Значит, кто-то в нём живёт

В чёрных шортах выше колен и нежно-зелёной майке с широкими проймами. В таком виде Ибо вернулся помогать Сяо Чжаню, а тот малодушно подумал, что в покрывале с дивана он выглядел более одетым, чем в этом. Ну в самом деле, воображение будоражило только так и хотелось дорвать уже проймы, потому что никуда не годится, когда вот-вот и станет видно чуть больше, но всё никак. А Ибо ещё, как специально, наклонялся очень правильно, так, что ткань шорт натягивалась и… и дальше Сяо Чжань шёл пить холодную воду, составлять уцелевшую посуду и не смотреть на Ибо. Не смотреть, говорил он себе, но нет-нет, да соскальзывал взглядом, обжигался о вопросительный и недоумённый и отворачивался к осколкам, своего равнодушия в том числе, тащил веник с совком, собирал, глядел только вниз, чтобы не пропустить ничего, но в поле зрения оказывались светлые ноги, покрытые редкими волосками. Сяо Чжань невольно изучал густо заросшие свои, вспоминал, как они впервые разделись друг перед другом и как после лежали, Ибо издавал восторженное «вау» и вёл носом по дорожке от пупка и к самому паху, возвращался и легонько дул, снова вёл носом, трогал губами, спускался ниже, высовывал язык, вылизывал, и Сяо Чжаню становилось жарко, очень жарко, а за окном валил крупными хлопьями снег, в камине трещали поленья, и Ибо целовал и посасывал его, пока не начинал задушено кхекать. Сяо Чжань обеспокоенно приподнимался на подушках, а Ибо невозмутимо убирал с языка что-то. Мелкий волос. Сяо Чжань закрывал лицо от смущения, валился обратно, но Ибо разводил его руки, заглядывал в лицо, говорил, что ему нравится, очень нравится, что лао Сяо такой мужественный, такой ух, и он вообще так-то больше по мохнатым персикам, чем лысым. На этом моменте Сяо Чжань всхлипывал от смеха, пытался снова закрыться, но Ибо держал его руки крепко, а в тёмных глазах отражался огонь от камина. — Что? — спросил Ибо и вырвал Сяо Чжаня из воспоминаний. К ушам тут же прилило горячее. Нет, ничего, помотал Сяо Чжань головой. Ну ладно, пожал плечами Ибо и принялся поднимать поваленный шкаф, но вдруг его повело и подкосило. Сяо Чжань только и успел, что вскрикнуть, как тот уже упал на спину и теперь лежал, хватая ртом воздух. — Да что с тобой такое? — подскочил к нему Сяо Чжань и опустился рядом, потрогал щёки и лоб: прохладные и влажные, губы совсем бледные. Ну да, регенерация регенерацией, а кровь он всё же потерял. — Ничего, я просто решил немного полежать. Можно? — Ибо изобразил улыбку, но получилось так себе. Можно, кивнул Сяо Чжань и лёг тоже. Плечом к плечу. Пол они уже вычистили от стекла, так что можно было не беспокоиться. В солнечном воздухе над ними кружили пылинки, и можно было представить, что это снежинки, как тогда, а из пустой оконной рамы тянет не прелой травой и теплом наступающего лета, а разгорающейся древесиной и дыханием пламени. — Не лежи здесь, простудишься, — негромко сказал Ибо. — Как я могу? Ты же рядом, — ответил Сяо Чжань, повернул голову к нему и встретился глазами. Ибо всё это время смотрел на него. Всё то время, что Сяо Чжань пялился в потолок, фантазировал про пылинки-снежинки, Ибо смотрел… на него? — Из меня такая себе печка, — возразил Ибо. — Я помню другое. Ибо хмыкнул, но не отвернулся. И что теперь, думал Сяо Чжань. Его реплика. А он молчит. Или это и есть ответ? Какой? Давай же, кинь мне мячик, сделай подачу, чтобы я мог отбить, и мы бы продолжили это. Ибо опустил взгляд и, облизнув губы, закусил нижнюю. Сяо Чжань проследил движение языка, приоткрыл рот, и Ибо отвернулся. Стоило больших усилий запечатать вздох разочарования, но отлично получилось начать злиться на себя за то, что размяк. Насколько было проще тогда: обменялись взглядами в баре отеля, Сяо Чжань подошёл, спросил, свободно ли и, получив уверенный кивок, представился, напомнив, что виделись на трассе. Они обсуждали весь вечер фильмы, играя в «а ты смотрел этот?», жарко спорили и ещё жарче целовались потом, когда поднялись в номер. Они оба знали, чего хотели, и всё было предельно честно. Если не считать отсутствие ответов на невысказанные вопросы и бегство после. — Ни о чём не хочешь меня спросить? — спросил Сяо Чжань у пылинок перед собой. Они кружились и кружились, на газоне включились