не думать. Он высыпал всё и, крадучись, начал пятиться в сторону комнат, когда тварь ударила по стеклу, и оно затрещало. Тварь ударила снова, и Сяо Чжань залетел в первую попавшуюся комнату, бывшую, кажется, гостиной, посмотрел в просвет между диваном и полом и стал втискиваться в него. Тварь ударила, окно взорвалось звоном тысячи стеклянных брызг, дом вздрогнул от шмякнувшегося внутрь огромного чего-то, Сяо Чжань дополз до самой стены и зажал себе рот двумя руками, фасолина толкнулась в пупок, и одну руку Сяо Чжань положил на неё, погладил. Так и оставил, когда нечто стало крушить кухню, чихая, кашляя и воя зло, очень зло. У Сяо Чжаня самого свербило в носу, он сжимал его пальцами и надеялся, что тварь, очумевшая от специй, потерявшая нюх, не слышит его. И тут дом содрогнулся от новой твари. Потому что кричали теперь уже на два голоса — утробно, угрожающе. Скрежетали и лязгали, как если бы точились ножи, и сталь ударялась о сталь или напильник. Кто-то кого-то тащил, а этот второй упирался и то плакал, то рычал. Падала мебель, сотрясались стены, и снова кто-то кого-то тащил, а кто-то то плакал, то рычал, пока все звуки в доме не стихли, и битва, судя по всему, не переместилась во двор. Слышалось совсем глухо. А Сяо Чжань переживал. Лежи, говорил он себе, без тебя разберутся. Но переживал. И ещё было интересно. Жуть как. Ты совсем дурной, что ли, взывал Сяо Чжань к себе и полз из-под дивана. Ну блин, отвечал себе же, когда такое ещё увидишь, чтобы рептилоиды на твоём дворе дрались. Последний раз в жизни, не унималось благоразумие. Да хоть и в последний раз в жизни, соглашался Сяо Чжань и пробирался по коридору к расхераченной кухне и расхераченному же окну, где от штор остались только лоскуты на гардине, стекло хрустело под тапочками, а у бассейна пиздились рептилоиды. Огромные богомолы. Или кто-то вроде. Один побольше — жемчужно-серый, но с усами покороче, второй поменьше и с трубчатыми полупрозрачными усами длиннее — ультра-зелёный. И у обоих крылья, как фалды фрака, подрагивали и мерцали, переливаясь сотнями солнечных бликов. А передние лапы-сабли были усеяны острыми зазубринами, с которых уже капало вязкое, тёмное, алое. Богомолы раскачивались друг напротив друга, водили длиннющими усами и бросались в схватку. Зелёный уворачивался лучше, но жемчужно-серый тоже не сдавался и при малейшей возможности норовил приблизиться к дому, да только зелёный не давал — перерезал, взмахивал саблевидными лапами, и жемчужно-серый отклонялся, отлетал за миг до того, как воздух рядом с ним прорезало со свистом. И это было даже красиво. Как танец с саблями. Только рептилоидный. Так вот они какие. Охренеть. Сяо Чжань сполз по боку барного стола на пол и так сидел, глядя то с восторгом, то с ужасом на то, как кружат жуткие и красивые существа. В том, что Ибо зелёный богомол, у него почему-то не возникало сомнений. Потому что именно зелёный всякий раз мешал жемчужно-серому добраться до дома. Но и он уже выдыхался. И всё чаще жемчужно-серый попадал по нему, крича при этом обиженно и зло. Зелёный отвечал не менее обиженно и зло и тут же принимался ласково свиристеть, как уговаривая, упрашивая. Вдруг Сяо Чжань заметил краем глаза смазанное движение на одном из мостков, но не успел понять — показалось ему или нет, как зелёный богомол обхватил двумя саблями жемчужно-серого, прижал к себе, не пуская из захвата, и в этот момент к отставленной ноге жемчужно-серого подбежал доктор Ван и вонзил что-то, надавил и вытащил. Шприц? Доктор Ван? Сяо Чжань аж встал и сощурился, фокусируясь. Зелёный разжал лапы и бережно опустил жемчужно-серого на землю. А тот начал дрожать, идти