разбрызгиватели, а Ибо всё молчал. Давай же, думал Сяо Чжань, спроси меня сейчас. — Почему фасолина? Почему ты так зовёшь его? Ну или её, — выдал наконец Ибо. И Сяо Чжань приподнялся на локте и недоверчиво посмотрел: ты серьёзно? У тебя есть возможность спросить всё, что угодно про меня, а ты спрашиваешь про фасолину? Но Ибо сделал бровями вот так: типа ты сам дал мне волю, я и выбрал. — Ну ладно, — Сяо Чжань подложил согнутую руку под голову, — сначала я думал, что это арбуз. — Арбуз? — покосился на него Ибо. — Арбуз, — авторитетно заявил Сяо Чжань, — потому что я пиздец как хотел арбуз. Я и сейчас временами его хочу, хотя пока не сезон, но как же хочется, жуть просто. А ещё беременные. Они выглядят так, будто съели арбуз. И никто не делится. Съели в один присест, такие — хааааам, и проглотили. А потом… — А потом? — А потом я звал его бугорок. — Бугорок? — Ибо улыбнулся одной стороной рта, но Сяо Чжаня и от этого расплющило. — Бугорок, — мягко сказал он, глядя в смеющиеся глаза Ибо, — потому что он так выперся к середине моего живота, как выгнулся и встал бугорком. То ли пятка это была, то ли локоть. — Пятка… локоть… — медленно повторял Ибо и, казалось, его вот-вот заклинит. Сяо Чжань усмехнулся. — Да, я тоже был в шоке. Я и сейчас временами. Ты такой лежишь, а внутри тебя проплывает что-то то в одну сторону, то в другую, то драться начинает — тесновато там, видимо, вот он и распихивает мои внутренние органы в стороны, расширяет квартиру. — Я… — Ибо нервно облизнулся, — я хотел бы посмотреть. Если позволишь. — Ну, отчего бы нет? Мы вроде как договорились, что ты будешь общаться. Сегодня и посмотришь, если фасолина соизволит. Но она обычно к ночи растанцовывается. — Это у неё от меня. Я тоже люблю танцевать. — Вы смотрите-ка, кто возгордился, — коротко рассмеялся Сяо Чжань. Ибо почесал за ухом, ухмыльнулся и кивнул. Приподнялся на локте, подпёр голову кистью и теперь опять смотрел на Сяо Чжаня так, как до этого на диване, и почти так, как в ту первую их ночь. Но Сяо Чжань видел: что-то не пускает, не даёт. И вновь корил себя за то, что ушёл тогда, так и не спросив. — Так почему фасолина? — Ибо показал глазами на живот Сяо Чжаня, прикрытый футболкой. В таком положении — лёжа на спине — и не особо выдающийся, так, слегка. — Когда увидел впервые на УЗИ, у неё были отростки, усики такие, как у планктона из Спанч Боба скорее, но у меня возникла ассоциация с фасолью, хотя она и не выглядит так, она же в стручках, а потом без никаких усиков. — У неё и не будет. На следующем УЗИ посмотришь. Уже сформируются пазухи метаморфов, в которых это всё будет прятаться. А потом… я буду рядом и буду объяснять лучше, чем мои родители мне. Но у меня всё же есть надежда, что она будет неполным метаморфом. Или, как ты сказал, инсектоидом. Мы ведь пока не знаем, кто ты. — А если, — Сяо Чжаню вдруг стало страшно, — если я вообще что-то ужасное, и она… этому… — он понизил голос до шёпота, — нельзя? Ну как во всех этих фильмах? — Исключено, — Ибо упрямо двинул подбородком, — если бы ты был чем-то, как ты говоришь, «ужасным», — Ибо скривился как от кислого, — ты бы уже знал это, прошёл в период полового созревания или раньше, но ничего такого не было, насколько я понимаю. Ты что-то другое, Чжань-гэ. Что-то более близкое людям этого мира, чем такие, как я. Ибо изобразил губами грустную скобку и опять лёг, повозился, устраиваясь и, надеялся Сяо Чжань, пытаясь быть ближе, хоть и не касался плечом плеча. И на полу как будто сквозило. — Ты нормальный, Ибо, — прочистив вдруг запершившее горло, сказал Сяо Чжань. — И мама твоя хорошая. Она пыталась меня уберечь. Кричала, чтобы я спрятался и вызывал тебя. — Засранца, — улыбаясь, протянул Ибо. — Засранца, — подтвердил Сяо Чжань. И тут Ибо пошевелился, продвинулся всего на волос, но плечу стало теплее. Сяо Чжань задержал дыхание, а Ибо айкнул и сел. Сяо Чжань поднялся за ним. Что такое, спросил. Ибо вытащил из правого плеча осколок размером с ноготь, приподняв верхнюю губу, порассматривал, встал, прошёл к раковине, смыл кровь и лишь после этого выкинул в урну. Промыл сочившуюся красным царапину, недовольно скривился на испачканную майку, поводил глазами, открыл дальний от раковины шкафчик, вытащил небольшой белый ящичек и принялся в нём