рябью, скукоживаться, облезать, и вот уже вместо него лежала та самая женщина, которая кричала Сяо Чжаню, чтобы он вызывал засранца. Доктор Ван укрыл её одеялом, поднял на руки и понёс куда-то, кивнув зелёному богомолу. Тот двинул лобастой головой с двумя выпуклыми кругляшами глаз и тоже стал дрожать, скукоживаться, облезать и через пару минут осел на траву бледным и голым Ибо — в длинных порезах, сочащихся кровью, и ссадинах. Кожа его блестела и, кажется, была чем-то покрыта. Он, пошатываясь, поднялся на ноги и пошёл к дому. К Сяо Чжаню. Вот споткнулся о порог, но схватился о дверной косяк и устоял, сделал ещё шаг, и тут уж Сяо Чжань не стал ждать, а подскочил, обнял, поднырнул под левую руку, подставил плечо и повёл вглубь, подстраиваясь под неровную поступь Ибо и его вес. В нос ударило смесью запахов: металлического — крови, резкого травянистого и собственного чистого пота Ибо, вполне себе человеческого. — Я могу идти сам, — хрипло сказал Ибо. Сяо Чжань только поморщился и крепче перехватил его. — Ага, я вижу. — Тебе нельзя тяжести. — Ой, заткнись уже, пожалуйста, — ответил Сяо Чжань и усадил его на тот самый диван, под которым прятался. — Мне и встречаться с тобой нельзя было. — Прости, — сказал Ибо и посмотрел в упор. Сяо Чжань потоптался, стянул плед с кресла, набросил на бёдра Ибо и присел рядом. Ибо выгнул бровь. Я не буду с тобой про это говорить, подумал Сяо Чжань. — Ладно, чего уж, — буркнул, — было круто. — Смотреть, как пиздятся богомолы-переростки? — спросил Ибо и сипло, лающе рассмеялся. Сяо Чжань и не сразу понял, что это смех — думал, кашель, напрягся, что внутренности, не дай Небеса, повреждены. Но Ибо улыбался, пусть и криво, пока не зашипел и не зажал ладонью длинную рану на боку. — И это тоже, — тихо сказал Сяо Чжань и посмотрел прямо. Ибо облизнул бескровные губы, сглотнул и как-то мигом растерял всю самоуверенность. — А что ещё? — так же тихо спросил он. — Тебя надо обработать. Раны, — сказал Сяо Чжань и сам не узнал свой голос — когда он стал таким нежным и просящим? Тогда же, когда стало невозможным прекратить эти душувынимательные гляделки? — Надо, — кивнул Ибо. — Ну… я пойду? — Иди. Знаешь, куда? — Разберусь. Там же, где и у всех? — Где-то там, точно. — Ты?.. — Буду здесь. — Ага. Я сейчас. — Постараюсь не истечь кровью, — сказал Ибо и дрогнул губами в усмешке. Засранец. Этот засранец ухмылялся. Сяо Чжаня тут било микроразрядами, прошивало насквозь и плавило на медленном огне, хотя умом и осознавал, что сначала и впрямь надо обработать, а потом говорить, но как примагнитило. И ведь правда переживал за него, а он шутки шутит. Но, может, потому и шутит, что совсем хреново и не хочет пугать? Поэтому Сяо Чжань только раздражённо цыкнул на него, скрывая за этим разрастающуюся тревожность, и пошёл за водой и полотенцами. Это сперва. Принёс барный стул, водрузил на него кастрюлю с тёплой водой, окунул и отжал белое полотенце. Ибо не сводил с него взгляда и жевал свои губы. Жуй лучше мои, пошутил бы Сяо Чжань в другой ситуации. С другим человеком. Человеком. К горлу подступило тошнотворное, вязкое, горькое. А ведь фасолина тоже. Его фасолина. Я не буду это представлять, не сейчас, подумал Сяо Чжань и прикрыл глаза, переждал подкатившее и сказал Ибо убрать ладонь с той раны, которую он зажимал. Столько крови. И на обивку натекло. Не собирается он истечь кровью, как же. К горлу подступило снова, и в глазах как-то мерзко защипало. Сяо Чжань вдохнул-выдохнул, проморгался, вроде как ресница попала, ну или крошка чего-нибудь. Вот когда под диваном лежал, тогда и попало. Чисто, но не настолько же. Сжал губы, взяла досада на