рыться. — Что ты ищешь? — спросил Сяо Чжань. — Надо продезинфицировать. — Зачем? У вас же регенерация. — Не в этой форме. Бесследно проходят только те ранения, что получены в исходной форме. Но если в исходной форме тебе оторвали голову или ногу, то никакая регенерация не поможет. Оторвали голову — всё, каюк, финита, зе энд. Ну, ты понял. А всё остальное как у людей. Поэтому нам нужны свои врачи, свои биологи, свои специалисты во многих сферах. — Почему ты говоришь, что это исходная форма, если большую часть ты — человек? Ибо, кажется, нашёл то, что хотел, потому что убрал коробку, очистил от обёртки стерильные марлевые тампоны, открутил крышку с тёмной бутылочки. Пахнуло спиртом. Ибо ливанул на тампон, приложил к плечу и шумно выдохнул сквозь зубы. — Сяо Чжань. Мне нормально от того, кто я. Это тебе не нормально. И пока ты не изменишь это отношение, нам будет сложно. Но я не виню тебя, я бы тоже охренел, если бы Чужой вдруг стал реальностью. — Ты не Чужой, и я не… — Ладно, хорош, не мучай себя. Ты ведь только встал, когда всё это началось? И не завтракал, наверняка? Я бы тоже чего-нибудь перекусил, если ты не против. И наконец помылся бы. Солнце клонилось к закату, раскрашивало всё в золотисто-розовый. Сяо Чжань полулежал на шезлонге у пустого бассейна и смотрел на то, как ветер ласково перебирает карамельные пряди на макушке Ибо, разговаривающего с его животом. С фасолиной. Ибо держал ладонь, но не прикасался пока, и фасолина сама тянулась к нему, выпячивалась то в одном месте, то в другом. Ибо поднимал взгляд на Сяо Чжаня, и тот неуверенно поднимал одно плечо и опускал всё же. Ибо невыносимо медленно зависал пальцами, Сяо Чжань не отказывал себе в удовольствии любоваться ими и замирать от того, как они подрагивали, и как Ибо приоткрыл рот, восторженно смотря на живот. Но Сяо Чжань никогда не отличался железным терпением, поэтому он перехватил Ибо за запястье и прижался животом к его ладони. Ибо выдал одну из своих ухмылок, глянул хитро из-под чёлки и заговорил с фасолиной, а Сяо Чжань так и не понял — это его сейчас развели, что ли? Знать бы ещё, о чём Ибо беседует с фасолиной. А так только смотреть, как двигает губами, смешно дует щёки, чему-то улыбается и так увлечённо что-то рассказывает, что взять бы и поставить на паузу. Всё это. Не только плейлист. Но телефон экраном вверх тут же, между ними, и выключить незаметно от Ибо не получится. Поэтому только смотреть и умиляться, говоря себе, что вообще-то надо злиться. Он так-то тоже хотел послушать, хоть и, нет-нет, да подшучивал над Ибо, спрашивая, как это будет, вываливал язык и делал «буэээ», смеялся и говорил, что терпеть не может все эти сюси-мюси, нежности всякие, «давай, вот, лучше ужастик посмотрим? «Зеркала», например. После ужастиков так хорошо спится». Ибо молча слушал, а когда у Сяо Чжаня иссякал фонтан вдохновения, скептично изгибал бровь и выдавал многозначительное «ну да-ну да, а я Бэтмен». Тогда Сяо Чжань притворно изумлялся, двигался к нему, заглядывал доверительно в лицо и спрашивал: «Что, тоже любишь носить трусы поверх лосин?», но Ибо нагло ухмылялся, склонялся к самому лицу, отвечал низким голосом: «Предпочитаю вообще без них», вставал и уходил следить за работой мастеров, приехавших вставлять новое стекло в оконную раму, а Сяо Чжань сидел и выдавливал смех, что вот же хитрый, слинял до того, как прозвучал бы следующий вопрос, ну потому что как не уточнить — без трусов или без лосин? Теперь же смотрел на то, как Ибо общается с фасолиной, и думал: довыпендривался. Вот что ему стоило не изображать испанский стыд, а честно сказать: так, мол, и так, мне, конечно, дико, пиздец просто неловко, но я хотел бы послушать? Потом-то, когда Ибо всучил ему наушники, Сяо Чжань понял, что натворил и заявил, что всё окей, он потерпит, раз такое дело, никто никого не смущает, это необычно, и у меня никогда такого не было, чтобы кто-то с моим животом разговаривал, только с членом, да и то, в порядке игры… и вот примерно тут Сяо Чжань остановился, посмотрел на Ибо виновато, ожидая реакции, но тот заржал, и Сяо Чжаня как-то отпустило. Но подслушивать ему всё равно не дали. С другой стороны, может, Ибо так только лучше — свободно говорить, не опасаясь пренебрежительного фырканья, закатывания глаз и вываливания языков? И ведь фасолина сначала молчала. Сяо Чжань ещё сказал, что рано, солнце не село, он спать не собирался, надо ночью. Трогать живот. И вот это всё. Ибо пожал плечами, дал Сяо Чжаню наушники и телефон, предложил выбрать музыку и слушать, потому что общение — это личный процесс, и он не хочет никого смущать. Ты не смущаешь, возразил Сяо Чжань, но Ибо так посмотрел, что Сяо Чжань поднял примирительно руки, забрал наушники, открыл плейлист, запустил и показал: смотри, я весь вот тут, подслушивать не буду, не смогу, общайся, если тебе именно вот так надо. Общайся, ага. Показал мстительно язык и сделал вид, что ему и не надо вовсе. Фу все эти нежности. Они с фасолиной не такие ни разу, это Ибо там выдумал чего-то. — Чжань-гэ, а Чжань-гэ, — спросил Ибо перед тем, как Сяо Чжань нажал play, — ты точно старше меня? — А что? Сомневаешься в моей мудрости и опытности? Ибо хмыкнул, надел Сяо Чжаню наушники, постоял над ним, улыбаясь и выразительно глядя на обложку песни Стефани Сан, и запустил музыку. Это ни о чём не говорит, не менее выразительно смотрел Сяо Чжань, а потом махнул рукой и решил расслабиться. Выходило не очень. Потому что Ибо трогал его живот, поглаживал кончиками пальцев так, что тепло расходилось по всему телу, а член… да, его тоже чрезвычайно интересовало происходящее. И шорты были, конечно, свободными, но вот Сяо Чжаню уже была заметна эта заинтересованность. А похрен, дал себе волю. Буду расслабляться и получать удовольствие. Я не виноват, это всё физиология. Пока получалось лишь мучение. Потому что Сяо Чжань смотрел на Ибо, Ибо смотрел на фасолину, фасолина тянулась к Ибо. Я — чужой на этом празднике жизни, хотелось патетично воскликнуть Сяо Чжаню, хихикнуть ещё, но это значило бы нарушить то хрупкое, что установилось между ними. Поэтому он слушал, как Стефани Сан переживает о том, кто погружается в пространство холодного Млечного Пути — достаточно ли там света, который бы согрел его? Достаточно ли света во мне, чтобы любить фасолину, думал Сяо Чжань. Вдруг я не смогу? И как тогда? Но Ибо улыбался так ярко, что у Сяо Чжаня слезились глаза. Это солнце. Всё солнце. Уничтоженное уже заботами этого дня завалилось на спину за горизонт, дрогнуло лапами и взорвалось алой кровью, заляпало ею крыши сыхэюаня, верхушки деревьев и плиты бассейна. «Мне по-прежнему хочется петь для тебя», — делилась Стефани Сан. Мне по-прежнему хочется смотреть на тебя, тоскливо думал Сяо Чжань. И чтобы ты смотрел на меня — человек, прибывший из галактики Холодной Звезды. У нас холодный Млечный Путь, у тебя Холодная Звезда, которой ты никогда и не видел, которая для тебя вроде легенд о сотворении мира для нас. Для нас. Вхожу ли я в это «нас», спрашивал себя Сяо Чжань. Где та звезда, на которую смотреть и вздыхать об утерянном? Ибо прекратил его касаться и теперь немного раскачивался, медленно двигая губами. Поёт он там, что ли? Послушать бы. Сяо Чжань сделал вид, что заснул и слегка съехал по шезлонгу, уронил одну руку, а вторую — рядом с телефоном. Ибо вроде и не смотрел в ту сторону. Сяо Чжань же взмок, несмотря на надвигающуюся ночную прохладу. Предстояло провернуть целую операцию — разблокировать телефон, выключить музыку и всё это так, чтобы Ибо не заметил. Да как же не заметить, если экран будет светиться? Задача не из лёгких, но и Сяо Чжань не из тех, кто привык отступать. Поэтому он пополз пальцем, зацепил телефон и перекинул его экраном вниз. План казался вполне реализуемым на этапе продумывания. Что могло пойти не так? Переусердствовал. Телефон грохнулся с шезлонга и оторвался от провода наушников. Айя, подумал Сяо Чжань, но открывать глаза не стал. На всякий случай. Мало ли что могло присниться, с чего такие резкие движения. Да хоть те же богомолы. А он спит, да. И вздрагивает во сне. Ибо не пел. Он тихо посмеивался. Анекдот фасолине рассказывал? Сяо Чжань обратился в слух, пусть наушники малость глушили звуки. Но вот Ибо их снял, заправил Сяо Чжаню волосы за ухо, приблизился к нему и сказал тихо: — Я не поведусь. У тебя дыхание и сердцебиение не того, кто спит. Давай, вставай, я провожу тебя в дом. Ночи пока холодные. Сяо Чжань приоткрыл один глаз и зло посмотрел им на Ибо. Тот дёрнул уголком губ и развёл руками: ну извини. — Мог