себя. Никогда ведь не боялся вида крови, сам сколько раз и колени разбивал, когда неудачно падал в игре, или кулаки рассаживал в драке, и ничего. Маму только расстраивать не хотелось, и от папы получать за то, что не уберёгся или что разговором решить не смог. А теперь он сам сидел и жалел эту светлую кожу. Шрам же останется. И Ибо всё ждал, наблюдал за Сяо Чжанем, дербанил нитки на пледе, сматывал их между пальцами, отпускал, снова сматывал и вдруг вздохнул, отвернулся, сказал глухо: — Не надо. Я сам. — Нет, я сейчас всё сделаю. Ты же за меня. Ну, за фасолину, конечно, но… — За тебя. И за фасолину. Конечно, — мрачно ответил Ибо. — Иди, отдыхай. Я сам всё сделаю. И порядок потом наведу. — Какой порядок? Ты совсем? Как ты в таком состоянии будешь порядок наводить? Тебя надо обработать и перевязать. И возможно швы наложить, но это уже твой отец, наверное, сделает. — Не надо. Сам справлюсь, сказал же. — Ибо, посмотри на меня? Мы начали не самым лучшим образом, да, я виноват, что сбежал, — частил Сяо Чжань, Ибо фыркнул, но не повернулся к нему. Сяо Чжань мысленно зарядил ему полотенцем по уху и продолжил: — Но сейчас так получилось, что ты пострадал, и твои раны надо промыть, потому что неизвестно, какая там зараза на этих ваших зазубренных лапах. И… — Достаточно. — Ибо… — Я сказал, — Ибо наконец повернулся и тщательно сартикулировал: — достаточно. — Да почему? — Да потому! — передразнил Ибо, выдрал у Сяо Чжаня мокрое полотенце и с силой надавил на свой бок, на вон ту кровавую рану с жуткими рваными краями, насколько помнил Сяо Чжань, схватившуюся уже тонкой плёнкой сейчас. Сяо Чжань открыл рот, чтобы наорать на него, и проглотил все слова вместе с языком. Догнало не сразу. Только когда Ибо протёр полотенцем, а там — ничего. Никакой раны. На её месте была чистая кожа с едва заметным розоватым рубцом — словно шёлковыми нитями вышили гладью. — Ты хочешь знать, что это? — едко поинтересовался Ибо. Сяо Чжань заторможено кивнул и сделал над собой усилие, чтобы не отшатнуться — настолько злым выглядел тот. — Повышенная регенерация. Присущая нашему виду. Уже сегодня вечером от этого шрама не останется и следа. — Ого. Круто, — только и нашёл, что сказать Сяо Чжань. Ну если правда круто. Хотел бы он так. Но Ибо же не прикидывался до этого, когда хромал? — Это же всё равно больно, — сказал Сяо Чжань и уточнил: — больно получать раны. И потом тоже приятного мало, когда заживает. У меня чесались болячки. И когда корочка образовывалась, и когда сковыривал, ну или сами отпадали, и новая кожа чесалась. У тебя? Как? Чешется? — Ужасно, — ответил Ибо и смотрел он иначе. Другое внимание. И губы кривились на одну сторону, но не так. — Тебе было страшно? Прости, — коротко рассмеялся и помотал головой, прочесал волосы, кончики которых слипались иглами, глянул из-под них. — Глупый вопрос. Конечно, тебе было страшно — увидеть такое. — Страшно, — с энтузиазмом подтвердил Сяо Чжань, — страшно интересно. Когда ещё посмотришь на реальных рептилоидов. — Мы не рептилоиды, — с улыбкой возразил Ибо, и Сяо Чжань решил, что вот эта не кривая — его личная победа. — Ага, вы инсектоиды. — Пфф, терпеть не могу насекомых. Я их с детства боюсь. — Ахах, что, реально? А чего так? — Да так. Чуть не обосрался, когда увидел себя таким в зеркале. Лет в десять. Началась перестройка организма, всё такое. Ну и мама с папой после тоже показали. Мне и так-то рассказывали, что мы другие, что прибыли из галактики Холодной Звезды, и что об этом никому нельзя говорить. И что превращаемся. «Людей в чёрном» показывали. Но одно дело просто знать, и другое увидеть в зеркале, когда пошёл поутру отлить. Те