бы и подыграть, — сказал Сяо Чжань, вставая. — Не в моих правилах. — Ты всё равно играешь нечестно, — парировал Сяо Чжань. — Почему это? Это не я пытаюсь нарушить уговор и подслушать обманом. — На твоей стороне преимущество! Ты же… — Сяо Чжань замялся, Ибо вопросительно поднял бровь. — Я же кто? Договаривай, Чжань-гэ. — Невозможно крутой самовлюблённый пиздюк, — заявил Сяо Чжань, тыкая его при каждом слове пальцем в грудь. Ибо схватил его за руку, Сяо Чжань занёс вторую, Ибо поймал и её, свёл их крест-накрест и ухмыльнулся. — Да нет, вроде вышел уже из возраста пиздюка. Точно говорю тебе, вышел. — Некоторые не выходят никогда. — Ага, например, один гэгэ, который смотрит Спанч Боба и боится признаться себе в том, что ловит кайф от романтических песен и всякой милоты. — Что ты имеешь против Спанч Боба? — Ой, совсем ничего. Я-то честно признаюсь себе во всём, чего боюсь и чего хочу. — Я тоже! — Нервная собака, да, Чжань-гэ? — сказал Ибо и заржал. Громко, гыкая, не выпуская рук Сяо Чжаня из своих. Сяо Чжань держался-держался и тоже заржал. Сгибаясь от хохота, попробовал наступать на Ибо, но тот улыбался и теснил его спиной к дому. А Сяо Чжаню вдруг захотелось поддаться, проиграть, сопротивляться так, чтобы случайно не вырваться. Разрывались цикады, солнце совсем сдохло, а подсветка во дворе ещё не проснулась. Ибо дотолкал Сяо Чжаня до стены дома и, казалось, почти не дышал. Только смотрел. И Сяо Чжань смотрел тоже. Я сейчас реанимирую солнце, взорву новую вселенную, укушу тебя за нос, если ты отпрыгнешь, думал он и рук больше не вырывал. Так и стоял с заведёнными в разные стороны. — Тебе нельзя здесь больше оставаться, — сказал Ибо, и Сяо Чжань едва подавил желание вцепиться ему в шею, прямо в этот судорожно подскочивший кадык. — Почему? Я только освоился. — Мама знает, что ты здесь. Она не хочет тебе вреда, но инстинкт сильнее. Она будет принимать специальные препараты, но… я боюсь не успеть в следующий раз. — Ты успеешь. Ты же невозможно крутой. — Я… нет. У меня предложение. — Какое? — Поехали ко мне? — Типа она не знает, где ты живёшь? — Не знает. — Я подумаю. — Подумай сейчас. — Сейчас я хочу спать. Я устал и хочу спать. Отпусти меня, пожалуйста, — сказал Сяо Чжань и дёрнул руками, Ибо разжал их и отступил на шаг, ещё на шаг, развернулся и пошёл внутрь дома. — Эй, ты куда? — крикнул Сяо Чжань. — Спать. — Ты не поедешь домой? — Не, я устал и хочу спать, — довольным голосом отозвался Ибо. Да чтоб тебя, подумал Сяо Чжань и, потирая ноющие запястья, тоже пошёл в дом. Если этот инсектоид ляжет на диване, я его лично порублю в инсектоидную капусту, кровожадно сказал он себе. Кровожадно осушил целый стакан воды и пошёл проверять — рубить в капусту или дать ещё пожить. Вредный и противный. Бесячий. Невозможный. Невозможно красивый инсектоид. Спал на диване. Неразложенном. Как был в одежде, так и повалился. Действительно устал. И во сне лицо его казалось мягче: губы, нос, брови, сомкнутые веки. Сяо Чжань опустился рядом, сложил локти на край дивана, а на них голову и считал ресницы, прислушивался к мерным вдохам-выдохам, разглядывал едва видные волоски на шее, заметил два прыщика у виска и восхитился. Тут же сказал себе, что он, должно быть, спятил. Это всё гормоны, точно гормоны, уцепился за возможную причину и продолжил дальше безнаказанно разглядывать спящего Ибо. Подумать только, у него всё это могло быть вполне легально, если бы тогда не испугался нахлынувшего чувства и не сбежал. А могло и не быть. Они бы повстречались какое-то время и разбежались, наскучив друг другу или устав друг от друга, или ещё что приключилось бы, и эти «бы» сыпались и сыпались, загромождая всё. Да, я опять загоняюсь, хмыкнул Сяо Чжань, отжался от дивана, посмотрел ещё раз на Ибо, поискал глазами по комнате, взял плед, укрыл спящего и пошёл к себе. Сна всё не было. Крутился так и этак. Докрутился до того, что проснулась фасолина, лениво проплыла из одного края в другой, пару раз попиналась и затихла. А Сяо Чжань встал, прошёл на кухню, налил воды в стакан и не столько пил, сколько смачивал губы. Глядел в тёмное небо, подсвеченное фонарями у мостков, и всё думал, что его ждёт, что ждёт их, и опять накатывало тошнотворное, страшное, опять бросало в холодный пот при мысли