ещё впечатления. Прости. — За что? — За то, что втянул тебя в это. — Ну это вроде как обоюдно было. Ты не заставлял. Так получилось. — И всё же. Прости. Тебе было страшно. Из-за меня. Из-за нас. Того, кто мы. Какие мы. — Мне было страшно. Не из-за тебя. Мне было страшно за тебя. И за твою маму. Это же твоя мама? Как она? С ней всё будет нормально? Ибо кивнул и сделал сложное лицо, а Сяо Чжань подумал, что это в сущности как прыгать с пирса. Надо решиться всего на один шаг. Отринуть все страхи, не слушать, как колотится сердце, и прыгнуть в прохладную воду, нырнуть с головой и, удерживая воздух, плыть к поверхности, сквозь клубы золотистого песка, поднятые со дна, к светлым лучам, рассеивающим это тёмное. И Сяо Чжань решился, а теперь смотрел, как меняется что-то в лице Ибо, как оно становится мягче и беззащитнее. Никакой он не монстр, обычный перепуганный парень. Обычный перепуганный, уставший после схватки с огромным богомолом, парень. С самыми тёплыми глазами. И вот опять спрятался за ресницами, поизучал пятна на теле и, оттирая засохшую кровь на бицепсе, спросил деланно-равнодушно: — Почему? Почему тебе было страшно за меня? — Ну фасолина же останется без отца, как можно такое допустить? — сказал Сяо Чжань и медленно потянул полотенце из его пальцев. Ибо посмотрел удивлённо, но всё же отдал, откинулся на спинку дивана, чуть запрокинул голову и, скосив взгляд на Сяо Чжаня, ответил: — У неё останется ещё один отец. Ты. А значит ей будет круто. — Не так круто, как с тобой. — С тобой в разы круче. Ты сечёшь в мемологии, — и бровями вверх-вниз сделал. — Что? В какой мемологии? — засмеялся Сяо Чжань. — Я всего раз отправил тебе мем! Всего раз! — Зато какой! Всего раз с тобой, и тот незабываемый! Такой уж этот гэгэ. — Ван Ибо! — Сяо Чжань! — Ты невозможен. — Нет, ты, — Ибо растянул губы в ехидной улыбке. — Ладно. Уговорил, твоя взяла. Я невозможно крутой, — Сяо Чжань похлопал его по плечу и нехотя убрал руку. — Нет, невозможно крутой — это я, — довольно заявил Ибо, расхохотался, но тут же зашипел, когда Сяо Чжань от души стукнул его по боку. — Ой, прости-прости, — запричитал Сяо Чжань, склонился к пострадавшему месту и стал дуть на покрасневшую кожу. Зарядил не по рубцу, выше, но всё же. — Ты что делаешь? — севшим голосом спросил Ибо, и Сяо Чжань посмотрел на него снизу вверх. — Дую. — Это я вижу. Зачем? — Чтобы не болело. — Ты неправильно делаешь, — заикаясь, сказал Ибо, и Сяо Чжань нашёл это очаровательным. Изогнул шею, подул снова и спросил, глядя в глаза: — А как надо? — Поцеловать, где болит? — неуверенно спросил Ибо и шумно сглотнул. Сяо Чжань проследил движение кадыка и чуть было не спросил, не болит ли у Ибо там, и если не болит, он может сделать, чтобы болело: укусить, а после и подуть, и поцеловать, и всё что угодно. Пересилил себя, кивнул со всей серьёзностью, на какую был способен и склонился ниже, но Ибо пересел дальше, закусил нижнюю губу и, что-то там себе надумав, встал, подхватил плед и замотался в него плотнее. — Я пойду, — сказал, не глядя на Сяо Чжаня, который не понимал, что на него вдруг нашло. — Куда? — Домой. — В таком виде? — У меня в машине запасная одежда. Переоденусь там. — Ибо, что случилось? — Ничего. Тебе надо отдохнуть. Я… я потом пообщаюсь с фасолиной. Как она, кстати? — Нормально. Лучше скажи, почему ты так резко засобирался? Что я сделал не так? — Это я. Я сделал не так. — Ибо? — Я же монстр для тебя. Не земной. Не человек. Не симпатичный не земной не человек. — Ты очень симпатичный. Красивый даже. — Но не человек. — С чего вдруг тебя это стало заботить? — Всегда заботило, — сухо бросил Ибо и двинулся к выходу, обходя по дуге Сяо Чжаня. Но тот преградил ему путь. Ибо шагнул в другую сторону, Сяо Чжань ступил и туда. Да не может быть, думал он с подступающим заполошным восторгом. Неужели это вон из-за того диалога так загнался? — Слушай, если ты так из-за того, что я с кем-то встречался, то я ни с кем не встречался. Я тебе просто так ответил. Хотел позлить. Прости. Я пытаюсь справиться с тем, что со мной происходит, но мне не сразу и не всегда даётся. Я просто с другом собирался встретиться, мы с ним со школы дружим, ничего такого. Но всё равно не пошёл никуда вчера. Не хотел, не было настроения. Да и если бы пошёл, ничего не было бы. Мы просто друзья. Даже не знаю, почему я оправдываюсь перед тобой, фасолина же ни к чему ни тебя, ни меня не обязывает, но… «Но я хочу, чтобы ты знал — я думал о тебе. Давай попробуем общаться не ради фасолины, а ради… ну… нас?», — хотел сказать Сяо Чжань. Не успел. Ибо прервал его. — Действительно. Зачем бы тебе оправдываться передо мной? Кто я тебе? Почти никто. Если бы не фасолина, ты бы и не вспомнил про меня, а так вроде как приходится. Я не могу изменить свою суть, никто из нас не может. С чего вдруг меня это заботит? И правда — с чего? — Ибо горько усмехнулся. — Я не понимаю… — Я! Я пытаюсь тебя понять, и мне становится жутко от того, во что я превращаю твою жизнь. Мне жутко от того, кто я для тебя. И от того, что это так и останется. Я не хотел тебе показывать. Но пришлось сегодня. Я просил тебя спрятаться, мать просила. Зачем? Почему ты не послушал? — Ибо предпринял ещё одну попытку обойти Сяо Чжаня и не преуспел. Поэтому стоял и смотрел за его спину. Сяо Чжань обернулся. В раскуроченную кухню. Вздохнул, повернулся к Ибо. — Ибо? Ибо, посмотри на меня? — Ну? Что ещё? — Ты красивый, Ибо. Это было жутко и красиво. Как танец с саблями. Завораживающе. Так я думал, когда увидел вас. И вы были красивые. Оба. Я бы хотел нарисовать вас. — Ты спятил. — Не исключено. Я бы совсем не удивился. Но я говорю правду. Ибо? — Признайся, тебе просто нравится произносить моё имя? — криво улыбнулся Ибо. В самое сердце, подумал Сяо Чжань. — Да, неплохое, — сказал. — Неплохое? — наигранно возмутился Ибо, — да оно лучшее. После того, какое будет у фасолины, разумеется. — О, так мы подошли к выбору имён для фасолины? И ты уже всё решил? — Ага. Хочу, чтобы его выбрал ты. — Даже так? — восхитился Сяо Чжань, — ну так… а ты… останешься… сегодня? Помочь мне с уборкой. Собирался. А тут много. Мне самому и не справиться. То есть, справиться, но не сразу, а вдвоём всё быстрее, и… «И вообще это не я натворил, не мне и убирать, тем более что уборка не моя сильная сторона», — думал Сяо Чжань, но не решался озвучивать, завис на опасной «и». Напомнить Ибо про богомолов, и он опять сделает каменное лицо, завернётся ещё плотнее в одеяльную тогу и бросит холодное «достаточно». А Сяо Чжаню не хотелось оставаться сегодня одному в развороченном доме, переживать случившееся в одиночку. И фасолина, опять же. — И с фасолиной пообщаешься, — сказал Сяо Чжань. — С фасолиной? — уточнил Ибо с плохо скрываемым скепсисом. — С фасолиной, — посмотрел настолько честными глазами, насколько умел, Сяо Чжань. Ибо хмыкнул. — Ну разве что ради фасолины. Только схожу к машине, переоденусь. — И не сбежишь? — Я же не ты, Чжань-гэ, — крикнул Ибо уже в дверях. Вот же засранец, с нежностью подумал Сяо Чжань. А всё же немного саднило. «Ну разве что ради фасолины». Ладно, может, оно и к лучшему. Будут друзьями. Самыми дружескими друзьями. Тогда и врать никому не придётся, только себе. Фасолина робко стукнула его по печени. Да, сказал Сяо Чжань и погладил там, да, ты права.