о том, что внутри него кто-то живёт, и этому кому-то когда-нибудь придёт время выйти. Доктор Ван, конечно, уверял, что это не будет как в тех фильмах, в которых подсаженная личинка просто выгрызает путь наверх из чрева жертвы, но можно ли ему верить? Вдруг это тоже следствие каких-то гормонов, из-за которых так хочется верить всему, что говорят доктор Ван и его сын? Хватит об этом думать, решил Сяо Чжань, сполоснул стакан, убрал его в сушилку, пошёл спать, и вдруг под ногами что-то хрустнуло. Сел на стул, осмотрел тапок: стеклянная крошка. И как проглядели? Всё же ведь и вымели, и контрольно пылесосом прошли, и новые окна вставили, но вот оно — стекло. Мелкое. И заметное только если сильно приглядываться. Всё это хуйня и ничего не значит, сказал Сяо Чжань в голос, посмотрел по сторонам, ещё раз озвучил про хуйню, выбросил стеклянную крошку в мусорку и категорично двинулся в сторону спальни, но когда миновал гостиную, не удержался и завернул: Ибо спал, свесив руку и ногу с дивана, плед сполз на пол. Сяо Чжань поднял, снова укрыл и, поборов желание улечься рядом, вернулся в свою кровать. Потому что вдвоём на диване тесно и вообще — фу все эти нежности. Сон наконец срубил, но лучше бы не, потому что снились богомолы-переростки, и жемчужно-серый отрывал голову зелёному, смачно жевал золотистые сетчатые глаза, те взрывались стеклянной пылью, превращались в холодные звёзды, и Сяо Чжань натурально замерзал, хоть и не видел себя — где он в этом космическом ужасе. Кажется, был одной из тех микроскопических стеклянных звёзд, что некогда сияли в глазах зелёного богомола, а теперь блуждали в темноте одиночества за сотни световых лет друг от друга в то время, как челюсти жемчужно-серого двигались со звуком пустых жестяных банок, вдавливаемых ботинками в землю забавы ради. И вот уже жемчужно-серый шёл на баночных каблуках, вёл за жемчужно-серую лапу богомола поменьше, они взбирались на тело поверженного зелёного, скользили по изумрудной крови и, взметнув фалды-крылья, кружились в танце, а Сяо Чжань ничего и не мог, только стремиться к тому, кого опоздал любить. Вот это во сне понималось ярко, остро и впивалось в сердце не хуже стекла. Но добраться, чтобы утащить хотя бы то немногое, что осталось, не выходило, словно кто пригвоздил к чёрному полотнищу и приказал сиять. Но как же? Чем? У него же ничего больше не осталось, он всё потерял. Сяо Чжань рвался и рвался, как вдруг сам превращался в огромного богомола, и теперь уже он пожирал Ибо, отрывал ему голову, выпивал изумрудную кровь, а брюхо всё росло и росло, и всё требовало и требовало больше и больше, и вот уже Сяо Чжань выходил на улицы Пекина, крушил дома, сминал машины, цепляя их на манер каблуков, люди в страхе разбегались, крича, что он урод, пузатый урод, и даже Цзэси отворачивался от него. «Ты здесь как вообще?» — громыхал ему Сяо Чжань, но тот только в ужасе закрывал глаза и бежал. Короче, это был бред. Сяо Чжань устал смотреть его и, проснувшись под утро, плюнул на всё, чего он там хотел и не хотел из себя изображать, поднялся с твёрдой целью — пойти и лечь рядом с Ибо, обнять его, притиснуть к себе и держать крепко, чтобы, когда проснётся, заглянуть в его глаза и убедиться, что все звёзды на месте. Но когда сходил в туалет, отлило как-то и от сердца. Поэтому он постоял у дверного косяка, полюбовался на спящего Ибо, умилился тому, что плед снова оказался на полу. Подошёл, набросил его, послушал ровное дыхание, показал мысленный фак ночным кошмарам и встретился с внимательным взглядом Ибо. Совсем не сонным. — Подумал, что тебе холодно может быть, — сказал Сяо Чжань. Ибо мягко улыбнулся. — Правильно подумал. Иди сюда, — протянул руку, ухватил Сяо Чжаня за бок и стал тянуть к себе. Ну ладно, решил Сяо Чжань, ну ладно, полежать вот так немного можно. И позволил увлечь себя, устроился в коконе из рук и согнутых ног, пристроил свои замёрзшие стопы на горячих стопах Ибо, повозился и вздрогнул, когда позвонка на шее коснулось прерывистое дыхание. Подумалось, что если сейчас немного прогнуться в пояснице, то можно попробовать ощутить… а ещё что Ибо наверняка чувствует, как быстро бьётся сердце Сяо Чжаня, не может не. И так трудно стараться дышать спокойно, изображать полудрёму, делать вид, что происходящее нисколько не волнует. Но как оно может не, когда широкие ладони обхватывают поперёк груди и живота, так близко, что, кажется, сдвинь Ибо чуть-чуть пальцы, поверни в другом направлении, и вот он, друг Сяо Чжаня, готовый к труду и обороне, привет, хеллоу, хау а ю, айм файн, но буду ещё больше файн, если ты всё же возьмёшь меня и уже приласкаешь как следует. Сяо Чжань закусывал губы и думал, что если он сейчас качнёт бёдрами, то инсектоид сбежит, выдумает какую-нибудь причину, а Сяо Чжань вновь останется один на один со своей проблемой как в назидание за то, что сам сбежал тогда. С другой стороны, ну сколько можно уже наказывать? Да он уже тыщумиллион раз расплатился за это. Вот хотя бы фасолиной в своём животе. — Давай полежим вот так, — сказал Ибо ему в загривок, чем вызвал очередную толпу мурашек. Сяо Чжань кивнул, пытаясь расслабиться и действительно просто лежать. Но невозможно же. Он чётко ощущал, как его пятая точка магнитом притягивается к члену Ибо. Потому что помнилось, прекрасно помнилось, как здорово было. Но Ибо попросил сонным голосом полежать. И ясно-понятно, что он всё понял про Сяо Чжаня, иначе с чего бы ему просить? А, психанул, Сяо Чжань, к чёрту. — Ты совсем ничего не хочешь? — спросил Сяо Чжань. — Спать? — ответил после короткой паузы Ибо, и Сяо Чжань призвал всё терпение, чтобы не развернуться резко и не посмотреть, что там в глазах этого инсектоида, выжирающего мозг вместе с хладнокровием. — А кроме спать? Больше ничего не хочешь? — предпринял новую попытку Сяо Чжань и всё же качнулся немного, как бы невзначай. Но Ибо ушёл от маневра. — Ты хочешь сообразить мне кофе в постель? Спасибо, но я бы лучше поспал. Скоро на работу вставать. Надо ещё домой заехать, переодеться в нормальное. — А, то есть ты признаёшь, что у меня тут щеголял в ненормальном? — Сяо Чжань поёрзал, пробурчал, что нога затекла, но опять ничего не вышло — как-то так Ибо сместился, что задницей Сяо Чжань оказался на его бедре, а совсем не там, куда стремился. Ничего, подумал мстительно, дальше отступать некуда. — С чего вдруг? — изумился Ибо. — Обычная тренировочная одежда. Что первое под руку попалось, то и кинул в машину. Или ты предпочёл, чтобы я совсем без ничего тут и полы мыл, и мебель двигал, и вот это всё? — Я бы посмотрел, — сказал Сяо Чжань и развернулся к Ибо. Пофиг с наступлением, лежать вот так, глядя глаза в глаза, было ничуть не хуже. — Я бы посмотрел, — повторил тише и ниже, облизнулся и залип на приоткрытых губах Ибо, на розовом языке, мелькнувшем за ними. Зубы он там чистит, что ли? Готовится? Сяо Чжань позволил себе ухмыльнуться, приподнялся на локте и навис над Ибо. — Чего ты там не видел? — Ибо вернул ухмылку. — Я бы посмотрел ещё. И ещё. И ещё, — с каждым «ещё» Сяо Чжань склонялся всё ниже и ниже. С каждым «ещё» взгляд Ибо становился всё темнее и темнее, и Сяо Чжань уже закрыл глаза в предвкушении того, когда Ибо положит ладонь ему на затылок и притянет к себе, а нет — так он сам всё сделает. Но Ибо оттолкнул его. Вот так вот взял и оттолкнул. Сяо Чжань чуть с дивана не свалился, но был пойман в последний момент, перемещён на диван основательно, только Ибо там уже не было. Вообще в комнате не было. Сяо Чжань вскочил, выбежал и застал его уже в дверях, вдевающегося в кеды. На смену томительному жару шло непонимание с обидой и злостью. Сяо Чжань скрестил руки, привалился плечом к стене и молча наблюдал за тем, как Ибо собирается. Не умылся, не позавтракал, не поцеловал. Да чёрт с ним с поцелуем. — Какого хера происходит? — спросил Сяо Чжань, и собственный голос показался чужим — до того мрачно прозвучал. — Я бы тоже хотел знать, — процедил Ибо, не отрывая взгляда от шнурков. — Тебе не кажется, что ты сейчас максимально повторяешь меня тогда? — Ты чем-то недоволен? — Ибо всё же удостоил его мимолётного внимания, но лучше бы нет. — Разумеется, я недоволен! А кто будет доволен, скажи мне?! Я ведь вижу, чувствую, что между нами что-то происходит! — Биохимические реакции, — невозмутимо ответил Ибо. Вот хоть сейчас бери нож для колки льда и пробивайся. Но Сяо Чжань не хотел никуда пробиваться, ему хотелось, чтобы его любили, ценили, обнимали, целовали, принесли наконец арбуз, а не эти эмоциональные горки, гуй бы их побрал. — Послушай, Ибо… — Послушай, Сяо Чжань, — Ибо поднялся, в два широких шага сократил расстояние между ними и теперь стоял так близко, что можно было ощутить запах тёплого, ещё не проснувшегося до конца тела — такого, что хоть утаскивай под одеяло и затыкай поцелуями все возмущения. Ещё бы не так обидно было, что наравне со всем этим Ибо хотелось просто стукнуть, но всё же такого злого больше утащить и зацеловать. И покусать. — Ты меня вообще слышишь? — с сомнением спросил Ибо. И Сяо Чжань улыбнулся. Скорее всего, очень глупо улыбнулся. Да и плевать. — Признаться, думал о другом. — О чём же? — О том, что я бы тебя утащил и трахнул хорошенько. А потом и сам бы дался. — Я тебя ненавижу, — страдальчески протянул Ибо с таким видом, с каким обычно признаются в безответной любви. — Я переживу, — заверил Сяо Чжань, — но очень хочется арбуза. И трахаться. — А что сначала? — усмехнулся Ибо, и Сяо Чжань усмехнулся тоже, приставил палец ко рту, постучал в задумчивости и всё же изрёк, становясь так близко, что ещё немного, и коснуться телом тела. — Сначала… трахаться. Тем более, что арбузы пока не сезон. — Сначала, — Ибо придвинулся к его уху, тронул губами мочку, — чистить зубы. Это я тебе как врач говорю. — А потом? — выдохнул ему в шею Сяо Чжань, — что пропишет мне доктор потом? — Постельный режим. — Даже так? — В тишине и покое, без активных упражнений. — Ван Ибо! — Потому что мне правда надо на работу, тебе тоже. Но я рекомендовал бы тебе взять сегодня выходной, потому что сейчас ты можешь думать, чувствовать под воздействием эмоций. Богомолы-переростки это та ещё херня, уж я-то знаю. — Мозг мне выносят не они, а конкретно один. Сейчас. — А что ты думал? Что стоит меня поманить, так я всё и забуду? А дальше что? Что дальше? А, Чжань-гэ? — Я вовсе так не думал, ясно? Я уже тысячу раз пожалел, что поступил тогда так. Я испугался! В последний раз, когда я испытывал такие сильные чувства к кому-то, мне сделали очень больно, и я не хотел повторения… — Я не сделал бы тебе больно, — тихо сказал Ибо. — У жопы моей спросим, когда придёт время, — хмыкнул Сяо Чжань. — Это не будет так, — виновато изогнул губы Ибо. — Ага-ага, поглядим, пока приятного, знаешь, мало. То думаешь, что рак яичек, то полощет так, что с желудком прощаешься и клянёшься никогда ничего не есть. Но я не про это, ты опять меня сбил… — Как тогда на трассе? — Как тогда. И мы лежали в снегу, и я знал… — Что я это сделал случайно? — хитро улыбнулся Ибо. — Ага. Потому что всё было очень мягко и бережно, а ты как будто подстерегал, чтобы наехать и так познакомиться, чтобы продолжить общение в баре. И опять я не о том… — Почему же? Вполне о том. Нам было здорово, но ты свалил, потому что принял меня за какого-то мудака. Обидненько. — Я не принимал тебя за мудака! Я боялся! Ясно?! Ты мне понравился! Очень понравился! Сразу! И я испугался. Я не думал, что ты окажешься таким… — Каким? — едва слышно спросил Ибо. — Таким, что мне захочется остаться с тобой, дать себя снова сломать. Таким, что… Договорить Сяо Чжань не успел. Ибо его поцеловал. Жадно, сминая губы, запуская язык, положив тяжёлую ладонь на затылок и прижавшись наконец всем собой, давая почувствовать своё возбуждение. Да, у Ибо стоял и стоял крепко. Всё, как Сяо Чжань и хотел, но… — Нам надо всё же почистить зубы, — сказал Ибо в поцелуй. Сяо Чжань промычал согласно и потащил Ибо в ванную, тот легко высвободился, вывернулся, широко улыбнулся, сказал: «Мне пора на работу, я поехал». И реально, сделав прощальный жест двумя пальцами вместо полноценного «пока-пока», вымелся из дома. Сяо Чжань пожалел, что не может обратиться богомолом-переростком, чтобы оторвать голову этому бесячему пиздюку. И можно было бы доспать, но какой сон, в самом деле? Злость и нереализованное желание наделяли такой бодростью, что и кофе не надо было. Вот бы ещё ничего не разнести и не написать гадостей. Нет, подумал Сяо Чжань, тут надо быть хитрее. Что Ибо там предлагал? Переехать к нему? При том, что где живёт Сяо Чжань, его мать тоже могла не знать, но Ибо предложил Сяо Чжаню не вернуться домой, а позвал к себе. Вот и можно воспользоваться. С другой стороны, если избрать тактику льда и пламени, то эффекта будет больше. И вообще — какие нахрен отношения, когда по проекту сроки горят?